Текст книги "Цири (сборник)"

– И в Махакаме есть техника, – вставил Персиваль Шуттенбах. – Металлургия! Огромные печи, не какие-то засранные курные избы. Водяные и паровые молоты…

– На, Персиваль, перец длинноносый, глотни, – Золтан подал гному в который раз наполненный сосуд, – а то доконаешь нас своей техникой. Все знают о технике. Но не все знают, что Махакам экспортирует сталь. В королевства. Но и в Нильфгаард тоже. А если нас кто пальцем тронет, мы уничтожим мастерские и затопим рудники. А тогда деритесь, люди, да только дубовыми палицами, кремнями и ослиными челюстями.

– Вроде бы такой злой был на Брувера Гоога и махакамские порядки, – заметил ведьмак, – и вдруг стал говорить «мы».

– Да! Верно! – запальчиво подтвердил краснолюд. – А разве не существует солидарность? А? Согласен, немного меня и гордость берет, что мы мудрее зазнаек-эльфов. Надеюсь, возражать не станешь? Эльфы несколько сотен лет прикидывались, будто вас, людей, вообще нет. В небо посматривали, цветочки-василечки нюхали, а при виде людей отводили размалеванные глазки. А когда оказалось, что это ничего не дает, вдруг очухались и схватились за оружие. Решили убивать вас и дать повыбивать себя. А мы, краснолюды? Мы приспособились. Нет, мы не позволили себя подчинить, и не мечтайте. Это мы вас себе подчинили. Экономически.

– Правду говоря, – заметил Регис, – вам было приспособиться легче, чем эльфам. Эльфов объединяет земля, территория. Вас – клан. Где клан, там и родина. Если даже какой-нибудь совсем уж недальновидный король сдуру нападет на Махакам, вы затопите рудники и без сожаления пошлепаете куда-нибудь в другое место. В другие удаленные горы. Да хоть бы и в человечьи города.

– И верно! В ваших городах можно вполне прилично жить.

– Даже в гетто! – Лютик хватил воздуха после глотка дистиллята.

– А что плохого в гетто? Я предпочитаю жить среди своих. Зачем мне интеграция?

– Лишь бы нас в цехи пустили. – Персиваль утер нос рукавом.

– Когда-нибудь да допустят, – убежденно сказал краснолюд. – А нет, так станем портачить или оснуем собственные цехи, пусть создадут здоровую конкуренцию. Рынок – так рынок!

– А все-таки в Махакаме безопаснее, чем в городах, – заметил Регис. – Города могут в любой момент полыхнуть. Войну разумнее пересидеть в горах.

– Кто хочет, пусть идет туда. – Золтан зачерпнул из бадейки. – Мне милей свобода, а в Махакаме ею и не пахнет. Не представляете себе, как выглядит власть старика. Последнее время ему приспичило регулировать эти, ну, как их? О – общественные права и законы. К примеру: допустимо ли носить подтяжки или нет? Карпа есть сразу или погодить, пока заливное застынет? Соответствует ли игра на окарине нашей многовековой краснолюдской традиции или же это губительное влияние прогнившей и декадентствующей – во словцо-то, Регис, какое! – человеческой культуры. После скольких лет работы можно подать заявление на выделение постоянной жены. Которой рукой следует… подтираться. На каком расстоянии от рудника разрешается свистеть. И тому подобные проблемы жизненно важного значения. Нет, ребяты, я не вернусь к горе Карбон. Нет у меня желания провести жизнь в рудничном забое. Сорок лет внизу, если раньше не бухнет метан. Но у нас другие планы, верно, Персиваль? Мы себе будущее уже обеспечили…

– Будущее, будущее… – Гном осушил мензурку, высморкался и взглянул на краснолюда уже немного затуманенными глазами. – Не говори гоп, Золтан. Нас еще могут схватить, и тогда наше будущее – петля. Или Дракенборг.

– Заткнись, – буркнул краснолюд, угрожающе взглянув на него. – Разболтался!

– Скополамин, – шепнул Регис.

Гном сочинительствовал. Мильва грустила. Золтан, забыв, что однажды все это уже рассказывал, повествовал о Гооге, старом грибе, старосте Махакама. Геральт, забыв, что однажды все это уже слышал, внимал. Регис тоже слушал и даже добавлял комментарии, совершенно не беспокоясь тем, что остался единственным трезвым в уже здорово подпитом обществе. Лютик бренчал на лютне и пел:

 
У гордых дам присловье есть:
Мол, трудно в дупла палкой влезть…
 

– Идиот, – заметила Мильва. Лютик не обиделся.

 
Да нет – всегда найдется тот,
чей сук в дуплишко путь найдет…
 

– Кубок… – бормотал Персиваль Шуттенбах, – чаша, значит… Из сплошного куска млечного опала вырезанная… Во-о-от такой величины. Я нашел на вершине горы Монсальват. По краю шла яшма, а основание из золота. Красотища…

– Крррва мать… – очнулся от дремы Фельдмаршал Дуб.

– Не давайте ему больше сивухи, – с трудом сказал Золтан Хивай, имея в виду явно не Фельдмаршала.

– Постой-постой, – проговорил Лютик, тоже не совсем внятно. – Так что сталось с тем легендарным кубком, в смысле чашей?

– На мула обменял. Нужен был мне мул, груз перевезти… Корунды и кристаллический уголь. Было у меня этого… Ээп… Целая куча… Ээп… Груз, значит, тяжелый, без мула никуда… На кой хрен был мне нужен этот кубок, в смысле чаша?

– Корунды? Уголь?

– Ну, по-вашему рубины и алмазы. Очень… ээп… полезные…

– Я думаю!

– Для сверл и напильников. Для подшипников. Их у меня была… ээп… целая куча.

– Слышь, Геральт? – Золтан махнул рукой и, хотя сидел, чуть было не повалился на бок. – Мал, вот и набрался быстро. Куча алмазов ему снится. Эй, Персиваль, как бы сон-то твой не оправдался! Наполовину. На ту, которая без алмазов!

– Сны, сны, – снова забормотал Лютик. – А ты, Геральт? Тебе снова Цири снилась? Понимаешь, Регис, Геральт – мастер на пророческие сны! Цири – это Дитя-Неожиданность, Геральт связан с ней узами предназначения, потому видит ее в снах. Неплохо б тебе также знать, что мы в Нильфгаард идем, чтобы отнять нашу Цири у императора Эмгыра, который ее похитил. И не успеет Эмгыр оглянуться, как мы ее отобьем! Я бы сказал вам больше, парни, но это тайна. Секрет. Жуткая, глубокая и мрачная тайна… Никто не может об этом узнать, понятно? Ни-и-икто!

– Я ничего не слышал, – заверил Золтан, нахально глядя на ведьмака. – Не иначе как уховертка заползла в ухо.

– Ох уж эти уховертки, – согласился Регис, делая вид, будто ковыряет в ухе, – ну прямо-таки несчастье какое-то.

– В Нильфгаард топаем… – Лютик оперся о краснолюда, думая удержать равновесие, что оказалось крупной ошибкой. – Это, как я уже сказал, секретная тайна! Тайный секрет! Секретно-тайная цель!

– И по правде сказать, очень ловко спрятанная, – кивнул цирюльник, кинув взгляд на побледневшего от ярости Геральта. – Судя по направлению вашего похода, даже самый подозрительный и прозорливый тип не догадается о цели движения.

– Мильва, что с тобой?

– Отстань от меня, пьяный дурак.

– Хе! Она плачет! Эй, гляньте-ка…

– Иди к черту, говорю! – Лучница отерла слезы. – Вот дам кулаком меж глаз, виршеплет затраханный… Давай стекляшку, Золтан…

– Подевалась куда-то… – пробормотал краснолюд. – О, есть. Спасибо, ци-цилюрьник… А где, мать его, Шуттенбах?

– Вышел. Какое-то время назад. Лютик, помнится, ты обещал рассказать историю про Дитя-Неожиданность…

– Щас, щас. Регис. Только глотну… Все расскажу… И о Цири, и о ведьмаке… В подробностях…

– На погибель сукинсынам!!!

– Тихо ты, краснолюдина! Дите перед халупой разбудишь!

– Не злись, лучница! На, выпей.

– Эээх! – Лютик обвел комнатку полудурным взглядом. – Если б меня сейчас увидела графиня де Леттенхоф…

– Кто-кто?

– Не важно. Холера, эта сивуха и верно язык развязывает… Геральт, тебе еще налить? Геральт!

– Отзынь от него, – сказала Мильва. – Пусть спит.

Стоящий на краю села овин исходил музыкой, музыка дошла до них еще прежде, чем они подъехали, и взбудоражила. Они начали невольно раскачиваться в седлах медленно ступающих лошадей, вначале следуя глухому ритму барабана и басетлей, потом, когда подъехали ближе, в такт мелодии, которую пели пищалки и гусли. Ночь была холодная, в свете полной луны овин с прорывающимися сквозь щели в досках проблесками казался сказочным, волшебным замком.

Из ворот овина вырывался гул и свет, мерцающий от теней пляшущих пар.

Стоило им войти, как музыка оборвалась, расплылась протяжным, фальшивым аккордом. Расплясавшиеся и потные кметы расступились, освобождая глинобитный пол, собрались вдоль стен и подпирающих крышу столбов. Цири, шедшая рядом с Мистле, видела расширенные от страха глаза девушек, замечала твердые, решительные взгляды мужчин и парней, готовых на все. Слышала усиливающийся шепот и гул, перебивающий сдержанное гудение дудок, мушиное пиликанье скрипок и гуслей. Шепот. Крысы… Крысы… Разбойники.

– Не пугайтесь, – громко сказал Гиселер, бросая онемевшим музыкантам плотно набитый позвякивающий мешочек. – Мы приехали повеселиться. Ведь гулянье для всех, разве нет?

– Где ваше пиво? – тряхнул мешочком Кайлей. – И где ваше гостеприимство?

– И почему здесь так тихо? – обвела помещение взглядом Искра. – Мы ехали с гор на гулянье. Не на тризну!

Кто-то из кметов наконец переборол страх, подошел к Гиселеру с пенящимся глиняным кувшином. Гиселер принял с поклоном, выпил и по обычаю любезно поблагодарил. Несколько парней крикнули, мол, давайте плясать. Но остальные молчали.

– Эй, кумовья! – снова закричала Искра. – Плясать хочу, да, похоже, для начала надо вас растормошить!

У стены овина стоял тяжелый стол, уставленный глиняной посудой. Эльфка хлопнула в ладоши, ловко запрыгнула на дубовую столешницу. Кметы поспешно пособирали посуду, а ту, которую убрать не успели, Искра сбросила широким пинком.

– Ну, господа музыканты… – подбоченилась она, тряхнув волосами. – Покажите, на что способны! Музыка!

Она быстро отбила каблуками ритм. Повторил барабан, подхватили басетля и свирель. Вступили дудка и гусли, усложняя, призывая Искру сменить шаг и ритм. Эльфка, яркая и легкая, как бабочка, легко подстроилась, заплясала. Кметы принялись хлопать в ладоши.

– Фалька! – крикнула Искра, щуря удлиненные броским макияжем глаза. – С мечом-то ты ловкая! А в пляске? Поддержишь?

Цири сбросила с плеча руку Мистле, отвязала с шеи платочек, сняла берет и курточку. Одним прыжком оказалась на столе рядом с эльфкой. Кметы подбодрили криком, барабан и басетля загудели, стонуще запели дудки.

– А ну, музыканты! – вскрикнула Искра. – Вовсю! И быстрей!

Уперев руки в бока и резко откинув волосы, эльфка задробила ногами, заплясала, отбила каблуками быстрое, ритмичное стаккато. Цири, захваченная ритмом, повторила ее движения. Эльфка рассмеялась, подпрыгнула, сменила ритм. Цири резким движением головы стряхнула со лба волосы, повторила точно один к одному. Обе заплясали синхронно, одна – зеркальное отражение другой. Кметы орали, подбадривали. Гусли и скрипки взвились высоким пением, разрывая в клочья размеренное гудение басетлей и стон дудок.

Они плясали, выпрямившись тростинками, касаясь друг друга локтями упирающихся в бедра рук. Подковки каблуков отбивали ритм, стол трясся и гудел, в свете сальных свечей и факелов клубилась пыль.

– Шибчей! – подгоняла музыкантов Искра. – А ну, жизни! Жизни!

Это была уже не музыка, это было безумие!

– Пляши, Фалька! Забудь обо всем! Про все! Про всех!

Каблук, мысок, каблук, мысок, каблук, шаг и прыжок, движение плеча, кулаки в бока, каблук, мысок. Стол трясется, свет качается, колеблется толпа, все колеблется, весь овин пляшет, пляшет, пляшет… Толпа орет. Гиселер орет. Ассе орет. Мистле хохочет, хлопает, все хлопают и топают, дрожит овин, дрожит земля, дрожит мир! Мир? Какой мир? Нет никакого мира, нет ничего, есть только пляска, пляска… Каблук, мысок, каблук… Локоть Искры… Горячка, горячка… Уже только ржут скрипки, свирели, басетли и дудки, барабанщик только поднимает и опускает палочки, он больше не нужен, такт отбивают они, Искра и Цири, их каблуки, так что гудит и раскачивается стол, гудит и раскачивается весь овин… Ритм, ритм. Ритм в них, музыка в них, музыка – они сами! Темные волосы Искры пляшут надо лбом и на плечах. Струны гуслей надрываются лихорадочным, огненным, взвивающимся до самых высот пением. Кровь бьется в висках.

Исступление! Забвение!

«Я – Фалька! Я всегда была Фалькой! Пляши, Искра! Хлопай, Мистле!» Скрипки и дудки обрывают мелодию резким, высоким аккордом, Искра и Цири заканчивают пляску одновременно барабанной дробью каблуков, не отрывая друг от друга локтей. Дышат обе, распаленные, мокрые, вдруг прижимаются одна к другой, обнимают, обдают друг друга потом, жаром и счастьем. Сарай взрывается единым криком, заполняется громом рукоплесканий.

– Фалька, ты дьяволица! – тяжело дышит Искра. – Когда нам надоест разбойничать, пойдем в мир зарабатывать на жизнь плясками…

Цири тоже дышит тяжело, неровно. Не может произнести ни слова. Только судорожно смеется. По щекам текут слезы.

В толпе вдруг раздается крик, возникает суматоха. Кайлей сильно толкает могучего кмета, кмет толкает Кайлея, они схватываются, мелькают поднятые кулаки. Подскакивает Рееф, при свете факелов вспыхивает кинжал.

– Нет! Стоять! – пронзительно кричит Искра. – Никаких драк. Это ночь плясок!

Эльфка берет Цири за руку, обе соскакивают на пол.

– Музыканты, играть! Кому не терпится показать свое умение? Давайте с нами! Ну, кто смел?

Монотонно гудит басетля, в гул врывается протяжный стон дудок, потом высокое пение гуслей. Кметы хохочут, тыркают друг друга кулаками, перебарывают страх и смущение. Один, широкоплечий и светловолосый, хватает Искру. Другой, помоложе и постройнее, неуверенно кланяется Цири. Цири гордо вскидывает голову, но тут же улыбается. Паренек обнимает руками ее талию, Цири кладет свои руки ему на плечи. Прикосновение пронзает ее огненной стрелой, заполняет пульсирующим желанием.

– Живее, музыканты! Живее!

Овин дрожит от крика, вибрирует ритмом и мелодией.

Цири пляшет.

Глава четвертая

ВАМПИР, или упырь, умерший человек, оживленный Хаосом. Утратив первую жизнь, В. проживает вторую ночной порой. Выходит из могилы при свете луны и перемещаться может токмо вослед за ее лучами; нападает на спящих девиц либо парней, кровь сладкую коих, не разбудив оных, сосет.

Physiologus

Кметы чеснок в превеликом множестве поедали, а большей верности ради ожерелья чесночные на шеи понавешали. Некоторые, особливо девушки, цельные головки чеснока запихивали себе куда только можно. Все село преужасающе чесночным духом воняло, кметы мыслили, будто в безопасности обретаются и теперь уже ничего им упырь учинить не сумеет. Како же велико было изумление, когда упырь, в полночь налетевши, вовсе не испугался, а токмо хохотать почал, зубьями от веселия скрежеща и насмехаясь. «Славно, – кричал, – что вы сразу же нашпиговалися, потому как теперича я вас жрать стану, а заправленное мясо больше мне на вкус приходится. Посолитесь еще и поперчитесь, да и о горчице не позабудьте».

Сильвестр Бугиардо

Liber Tenebrarum, или Книга Страшных, но Истинных Случаев, Наукою Никогда не Экспликованных

 
Светит месяц, светит ясный…
Глянь, мертвяк летит ужасный…
Подвывает крепко…
Не боишься, девка?
 

Народная песенка

Птицы, как всегда, опередили восход солнца, разбудив серую, туманную предрассветную тишь своим гомоном, и, как всегда, первыми в путь собрались молчаливые женщины из Кернова с детьми. Таким же быстрым и энергичным оказался цирюльник Эмиель Регис, присоединившийся к компании с дорожным посохом и кожаной торбой на спине. Остальная часть группы, которая ночью активно дегустировала дистиллят, не была столь прыткой. Утренний холод поднял ночных кутил, однако не сумел полностью свести на нет эффекты мандрагорового зелья. Геральт очнулся в углу домишки. Голова его лежала на подоле у Мильвы. Золтан и Лютик, обнявшись, храпели на куче поскриповых клубней так, что раскачивались висящие на стенах пучки трав. Персиваль отыскался за халупой, свернувшийся в клубок под кустом черемухи и накрытый соломенной рогожкой, которой Регис пользовался, чтобы вытирать ботинки.

Все пятеро являли миру очевидные, хоть и дифференцированные признаки утомления и последействия Регисова пойла. Признаки эти они пытались изгнать, интенсивно утоляя жажду в ручье.

Однако когда туман рассеялся и лучи кроваво-красного солнца пробились сквозь кроны сосен и лиственниц Фэн Карна, группа была уже в пути, резво двигаясь среди курганов, дольменов и надгробий иной формы. Вел Регис, за ним следовали Персиваль и Лютик, подбадривавшие друг друга тем, что в два голоса пели балладу о железном волке и трех сестрах. За ними топал Золтан Хивай, тянувший за поводья вороного жеребца. Во владениях цирюльника краснолюд нашел суковатую ясеневую палку и теперь колотил ею по менгирам, мимо которых проходил, желая при этом давно преставившимся эльфам вечного отдохновения, а сидящий у него на плече Фельдмаршал Дуб топорщил перья и время от времени неохотно, малопонятно и как-то неубедительно поскрипывал.

Самой податливой на действие дистиллята оказалась Мильва. Она шла с явным трудом, вспотевшая, бледная, злая как оса и даже не отвечала на щебетание девочки с косичками, которую везла на седле своего воронка. Геральт не пытался заводить разговора, да и у него настроение тоже было не из лучших.

Туман, а также излагаемые громкими, но несколько испитыми голосами перипетии железного волка и трех сестер привели к тому, что на группу кметов они наткнулись неожиданно. Кметы же заслышали их уже издалека и не шевелясь ждали меж врытых в землю монолитов, а серые сермяги служили им прекрасной маскировкой. Еще немного, и Золтан Хивай угостил бы одного из них палкой, приняв за надгробный камень.

– Огогого! – крикнул он. – Простите, люди! Не заметил. День добрый. Приветствую!

Десяток кметов нестройным хором пробурчали что-то в ответ, угрюмо посматривая на компанию. В руках они держали лопаты, кирки и саженной длины заостренные жерди.

– Приветствую, – повторил краснолюд. – Как я понимаю, вы из лагеря на Хотле.

Попал?

Вместо ответа один из кметов указал на коня Мильвы.

– Вороной. Видите?

– Вороной, – повторил другой и облизнулся. – Точно вороной. В сам раз будет.

– Э? – Золтан заметил движение и взгляды. – Ну, вороной. И что? Конь ведь, не жирафа какая, чего глазеть-то на него?

– А вы чего тут делаете, кумовья, на кладбище на этом? – Кмет окинул компанию неприязненным взглядом.

– А вот выкупили эту территорию. – Краснолюд взглянул ему прямо в глаза и стукнул палкой по менгиру. – И меряем шагами[13]13
  Шаг – старинная мера длины, равная 0,81 м.


[Закрыть], не объегорили ли нас случаем на акрах.

– А мы тут вомпера ловим!

– Кого?

– Вомпера, – отчетливо повторил старший из кметов, почесывая лоб под заскорузнувшим от грязи колпаком. – Гдей-то тут лежбище себе учинил, сукин сын. Осиновых кольев настругали, отышшем окаянного, продырявим, штоб уж не встал!

– И вода святая у нас в двойчатках есть, которую нам блаженный жрец уделил! – бодро крикнул другой кмет, демонстрируя горшки. – Издырявим кровопивца, штоб на веки веков исчезнул!

– Ха-ха, – сказал Золтан Хивай. – Охота, вижу, на всю ширь идет и продумана в подробностях. Вампир, говорите? Ну, считайте, повезло вам, добрые люди. У нас специалист по вампирам имеется, ведь…

Он осекся и выругался про себя, поскольку ведьмак крепко саданул его сапогом по щиколотке.

– Кто вампира видел? – спросил Геральт, взглядом велев спутникам молчать. – Откуда знаете, что его надо искать именно здесь?

Кметы пошептались.

– А никто его не видал, – признался наконец тот, что был в фетровом колпаке. – И не слыхал. А как же его увидать, ежели он по ночам летает, во тьмах? А как же его услыхать, коли он на нетопыриных крыльях полошшит, без шуму и шороху?

– Вомпера-то мы не видали, – добавил другой. – Но следы евонного страшного дела были. С того дня, как месяц в полню взошел, упырище кажну ночь кого-нито из наших пришибает. Двох уже разодрал. Бабу одну и отрока единого. Ужасть и тревога! На куски вомпер несчастливцев разодрал, всю кровю из них высосал! Так чего ж таперича – в бездействии третью ночь ждать?

– Кто сказал, что всему виной вампир, а не другой хищник? Кто придумал по могильникам рыскать?

– Блаженный жрец сказал. Ученый и набожный человек, счастье, что в наш лагерь забрел. Враз угадал, что на нас вомпер нападает. Кара это за то, что мы молитвы забросили и приношениев не делаем. Он ныне в лагере молитвы возносит, игзорсизмы всякие, а нам велел поискать могилу, в которой мертвяк дневает.

– Именно здесь?

– А где ж еще могилу вомперью искать, ежели не на жальнике? Это ведь эльфов жальник, кажное дите знает, что эльфы – раса поганая и безбожная, каждый второй эльф опосля смерти адовым отродьем становится! Вся зараза через эльфов!

– И брадобреев! – серьезно кивнул Золтан. – Истинная правда. Каждое дите знает. Далеко лагерь-то, о котором речь шла?

– Э, недалеко…

– Да не говорите вы им много-то, отец Овсивуй! – буркнул заросший щетиной кмет с волосами до бровей, тот, который уже раньше проявил враждебность. – Черт их знает, кто такея, какая-то подозрительная шайка. А ну, за дело. Пущай коня дают, а опосля идут в свою сторону.

– Святая правда, – сказал старший кмет. – Надыть дело кончать, потому как время не ждет. Давайте коня. Того, вороного. Нужон нам, чтобы вомпера отыскать. Сыми, девка, дите с седла.

Мильва, которая все время равнодушно пялилась на небо, взглянула на кмета, и черты лица у нее опасно обострились.

– Ты мне, что ли, говоришь, кметок?

– Тебе-тебе. Давай воронка, нужон он нам.

Мильва потерла вспотевшую шею и стиснула зубы, а ее усталые глаза приобрели совершенно волчье выражение.

– В чем дело, люди, – улыбнулся ведьмак, пытаясь разрядить обстановку. – Зачем вам конь, которого вы так любезно просите?

– А как же нам иначе-то могилу упыря отыскать? Известно ж, надыть на вороном жеребце жальник объехать, а у которой могилы жеребец пристанет и не даст себя стронуть, там вомпер и зарыт. Тады надыть его выкопать и осиновым колом прошить. Не противьтесь, потому как нам все едино, что в лоб, что по лбу. Должны мы того воронка получить!

– А другая масть, – дружелюбно спросил Лютик, протягивая кмету вожжи Пегаса, – не подойдет?

– Никак.

– Ну, значит, не повезло вам, – прошипела сквозь стиснутые зубы Мильва. – Я коня не отдам.

– Это как же так не дашь? Не слыхала, что я сказал, девка? Нам надыть!

– Вам – да. А мне, стало быть, нет?

– Предлагаю полюбовное решение, – мягко проговорил Регис. – Как я понимаю, госпожу Мильву дрожь пробирает при одной мысли, что можно отдать лошадь в чужие руки…

– Точно, – зло сплюнула лучница. – При одной мысли трясет…

– Ну, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, – спокойно продолжал цирюльник, – пусть госпожа Мильва сама сядет на воронка и совершит столь якобы необходимый объезд некрополя.

– Не стану я, будто дура какая, по кладбищу рыскать.

– Да тебя никто и не просит, девка! – крикнул мужик с волосами до бровей. – На то нужон парень, хват, а бабе на кухне при горшках сидеть след. Конешно, девка позжей могет сгодиться, потому как супротив упыря, говорят, шибко пользительны девичьи слезы. Ежели вомпера окропить имя, сгорит, ровно головня. Токмо слезы должна чистая и не тронутая еще молодка пролить. Что-то не видится мне, чтобы тебя не трогали, женчина. Сталбыть, ты тут ни до чего не нужная.

Мильва быстро сделала шаг вперед и неуловимым движением выбросила правый кулак. Голова кмета отлетела назад – заросшая шея и подбородок оказались прекрасной мишенью. Девушка шагнула еще и саданула ребром раскрытой ладони, усилив удар за счет разворота бедер и плеч. Кмет попятился, запутался в собственных лаптях и повалился на менгир. Удар затылком был хорошо слышен.

– Теперь видишь, на что я гожусь, – сказала дрожащим от бешенства голосом лучница, растирая кулак. – Кто из нас хват, а кому в руки ухват? Ничего нет вернее кулачного боя. После него все становится ясно. Кто молодец и хват, тот на ногах стоит, кто дурень и слабак, тот на земле лежит. Я верно говорю, кметы?

Крестьяне не торопились подтверждать, а, раскрыв рты, пялились на Мильву. Тот, что в фетровом колпаке, опустился перед длинноволосым на колени и легонько пошлепал его по щекам. Впустую.

– Убит, – ахнул он, поднимая голову. – Насмерть. Как же так, девка? Как же так – взять да человека убить?

– Я не хотела, – шепнула Мильва, опуская руки и бледнея от ужаса. А потом сделала то, чего от нее никто и ожидать не мог.

Отвернулась, покачнулась, оперлась лбом о менгир, и ее бурно вырвало.

– Что с ним?

– Легкое сотрясение мозга, – ответил Регис, вставая и застегивая торбу. – Череп цел. Он уже пришел в себя. Помнит, что случилось, помнит, как его зовут. Это хорошо. Бурная реакция госпожи Мильвы была, к счастью, безосновательна.

Ведьмак взглянул на лучницу, сидевшую неподалеку у камня и уставившуюся вдаль.

– Это не кисейная барышня, чтобы реагировать так бурно, – буркнул он. – Вину тому я приписал бы скорее вчерашнему самогону с «белладонной».

– Ее уже и раньше рвало, – тихо заметил Золтан. – Позавчера, на ранней заре. Все еще спали. Я думаю, это из-за грибов, которые мы жрали в Турлуге. У меня тоже живот два дня болел.

Регис странно глянул на ведьмака из-под седеющих бровей, загадочно улыбнулся и закутался в черный шерстяной плащ. Геральт подошел к Мильве.

– Как ты себя чувствуешь?

– Отвратно. Что с кметком?

– Ничего страшного. Пришел в себя. Однако Регис запретил ему вставать. Крестьяне сооружают люльку, отвезем его в лагерь между двумя лошадьми.

– Возьмите моего вороного.

– Мы взяли гнедого и Пегаса. Они помягче. Вставай, пора в путь.

Теперь выросшая количественно группа напоминала похоронную процессию и тащилась в столь же похоронном темпе.

– Что скажешь об их вампире? – спросил ведьмака Золтан Хивай. – Веришь в эту историю?

– Я не видел убитых. Ничего сказать не могу.

– Явная липа, – убежденно заметил Лютик. – Кметы говорят, что убитые были разорваны. Вампиры не разрывают. Прокусывают артерию и выпивают кровь, оставив два четких оттиска клыков. Очень часто жертва выживает. Я читал об этом в специальной книге. Были там и гравюры, изображающие следы вампирьих укусов на лебяжьих выях девушек. Подтверди, Геральт.

– А что подтверждать? Я не видел таких гравюр. Да и в девушках плохо разбираюсь. С лебяжьими выями.

– Не ехидничай. Следы вампирьих укусов должен был встречать не раз и не два. Тебе когда-нибудь доводилось видеть, чтобы вампир раздирал жертву в клочья?

– Чего нет, того нет.

– В случае высших вампиров – никогда, – тихо сказал Эмиель Регис. – Из того, что мне известно, таким ужасным образом людей не калечат ни альп, ни катакан, ни муля, ни брукса, ни носферат. А вот фледер и экимма очень грубо обходятся с жертвами.

– Браво! – Геральт взглянул на него с искренним восхищением. – Ты не упустил ни одного вида вампиров. И не назвал ни одного мифического, существующего только в сказках. Да уж – знания поразительные. Следовательно, ты не можешь не знать, что экиммы и фледеры в нашем климатическом поясе не встречаются.

– Тогда что же? – фыркнул Золтан, размахивая ясеневой палкой. – Кто же тогда в нашем поясе разорвал ту бабу и парня? Сами, что ли, себя в приступе отчаяния разорвали?

– Перечень существ, которым можно приписать такой поступок, достаточно велик. Открывает его стая одичавших собак, нередкое несчастье военных лет. Вы не представляете себе, на что способны такие псы. Половину жертв, приписываемых чудовищам Хаоса, в действительности следует отнести на счет одичавших дворняг.

– Значит, чудовищ ты исключаешь?

– Отнюдь. Это могла быть стрыга, гарпия, гравейр, гуль…

– Не вампир?

– Скорее всего нет.

– Кметы упоминали какого-то жреца, – напомнил Персиваль Шуттенбах. – Как думаете, жрецы разбираются в вампирах?

– Некоторые разбираются во многом, к тому же неплохо, их мнение, как правило, стоит выслушать. К сожалению, это относится не ко всем.

– Особенно не к тем, которые валандаются по лесам с беженцами, – фыркнул краснолюд. – Скорее всего это какой-то отшельник, темный пустынник из глухомани. Направил кметскую экспедицию на твое кладбище, Регис. Собирая мандрагору при лунном свете, ты никогда не замечал там какого-нибудь вампира? Даже малюсенького? Крохотного?

– Никогда, – усмехнулся цирюльник. – И ничего странного. Вампир, как вы только что слышали, летает во тьме на нетопыриных крыльях без шума и шороха. Его легко прозевать.

– И легко увидеть там, где никогда не было и нет, – подтвердил Геральт. – В молодости я не раз тратил втуне время и энергию, гоняясь за привидениями и плодами предрассудков, которых видела и красочно описывала вся деревня с солтысом во главе. А однажды я два месяца просидел в замке, который якобы облюбовал себе вампир. Вампира не было. Но кормили отменно. Первое, второе и… компот.

– Однако у тебя, несомненно, бывали случаи, когда слухи о вампирах имели под собой почву, – сказал Регис, не глядя на ведьмака. – Тогда, думается, время и энергия не пропадали втуне. Чудовище погибало от твоего меча?

– Случалось.

– Так или иначе, – сказал Золтан, – кметам повезло. Я думаю подождать у них в лагере Мунро Бруйса и парней, да и нам отдых не повредит. Кто бы ни пришиб бабу и парня, ему не позавидуешь, если в лагере будет ведьмак.

– Ну, коли уж об этом речь, – стиснул зубы Геральт, – то убедительно прошу не болтать, кто я такой и как меня зовут. В первую очередь это касается тебя, Лютик.

– Воля твоя, – кивнул краснолюд. – Наверно, у тебя есть к тому причины. Хорошо, что вовремя нас упредил, потому как лагерь уже видно.

– И слышно, – подтвердила Мильва, прервав долгое молчание. – Шуму-то, шуму – страсть!

– Мы слышим, – сделал мудрую мину Лютик, – обычную симфонию лагеря беженцев. Как всегда, расписанную на несколько сотен человеческих глоток, не меньшее количество мычащих коров, блеющих овец и гогочущих гусей. Сольные партии в исполнении скандалящих баб, дерущихся детей, поющего петуха, а также, если не ошибаюсь, осла, которому сунули репей под хвост. Симфония называется: «Человеческое сборище в борьбе за выживание».

– Симфония, – заметил Регис, шевеля крылышками породистого носа, – как всегда, одороакустическая. От борющегося за выживание человечества несет изумительным ароматом вареной капусты, блюда, без которого, видимо, долго продержаться невозможно. Характерный ароматический привкус создают также эффекты удовлетворения физиологических потребностей, справляемых где попало, чаще же всего по периметру лагеря. Никогда не мог понять, почему борьба за выживание воплощается в нежелании копать выгребную яму.

– Порази вас дьявол с вашей болтовней, – занервничала Мильва. – Полсотни пустых слов, когда хватило бы трех: воняет капустой и говном.

– Капуста и говно всегда идут в паре, – сентенциозно изрек Персиваль Шуттенбах. – Одно приводит в движение другое. Перпетуум мобиле.

Стоило им вступить в шумный и вонючий лагерь между кострами, телегами и шалашами, как они незамедлительно оказались в центре внимания всех собравшихся беженцев, которых было никак не меньше, а то и больше двух сотен. Интерес этот быстро и почти невероятно возрос: неожиданно кто-то крикнул, неожиданно кто-то завыл, неожиданно кто-то кинулся кому-то на шею, кто-то принялся дико хохотать, а кто-то столь же дико рыдать. Возникло сильнейшее замешательство. Из какофонии мужских, женских и детских выкриков трудно было вначале понять, в чем дело, но наконец все объяснилось. У шедших с ними женщин из Кернова отыскались в лагере муж и брат, которых те уже считали погибшими либо пропавшими без вести в военной заварухе. Радости и слезам не было конца.