Текст книги "Весы Правосудия Божиего. Книга первая"

– Около тридцати ценителей гастрономических извращений кинулись добывать свою долю угощения, сервированного на скатерти фекалий.

Прекратилась даже сексуальная оргия, явно чтобы подкрепиться, ведь это и на самом деле энергоемкое занятие, как всем нам известно.

Тупо застучали алюминиевые столовые приборы.

– Зацените момент, ведь более отвратительного зрелища вряд ли кому удастся наблюдать в столь непосредственной близости, – старый вор не уставал извлекать сатиру из глубины событий.

– Слышь, Восток, в тебе умер журналист и комик одновременно, – Бронька с усилием удерживал спазмы смеха.

– Да нет, пока еще не умер, ведь ты-то развеселился от моих глупостей, вижу, что тебе, брат, не по себе, вот и стараюсь помочь чем могу, ты, Бронька, тут не на своем месте, и поначалу, будет трудновато наверняка, но не убивайся, уже ничего не изменишь, а жить надо, и, кто знает, может, тебя ждут еще великие дела.

Уже на второй день стало совершенно ясно, кто есть кто из этой разношерстной толпы, все разделились на большие группы, как минимум четыре совершенно разных лагеря, не считая отдельной семерки, что стояла у оконного проема, окружая Востока, там собрались наиуважаемые люди этого общества.

А вблизи параши было отведено место, где, стоя исключительно на кирпичах, ютились сексуально озабоченные, которые то и дело имели друг друга, и в этом им никто не мешал, больные люди, ну что с них возьмешь.

Также отдельно тусовались вечно голодные, кто едят все равно что и где, да пусть даже с кучи навоза, ну что же поделаешь, раз уж человек видит счастье лишь в том, что набивает свое пузо, раздутое до фантастических размеров, да и ладно, но одна беда в том, что потом еще и смердит в прямом смысле этого слова, ведь при брожении массы поглощенных продуктов весьма сомнительного качества газам-то надо куда-то деваться.

Группа молодежи, которые ни о чем не печалятся, – хулиганы да воришки, им по мере их молодости жизнь кажется бескрайней, так что из их угла постоянно звучат шутки да смех.

Угрюмые мужики, трудяги, которых, как всегда, большая часть, в основном сидящие по таким мелочам, что просто смех берет: кто курицу у соседа подрезал, один вон за ведро колхозных яблок, масса алиментщиков, шофера, строители… люди безобидные, и зачем их держать в изоляции, то сам черт его знает.

И Восток в окружении семерых, кто его бесспорно уважают, и даже тут, среди них, у каждого есть свое место.

– Сколько жрешь, столько срешь, ведь так оно просто, – старый вор изрек, стоя прямо у оконного проема, с отвращением указывая бровью на группу рабов гастрономии, которые, выстроившись в ряд, дристали прямо на противоположную стену.

– Прекрасный понос, о наказание Господне.

Выведут уже нас отсюда однажды, клянусь Люцифером, это моя последняя ходка, ну невозможно стало сидеть, а если так продолжится, то что же еще будет суждено созерцать в этой жизни.

Старый Восток на самом деле был уважаемым каторжанином, живая энциклопедия, он смог бы достигнуть вершин знаний наук и уважения, будь у него другая платформа старта в начале жизни.

Выдержке человека, безусловно, есть лимит, видимо, об этом знали даже хозяева тюрьмы, так вот на третье утро узников распределяли по хатам, Броньке выпало №0/3, на первом корпусе, а старого вора Востока уводили куда-то в другую сторону.

– Вроде на четвертый, – он как бы по интуиции выкинул невзначай.

– Я найду тебя, – они пожали друг другу руки, перед тем как расстаться.

«Карантин» был пройден благополучно, и теперь «очищенными» подследственные разводились по хатам для дальнейшего знакомства с непростым бытом тюрьмы.

Лязгнули проржавевшие засовы, и затворились стальные двери за его спиной, а он удовлетворенно вздохнул, шагнув вглубь на удивление переполненной камеры, тут, по крайней мере, было на чем растянуть усталое тело, в его душе вдруг наступило глубочайшее спокойствие.

Глава 13

«Мой дорогой друг, не могу сказать, что безумно рад тому, что судьбе угодно, дабы мы спустя двенадцать лет встретились опять под этой мрачной крышей тюрьмы. Уж лучше она, неладная, нас свела бы где-то на Канарах, нежели опять-таки на нарах, но, как бы там ни было, конечно же, приятно знать о том, что мы оба все еще живы и, походу, здоровы.

Ты, старина, так и не встал на «путь исправления», блин, буду, ну что же, похоже, и я еще не сдаюсь.

Меня и в самом деле привезли одним этапом с парнем по имени Бронька. Уверяю, что он достойный, честной души человек, присмотри за ним, брат.

Искренне рад, что случай закинул его из моих в твои «золотые» руки, которыми ты все так и воруешь, нет, тюрьма тебя уже не исправит, как любил, так и любишь проклятый металл?

А Бронька правильный пацан, присмотри за ним, стечение обстоятельств, или, походу, он и на самом деле ходит под Богом, раз уж так все сложилось.

Береги себя, старина, а когда осмотрюсь, то соберем сходку, как в лучшие времена, и вспомним молодость. Всех благ, твой верный братуха Восток».

С помощью почтальонов-коневодов малява-прогон, то есть письмо, сообщающее всей тюрьме о том, что только что как этапом привезли уважаемого вора в законе Востока, посланное Севером, прошло через все четыре корпуса в поисках его друга и уже вернулось с ответом.

Маляву-прогон открывают в каждой камере, читают новости, опять закрывают и пересылают дальше, причем каждый достойный того имеет право добавить свои поздравления и новости, так что, обойдя круг по тюрьме и вернувшись обратно, пакет имеет значительный вес в прямом и переносном смысле этого слова.

Так, появление нового, достойного внимания узника, по погонялу Броня, не осталось незамеченным, а волею судеб в одночасье сообщилось аж на всю кичу-тюрягу, да будь она проклята, чего говорить, уж она-то проклята…

В камере, оборудованной для сорока человек, закрыто сто двадцать, то есть по три на одну шконку, а учитывая то, что шесть спальных мест имеют статус неприкосновенности, на них отдыхает элита хаты, закрепив за собой каждый по постоянному месту.

Плотность населения такова, что хочешь не хочешь, а в нешироких проходах между двухъярусными нарами искушенными мастерами заплетены гамаки, пытаясь хотя бы как-то расширить зону отдыха.

Тут свободно ползают бельевые вши, скачут блохи, на спящих с потолка падают клопы, и некоторым из них удается насосаться человеческой кровью до такой степени, что потом лежат на брюхе беспомощно, точно как гусеничный трактор в глубоком снегу, своими короткими ножками бессмысленно гребут в воздухе, не доставая до поверхности постели, чтобы оттолкнуться и, найдя опору, уползти восвояси, а все из-за толщины переполненного пуза, вот оно что в натуре делает, кровожадность и чревоугодство…

Каждый имеет право пользоваться спальным местом по восемь часов в сутки, спит он или просто валяется, перечитывая единственный на всю толпу бестселлер, но человек отдыхает, а потом уступает место приятелю, сам садится за длинный, через всю камеру, железный стол или идет на «прогулку». Вдоль спальных мест с одной стороны стола есть пространство шириной в метр и длиной от двери до окна в противоположной стене, вот по этому проходу, метров в двенадцать, туда-сюда-то и «гуляют» братки, красноречиво излагая друг другу свои приключения или когда-то в прошлом, на воле, просмотренные боевики, поскольку о такой роскоши, как телевизор, в те годы там можно только мечтать.

В углу, где стоит скала, то есть отхожее место, изваянное редким мастером своего дела из одного кубического метра бетона, видимо, по неважному проекту, но все же обустроенное для удобства восхождения тремя разными по высоте и уровню наклона ступенями.

Забравшись на вершину этого архитектурного шедевра и присевши на корточки, чтобы испражниться, человек возвышается над столом и на самом деле обретает удивительное сходство с орлом, разглядывающим родные дали из своего гнезда, расположенного на неприступном утесе.

При всем при этом каждый желающий совершенно беспрепятственно может разглядывать его гениталии, а в общем-то, и весь процесс опустошения концовки кишечного тракта, и даже обсудить с аудиторией состояние пищеварения данного пассажира, судя по цвету и составу им выталкиваемых фекалий.

Самые занятные виды можно наблюдать, когда у кого-то из-за пережора баланды вдруг случается запор, вот это зрелище не для слабонервных… у толстобрюхого страдальца глаза выкатываются из орбит, и хочет он этого или нет, а пальцем помогать все же приходится… вот и уважай после такого товарищей толстощеких, кишкометов-обжор.

Сто двадцать человек, а это значит, что на скале практически постоянно некий, а сидит, кроме времени приема пищи, когда этика человечья попросту не позволяет этого делать, а в общем-то весело там, брат, все время… ну по крайней мере не скучно.

– На коридоре возня, тревожное сообщение пролетело через камеру, маски-шоу…

Все, чья очередь спать, тут же вскакивают, и, пока лязгают засовы дверей вперемешку с лаем собак, несчастные узники уже стоят по стойке смирно в ожидании чего угодно, тут они просто мясо, ничтожные создания, находящиеся по другую сторону бытия.

Врываются скрупулезно отобранные, рослые и, конечно же, специально тренированные солдаты в черных масках и, заскочив на стол, не глядя под ноги, проходят вглубь камеры, рассредоточиваясь с зазором в метр друг от друга, всего их двенадцать, стоят спина к спине, так что из своих АКМ готовы расстрелять всех до единого в случае какой-либо попытки атаки со стороны заключенных.

– Вон на коридор, – звучит команда, и несчастные с удивительной подготовленностью ее исполняют, как будто репетировали эту мизансцену массовки специально как минимум пару недель – страх, брат, великое дело.

– Руки за голову, черти вонючие, лицом к стене, недоноски, на колени, молиться будете, твари поганые, максимально согнуться башками к полу, отребье рода людского, головы не поднимать, вашу мать, не двигаться, замерли в позе, сейчас будем вас драть.

Офицер, выкрикивая команды, чуть не срывает свои собственные голосовые связки.

Лай приближенных к бешенству собак с пеной на мордах, поводки отрегулированы так, что движение и в полшага чревато последствиями.

Вопли людей, впрямь убиваемых прикладами без разбора, перевозбуждение и выброс с ума сводящей дозы адреналина – все это создает какофонию, когда человек уже не слышит отдельных звуков, а один умопомрачительный гул… микс совершенно не гармонирующих в унисон отдельных звуков разной тональности.

Ты представь себе ситуацию, когда вот в такой позе надо простоять согнутым чуть не до земли головой, на коленях, две четверти часа, когда уже не чувствуешь ног и спина так затекает, что волей-неволей, а надо хотя бы немного пошевелиться, чтобы дать кровотоку оросить мышечные ткани, жаждущие кислорода, как тут же получаешь удар прикладом прямо по выгнутому позвоночнику, падаешь, почти теряя сознание, но и этого им мало, вдогонку щедро выдают еще и серию ударов резиновой дубиной, ведь же специально созданной инженерами двадцатого века именно для таких целей.

Чувствуешь только первые удары, но вскоре следует новый, спасающий выброс адреналина, и потом уже могут бить, пинать аж до смерти, а тебе уже все равно, что по голове, что по заднице.

А потом, когда все кончается и после команды встать бегом в камеру, не можешь двигаться, как бы ты ни пытался, это момент полного экстаза для солдат в масках и их собак.

Узники, половина из которых получила слишком большую порцию дубинотерапии-подмолодки, с трудом волочатся с помощью сокамерников, солдаты сходят с ума от «непослушания» зэков и продолжают добавлять серии своих «лечебных» ударов, при этом собаки терзают тех, кто попался на их кровожадные клыки.

Когда это истязание завершается и те, кто смогли, зашли или были затащены другими, начинается разбор завалов того, что в хате учинили обезумевшие солдаты. Все вещи на полу, от матрасов до гамаков, в кашу перемешанном беспорядке. Они ничего не искали, а просто громили и еще крали все, что могут продать потом или использовать сами, например, сигарет вообще не было оставлено ни пачки, все унесли, а больше-то и брать вроде нечего…

– Мыло, зубную пасту – и то увели.

Кто-то в отчаянии кричит:

– Смотрите, общаковый чай рассыпан по полу впрямь у параши.

– Вот же дьяволы, креста на них нету.

Все, что не украли, перетоптали ногами, ходили даже по хлебу, фотографиям детей, жен и матерей, вот что называется беспредел…

Буквально каждый получил свою дозу побоев, некоторых вообще унесли в госпиталь, а то и морг, так как назад они уже не вернулись.

Вот тут-то и подтвердились слова Севера: человек человеку волк.

На тюрьмах бывают шмоны-обыски, не без этого, но такого не помнили даже самые старые, по десяткам лет отсидевшие рецидивисты.

Нет, брат, это был вовсе не шмон, то была специально организованная акция, но с какой целью было решено навести на тюрягу такую страсть, мог бы пояснить только тот негодяй, кто спланировал это и отдал приказ на выполнение.

О да, волна истязаний по всей тюрьме пронеслась как ураган, одновременно по всем корпусам и камерам, бедолаги заключенные и понять-то не успели, что происходит, даже самые злодеи мира сего были бессильны против тысячи вооруженных и специально обученных спецназовцев, их дубин, автоматов и собак.

Хотя и довелось слегка урвать по хребту, да долю немалую, вдогонку еще и по ребрам, но сравнительно со многими другими, как смел отметить себе сам Бронислав, чудо, а удалось-таки отделаться лишь легким испугом.

В отличие от других, кто не мог встать со шконки по нескольку дней, кровью харкаясь да зализывая раны на открытых переломах.

Ему крупно повезло, да, болели все косточки, но, в отличие от некоторых, они, по крайней мере, были все целы.

За счет унесенных в лазарет камера как бы опустела, а зэки как-то сплотились, позабыв междоусобицы, что раньше постоянно не давали покоя всей хате.

Даже самым тупым стало ясно, что те, кто не с ними, те против них, а значит, давайте жить дружно, братки, и на самом деле, теперь, после той репрессивной ночи, межиерархические склоки куда-то улетучились сами собой. Зэки, как оно и ни странно, а на удивление милосердно помогали страдальцам кто чем был горазд.

– Ну, братан, тебя и приложили, век воли не видать, а вон моего кента так и вовсе в госпиталь унесли, да был бы жив.

– Не говори, старик, вот бы бинтов да йоду раздобыть, а то смотри, чай, гангрена, мать ее, вот-вот начнется, не, брат, мусора впрямь в доску одурели.

Разговоры такого рода и вроде этого слышались из каждого угла камеры.

– Вот бы чайку замутить, так нет же, все, что было, унесли, а нет, так и вовсе вон у параши высыпали, так что даже петуху и то в подляк подступаться.

На самом деле такого шмона не помнили даже самые старые особисты.

То были исторические моменты, что будут жить в легендах Централки уж, наверно, вовеки.

Несколько дней спустя он был вызван с вещами на выход.

– Да уж, а, походу, в дурдом тебя, брат, все ж таки отвезут.

Явно отпетый, сплошь паршивой татуировкой покрытый рецидивист, считавший себя опытным во всех делах, важно заметил:

– Я когда по первой ходке за старуху сидел, так меня там целый месяц разными таблетками да уколами шпиговали, кстати, неплохую баланду там насыпали, да и колеса, содержащие некую дурь, опять же была возможность нет-нет, а разрулить.

Настоящие дураки со своими дозами зелья за долю малую запросто расставались, а им там аж галоперидола деканоат выдавали.

Так вот, запомни, если что, эти колеса силы непревзойденной, бывало, закатишь и неделю, а то и две, прешься так, что словами не передать.

Прикинь, ты летишь по иным мирам, время-то идет, а срок твой проходит сам по себе.

– Оно и видно, – подумал Бронька, глядя в стеклянные глаза наркомана, грабителя и убийцы старушки.

«Это прошлый срок, а нынче этот человек, сто пудов, снова подсел по не менее отвратительному делу», – невольно проскользнула мысль, созерцая деградировавшую личность.

Деградировавшую – а может быть, эта личность и нормальной-то никогда не была?

Сам собой задался вопрос, но вслух он произнес совершенно другое, ведь шизофреника и обидеть недолго, а там – кто знает, что у него на уме.

– А теперь-то за что повязали.

Человеческой этикой побужден, ради поддержания не им заведенного разговора, нехотя, но спросил он навязчивого подонка, по ходу дела собирая свои немногочисленные вещички.

– Да, блин, у одной дуры цацки-украшения собирал, так пришлось вместе с ушами серьги срывать.

«О да, это серьезно… и носит же тебя земля наша грешная», – хотел он добавить, но стоило ли заиметь себе врага в лице этого изувера.

Под правой мышкой неся свернутый матрац и рюкзак через левое плече, он вышел в тюремный коридор, не зная, куда же его собрались отправлять, неужто и на самом деле в пресловутую психушку?

Во второй блок, камера 7/6, вот куда его определили.

Это по виду снаружи ничем не отличающееся здание, от четырех, квадрат образующих, отдельных строений, но с большой разницей во внутренней планировке.

Тут во множестве были одноместные камеры – одиночки и маломестки, в которых содержались по нескольку человек, но не так, как на первом корпусе, где и на самом деле был сущий ад.

После первого опыта в переполненной хате одиночка ему показалась домом отдыха.

Там не было всех тех инсектов, что едят живых людей, не слышны безумные крики и бесконечные глупости, «вечное движение».

Словно чудом, там властвовала тишина, которой он впрямь наслаждался с первых минут.

Доступ к обширной библиотеке, ежедневные прогулки на свежем воздухе, пусть в клеточку, но солнце, и небо все-таки видно.

Дружеские отношения с библиотекарем сложились, так сказать, с первого диалога, это был здоровый мужик в середине его тридцатых, кто тянул пятнадцатилетний срок за вооруженное ограбление инкассаторского курьера.

Редкое по своей дерзости преступление, которого, судя по его словам, он вовсе не совершал.

Если со дня их знакомства отсчитать девять лет назад, то получалось, что невероятное ограбление было совершено в восемьдесят четвертом году, а в те времена Советский Союз, казалось, жил и вовсе в полном спокойствии.

Оказывается, не тут-то было, просто в ту эпоху народ не информировался ни о преступности в стране, ни о несчастных случаях, да вообще ни о чем другом населению знать не полагалось, кроме как о достижениях коммунистических строек, ударном труде хлеборобов и так далее в том же духе.

Даже не верится, что вожди народов могли быть столь наивны, дабы полагать на вечное умолчание истины.

Но настало другое, смутное время, и все тайное стало явным…

Грабитель этот библиотекарь или нет, для Броньки оно не играло никакого значения, а вот в книгах он разбирался вполне серьезно, как-никак, а все-таки уже девять лет толкал свою двухколесную тачку по коридорам тюрьмы, нагруженную литературой всех мастей.

Пользуясь возможностью чуть ли не свободного перемещения по территории следственного изолятора, любитель книг всегда носил полные карманы маляв – нелегальной тюремной почты, конечно же, не без ведома оперативной части, но все-таки делал всем угодное дело, этот эрудит-самоучка пользовался уважением всех заключенных.

С помощью него Бронька связался со старым вором Востоком и пару раз поменялись письмецами, просто ради уважения друг к другу, а там пошло рутинное времяпрепровождение.

За шесть месяцев ни одного визита «дорогого» адвоката, ни передачки от жены.

В таком месте, как одиночка, главное – не поддаться депрессии, которая постоянно рядом, да то и дело норовит вцепиться в тебя своими мягкими щупальцами, а потом схватить жестко и довести до суицида.

Пытаться надо находить кого-то, с кем общаться, мышь например, поддерживать связь со старыми приятелями вроде Востока хотя бы с помощью того же библиотекаря, ведь мы же социальные создания.

Надо учиться попросту читать все более сложные философические трактаты, например из серии «Жизнь и творчество замечательных людей», пользуясь временем, перечесть классиков литературы, мастеров мысли и слова, как Гоголя, Толстого, Шолохова, Горького, Достоевского, Пикуля, всех достойных гениев прошлого не упомянешь, но дань уважения им надо отдать…

Конечно, обязательно двигаться, ежедневно заниматься спортивными упражнениями, отдыхая, пытаться не думать вообще, а лучше всего уходить в транс йоги до состояния, пока то ли в воспаленном мозгу, то ли в ушах появляется полифонический гул м-м-м-м-м-м-м-м… и теряется ощущение течения времени…

Все чаще его в таком состоянии находили то баландер – развозчик питания, нет, так тот же серьезный библиотекарь, который заходил каждую неделю.

Как-то раз он порекомендовал святую Библию, и Бронька не отказался, он уже раньше уверовал в Бога, а больше просто было не на кого надеяться, и часто своими словами или мыслями молился ему, понимая необратимость им содеянного, а также и то, что как бы он ни молился, а из мертвых ему Кирилла уже не поднять.

Однажды, медитируя и неистово молясь, узник не почувствовал, как провалилось сознание и он глубоко погрузился в какой-то особый транс, в таком состоянии пробыв до утра, пока баландер выдернул его обратно в реальность.

– Эй, братан, так ты живой или мертвый?

Скрестив ноги в позу лотоса, Бронька находился прямо на полу в неестественной позе, полусидя, плечами прижавшись к кровати и запрокинув голову, совершенно без ощущения того, где он есть.

Вернувшись в себя, он был удивлен, найдя свое тело в тюремной камере, поскольку буквально мгновение назад, как бы при полном сознании, он брел босиком вдоль линии прибоя по золотистому песку бесконечного пляжа.

Ощущения были, ну если буквально сказать, то райские, как будто бабочки летали внутри грудной клетки, кружа в области сердца.

Разумеется, что из такого состояния назад в одиночную камеру по доброй воле возвращаться захочет разве что мазохист, самоистязатель.

После того случая он перестал так глубоко уходить в неизвестное, ведь на самом деле можно и не вернуться…

Оказывается, человеческие возможности и правда не имеют границ, это он ощутил сам на себе, но не стал повторять опыты в одиночку, по—видимому, ему хватало того, что узнал об этом. Благодаря пережитому, теперь он был уверен, что есть у него ради чего жить, надеясь на светлый конец длинного тоннеля, что должен однажды его привести на тот же чудесный, райский пляж…