Текст книги "Цири (сборник)"

Трубадур наклонил голову набок, поглядел на гербы, украшающие щиты и туники рыцарей.

– Три красных сердца на золотом поле, – отметил он. – Следовательно, вы – Обри. В голове щита трезубец, значит, вы – первородный сын Анзельма Обри. Родителя вашего я хорошо знаю, милсдарь рыцарь. А вы, милсдарь Крикливый, что там у вас на серебряном щите? Ага! Между головами грифов черный столб? Герб рода Пепеброков, если не ошибаюсь, а я в таких штуках редко ошибаюсь. Столб, говорят, отражает присущую членам этого рода «смекалку».

– Прекрати, черт возьми, – прошипел Геральт.

– Я – известный поэт Лютик! – напыжился бард, не обращая на него внимания. – Наверняка слышали? Так вот проводите-ка нас к вашему начальнику, к сеньору, ибо привык я с равными себе разговоры разговаривать.

Латники не отреагировали, но выражение их лиц становилось все менее приятным, а металлические перчатки все сильнее сжимали изукрашенные трензеля поводьев. Лютик явно этого не замечал.

– Ну, в чем дело? – громко спросил он. – Чего так глазеете, рыцарь? Да-да, к вам я обращаюсь, милсдарь Черный Столб! Что вы рожи строите? Кто-то сказал вам, что, ежели прищурить глаза и выпятить нижнюю челюсть, так будете выглядеть мужественнее, достойнее и грознее? Обманули вас. Вы выглядите так, словно уже неделю не могли как следует опорожниться!

– Взять их! – рявкнул первородный сын Анзельма Обри, владелец щита с тремя сердцами. Черный Столб из рода Пепеброков тырнул своего рысака шпорами.

– Взять их! Связать негодяев!

Они шли за лошадьми. Вторые концы веревок, которые связывали их руки, были прикреплены к лукам седел. То и дело им приходилось бежать, потому что наездники не жалели ни коней, ни пленников. Лютик дважды падал и по нескольку минут ехал на животе, крича так, что сердце разрывалось. Его ставили на ноги, безжалостно подгоняли древком копья. И гнали дальше. Пыль слепила слезящиеся глаза, душила и свербила в носу. Жажда сушила глотки.

Одно утешало – дорога, по которой их гнали, вела на юг. Так что наконец-то Геральт двигался в желаемом направлении, причем достаточно быстро. Однако радости он не испытывал, потому что совершенно иначе представлял себе такое путешествие.

На место добрались в тот момент, когда Лютик уже охрип от богохульствования, перемешанного с мольбами о милосердии, а боль в локте и колене Геральта превратилась в настоящую пытку, настолько мучительную, что ведьмак начал уже подумывать о радикальных, пусть даже и отчаянных действиях.

Добрались до армейского лагеря, разместившегося около разрушенной, наполовину сожженной крепости. Внутри, за кольцом стражи, коновязей и дымящих лагерных костров, стояли украшенные флагами палатки рыцарства, окружающие просторный и полный движения майдан за развалившейся и обгоревшей изгородью. Майдан оказался концом их вынужденной экскурсии.

Увидев колоду, Геральт и Лютик натянули веревки. Конные вначале не намерены были подпускать их к водопою, но сын Анзельма Обри вспомнил, видимо, о знакомстве Лютика со своим родителем и соизволил снизойти. Они втиснулись между лошадьми, напились, ополоснули лица связанными руками. Рывок веревки вернул их к реальности.

– Кого вы опять приволокли? – спросил высокий худощавый рыцарь в вороненых, богато вызолоченных доспехах, ритмично похлопывая булавой по орнаментированной ташке. – Только не говорите, что это очередные шпики.

– Шпики или дезертиры, – подтвердил сын Анзельма Обри. – Их поймали в лагере у Хотли, где разгромили нильфгаардский разъезд. Весьма подозрительные типы.

Рыцарь в золоченых доспехах прыснул, потом внимательнее посмотрел на Лютика, и его юное, но суровое лицо вдруг осветилось улыбкой.

– Ерунда. Развязать.

– Но это же нильфгаардские шпионы, – запетушился Черный Столб из рода Пепеброков. – Особенно вон тот. Лаялся не хуже деревенского пса. Поэт, говорит! Сукин он сын, а не поэт!

– Он не врал, – улыбнулся рыцарь в золоченых доспехах. – Это бард Лютик. Я его знаю. Снять с него путы. Со второго тоже.

– Вы уверены, господин граф?

– Это приказ, рыцарь Пепеброк.

– А ты думал, я не пригожусь, да? – буркнул Лютик Геральту, растирающему онемевшие от уз кисти. – Ну, теперь видишь? Моя слава опережает меня, меня знают и уважают везде.

Геральт не ответил, занятый массированием собственных кистей, донимавшего локтя и колена.

– Соблаговолите простить рвение этих юношей, – сказал рыцарь, названный графом. – Им всюду мерещатся нильфгаардские шпионы. Каждый наш разъезд приводит нескольких типов, показавшихся им подозрительными. То есть тех, которые чем-либо выделяются в бегущей толпе. А вы, милсдарь Лютик, очень даже выделяетесь. Как очутились у Хотли, среди беглецов?

– Я ехал из Диллингена в Марибор, – гладко соврал поэт, – когда мы попали в этот ад, я и мой… коллега по перу. Так сказать, сопёрник. Вероятно, вы его знаете. Это… Гиральдус.

– Как же, как же, знаю, читал, – похвалился рыцарь. – Такая честь для меня, господин Гиральдус. Я – Даниель Эчеверри, граф Гаррамон. Да, маэстро Лютик, многое изменилось с того времени, когда вы пели при дворе короля Фольтеста!

– Да уж!

– Кто б подумал, – нахмурился граф, – что до этого дойдет. Вердэн отдали Эмгыру, Бругге практически уже завоеван, Содден – в огне… А мы отступаем, непрерывно отступаем… Прошу прощения, я хотел сказать: совершаем тактический маневр. Нильфгаард все вокруг жжет и уничтожает, уже почти до Ины дошел, совсем немного – и окружит крепости Майены и Развана, а темерская армия не перестает проделывать «тактический маневр»…

– Когда у Хотли я увидел лилии на ваших щитах, – сказал Лютик, – думал, это контрнаступление.

– Контрудар, – поправил Даниель Эчеверри. – И разведка боем. Мы перешли Ину, разбили несколько нильфгаардских разъездов и групп скоя’таэлей, палящих все, что только можно. Видите, что сталось с крепостью в Армерии, которую нам удалось отбить. А форты в Каркано и Видорте сожжены до основания. Весь юг в крови, огне и дыме… Ах, что же это я… Вы прекрасно знаете, что творится в Бругге и Соддене, с беженцами оттуда вам довелось идти. А мои молодцы вас за шпионов приняли! Еще раз приношу свои извинения. И приглашаю отобедать. Некоторые дворяне и офицеры будут рады познакомиться с вами, милостивые государи поэты.

– Такая честь для нас, милсдарь граф, – натянуто поклонился Геральт. – Но время торопит. Нас ждет дорога.

– Прошу не смущаться, – улыбнулся Даниель Эчеверри. – Обычный скромный солдатский обед. Косуля, рябчики, стерлядка, трюфели…

– Отказаться, – Лютик сглотнул и смерил ведьмака многозначительным взглядом, – значит оскорбить хозяина. Мы идем не мешкая, милсдарь граф. Не ваш ли это шатер, тот, богатый, в сине-золотых расцветках?

– Нет. Это палатка главнокомандующего. Лазурь и золото – цвета его родины.

– То есть? – удивился Лютик. – Я был уверен, что это армия Темерии. Что командуете здесь вы.

– Мы – отдельное подразделение армии Темерии. Я – офицер связи короля Фольтеста, здесь служит много темерских дворян со своими отрядами, которые порядка ради носят лилии на щитах. Но ядро корпуса составляют подданные другого королевства. Видите штандарт перед шатром?

– Львы, – остановился Геральт. – Золотые львы на голубом поле. Это… это герб…

– Цинтры, – подтвердил граф. – Это эмигранты из королевства Цинтры, в настоящее время оккупированного Нильфгаардом. Ими командует маршал Виссегерд.

Геральт развернулся, намереваясь сообщить графу, что срочные дела все же вынуждают его отказаться от косули, стерлядки и трюфелей. Но не успел. К ним приближалась группа, во главе которой шествовал рослый, очень полный седой рыцарь в голубом плаще с золотой цепью на латах.

– Вот, господа поэты, сам маршал Виссегерд собственной персоной, – сказал Даниель Эчеверри. – Позвольте, ваше превосходительство, представить вам…

– Нет нужды, – хрипловато прервал маршал Виссегерд, сверля Геральта взглядом. – Мы уже были друг другу представлены. В Цинтре, при дворе королевы Калантэ. В день помолвки принцессы Паветты. Это было пятнадцать лет тому назад, но у меня прекрасная память. А ты, мерзавец ведьмак, помнишь меня?

– Помню, – кивнул Геральт, послушно протягивая солдатам руки.

Даниель Эчеверри, граф Гаррамон, пытался последовать за ними уже в тот момент, когда кнехты усадили связанных Геральта и Лютика на стоящие в палатке табуреты. Теперь, когда по приказу маршала Виссегерда кнехты вышли, граф возобновил усилия.

– Это поэт и трубадур Лютик, господин маршал, – повторил он. – Я его знаю. Его знает весь мир. Я считаю несправедливым так с ним обращаться. Ручаюсь рыцарским словом, что он не нильфгаардский шпион.

– Не ручайтесь опрометчиво, – буркнул Виссегерд, не спуская глаз с пленников. – Возможно, он и поэт, но если его схватили в компании этого мерзавца ведьмака, то я б не стал за него ручаться. Вы, кажется, все еще не представляете себе, что за пташка попалась нам в сети.

– Ведьмак?

– Он самый. Геральт по кличке Волк. Тот стервец, который предъявлял права на Цириллу, дочь Паветты, внучку Калантэ, ту Цири, о которой сейчас так много болтают. Вы еще слишком молоды, граф, чтобы помнить то время, когда афера эта будоражила многие королевские дворы, но я, так уж получилось, был очевидцем.

– А что может его связывать с княжной Цириллой?

– Этот пес, – Виссегерд указал на Геральта пальцем, – содействовал обручению Паветты, дочери королевы Калантэ, с Дани, никому не известным приблудой с Юга. В результате этого собачьего союза позже родилась Цирилла, предмет их мерзопакостного сговора. Ибо вам следует знать, что ублюдок Дани заранее пообещал девочку ведьмаку в качестве платы за возможность марьяжа. Право Неожиданности, понимаете?

– Не совсем. Но продолжайте, ваше превосходительство господин маршал.

– Ведьмак, – Виссегерд снова наставил на Геральта палец, – хотел после смерти Паветты забрать девочку, но Калантэ не позволила и с позором прогнала его. Однако он дождался соответствующей минуты. Когда началась война с Нильфгаардом и Цинтра пала, он похитил Цири, воспользовавшись военной неразберихой. Держал девочку в укрытии, хоть и знал, что мы ее разыскиваем. А в конце концов она ему наскучила, и он продал ее Эмгыру!

– Это ложь и поклеп! – воскликнул Лютик. – Во всем сказанном нет и слова правды!

– Молчи, самоучка, или велю тебе кляп в рот засунуть. Сопоставьте факты, граф. Ведьмак владел Цириллой, теперь ею владеет Эмгыр вар Эмрейс. А ведьмака прихватили в авангарде нильфгаардского разъезда. О чем это говорит?

Даниель Эчеверри пожал плечами.

– О чем говорит? – повторил Виссегерд, наклоняясь над Геральтом. – Ну ты, шельма! Говори! Сколько времени шпионишь в пользу Нильфгаарда, пес паршивый?

– Я не шпионю ни для кого.

– Прикажу ремни из тебя драть!

– Приказывайте.

– Господин Лютик, – вдруг проговорил граф Гаррамон. – Пожалуй, полезнее будет, если вы попробуете объяснить. И чем скорее, тем лучше.

– Я уже давно бы это сделал, – взорвался поэт, – но светлейший господин маршал пригрозил сунуть мне кляп в рот! Мы невинны, все это досужие вымыслы и жуткая клевета. Цириллу похитили с острова Танедд, а Геральт был тяжело ранен, защищая ее. Это может подтвердить любой! Любой бывший на Танедде чародей. И министр иностранных дел Редании, господин Сигизмунд Дийкстра…

Лютик вдруг замолчал, вспомнив, что как раз Дийкстра-то совершенно не годится в свидетели защиты, а ссылка на чародеев из Танедда тоже не очень улучшает ситуацию.

– И совсем уж дико, – продолжил он громко и быстро, – обвинять Геральта в том, что он похитил Цири в Цинтре! Геральт нашел девочку, когда после резни, учиненной в городе, она скиталась по Заречью, а спрятал он ее не от вас, а от преследовавших ее агентов Нильфгаарда! Меня самого эти агенты поймали и пытали, чтобы узнать, где скрывается Цири! Я-то ни словечка не вымолвил, а вот агенты эти уже землю грызут. Не знали, с кем имели дело!

– Однако, – прервал граф, – ваше мужество было бесполезным. Эмгыр в конце концов получил Цириллу. Как известно всем, он намерен на ней жениться и сделать императрицей Нильфгаарда. А пока что титуловал ее королевой Цинтры и округи, наделав нам тем самым массу хлопот.

– Эмгыр, – заявил поэт, – мог бы посадить на трон Цинтры кого угодно. Цири же, как ни взгляни, имеет на этот трон право.

– Да? – рявкнул Виссегерд, обрызгав Геральта слюной. – Право? Дерьмовое это право. Эмгыр может на ней жениться, его воля. Может и ей, и ребенку, которого ей заделает, присваивать звания и титулы, на какие ему достанет фантазии и прихоти. Королева Цинтры и Островов Скеллиге? Извольте, наше вам… Княгиня Бругге? А почему бы нет? Графиня-наместница Соддена… Ну-ну… А почему, спрашиваю вас, не владычица Солнца и герцогиня Луны? У этой проклятой, порочной крови нет никаких прав на престол. Проклятая кровь, вся бабская линия этого рода – проклятые, гнусные последыши, от Рианнон начиная! И прабабка Цириллы Адалия, которая с собственным кузеном зачала, и ее прапрабабка, Мерзавка Мюриель, которая еб… пардон, трахалась с любым проходимцем! Ублюдки от кровосмешения и прочие внебрачные выродки так и прут одна за другой!

– Говорите тише, господин маршал, – надменно сказал Лютик. – Перед вашей палаткой укреплен штандарт с золотыми львами, а вы не задумываясь готовы обозвать незаконнорожденной бабушку Цири, королеву Калантэ, Львицу из Цинтры, за которую большинство ваших солдат проливали кровь в Марнадале и под Содденом. Я не поручился бы за преданность вам вашего войска.

Виссегерд шагнул к Лютику, схватил поэта за жабо и приподнял с табурета. Лицо маршала, только что покрытое лишь красными пятнами, теперь залилось глубоким геральдическим пурпуром. Геральт начал сильно опасаться за друга, к счастью, в палатку неожиданно влетел возбужденный адъютант и доложил о срочных и важных известиях, доставленных конным разъездом. Виссегерд сильным толчком бросил Лютика на табурет и вышел.

– Фууу, – выдохнул поэт, крутя головой. – Еще б малость, и мне конец… Вы можете хоть немного ослабить узы, господин граф?

– Нет, господин Лютик, не могу.

– Верите этим бредням? Верите, что мы шпионы?

– Не имеет никакого значения, верю я или нет. Однако развязать вас не могу.

– Что делать, – кашлянул Лютик. – Какой дьявол вселился в вашего маршала? Чего ради он ни с того ни с сего накинулся на меня, словно чеглок на вальдшнепа?

Даниель Эчеверри криво усмехнулся.

– Напомнив ему о солдатской верности, вы невольно разбередили старую рану, господин поэт.

– То есть? Какую рану?

– Солдаты искренне оплакивали Цириллу, когда до них дошли известия о ее смерти. А потом разнеслась новая весть. Оказалось, что внучка Калантэ жива. Что она в Нильфгаарде и тешится благосклонностью императора Эмгыра. Тогда началось массовое дезертирство. Поймите, эти люди бросили дома и семьи, убежали в Содден и Бругге, в Темерию, потому что хотели биться за Цинтру, за кровь Калантэ. Хотели бороться за освобождение страны, изгнать из Цинтры агрессора, сделать так, чтобы наследница Калантэ обрела принадлежащий ей по праву трон. А что оказалось? Кровь Калантэ возвращается на трон Цинтры в почестях и славе…

– Как марионетка в руках Эмгыра, похитившего ее.

– Эмгыр женится на ней. Хочет посадить рядом с собой на императорский престол, подтвердить титулы и лены. Разве так поступают с марионетками? Цириллу видели при императорском дворе послы из Ковира. Они утверждают, что не похоже, будто ее увели силой. Цирилла, единственная наследница трона Цинтры, возвращается на престол союзницей Нильфгаарда. Такие вести разошлись среди солдат.

– Вести, которые распустили нильфгаардские агенты.

– Я-то знаю об этом, – кивнул граф. – Но солдаты не знают. Поймав дезертиров, мы караем их петлей, но я их немного понимаю. Это цинтрийцы. Они хотят драться за свои, не за темерские дома. Под своим, не темерским командованием. Под собственными штандартами. Они видят, что здесь, в этой армии, их золотые львы склоняются перед темерскими лилиями. У Виссегерда было восемь тысяч солдат, в том числе пять тысяч знатных цинтрийцев, остальные – темерские вспомогательные отряды и рыцари-добровольцы из Бругге и Соддена. Сейчас корпус насчитывает шесть тысяч. А дезертировали исключительно цинтрийцы. Армия Виссегерда тает и без боев. Вы понимаете, что для него это означает?

– Потерю престижа и положения.

– Конечно. Еще несколько сотен дезертиров, и король Фольтест отберет у него жезл. Уже сейчас этот корпус трудно назвать цинтрийским. Виссегерд мечется, хочет пресечь бегство, поэтому распускает слухи о сомнительном и даже незаконном происхождении Цириллы и ее предков.

– Слухи, которые вы, граф, – не сдержался Геральт, – воспринимаете с явным неудовольствием.

– Вы заметили? – улыбнулся Даниель Эчеверри. – Ну что ж, Виссегерд не знает моей родословной… Кратко говоря, мы с Цири родственники. Мюриель, графиня Гаррамон, по прозвищу Прелестная Мерзавка, прабабка Цири, была и моей прабабкой. О ее любовных похождениях в родне ходят легенды, тем не менее я без всякого удовольствия слушаю Виссегердовы измышления о склонностях моей родоначальницы к кровосмешению и ее неразборчивости в связях. Но не реагирую. Ибо я – солдат. Правильно ли вы меня поняли?

– Да, – сказал Геральт.

– Нет, – сказал Лютик.

– Виссегерд командует корпусом, входящим в состав темерской армии. А Цирилла в руках Эмгыра – угроза корпусу, а значит, армии и тем самым моему королю и моей стране. Я не намерен отрицать распускаемые Виссегердом слухи о Цири и тем самым подрывать авторитет командующего. Наоборот – я склонен даже поддерживать его утверждения, будто Цирилла – незаконнорожденная и не имеет права на престол. Я не только не пойду против маршала, не только не буду подвергать сомнению его решения и приказы, но наоборот – всячески поддержу их. И исполню, когда потребуется.

Ведьмак презрительно усмехнулся.

– Теперь, надеюсь, ты понимаешь, Лютик? Господин граф и не думал считать нас шпионами, иначе он не стал бы все так подробно объяснять. Господин граф знает, что мы невиновны. Но он пальцем не пошевелит, когда Виссегерд приговорит нас…

– Неужели это значит… Это значит, что…

Граф отвел глаза.

– Виссегерд, – проговорил он тихо, – в бешенстве. Вы многое потеряли, попав ему в руки. Особенно вы, милсдарь ведьмак. Мэтра Лютика я постараюсь…

Его прервало появление Виссегерда, все еще пурпурного и сопящего, как бугай. Маршал подошел к столу, ударил жезлом по устилающим стол картам, потом повернулся к Геральту и пронзил его взглядом. Ведьмак не опустил глаз.

– Раненый нильфгаардец, которого схватил разъезд, – процедил Виссегерд, – ухитрился по пути сорвать перевязку и изошел кровью. Он предпочел умереть, чем содействовать поражению и смерти своих соплеменников. Мы хотели его использовать, но он сбежал от нас в мир иной, протек сквозь пальцы, ничего на пальцах не оставив, кроме своей крови. Добрая школа. Жаль, что ведьмаки не прививают таких принципов королевским детям, которых забирают на воспитание.

Геральт молчал, но глаз по-прежнему не опускал.

– Что, выродок? Игра природы? Дьявольское порождение? Чему ты научил похищенную Цириллу? Как воспитал? Все видят и знают как! Этот ублюдок жив, расположился на нильфгаардском троне без всяких-яких! А когда Эмгыр призовет ее на свои перины, она без всяких-яких с превеликим желанием расставит ножки… курррва мать! Проститутка!

– Вами руководит злоба, – буркнул Лютик. – Это что ж, по-рыцарски, взвалить на ребенка вину за всех? На ребенка, которого Эмгыр увел силой?

– Против силы тоже есть способы! Именно рыцарские, именно королевские! Будь она настоящей королевской крови, она б нашла их! Нашла бы нож! Ножницы, кусок разбитого стекла, наконец. Шило! Могла себе, сука, зубами жилы перегрызть на кистях! На собственном чулке повеситься!

– Я не желаю вас больше слушать, господин Виссегерд, – тихо сказал Геральт. – Не желаю больше слушать.

Маршал громко скрежетнул зубами, наклонился.

– Не желаешь? – проговорил он дрожащим от бешенства голосом. – Все складывается как нельзя лучше, потому что мне как раз больше нечего тебе сказать. Только одно: тогда, в Цинтре, пятнадцать лет назад, много болтали о Предназначении, ведьмак. В ту ночь твоя судьба была предрешена, черными рунами выписана меж звезд. Цири, дочь Паветты, – вот твое Предназначение. И твоя смерть. Ибо за Цири, дочь Паветты, ты будешь висеть.

Глава пятая

К операции «Кентавр» бригада приступила в качестве отдельного подразделения IV Конной Армии. Мы получили подкрепление в виде трех сотен легкой вердэнской кавалерии, которые я передал в подчинение боевой группе «Вреемде». Из остальной части бригады, по примеру кампании в Аэдирне, я выделил боевые группы «Сиверс» и «Мортесен», каждая в составе четырех эскадронов.

Из района сосредоточения под Дришотом мы вышли в ночь с пятого на шестое августа. Приказ группам был таков: выйти на рубеж Видорт – Каркано – Армерия, захватить переправы на Ине, уничтожая встреченного противника, но обходя крупные узлы сопротивления. Устраивая пожары, особенно ночью, осветить дорогу дивизионам IV Армии, вызвать панику среди гражданского населения с тем, чтобы создать пробки беженцев на всех коммуникациях в тылах врага. Имитируя окружение, оттеснять отступающие подразделения врага в сторону реальных котлов. Уничтожая отдельные группы гражданского населения и пленных, вызывать ужас, усугубляя панику и ломая моральный дух неприятеля.

Вышеприведенную задачу бригада выполняла с величайшей солдатской самоотверженностью и самоотдачей.

Элан Траге

За императора и отечество. Славный боевой путь VII Даэрлянской Кавалерийской Бригады

Мильва не успела подбежать и схватить лошадей. Она оказалась свидетелем их кражи, но свидетелем беспомощным. Сначала ее окружила ошалевшая, паникующая толпа, потом дорогу перекрыли мчащиеся телеги, затем она увязла в блеющей отаре овец, сквозь которую пришлось пробиваться, как сквозь снежный завал. Потом, уже у Хотли, лишь прыжок в заросшее камышом прибрежное болото спас ее от мечей нильфгаардцев, безжалостно кромсавших сбившихся у реки беженцев, не разбирая ни женщин, ни детей. Мильва кинулась в воду и перебралась на другой берег, то бродом, то плывя на спине среди сносимых течением трупов.

И пустилась в погоню. Она запомнила, в каком направлении сбежали кметы, укравшие Плотву, Пегаса, гнедого жеребца и ее собственного воронка. А при седле у воронка был ее бесценный лук. «Что делать, – думала она, хлюпая на бегу набравшейся в сапоги водой. – Остальные пока обойдутся без меня. Мне, сучья мать, надо отыскать лук и лошадь!»

Сначала она отбила Пегаса. Мерин поэта не обращал внимания на колотившие его по бокам берестяные лапти, не реагировал на непрекращающуюся ругань неумелого седока и не собирался переходить в галоп, а шел через березняк лениво, сонно и медленно. Парень сильно отстал от остальных конокрадов. Услышав, а потом и увидев за спиной у себя Мильву, он не раздумывая скатился с лошади и дал деру в чащу, обеими руками поддерживая штаны. Мильва не стала его догонять, превозмогла клокотавшее в ней желание как следует отлупцевать воришку. Запрыгнула в седло с ходу, так что забренчали струны лютни, притороченной к вьюкам. Хорошо зная лошадей, она заставила мерина перейти в галоп. Вернее, на тяжелый бег, который Пегас почему-то считал галопом.

Но даже этого псевдогалопа хватило, потому что конокрадам не давала как следует двигаться вторая – нетипичная – лошадь, норовистая Плотва ведьмака, гнедая кобыла, которую раздраженный ее фокусами Геральт то и дело обещал обменять на другую верховую скотину, пусть даже на осла, мула или хоть козла. Мильва догнала грабителей в тот момент, когда разозленная неумелым использованием поводьев Плотва повалила седока на землю, а остальные кметы, соскочив с седел, пытались усмирить брыкающуюся и лягающуюся кобылку. Они были настолько заняты этим, что Мильву заметили, лишь когда она налетела на них на Пегасе и двинула одному кулаком по лицу, сломав нос. Когда он падал, воя и призывая божью помощь, она его узнала. Это был Лапоть, кмет, которому явно не везло на людей. И особенно на Мильву.

Мильву, увы, счастье тоже покинуло. Точнее говоря, виною было не счастье, а ее собственная дерзость и подтвержденная практикой уверенность в том, что любым двум кметам она сумеет наложить так, как сочтет нужным. Однако, соскочив с седла, она неожиданно получила кулаком в глаз и, непонятно как оказавшись на земле, тут же выхватила нож, готовая выпустить напавшему кишки, но отхватила толстой палкой по голове, да так, что дубина треснула, запорошив ей глаза корой и пылью. Оглохшая, ослепшая, она тем не менее ухитрилась вцепиться в колено охаживающего ее обломком дубинки кмета, а кмет неожиданно взвыл и упал. Второй крикнул, заслонил голову обеими руками. Мильва протерла глаза и увидела, что он закрывается от сыплющихся на него ударов плети, которые наносил сидевший на гнедом коне наездник. Она вскочила, с размаху дала поваленному кмету по шее. Конокрад захрипел, дернул ногами и раздвинул их. Мильва тут же воспользовалась этим, вложив в точно направленный пинок всю злость. Парень свился в клубок, зажал руками промежность и завыл так, что с берез посыпались листья.

Тем временем хозяин гнедого коня, разделавшись с другим кметом и пускающим кровь из носа Лаптем, ударами плети погнал обоих в лес, развернулся, чтобы отхлестать воющего, но сдержал коня. Потому что Мильва уже успела одной рукой схватить своего вороного, а в другой держала лук с наложенной на тетиву стрелой. Тетива была натянута наполовину, но наконечник стрелы направлен прямо в грудь наездника.

– Я знал, – сказал он спокойно, – что мне представится случай вернуть твой наконечник, эльфка.

– Я не эльфка, нильфгаардец.

– Я не нильфгаардец. Опусти наконец свой лук. Если б я желал тебе зла, мне достаточно было просто посмотреть, как они с тобой разделаются.

– Без тебя знаю, – проговорила она сквозь зубы, – что ты за тип такой и чего от меня хочешь. Но спасибо за спасение. И за мою стрелу. И за того стервеца, в которого я на вырубке скверно выстрелила.

Кмет, получивший между ног, согнувшись в три погибели, давился криком, вжавшись головой в лесной подстил. Наездник не глядел на него.

– Хватай коней, – сказал он, глядя на Мильву, – мы должны побыстрее отскочить от реки, армия прочесывает леса по обоим берегам.

– Мы? – поморщилась она, не опуская лука. – Вместе? С каких это пор мы стали родней? Или друзьями?

– Я объясню. – Он развернул коня и схватил вожжи гнедого жеребца. – Если ты дашь мне на это время.

– Времени-то как раз у меня и нету. Ведьмак и остальные…

– Знаю. Только нам не спасти их, если позволим себя прикончить или поймать. Хватай коней – и в чащу. Поторопись.

«Его зовут Кагыр, – вспомнила Мильва, кинув взгляд на странного спутника, с которым ей довелось сидеть в яме из-под вывороченного дерева. – Странный нильфгаардец, который треплется, будто он не нильфгаардец. Кагыр. Ну да».

– Мы думали, тебя убили, – буркнула она. – Гнедой без седока вернулся…

– Было небольшое приключение, – сухо ответил он. – С тремя разбойниками, волосатыми, словно оборотни. Налетели на меня из засады. Конь убежал. Разбойники не сумели. Они были без лошадей. Прежде чем мне удалось добыть нового верхового, я здорово отстал от вас. Догнал лишь сегодня утром. У самого лагеря. Перебрался через реку ниже по течению и ждал на том берегу. Знал, что вы поедете на восток.

Один из укрытых в ольховнике коней зафыркал, топнул. Смеркалось. Комары нагло зудели около ушей.

– Тихо в лесу, – сказал Кагыр. – Армия отошла. Бой кончился.

– Ты хотел сказать – резня.

– Наша конница… – Он осекся, кашлянул. – Императорская конница напала на лагерь, и тут с юга налетели ваши. Кажется, темерцы.

– Если бой кончился, надо вернуться. Ведьмака отыскать, Лютика и остальных.

– Разумнее дождаться вечера.

– Страшно тут как-то, – сказала она тихо, сжимая лук. – Угрюмое урочище, аж мурашки бегают. Вроде тихо, а все что-то шуршит в кустах… Ведьмак болтал, мол, гули тянутся на места боев… А кметы о вомпере говорили…

– Ты здесь не одна, – ответил он вполголоса. – Одному страшнее.

– Угу! – Она поняла, о чем он. – Ты ведь почти две недели вслед за нами тащишься. Один, как в жопе дырочка. Волочишься за нами, а вокруг все твои… Хоть говоришь, ты не нильф, но все едино – твои. Пусть меня черти сжуют, если я понимаю… Заместо того чтобы к своим пристать, за ведьмаком тянешься. Зачем?

– Это долгая история.

Когда высокий скоя’таэль наклонился над ним, крепко связанный Струйкен зажмурился от страха. Говорили, некрасивых эльфов не бывает, все эльфы как на подбор прекрасны, такими уж они рождаются. Возможно, легендарный командир «белок» тоже родился красивым. Но сейчас, когда его лицо пересекал ужасный шрам, обезобразивший лоб, бровь, нос и щеку, от присущей эльфам красоты не осталось и следа.

Покореженный эльф присел на лежащий рядом ствол.

– Я – Исенгрим Фаоильтиарна, – сказал он, снова наклоняясь над пленником. – Четыре года я борюсь с людьми, три года командую группой. Я схоронил погибшего в боях родного брата, четырех двоюродных, больше сорока братьев по оружию. Я считаю вашего императора своим союзником и неоднократно доказывал это, передавая вашим разведслужбам информацию, помогая вашим агентам и резидентам, ликвидируя указанных вами людей.

Фаоильтиарна замолчал, подал знак затянутой в перчатку рукой. Стоящий неподалеку скоя’таэль поднял с земли небольшой туесок из березовой коры. Из туеска сочился сладкий запах.

– Я считал и считаю Нильфгаард союзником, – повторил эльф. – Поэтому сначала я не верил, когда мой информатор предупредил, что на меня готовится засада. Что я получу указание встретиться с глазу на глаз с нильфгаардским эмиссаром, а когда прибуду, меня схватят. Я не верил собственным ушам, но, будучи осторожным от природы, пришел на встречу пораньше и не один. Каково же было мое удивление и разочарование, когда оказалось, что на секретную встречу вместо эмиссара явились шестеро бандитов с рыбацкой сетью, веревками, кожаным колпаком, кляпом и кафтаном с крючками, затягиваемым ремнями. Экипировка, я бы сказал, обычно применяемая вашей разведкой при похищениях. Нильфгаардская разведка захотела схватить меня, Фаоильтиарну, живого, отвезти куда-то с кляпом во рту, затянутого по уши в смирительный кафтан. Загадочное дело, сказал бы я. Требующее разъяснения. Я рад, что один из разбойников, несомненно, их начальник, позволил поймать себя живым и сможет дать мне необходимые разъяснения.

Струйкен стиснул зубы и отвернулся, чтобы не глядеть на изуродованное лицо эльфа. Он предпочитал глядеть на туесок из березовой коры, около которого бренчали две осы.