Текст книги "Катынь. Post mortem"

13

– Прошу не касаться этого!

Буся стояла спиной к секретеру, собственным телом преграждая путь к нему двоим мужчинам. Посмотрев друг на друга, оба сделали шаг вперед. Буся вытянула вперед руки. Сделав еще хотя бы шаг, они могли встретить с ее стороны сопротивление. Оба мужчины вновь переглянулись, один из них покрутил пальцем у виска, явно намекая на то, что перед ними какая-то сумасшедшая. Ведь господин Гинц ясно сказал, что все оплачено и что они должны забрать этот секретер и доставить в его мастерскую.

– Вы не тронете его с места, пока я кое-что не выну из этого ящика!

– А что там такое? – спросил слегка заинтригованный грузчик.

– Письмо!

Грузчики снова посмотрели друг на друга, и тот, что крутил пальцем у виска, обращаясь к даме со всем уважением, предложил ей забрать какое-то там письмо.

– Но у меня нет ключа от ящика!

Услышав это заявление, один из мужчин взял со стоявшего рядом ночного столика изящный ножик для фруктов и попытался поддеть замок. Буся схватила мужчину за руку и решительно оттолкнула его от секретера. И тут раздался голос Ники:

– Что здесь происходит?

Ника с портфелем в руке стояла в дверях гостиной, готовая к выходу. При виде ее Буся с какой-то невероятной силой оттолкнула коренастого грузчика и крикнула, заслоняя своим телом секретер:

– Беги к Филлеру! Пусть Анна придет сюда! Немедленно!

В ее голосе звучала такая решимость, что Ника, больше ни о чем не спрашивая, резко развернулась и выбежала на улицу…

14

Анна отложила кисточку на столик рядом с увеличительным стеклом. До нее донеслось произнесенное вполголоса замечание вдовы:

– Победитель становится хозяином.

Обе смотрели теперь в глубь помещения фотоателье. На фоне ширмы с изображением озера и лебедей стояла мраморная колонна. Рядом с этой колонной господин Филлер усадил советского солдата в пилотке и румяную девушку. Перед этим солдат отложил автомат на старое вольтеровское кресло, в которое господин Филлер обычно усаживал для съемки отцов краковских семейств. Прежде чем нырнуть под черную ткань, накрывавшую фотоаппарат, он долго усаживал позировавших, чтобы затем начать отсчет секунд до вспышки.

Анна хотела вернуться к ретушированию фотографий, но заметила, что на ее столик легла чья-то тень.

За окном стоял светловолосый парень в ветровке и рассматривал вывешенные в витрине фотографии. Наконец он принял решение. Войдя в ателье, он огляделся. Перед его глазами оказался советский солдат в пилотке, который одной рукой обнимал девушку со вздернутым носиком, а другой рукой опирался на колонну. На вольтеровском кресле, в котором обычно восседали преисполненные достоинства горожане, теперь покоился автомат. Юр вынул руки из карманов, поклонился Анне и вдове, ожидая, пока из-под черной ткани не вынырнет господин Филлер.

– Я хотел бы сфотографироваться, – сказал Юр, поглаживая свои чуть длинноватые бачки. – На документы.

– Прошу вас, подождите немного. – Филлер указал ему на кресло, на котором лежал автомат.

Юр бросил взгляд на солдата, который неуклюже обхватил рукой бедро одетой в голубое платье девушки. Он подошел ближе, и, когда Филлер вновь скрылся под черной тканью, Юр закатал вверх рукав ветровки, обнажая запястье с блеснувшими на нем часами. Он посмотрел на солдата.

– Хочешь, одолжу для фотографии часы?

Это прозвучало, как любезное предложение оказать услугу, но блеснувшая в его глазах ирония красноречиво свидетельствовала о том, что он на самом деле думает. Анна и вдова обменялись многозначительными взглядами.

Солдат в пилотке с красной звездой тоже закатал рукав гимнастерки и продемонстрировал две пары часов на своем запястье:

– У меня этого много.

И тогда рядом кто-то прыснул со смеху. Юр повернулся. В дверях стояла Ника, в одной руке она держала портфель, а другой прикрывала рот, чтобы удержаться от громкого смеха. Юр стоял как загипнотизированный, впившись глазами в Нику, напоминая всем своим видом человека, увидевшего наяву персонаж своих снов. Анна поднялась из-за своего столика.

– Что ты тут делаешь?

– Катастрофа! Дома бабушка защищает секретер, как Совинский – форт на Воле. Эти торговцы могут отказаться от покупки! Нужен ключ от ящика!

Еще минута, и господин Гинц отступит, а они останутся без денег. Анна отложила кисточку, надела ток с вуалью и выбежала, оставив Нику в обществе этого молодого парня, который хотел сфотографироваться. Филлер отработанным жестом указал на место перед фотоаппаратом: сейчас он зажжет лампы, ведь для снимка на документы требуется резкость. Но Юр не обращал внимания на фотографа. Он стоял перед Никой, указывая пальцем на ее щеку с видневшейся на ней коричневой родинкой.

– Я узнал бы вас даже на Страшном суде. – Ладони его рук сложились в жесте благодарения. – Кисмет, что значит судьба!

– Вы верите в судьбу? – Ника презрительно надула губы, давая ему понять, что такие банальные аргументы на нее не действуют.

– Раз наши пути снова пересеклись…

– Но это чистая случайность. – Ника пожала плечами и уже хотела было уйти, но Юр преградил ей путь.

– Случайность – это когда петух яйцо снесет, – в его глазах сверкали искорки радости, – но когда он снесет три яйца подряд, то тут петух становится уже курицей.

Он был забавным, да и сама ситуация его явно забавляла, но Ника не хотела принимать его игру.

– Давно мне никто не рассказывал сказок на ночь.

Она вышла из ателье. В этот момент господин Филлер закончил приготовления, зажег лампы и пригласил клиента в угол за портьерой. Но Юр только махнул в ответ рукой, крикнул на ходу, что извиняется, что зайдет чуть позже или завтра, и выбежал за девушкой. Догнав ее, он хотел было взять из ее руки портфель: дескать, он поможет ей донести, он всегда так делал, когда в начальной школе провожал домой одноклассниц. Ника лишь пожала плечами, по-прежнему не собираясь принимать его ухаживания, а когда он бросился вдруг к проходившему мимо священнику и спросил, не может ли он их обвенчать, она при виде оскорбленного лица священника хотела тут же бежать куда глаза глядят. Но спустя минуту, увидев полную раскаяния мину Юра, она буквально захлебнулась от смеха. Может быть, он сумасшедший или фанфарон, но в нем было столько взрывной радости, что ею вдруг завладело желание хоть немного этой радостью заразиться.

Ника и сама не знала, почему в этот день она не пошла в школу, почему она идет рядом с этим парнем по улицам, которые никуда их не приведут. А они все шли и разговаривали, как будто знакомы были давным-давно. Юр и в жестах своих, и в словах был непредсказуемым, своей необузданностью он был подобен только что вырвавшемуся из клетки молодому тигру, который осваивается в мире без решеток, которому хочется дать всему свои, новые названия, все попробовать на зуб, на вкус. В его поведении сквозило юношеское фанфаронство, но Ника инстинктивно почувствовала, что этот парень, такой непосредственный во всем, не притворяется. Он просто такой, какой есть…

– Жизнь – настоящая лотерея, – убеждал он ее, когда они шли по улице Каноничей. – Если бы мне не понадобилась фотография на документы для поступления в вуз, то я мог бы тебя не встретить.

– Куда вы собираетесь поступать?

Юр остановился и, словно изучая ее, окинул ее взглядом от растоптанных туфель до самых кончиков ее непокорных волос, отливавших золотистым цветом.

– Сколько тебе лет?

– Я сдаю экзамены на аттестат зрелости, – после некоторого колебания ответила Ника и, искоса бросив на него взгляд, добавила: – Если точно, то на будущий год. А где вы хотите учиться?

– Лишь бы не в Университете Батория.

– А что это? Где это?

– Вы не знаете, что такое Университет Батория? Госбезопасность.

Он выдержал этот искоса брошенный взгляд, полный иронии, которая на самом деле маскировала неуверенность.

– Что это вам пришло в голову? Вам есть чего бояться?

– Ну вот, почему «вы»? – Юр протянул руку и представился: – Юрек… Ежи Космаля. Но все зовут меня Юр. Такой у меня был псевдоним. Мне двадцать один год, аттестат свой я получил в подпольной школе, а теперь хочу учиться в вузе. Теперь наконец впереди у нас вся жизнь, разве не так? – Он легонько потянул ее за рукав блузки. – Идем, я покажу тебе замок, который я собираюсь завоевать.

Вместо того чтобы сидеть на уроке истории, Ника шагала теперь рядом с этим парнем, не спрашивая, куда, собственно, они идут. И неизвестно почему она снова почувствовала, что именно теперь, именно сегодня она идет навстречу чему-то, что ей предстоит пережить впервые и о чем Буся не раз говорила: «Это придет, Ника, придет однажды, и тогда ты сама почувствуешь, что именно этого ты ждала»…

15

Анна, входя в ворота их дома, заметила двухколесную тележку с дышлом, на которую уже был водружен стул от ее секретера, привязанный веревкой. Видимо, Буся не позволила тронуть секретер, пока она не принесет ключ от ящика.

В гостиной она увидела Бусю, стоявшую опершись на секретер. Один из грузчиков сидел в кресле с резными подлокотниками в виде львиных голов. Второй побежал за господином Гинцем, который, как известно, уже заранее заплатил за этот предмет, а пожилая дама не дает его вывезти.

– Наконец-то. – При виде Анны напряжение у Буси спало, и она спросила: – Где ключик?

– Ключики я уже отдала господину Гинцу.

– А письмо? Где письмо?!

– Не беспокойтесь, мама. – Анна обняла Бусю и осторожно отодвинула ее от секретера. Я уже давно перепрятала его в другое место.

В этот момент в коридоре что-то грохнуло, и в дверях гостиной появился возмущенный Гинц, а с ним второй грузчик. Гинц обвел взглядом гостиную.

– Что тут происходит? Ведь я заплатил за этот предмет, а вы почему-то не разрешаете его забрать? – Он потряс зажатым в его руке ключиком и отпер им ящик секретера. Ящик был пуст.

Когда секретер уже был вынесен, Анна сняла с головы шляпку-ток с вуалью и с упреком взглянула на покрывшееся нервным румянцем лицо Буси.

– Вы подумали, мама, что я забыла? Когда при большевиках мы с Никой бежали из Пикулиц к Франтишке в деревню, я не взяла даже свой аттестат зрелости, но то последнее письмо Анджея я всегда носила при себе, вот тут, – она показала на грудь, – в мешочке на шее.

Анна открыла дверцы шкафа, покопалась в глубине полки с бельем и вытащила деревянную шкатулку, украшенную гуцульскими узорами. Она была куплена в Ворохте во время последних проведенных вместе каникул. Кроме конверта с единственным письмом Анджея из Козельска, там хранились все его боевые и служебные награды: орден Virtuti Militari, Крест за доблесть и Золотой крест Заслуги. Буся покивала головой, вздохнула и, глядя в пустой угол, из которого вынесли секретер, сказала:

– Жаль мне этот секретер.

– А чем бы мы заплатили за уголь, за школу Ники, за свет?

В дверь резко постучали. Анна автоматически бросила конверт в шкатулку и спрятала ее в глубине шкафа.

На пороге появилась жена Ставовяка в фартуке.

– Уберите наконец свои кастрюли с плиты! – обратилась она к Бусе. – У нас, кажется, тоже есть право поесть чего-нибудь горячего. Железнодорожники теперь не хуже профессоров!

Когда Анна закрывала шкаф, взгляд ее упал на рукав мундира Анджея. С минуту она гладила его, а когда ноздри уловили слишком резкий запах нафталина, Анна вынула вешалку с мундиром из шкафа. Подойдя с ним к окну и приоткрыв обе створки оконной рамы, она вдруг ощутила, как волна теплого воздуха обрушилась на нее. Держа вешалку с мундиром в руках, Анна взобралась на стул, чтобы дотянуться до верхней перекладины оконной рамы. Она осторожно зацепила за нее вешалку. Спустившись на пол, Анна посмотрела вверх, туда, где под легкими дуновениями теплого ветерка покачивался мундир с майорскими знаками различия. Звездочки на погонах засверкали в лучах яркого солнца.

Анна стояла и смотрела, как парил в весеннем воздухе этот мундир, словно готовясь к полету…

16

За толстыми литыми прутьями ограждения видны были разные скульптурные работы, выполненные прежними поколениями студентов. За ограждением находился тот самый замок, который Юр собирался покорять. Он смотрел на здание, как боксер смотрит на противника.

– Почему ты выбрал именно Академию художеств?

– Кисмет, что значит судьба. Отец вытесывал часовенки. – Юр усмехнулся, увидев недоумение в глазах Ники.

– Все часовенки, которые есть в Мысленицком уезде, – это его работа. Люди посмеивались над ним, что, мол, меня он тоже вытесал топориком. В общем, мне тоже хочется заниматься ваянием. Правда, в камне. Только ни в коем случае не надгробия. Смерти вокруг меня было предостаточно. Мне хочется наконец жить.

– А до сих пор ты чем занимался?

– Нажимал. – Юр согнутым указательным пальцем правой руки нажал на несуществующий спуск и одновременно заговорщицки подмигнул.

– Ты был… был в лесу?

– По грибы ходил. – Его зубы как-то по-волчьи ощерились в кривой усмешке. – Вроде как должны амнистию объявить для грибников.

Ника больше ни о чем его не спрашивала. Он сам начал говорить, что жизнь их семьи – это кисмет, что значит судьба: трое их было, трое братьев, всех унесло войной, словно потопом, хотя судьба каждого из них сложилась по-иному. Самый старший, Бронек, попал в Освенцим. Была облава, и его забрали прямо с собственной свадьбы…

– Ужасно. – Нику поразил этот драматический рассказ, но вместе с тем она не переставала удивляться тому, что Юр рассказывал о постигших его семью несчастьях с типичной для него усмешкой, словно это был анекдот.

– Он пьян был вдребезги, как обычно жених на свадьбе. Схватили его летом, а вернулся он только в январе и был еще больше пьян, чем тогда, когда его взяли немцы. И мать, увидев его, только всплеснула руками: «Сынок, побойся Бога, ты что же, до сих пор не протрезвел?!» – Юр забавно подражал гуцульскому акценту матери. – А Бронек ей на это отвечает: «Ах, мамуля, да как же мне было протрезветь, ежели меня русский грузовик подвез!»

– А второй брат? – Непонятно почему, но Нике захотелось побольше узнать о семье Космалей. Юр с минуту колебался. Лицо его как будто застыло.

– Жизнь – это лотерея. Томека загребла Служба безопасности в Мысленицах. Не знаю, что с ним будет дальше. Но его могут… – Юр сделал секундную паузу, чтобы показать, как нажимают на спуск, – пустить в расход.

– За что?!

– Он чуть дольше ходил по грибы. – Юр хотел еще что-то сказать, но замолчал, так как рядом с ними прошли два милиционера. Он проводил их взглядом и закончил вполголоса свой рассказ о брате: – Томек приводил в исполнение приговоры, вынесенные тем, кто начал силой насаждать эту свободу…

Эта «свобода» прозвучала в его устах как проклятие. Все время он смотрел вслед милиционерам.

– Ненавижу всех этих в новой форме, – произнес он с каким-то детским ожесточением.

Его слова вызвали в Нике дух протеста. Она не раз протестовала против разных крайних суждений матери, которая все, что происходило во времена post mortem, заранее осуждала. Ника наперекор, а может, из-за естественного стремления юности отыскать в настоящем времени какие-то добрые стороны, не раз перечила матери и порой даже демонстративно поддерживала некоторые декларации новой власти. И теперь ей тоже хотелось продемонстрировать, что у нее есть собственное мнение.

– Люди все разные. Даже те, кто надел эти мундиры после освобождения, не обязательно должны быть просоветскими.

Юр пожал плечами и посмотрел на Нику, как на какую-то барышню из пансиона.

– Обычно ведь как получается – что на тебе снаружи, то у тебя и внутри. А свои всегда опаснее захватчиков, потому что они больше знают о своих соотечественниках. – Теперь Юр уже совсем перестал шутить, и его слова звучали как неотвратимый приговор. – Они видят центр мишени. А ты знаешь, где он расположен? – Он встал перед Никой и смотрел ей прямо в глаза, и, когда она отрицательно качнула головой, он ткнул ей пальцем в середину лба: – Вот здесь!

Ника на секунду замерла, словно ее сразила пуля, пущенная как раз в самую середину лба. Этот жест Юра ей о чем-то напомнил: снимки продырявленных пулями черепов, которые она видела два года тому назад в газетных сообщениях из Катыни. Юр заметил, каким неожиданно серьезным стало лицо девушки. Он протянул руку и коснулся родинки на ее щеке.

– По этой отметине я бы узнал тебя хоть на краю света.

Ника не знала, как реагировать, а он тоже был как будто немного смущен своей декларацией и начал теперь сам расспрашивать о семье Ники. Что касалось судьбы ее семьи, то обычная исповедь перед ним ей была не нужна, она сразу же поняла, что этому человеку может рассказать все о себе: отца вероятнее всего расстреляли в Катыни, а с того момента, как немцы открыли катынское преступление, в жизни ее матери наступило время post mortem. Ретушированием снимков в фотоателье господина Филлера мать занимается не так давно. Во время войны она спасалась тем, что бралась за любую работу: пекла торты для кафе на улице Гродзкой, потом вместе с одной своей знакомой занялась производством какого-то таинственного средства для роста волос, а когда клиенты начали предъявлять претензии, что после этого чудодейственного средства волосы лезут, как старый мех, она переключилась на производство мыла…

Ника и Юр шли по городу, и он рассказывал ей, как в лесу они охотились на слепней, досаждавших лошадям, благодаря чему у него выработался небывалый рефлекс – он может теперь ловить на лету хоть голубиный помет. Он позабавил ее рассказом о тетке Михалине, которая работает постижером и костюмершей в театре, и которая, принимая племянника на квартиру, заранее поставила условие, что он может жить у нее до тех пор, пока не будет вмешиваться в политику и держаться подальше от баб.

– Так что же мне остается? – Юр развел руками, демонстрируя комический жест бессилия. – Только кино.

– А я до сих пор ни разу не была в кино!

– Самое лучшее на свете кино – это жизнь. – Юр описал рукой круг, охвативший не только улицу, не только город, но как бы весь мир.

Но этот мир, который они могли охватить взглядом, несмотря на полуденное июньское солнце, был совсем серым, ибо серыми были старые стены с потеками, серой была и эта толпа, клубящаяся у дверей мясного магазина. Перед глазами Ники и Юра неожиданно проплыла свиная голова, бессильно свисавшая с плеча мясника в запачканном кровью фартуке. Затем им пересекли дорогу еще двое рабочих, которые перетаскивали полутуши с телеги мясника в магазин. Толпа напирала на двери, не обращая внимания на двух милиционеров с бело-красными повязками. Они как раз миновали толпу, и Юр громко сказал, провокационно глядя в сторону милиционеров:

– Теперь у нас наконец свобода и благосостояние!

Люди, стоявшие в очереди, исподлобья посматривали на человека, который так громко высказывает свое восхищение властью, но милиционеры почуяли в этом какую-то провокацию. Они бдительно наблюдали за мужчиной в сапогах и расстегнутой ветровке, который, глядя на свиную полутушу, которую нес мясник, восклицал с почти митинговым энтузиазмом:

– Пожалуйста! Теперь каждый гражданин получит от народной власти полсвиньи! – Эти слова он произносил с патетическим жестом, устремленным в сторону столпившейся у дверей мясного магазина небольшой группы людей. – А недовольные получат еще и по рылу! Власть позаботится о том, чтобы слова «вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов» не превратились в национальный гимн!

Некоторые смотрели со страхом, у некоторых даже появились на лицах улыбки, но эти улыбки тут же погасли, когда милиционеры потребовали документы у Юра и Ники. Юр сделал вид, что лезет во внутренний карман ветровки, но в следующий момент, неожиданно схватив Нику за руку, бросился бежать.

И вот они бегут вниз по улице, а за ними грохочут сапогами милиционеры. Слышатся их крики:

– Стой! Стой!

Юр ускоряет бег, тянет за собой девушку. Ника почти летит, не касаясь ногами земли. Неожиданный рывок, и ее бросает в какие-то ворота. Они пересекают двор, в котором сушится белье. Юр инстинктивно находит узкий проход, ведущий в следующий двор, где на солнышке греется подмастерье пекаря в белом халате. Они вбегают через черный ход в пекарню, бегут сквозь магазин и вновь оказываются на солнце. Только тут Ника споткнулась, из ее портфеля посыпались тетради, и она, собирая их с тротуара, произносит, обращаясь больше к себе, чем к Юру:

– Что же это я делаю?

– Ты хотела пойти в кино, – слышит она в ответ, – а что может быть лучше, чем вот это кино!

Жестом руки Юр показал на тумбу с плакатом фильма «Веселые ребята».

Домой она возвращалась удивительно легкой, словно ласточка, несомая потоками воздуха. Этот день вобрал в себя нечто такое, что случилось с ней впервые. Ей хотелось кому-нибудь рассказать о том, как это бывает, когда ты весь день вместо школы с кем-то бродишь по городу, открывая для себя, чью-то жизнь, которая иногда скрывает гораздо больше тайн, чем ты можешь предположить. Она бросила взгляд на окна квартиры на втором этаже и остановилась как вкопанная.

В окне гостиной на оконной раме висел мундир. Он слегка покачивался под дуновением июньского ветра. Но вдруг в какой-то миг он словно уплыл в глубь квартиры, и окно без него стало пустым.

Анна пронесла мундир через гостиную и открыла дверцы огромного, напоминающего танк шкафа. Она повесила мундир и неожиданно прижалась к нему щекой. На пороге появилась Ника. Анна быстро закрыла шкаф, как будто ей было что скрывать.