Текст книги "Весы Правосудия Божиего. Книга первая"

Глава 14

Продав за бесценок все, что смогла продать из имущества, Инна внесла деньги на счет адвоката за его «непомерный» труд, а тот хотя и спустя шесть месяцев, но все-таки нанес свой первый визит подзащитному.

– Привет, мой мальчик, ты все еще в беде, ну, скажи, как живешь-поживаешь?

– Благодарю, распрекрасно, нет ничего веселей, чем времяпрепровождение в одиночной камере в полном забытьи.

Разговариваю с мышью, которая приходит по вечерам, чтобы разделить со мной скудный ужин, зову её Феликсом Эдмундовичем… книги, молитвы, в общем, понемножку схожу с ума в ожидании смертного приговора.

– Слышишь, мой мальчик, может быть, скучно сидеть в одиночке, но это лучше для твоего здоровья и безопасности.

Это я организовал твое пребывание на втором корпусе, что, конечно же, не бесплатно, но зато нашел тебя здоровым и невредимым, да ты, брат, вообще выглядишь так, как будто это время провел на активном отдыхе.

Речь адвоката ему казалась излишне саркастичной, но доля правды в ней все же была, сравнивая эти шесть месяцев с тем, что пришлось пережить за первых пару-тройку недель, мурашки пробежали по коже.

– Место отдыха здесь, на втором «люкс» -корпусе, стоит немалых денег, но за это ты благодари свою раскрасавицу и умницу женушку.

А теперь лирику в сторону, нам надо поработать.

Вот что, мой мальчик, глядя на дело, все показания твои и гроша-то не стоят, получается умышленное убийство, а это означает аж до двадцати лет сроку.

Пистолет Макарова, о котором ты говоришь, что якобы был в руках у убитого, был не заряжен, а следовательно, и не был опасен для твоей жизни.

– Но позвольте, на пистолете-то не написано, заряжен он или нет.

Бронька на самом деле был прав.

– Неужели мне нужно было дождаться, пока преступник станет стрелять?

Адвокат его перебил:

– Не заряжен, значит, не опасен, и точка.

А может, ты сам сунул пистолет ему в руку уже после убийства?

Сообщник убитого, кто фигурирует в твоем изложении событий, также отсутствует, что будем делать, где взять хотя бы какую-то базу, фундамент, подспорье, на чем мне строить твою защиту?

С такими успехами ты можешь выйти в возрасте сорока восьми лет, то есть под старость, а то и пожизненный приговор, «перпетуа» схлопотать, заметь также, что и смертная казнь покамест не отменялась.

Полагаю, такие перспективы тебя не очень-то устроят.

– Да ладно, пожизненный, нашли маньяка-убийцу, ради Бога не надо держать меня за полного идиота, договорились?

– Ладно, ладно, успокойся, это я чисто для красного словца, чтобы взбудоражить твое состояние духа.

– Зря стараешься, я и так в полном порядке.

– Ну хорошо, давай-ка перейдем к нашему делу.

Адвокат вдруг стал весьма конструктивен:

– Закон ясно гласит о том, что каждый убийца имеет право пройти психологическое обследование, но это в случае сомнений или же по ходатайству адвоката, назначает народный судья, чтобы убедиться в душевном здоровье обвиняемого, поскольку ведь вполне возможно, что данная персона не совсем здорова или имеет психотклонения, а, как правило, душевно больных в тюрьмах не держат.

В случае если тестирование подтверждает психическую патологию, то в таком случае вместо тюремного заключения суд обвиняемому назначает лечение, принудительное, но все же лечение в психиатрической больнице, что, к великому сожалению, также является заведением закрытого типа, но оттуда есть выход.

Прошедши курс лечения за несколько лет, у всякого сумасшедшего есть шанс выйти на свободу, конечно, раз психиатры находят своего пациента безопасным для общества, и еще, что тоже немаловажно, если родственнички больного согласны и могут взять на себя опеку над душевнобольным.

– Да ладно, хорош уже загибать это лирическое вступление, давай ближе к телу.

Тирады адвоката стали его раздражать.

– Поскольку ты очень похож на почти здорового человека, а полностью здоровых, как нам известно, вообще не бывает, то за такой трюк надо платить, и достаточно приличную сумму, ну чтобы стать больным на бумаге. Вот такой вот один из возможных выходов.

– Ну а потом сидеть в дурке между настоящими сумасшедшими, где до полного счастья еще и заколют черт знает каким зельем?

– Давай же попробуем, или ты все же хочешь отправиться куда-то за Урал – годков этак на двадцать?

– Нет, увольте, уж лучше двадцать лет за Уралом со здоровыми, чем в дурдоме с больными, пусть даже и год, что обо мне подумают люди, а дети, нет, нет, вот тут ты дал, брат, добровольно, да в дурку поехать, иди к черту, судите как есть, и Господь вам судья.

– Спокойно, приятель, твоя жена, продав ваше имущество, уехала в город, где живет в одной комнате коммунальной квартиры вместе с детьми, устроилась и, по—видимому, успешно, походу, работает в нефтяной компании бухгалтером, так что семья твоя в порядке.

Если ты согласен на вариант с психоанализом, то я за долю малую могу это устроить, похоже, у Инны еще осталось столько денег, чтобы оплатить этот трюк.

Еще одно дело, поскольку кончаются деньги, то тебе лучше идти обратно на первый корпус, чисто из расчета, ну чтобы мог продолжать оплачивать мои услуги.

– Да нет проблем, я готов хоть сей же час, перечиться не стану, да хоть на экспертизу, хоть на первый корпус, все решит Всевышний, перечиться не стану, ведь на самом деле мы всего-то и можем, как следовать по нам указанному пути.

– Ладно, мой мальчик, теперь у тебя будет встреча с женой, конечно без контакта, говори, о чем хочешь, но только не о делах, что мы тут решали, запомни, ваш разговор прослушивается, а если захотят, то и запишут.

Следующий раз мы увидимся коротко перед психотестом, что может быть не раньше, чем через пару месяцев, пока назначат, соберется консилиум врачей, ну короче, ты сидишь, а срок твой таки идет… в этом деле, братуха, главное спокойствие, смею надеяться, ты понял суть мной озвученной доктрины.

Первичное психобследование, мой мальчик, обычно проводится в этом же кабинете, ну а вдруг эксперты найдут нужным, то тогда могут и определить в стационар, а в таком случае увезут тебя в психлечебницу на углубленное обследование.

Четверо врачей-психиатров будут задавать тебе массу вопросов на разные темы.

Ты не стесняйся, смело отвечай им тем, что первое придет в голову, ведь они профессионалы своего дела, и от их решения зависит твоя дальнейшая судьба.

Умоляю, только не вздумай играть театр, ибо, каким бы ты ни был артистом, этих профессионалов не проведешь. Кто знает, а может, они и найдут тебя не совсем-то адекватным… ведь полностью здоровых в нашем обществе, заметь – доказано, очень и очень малый процент.

– Помни, я с тобой и будет все в порядке.

Бронька, он был готов порвать его прямо там же на месте, этот продажный адвокат, посмеиваясь, делал свое безоблачное проживание, зарабатывая легкие деньги на несчастных случайностях жизни людей, при этом называя их «мой мальчик».

– Мать твою за ногу, ну а что же мне остается делать, ублюдок ты несчастный, в дурку решил меня упечь, вот это да, словно в кино…

У него закипело в душе, чертило, кто и носом-то не вышел, но ведь ловок как обезьяна.

Да и как ему таким не быть, ведь учился же лет пять, то ли семь, как законы безнаказанно обходить, а когда надо, ими же пользоваться.

– И как же земля тебя носит, сила нечистая, мать твою так?

Но адвокат остался невозмутим, видимо, так его учили в университете – спокойствие, сохраняй спокойствие, неважно, в какой бы ты ни оказался ситуации, контролируй сам себя, и все будет у тебя в порядке.

Не дурак ведь, сам прекрасно понимаешь, что в этих местах оказался именно потому, что попросту не проконтролировал ситуацию.

– Успокойся, не все так страшно, иди теперь повидайся с женой.

А ты молодец, духа не потерял, раз еще и щетинишься, молодец, Бронислав Юрьевич, мне довелось, поверь, повидал таких, как ты, и разных других, к сожалению.

– Иди уже с Богом, – взяв себя в руки, Бронислав посоветовал адвокату, а тот не смог все же скрыть удивления, пусть даже и прятал свои очи за хамелеоновыми очками.

«В этом парне и на самом деле есть нечто особенное», – задумался адвокат, отправляясь к очередному клиенту.

Когда встретил ее в первый раз, еще девушкой, более десяти лет назад, он тут же влюбился в ее скромность и косметикой еще не тронутую красоту.

Теперь перед ним сидела взрослая женщина, во второй половине ее двадцатых, со всеми полагающимися ее возрасту экстрами на лице, руках и во взгляде.

Суперсекси, изменив прическу и стиль одежды, она выглядела так, что он вмиг был готов дематериализоваться на месте и невидимым облаком пройдя сквозь тройное бронированное стекло, незамеченным обнять ее и прямо там довести до оргазма, чтобы еще раз почувствовать ее спазмы и стоны в эйфории сексуального наслаждения.

Но чудо не свершилось, и они, приложив ладони к холодному стеклу, смотрели друг на друга, в ее серо-голубых глазах вдруг появилось нечто странное, новое, раньше невиданное… словно хрустнуло, прошла трещина, что-то между ними сломалось…

Он это прочувствовал до глубины костей, без слов было ясно, как ей трудно приходится жить в этом страшном мире без него.

– У вас десять минут, – деловито выдал привычную фразу надзиратель и, нажав кнопку включения переговорного устройства, удалился.

Первой нашлась она:

– Ну как ты тут, выглядишь худым, тебя хоть кормят?

– О да, здесь неплохая диета, – Броня попытался смонтировать шутку.

– Конечно, того, что я шлю, не хватает, с доставкой мне помогает твой друг Разик, это он возит передачки сюда, говорит, мол, у него тут неподалеку дела, так что каждый месяц он меня выручает. Сколько того списка, сигареты, чай, что-то из еды да зубная паста… сейчас тоже привезла.

– Дорогая, курить я бросил, а всего другого тут как раз хватит, так что Разику ничего больше не давай.

За все время он не получил ничего, ровным счетом точно ноль, значит, «друг» забирал все себе, Боже, какие же люди вокруг, или только таким путем можно узнать, кто есть кто?

Пусть он даже и не сказал ничего вслух, но она поняла, в чем дело, просто глядя на его лицо.

– Значит, Разик, и тот, оказывается, ублюдок, а наш адвокат петух, да вообще, чуть ли не все нас окружающие люди в основном живут ради благ мирских, да алчность и похоть в глазах, куда ни глянь.

Честно скажу, порой кажется, что одно дерьмо ходит вокруг нас, ну неужели все человечество настолько испорчено?

– Да что ты, милая, это так только кажется, все из-за меня, ведь, пока я был рядом, жизнь тебе вовсе не казалась столь мерзкой.

Ты устала, намаялась, вот и видишь весь мир в сером цвете, а на самом деле мир все же не без добрых людей, даже тут встречаются вполне нормальные пассажиры.

Женщина печально улыбнулась удачной метафоре мужа и заплакала, но собралась и тут же успокоилась.

Эмоции буквально бурлили в ее душе, радость встречи и удручающее сознание неизбежной разлуки через несколько минут, сменяя друг друга, боролись в ее сознании.

– Провела я тот аукцион, на самом деле все организовал наш дорогой адвокат, все утверждал, говорил, надо денег дать куда положено, чтобы ты скорее вышел на свободу, а воз-то и поныне там, прям как в басне Крылова.

Сбежались все соседи и родственнички наши, ты бы видел, как они радовались твоим вещам, Бронька, милый мой, они растащили все за бесценок, а мы трудились столько, за что, мать их всех.

Только теперь я знаю, среди кого мы жили.

– Что ты сказала «петух» про адвоката, что, он, наверно, домогался тебя, этот жирный скотина? Мне изначально не нравилась его рожа, да еще это пафосное «мой мальчик».

– Да что ты, даже если бы он и пробовал чего, то это у него не прошло бы без последствий, ты знаешь, я люблю тебя, а петухом назвала, только чтобы как-то назвать, но только не человеком, жулик он высшего класса.

– Люблю тебя и всегда буду любить, поверь, сделаю все, чтобы однажды опять быть с тобой рядом, как всегда это было. – И она уже не смогла удержать своих слез. – Милая моя, успокойся, нам надо сражаться и победить, лучше расскажи мне о детях.

Он сам был близок к крику, а слез удержать уже тоже не мог, они сами катились бесконтрольно.

«Паскуда, гад адвокат, похоже, он к ней все ж таки пристает, но она этого мне не скажет, чтобы я тут не сходил бы с ума».

– Инна, ну поплакали и хватит, думай о детях, а про меня не беспокойся, видишь, какой я большой, и, вообще, будет так, как решит сам Господь.

Время вытекло, переговорные устройства отключили, и только теперь казалось, что надо было говорить без остановки, чтобы за те десять минут успеть сказать хоть часть того, что набралось на душе.

Не только они одни, а все пары, штук десять человек, по обе стороны стекла кричали, активно жестикулировали, стараясь объяснить еще что-то друг другу через это немое стекло, но тщетно.

А вот сама сцена, глядя со стороны, наверно, была бы достойной немых кинофильмов, шедевров великого маэстро синематографа Чарли Чаплина.

Такое и большим театром не отрепетировать, уж точно, вот же насмотрится драматических представлений немого кино тот надзиратель, чья работа – следить за телефонным свиданием, каждый день по нескольку раз, и всякая сцена с разными персонажами… позавидовать можно, а ведь зря не снимают, это сколько же эксклюзивного материала пропадает тут зря…

Прокручивал пленку сегодняшнего дня Бронька после полугода в одиночке, на самом деле глубоко впечатленный событиями, пока его по длинным коридорам вели на первый корпус и в ту же камеру, с которой и начиналась эпопея тюремных приключений нашего героя.

Несчастный совершенно не задумывался о том, что происходит, поскольку он все еще был с ней, со всеми событиями этого дня, да и, вообще, человек после полгода одиночки в любом случае должен быть немного странным…

«Ничего, – он думал, – пусть все решает его величество доктор время, оно и есть то, что расставит все вещи по своим местам».

Жизнь, наверно, могла бы быть намного проще, если человек мог бы жить только в настоящем, так ведь нет же, мы все анализируем прошлое, сражаемся в настоящем, а плюс ко всему еще и беспокоимся о будущем.

Похоже, это и есть проблема цивилизации, ведь сколько бы ни анализировали прошлое, все равно не можем разобраться в настоящем, и сколько бы ни планировали будущее, раскладывая преферансы, убеждая себя, что на этот раз вот точно все задуманное сбудется и будет гладко, как на бумаге, но когда оно настает, все получается наизнанку, поскольку, как говорится в пословице народной, а забыли про овраги…

Этот раз он получил передачку, ту, что Инна привезла сама.

В конце-то концов, была зубная паста и щетка, чай, сигареты, еда и, главное, книга великого маэстро шуток Юрия Никулина «Одна тысяча анекдотов», а в ней фотография, где стояли все его любимые: жена, сын, дочка и Алабай – кавказская овчарка.

Если есть на земле филиал преисподней с адом, то это тюрьма. Из этого места выходят столько исковерканных душ, столько жизней ломает она, проклятая, вовеки, там тысячи обвиненных ждут своего судного дня, годами страдая, пока их уже и так искалеченные судьбы до кучи решат еще и весы правосудия народного…

Глава 15

– Мир нашему дому, братья мои, – произнес Бронька, перешагивая через линию порога камеры.

Подобного приветствия, заходя в хату, обычно не произносили, он это изрек спонтанно, фраза сама вырвалась из его уст, видимо, так ему подсказывало состояние души.

Впрочем, как и всякий раз, когда открывалась дверь камеры, полностью все, кто не спал, обернулись к вошедшему, из уст которого и донеслось это непривычное приветствие.

– Проходи, Бронислав.

Старина Север был все еще на месте.

– Известно нам, что мариновали тебя одиночкой во втором корпусе, ну видишь, что творят эти гады с живыми людьми.

Тех, кто длительное время содержался в одиночке, братва – те же заключенные – бесспорно, уважают, так как не редкий из них и сам побывал в подобном месте и, несомненно, успел заценить все достоинства пребывания в изоляции от мира сего.

Заправилы – команда, которая управляла камерой, состоящая из шести человек в данном случае.

Физически сильные молодые люди, не без опыта, конечно, и с позволения старого Севера – смотрящего, который поручил им следить за порядком в камере по той простой причине, что людей в три раза больше, чем обычно, и народу-то далеко не простого, ведь криминального, однако, а в таких условиях уже и так отпетые уголовники становятся особо непредсказуемы, ведь они уже в тюрьме, а это значит, что терять им больше уж точно нечего…

Вы только представьте себе, друзья мои дорогие, практически постоянная проголодь, однако алкоголь и наркотики доступны свободно, в общем, так, это является местом повышенной опасности возникновения локального бунта, вот впрямь в любой момент, втихаря собравшись, гаврики могут запросто напасть на власть имущих с целью ее захвата, ну а там хоть трава не расти, все способы хороши, когда разговор идет о перевороте, в ход идут все возможное оружие вроде заточек, нунчак, да хоть той же ложкой… самую малость подзаточенной…

– Где, братан наш, так долго пропадал? – обратился к нему подошедший заправило, первый заместитель Севера, следящий за порядком в камере, по прозвищу Ростик, он, разговаривая, ловко крутил четками искусной работы.

Сей риторический вопрос был попросту лишним: вся тюрьма издавна знала о том, что Броня заперт на втором корпусе, но чисто ради уважения к возвращенцу из одиночки и ради поддержки собственного авторитета он должен был его задать.

Ведь вся камера смотрела именно на него, Ростик в будущем видел себя выдающимся смотрящим, а может, и даже вором в законе, ну если повезет…

– В 7/6, брат, ну очень уж неплохое местечко, бля, замедленного «с ума схождения», рекомендовать не смею, но сам я провел там, походу, совсем неплохое времечко.

– Ну да, тебе особо повезло, туда же и солнца луч не попадает. Мне, дело прошлое, довелось в 5/3 посидеть, но это хоть солнечная сторона.

– Так, говоришь, немного опыта все же познал об этих местах?

– Да уж, хороший институт, но лучше бы этот курс обучения перевести на заочный, будь я проклят и все картины предков в семь поколений назад, висящие на стенах дома того сукина сына прокурора, его мать, кто подписал мне направление в эту престижную академию.

Бронька тоже решил блеснуть красноречием, этой на самом деле где-то раньше слыханной фразой.

– Ничего, первые пять лет трудновато, а потом уже обвыкнешь, притрешься, тут есть даже такие, кто и вовсе выходить-то не желают, а че, ведь по сути-то вовсе не плохо на казенных харчах, понимаете ли, крыша над головой, охрана опять же… доктора на крайняк, вон позавчера одного унесли, наверно уж, откачают, приштопают, да чего там, всего-то три сквозных прокола в грудной клетке, но все мимо мотора-сердца как назло, чем не жизнь – романтика, и только.

Ростик излишне громко смеялся над вовсе не своей, а старой, каждому каторжанину известной прибауткой из обдолбанного со всех сторон, не так-то и богатого набора черной тюремной сатиры.

– Эй, сынок, – он подозвал совсем молодого пацана, – замути-ка нам чайку, старикам о доле нашей скудной малость потереть надобно.

Базар терли всем миром: Север и Ростик за старших, их помощнички и Бронька.

– Гляди, брат, пару наших на суды поотправляли, теперь уж по зонам, наверное Тайгу где-то валят, но мы встретимся рано или поздно, тут человек без вести не пропадает, наш брат без следа не уходит, так что даже если очень хочет скрыться, то сам и находится через какое-то время… где-то на пересылке… трали-вали, сапоги, сандали.

Броньке было понятно это завернутое вступление. Ростик уже заранее устрашал, дескать, в случае чего, чтобы он задумался о том, что лучше с ним дружбу водить, нежели наоборот.

– Раз уж к волкам попал, то по-волчьи вой.

Он, прекрасно понимая, с кем имеет дело, поддержал Ростика старой пословицей, а тому было неважно, что говорят и думают окружающие.

Для этого типа, весьма серьезно ограниченного в мировоззрении, типичного представителя уголовного мира, совершенно неважно было чужое мнение, он считал себя оратором и чуть ли не диктатором, который набирает себе дешевых рекрутов.

– Да, знаешь, раз попав сюда, надо, да ты просто вынужден, принимать участие в жизни хаты, решать проблемы, а тут они решаются только с помощью физической силы, так что сам понимаешь, мне нужны такие здоровые ребята, как ты.

– Ну, по крайней мере, не лукавит, и то хорошо.

Бронька заметил, что даже Север не сторонился этого рвущегося в лидеры чудака, а старый был уж точно далеко не дураком.

– Будешь жить у дяди, а значит, в шоколаде.

Ростик пытался добавить к своей речи хоть какую-то метафору.

– Со мной не пропадешь, будет у тебя своя шконка, на чем отдыхать, и даже девочку подгоним, вон какие красавицы-шалуньи у скалы-то тусуются.

На самом деле на ближайших двух к отхожему месту спальных местах сидело и спало штук десять опущенных – петухов, то есть тех, кто по разным причинам были использованы для функций, которые нормально в природе исполняют представительницы женского пола… легкого поведения.

В основном насильники, те попадали в такой оборот, что, наверно, и правильно, они насиловали на воле, а теперь насилуют их, и однажды побывавший в роли женщины уже никогда не вернется назад к мужикам, а то значит, что будут его использовать весь его срок, хочет он этого или не очень.

Притом всем опущенные – петухи не имели никаких прав вообще заходить вглубь хаты, а тусовались исключительно вот на тех же двух квадратных метрах, где и спали всей своей толпой возле параши. Не имели права садиться со всеми за стол, ни в коем разе, баланду получали последними и даже до крана умывальника дотрагиваться не имели права, эту функцию для них выполнял специальный человек-парашник, да по первому вызову должны удовлетворять сексуальные фантазии любого извращенца, кто только этого пожелает, в углу-гареме, для этих целей специально завешанном одеялом.

Судя по всему, насильник вполне заслуживает такого отношения, так что тюремные законы хоть и не писаные, но, надо сказать, справедливые, а так как жаждущих половых утех клиентов было во все времена предостаточно, то из гарема почти постоянно слышались стоны наслаждений извращенцев половой жизни.

Следующая ступень по вверх идущей лестнице социального неравенства стоят парашники – это те, кто следят за порядком на отхожем месте, чистят за другими, кто по каким-то причинам или специально не попал прямо в отверстие трубы, по которой дерьмо и моча стекало в общую канализацию.

У этих людей также нету доступа до общего стола, как правило, то бывшие, но уже постаревшие и по той причине никому не интересные когда-то опущенные петухи, но, несмотря на преклонный возраст, свою работу они выполнять должны безоговорочно. Потом идут поломои и стирки-прачки – эти люди уже имеют право сидеть за столом, но только в строго для них определенных местах.

Следующие-следующие имеют место быть мужики, коих и есть основная масса.

Это по мелочным, в основном бытовым делам попавшие в тюрьму работяги, шофера-аварийщики, строители, кто умудрились попасть кирпичом по голове задолжавшему прорабу, или с понтом дела, как будто невзначай просчитавшиеся бухгалтеры, алиментщики – страдатели от женской ласки и даже дворник, который случайно подмел весьма увесистую сумочку зазевавшейся домохозяйки, но тут же был пойман, благодаря бдительности пенсионерок советской закалки, неторопливо щелкавших семечки на лавочке соседнего подъезда.

Был даже один такой бедолага, кто скрал ведро уже набранной картошки и за это, скорей всего, по запарке-забывчивости следователя терпеливо ждал суда уже целых три года, еще аж со времен Советского Союза.

Так вот этому чемпиону братва доверяла быть баландером. Это тот рисковый и ответственный человек, кто в камере разливает еду из бидонов, поставляемых три раза в день, наполненных вами уже известными изысками местной кухни-чудотворки.

Одна компания из пяти человек, сумевших угнать со штапелей судоремонтного завода дизельную подводную лодку, вытащить, пользуясь какой-то супертехникой, на берег тихой заводи и распилить на металлолом.

Пойманы они были только по той простой причине, что подлец участковый и рыболов-любитель в одном лице, однажды обходя залив, что вовсе не есть территория его участка, вдруг заметил самые уже остатки разобранной и выгодно проданной субмарины. Так захотел же изувер за свое молчание несуразную сумму возмездия, а братва, решив проучить алчного мента, подсунула ему фальшивые доллары, прикупленные ими на ближайшей толкучке за смехотворные деньги. Рассчитывая, что мент сунет свою крупную взятку под матрац в долгий ящик. Этим подводники надеялись выиграть время, зачистить заливчик да убраться восвояси, но не тут-то было…

– Сдал же чертило, ну ничего, мы в следующий раз загоним посудину подальше, а где ее взять-то, мы знаем, – уверяли удивленных слушателей выдающиеся воры-подводники чуть ли не международного класса.

Такие «весьма уважаемые» люди, конечно, не работали вообще, хоть и не были пока что причислены к высшей лиге каторжан, которым можно бы доверить следить за порядком на хате.

Скорее всего, вовсе не из-за отсутствия опыта в нехитрых делах управления сбродом себе подобных, а по причине их физических данных, которыми никто из ихтиандров наделен природою не был.

Прикидывал Бронька, следя за монологом Ростика, который, как ему стало казаться, все-таки имел некий дар увлекать за собой аудиторию.

В главных чертах ознакомившись с нехитрым социальным строем этого исключительного, и надо по праву сказать, что на редкость демократического общества, Бронька просто должен был дать не менее исчерпывающий ответ.

– Так что, с нами или против нас?

– Заманчивое предложение, Ростик, но дай мне отдохнуть-подумать пару-тройку часиков на каждый глаз, а то после одиночки, в натуре, тыква моя пока что толком не варит.

Ему не нравился этот глуповатый диктатор, псевдоинтеллектуал, да и вся его команда, состоящая из тушеванных татуированных извращенцев, то и дело поглядывавших в сторону гарема, за пологом которого недавно исчезла сладкая парочка, а теперь оттуда раздавались страстные вскрики, характерное половому сношению хлюпанье и стоны удовлетворяемого приятеля из их команды.

– Вот отваливает Кривоносый, молодец, бродяга…

– Да нет проблем, братан, подумай, вон ту шконку ты можешь занять прямо сей же час и отдыхай, присматривайся пока, но не забывай, где ты, и помни, что нам тут жить не день да не два, а до той самой матери.

Во, кстати, главное запомни, пока ты спишь, ведь всякое может случиться… уснул и не проснулся, для примера, смотришь, а ты уже у Петра пред преисподней с заточкой в правом ухе, а почему – да потому, как с братвой жить в ладах не захотел.

Представь, и так бывает, а посему нам лучше держаться вместе, а то спать спокойно не будем.

Ростик не давал сказать никому ни слова, считая, что его интеллект превосходит всех, вместе взятых, он задавал вопросы и сам же, как мог, на них отвечал.

Даже интересно становилось, прислушиваясь к его словоизлиянию.

Да уж, видимо, он мог говорить сам с собой, это, наверно, оттого, что, находясь в одиночной камере, бедолага Ростик книгами, по-видимому, не зачитывался, а, похоже, размышлял себе вслух целыми месяцами. Скорее всего, это и есть разновидность шизофрении, развитая им, будучи самим с собой в четырех стенах изолятора.

Проскальзывали разные мысли в сознании Броньки, погружаясь в сонное царство, а остался ли я сам нормальным после всего, что пережито, или, может быть, и на самом-то деле болен уже с детства, получив психотравму, неоднократно наблюдая, как отец избивал мать, да и вообще живя практически под постоянным террором годы детства, когда батя практически ежедневно полупьяным возвращался с работы.

Отец всегда шел по тропинке через поле, а они все пятеро, увидев его уже издали, безошибочно определяли, в какой степени опьянения он находился.

Бывали, конечно, исключения, и в те редкие дни, когда он, уверенно ступая, шел домой трезвым, радости не было преград, они бежали ему навстречу…

Да не был он совершенным тираном, по выходным, когда оставался дома, всей семьей трудились, то на сенозаготовке, нет, так в огородах, то шли в лес собирать грибы и ягоды на зиму.

Зимой заготавливали дрова все вместе, то шли всей гурьбой за елкой на Рождество Христово, это был целый обряд. Весной березовый сок, отец научил собирать, не принося вреда березкам, бреднем рыбу ловить, мальков не обижая, да и вообще природу он любил.

В земледелии разбирался, в столярке и строительстве, лошадях и прочей скотине, был честен и ненавидел обмана, ну и благо все свои, пусть скудные знания, навыки, чувства, но все ж таки сумел привить сыновьям.

Хоть и было их пятеро ртов ребятни, трое стариков в доме, мать и отец – всего десять душ, но за счет домашнего хозяйства, общего труда всей семьей, ведь каждый старался делать то, что под силу, сыты и одеты они были всегда. Велосипеды, мопеды у пацанов были с самого детства, и весь остальной спортивный инвентарь, как мячики, боксерские перчатки, турник на дворе, лыжи, коньки, да все, что ты хочешь, шайбы и клюшки, отец не скупился, он сам был в прошлом спортсменом, моряком, служил на флоте и даже мичманом на сверхсрочке отбарабанил три года, чем, конечно, гордился.

Жаль, нечасто случалось ему вырываться из цепких лап алкогольного монстра, но когда он все же трезвел, то эти дни были самые счастливые в их жизни.

Как будто заколдованный, только он выходил на работу в колхоз, напивался, и тут-то батя менялся до неузнаваемости. Да ладно, что было, то было, прошло…

Решат медики, здоров ты или нет, а пока спать, Бронислав Климов, спать, хоть голова твоя и трещит от постоянного гула, создаваемого сотней бодрствующих уголовников.

Представьте, там не было ни дня ни ночи, постоянное движение, одна треть из всех спят, а две остальных чем-нибудь да занимаются, во-первых, уж говорят, курят все, у кого есть что курить, ходят туда-сюда, во всякий момент может завязаться смертельная схватка, в общем, не скучно, муравейник и то замирает хотя бы на ночь, но та тюрьма – никогда.

Проснулся он спустя пару часов, ребята заварили чаю, на самодельной электрической плитке, настоящим мастером-самоделкиным сконструированной из кирпича тюремной стены и, наверно, у надзирателей купленной вольфрамовой проволоки.

Ростик был тут как тут.

– Видали, Бронька спал как король, – он обратился к аудитории, – а мы тебя охраняли, надо держаться вместе, и будем управлять этим дурдомом.

Глуповатый чудак, возомнив себя великим философом, ходил по камере, накинув на себя одеяло вроде древнеримской академической мантии, и неутомимо хоть что-ни будь, но декламировал.