Текст книги "Сезон гроз"

Глава пятая

Берегись разочарований, ибо внешность обманчива. Такими, какими они кажутся, вещи являются редко. А женщины – никогда.

Лютик. Полвека поэзии

Вода в бассейне фонтана забурлила и вскипела, разбрызгивая золотистые капельки. Литта Нейд, по прозвищу Коралл, вытянув руку, изрекла стабилизирующее заклинание. Вода сделалась гладкой, словно политой маслом, заиграла всполохами. Образ, сперва неявственный и туманный, обрел резкость, перестал колебаться и, пусть несколько искаженный движением воды, сделался вскоре отчетлив и понятен. Коралл наклонилась. Видела в воде Пряные ряды, главную улицу города. И шагавшего по улице беловолосого мужчину. Волшебница всматривалась. Наблюдала. Искала указаний. Каких-то подробностей. Деталей, которые позволили бы ей все оценить. И позволили бы предвидеть, что произойдет.

Насчет того, чем является настоящий мужчина, у Литты имелось устоявшееся мнение, сформированное годами опыта. Она сумела бы распознать настоящего мужчину в стаде более или менее удачных его имитаций. И по крайней мере ей не приходилось прибегать для этого к прямому физическому контакту, каковой метод проверки мужественности, к слову сказать, она, как и большинство чародеек, полагала не только тривиальным, но вдобавок неточным и сбивающим с толку. Как она удостоверилась в ходе многочисленных экспериментов, непосредственная дегустация, может, и является некой проверкой вкуса, однако послевкусие слишком уж часто оставляет дурное. И еще несварение. И изжогу. А случается, что и блевоту.

Литта умела распознавать настоящего мужчину даже на расстоянии, основываясь на малых и внешне неприметных признаках. Настоящий мужчина, уяснила чародейка, увлекается рыбалкой, но исключительно на мушку. Коллекционирует солдатиков, эротические рисунки и собственноручно изготовленные модели парусников в бутылках, а уж пустых бутылок от дорогих напитков в его доме хватает всегда. Он умеет хорошо готовить, ему удаются истинные шедевры кулинарного искусства. Ну и, говоря в целом, самый вид его уже пробуждает желание.

Ведьмак Геральт, о котором чародейка так много слыхала, о котором она собрала столько информации и которого, собственно, как раз наблюдала в воде бассейна, соответствовал, похоже, только одному из оных критериев.

– Мозаика!

– Я здесь, госпожа наставница.

– У нас ожидается гость. Чтобы все было готово – и на уровне. Но сперва принеси мне платье.

– Чайную розу? Или морскую воду?

– Белое. Он носит черное, так представим ему инь и ян. И туфельки, выбери что-нибудь под цвет, лишь бы каблук в четыре пальца. Не могу ему позволить смотреть на меня слишком уж свысока.

– Госпожа наставница… Это белое платье…

– Ну?

– Оно такое…

– Скромное? Без украшений и мишуры? Эх, Мозаика, Мозаика. Ты что же, никогда не научишься?

* * *

В дверях его молча приветствовал дородный и пузатый крепыш со сломанным носом и глазами маленькой свинки. Оглядел Геральта с ног до головы и еще раз, обратно. После чего отодвинулся, давая знак, что можно входить.

В сенях ждала девушка с гладко причесанными, почти прилизанными волосами. Без слова, одним лишь жестом, пригласила внутрь.

Он вошел – прямиком в украшенное цветами патио с журчавшим фонтаном посредине. В центре фонтана стояла небольшая мраморная статуя, изображавшая нагую танцующую девушку или даже скорее девочку, если принять во внимание слабо развитые вторичные половые признаки. Кроме того, что выдавала резец мастера, статуя обращала на себя внимание еще одной деталью – соединялась она с цоколем в одной-единственной точке: большим пальцем стопы. Никоим образом, оценил ведьмак, невозможно было бы стабилизировать подобную конструкцию без помощи магии.

– Геральт из Ривии. Приветствую. И – прошу.

Для того чтобы сойти за классическую красавицу, у чародейки Литты Нейд были слишком резкие черты. Розовый в оттенке теплого персика, коим тронуты были ее скулы, резкость эту сглаживал, но не скрывал. Подчеркнутые же коралловой помадой губы обладали абрисом настолько безупречным, что казались ненатуральными. Но главное даже не это.

Литта Нейд была рыжей. Рыжей классически и природно. Тонированная, светло-ржавая рыжина ее волос пробуждала мысли о летнем лисьем мехе. Если поймать рыжую лису и посадить ее подле Литты, обе – Геральт был в этом совершенно уверен – оказались бы одной, неотличимой масти. А когда чародейка поводила головой, посреди густо-красного зажигались оттенки более светлые, желтоватые, как и в лисьей шерсти. Подобного рода рыжину сопровождали обычно веснушки, и как правило – в изрядном количестве. Однако их-то как раз у Литты видно не было.

Геральт почуял беспокойство, позабытое и дремавшее, но вдруг пробудившееся где-то внутри. Была у него, ведьмака, странная и необъяснимая тяга к рыжеволосым, и пару раз именно подобная пигментация волос толкала его на совершение глупостей. Потому надлежало остеречься, ведьмак решил это для себя крепко-накрепко. Впрочем, задача его облегчалась. Как раз истекал год с тех пор, как подобные глупости перестали его искушать.

Эротически стимулирующая рыжина оказалась не единственным соблазнительным атрибутом чародейки. Снежно-белое платье было скромным, без эффектности, но и оно имело определенную цель – цель продуманную и, несомненно, преднамеренную. Скромность покроя не рассеивала внимание глядящего, концентрируя его на соблазнительной фигуре.

И на глубоком декольте. Коротко говоря, в «Хорошей книге» пророка Лебеды, в издании иллюстрированном, Литта Нейд наверняка могла бы позировать для гравюры, открывающей раздел «О нечистом вожделеньи».

Говоря еще короче, Литта Нейд была женщиной, с которой лишь абсолютный идиот пожелал бы связываться более, чем на пару часов. Забавно же то, что именно подле таких женщин обычно увивались стаи мужчин, склонных связываться с ними куда как на более длительный срок.

Пахла она фрезией и абрикосом.

Геральт поклонился, после чего сделал вид, что больше фигуры и декольте чародейки интересует его скульптура на фонтане.

– Прошу, – повторила Литта, указав на стол с малахитовой столешницей и двумя плетеными креслами. Подождала, пока гость усядется, сама же, устраиваясь, похвасталась стройной лодыжкой и туфельками из кожи ящерицы.

Ведьмак сделал вид, что все внимание его поглощено графинами да мисками с фруктами.

– Вина? Это «Нурагус» из Туссе, как по мне, оно куда интереснее хваленого «Эст-Эст». Есть еще «Котэ-де-Блессур», если предпочитаешь красное. Налей нам, Мозаика.

– Благодарю. – Он принял от прилизанной девушки бокал, улыбнулся ей. – Мозаика. Красивое имя.

Заметил в девичьих глазах испуг.

Литта Нейд поставила бокал на стол. Со стуком, который должен был привлечь его внимание.

– И что же, – качнула она головой и рыжими локонами, – привело славного Геральта из Ривии в мое скромное жилище? Умираю от любопытства.

– Ты уплатила за меня залог, – сказал он как можно суше. – Поручительство, стало быть. Благодаря твоей щедрости я вышел из тюрьмы. В каковую попал тоже благодаря тебе. Верно? Это твоими стараниями я провел в камере неделю?

– Четыре дня.

– Четверо суток. И я хотел бы, если возможно, узнать причины, которыми ты руководствовалась. Обе.

– Обе? – она приподняла брови и бокал. – Есть только одна. Одна и та же.

– Ага, – он сделал вид, что все внимание посвящает Мозаике, хлопотавшей по ту сторону патио. – По одной и той же причине ты на меня донесла и засадила в холодную – и из холодной позже вызволила?

– Браво.

– Тогда спрошу: зачем?

– Чтобы доказать тебе, что – могу.

Он отпил глоток вина. Вино и вправду оказалось хорошим.

– Доказала, что можешь, – кивнул он. – На самом деле, ты могла бы сказать мне об этом попросту, встретив на улице. Я бы поверил. Но ты предпочла сделать иначе и доходчивей. Потому спрошу: что дальше?

– Я и сама над этим задумываюсь, – она хищно взглянула на него из-под ресниц. – Но предоставим событиям течь своим чередом. Пока скажем так: я действую от имени и по поручению нескольких моих собратьев. Чародеев, у которых относительно тебя есть определенные планы. Оные чародеи, которым известны мои дипломатические таланты, посчитали меня подходящей персоной, дабы проинформировать тебя об их планах. На сегодняшний день это все, что я могу тебе открыть.

– Маловато.

– Ты прав. Но пока, стыдно признать, я сама знаю не больше, поскольку не надеялась, что ты объявишься столь быстро и что столь же быстро раскроешь, кто выплатил поручительство. Ибо это, как меня уверили, должно было остаться тайной. Когда я буду знать больше, я больше и открою. Будь терпелив.

– А что насчет моих мечей? Это элемент игры? Тех таинственных чародейских планов? Или тоже доказательство того, что – можешь?

– Я ничего не знаю о твоих мечах, что бы это ни значило и чего бы ни касалось.

Он поверил не до конца. Но дожимать не стал.

– Твои собратья чародеи, – сказал, – в последнее время соревнуются друг с другом в том, чтобы выказать мне антипатию и враждебность. Из шкуры выпрыгивают, чтоб навредить и затруднить жизнь. В любом дурном приключении, с каким сталкиваюсь, я готов искать отпечатки их жирных пальчиков. Череда несчастливых совпадений. Меня ввергают в тюрьму, потом выпускают, затем сообщают, будто у них есть насчет меня планы. И что твои собратья выдумали на этот раз? Боюсь даже предположить. Ты же весьма, признаюсь, дипломатично приказываешь мне быть терпеливым. Но ведь у меня и выбора нет. Я должен ждать, пока начатое по твоему доносу дело попадет на рассмотрение в суд.

– Однако тем временем, – улыбнулась чародейка, – ты можешь в полной мере наслаждаться свободой и ее благами. Перед судом предстанешь свободным человеком. Если дело вообще дойдет до рассмотрения, в чем я сильно сомневаюсь. А даже если и так, то у тебя, поверь, нет причин для переживаний. Доверься мне.

– С доверием, – парировал он с улыбкой, – может оказаться непросто. Начинания твоих собратьев в последнее время мое доверие крепко поколебали. Но я постараюсь. А пока что – пойду себе. Чтобы довериться и терпеливо ждать. Кланяюсь.

– Не кланяйся пока. Еще минутку. Мозаика, вина.

Она переменила позу. Ведьмак продолжал упорно делать вид, что не замечает колена и бедра, открывшихся в разрезе платья.

– Что ж, – сказала она через пару минут, – нечего нам ходить вокруг да около. Ведьмаков никогда не любили в нашем сообществе, но нам достаточно было вас игнорировать. И так продолжалось до определенного момента.

– До того момента, – ему надоели увертки, – когда я связался с Йеннефер.

– А вот и нет, ошибаешься, – она вонзила в него взор жадеитовых глаз. – Причем вдвойне. Primo, это не ты связался с Йеннефер, а она с тобой. Secundo, эта связь мало кого взбудоражила, и не такие экстравагантности среди нас случались. Поворотной точкой было ваше расставание. Когда же это произошло? Год тому? Ах, как быстро летит время…

Она сделала эффектную паузу, рассчитывая на его реакцию.

– Ровно год назад, – продолжила, когда стало ясно, что реакции не будет. – Часть сообщества… не слишком большая, но влиятельная… предпочла тогда тебя заметить. Не всем было ясно, что там, собственно, между вами произошло. Кое-кто из нас думали, что это Йеннефер, придя в себя, порвала с тобой и выгнала взашей. Другие отважились предполагать, что это ты, прозрев, бортанул Йеннефер и сбежал, куда и ворон костей не заносил. В результате, как я уже упоминала, ты сделался объектом интереса. А вместе с тем, как верно заметил, и антипатии. Да что там, нашлись даже те, кто хотел тебя как-то наказать. К счастью для тебя, большинство решило, что овчинка выделки не стоит.

– А ты? К какой части сообщества принадлежала ты?

– К той, – Литта скривила коралловые губки, – которую твоя любовная афера, представь себе, чрезвычайно увлекала. Порой – смешила. Порой предоставляла воистину азартное развлечение. Лично я тебе, ведьмак, благодарна за изрядный куш. Бились об заклад, насколько долго ты выдержишь с Йеннефер, ставки были высоки. Я побилась, как оказалось, точнее прочих. И сорвала банк.

– В таком случае, лучше будет, если я пойду себе. Мне не следует к тебе приходить, нас не должны видеть вместе. Могут подумать, что мы сговорились насчет того спора.

– А тебе есть дело до того, что они могут подумать?

– Совсем немного. А твоя победа меня радует. Я думал возвратить тебе пятьсот крон, потраченных в счет поручительства. Но если уж ты, ставя на меня, сорвала банк, я не чувствую себя должником. Будем считать, что мы в расчете.

– Упоминание о возврате залога, – в зеленых глазах Литты Нейд появился злой блеск, – не означает, надеюсь, намерения удрать и исчезнуть? Не дожидаясь судебного решения? Нет-нет, у тебя нет подобного намерения – и быть не может. Ты ведь прекрасно знаешь, что таковое намерение снова приведет тебя в холодную. Знаешь, правда?

– Тебе нет нужды доказывать, что ты – можешь.

– Я предпочла бы не делать этого, говорю со всей искренностью.

Она положила руку на декольте, в очевидной попытке привлечь его взгляд. Он сделал вид, что не заметил, снова стрельнув глазами в сторону Мозаики. Литта откашлялась.

– По поводу же расчета или раздела выигранного в споре, – сказала она. – Ты прав. Твоя доля там есть. Я не отважусь предложить тебе деньги… Но что ты скажешь насчет неограниченного кредита в «Natura Rerum»? На все время твоего пребывания здесь? По моей вине твой предыдущий визит в австерию закончился, не начавшись, а потому…

– Нет, спасибо. Однако я оценил желания и намерения. Но спасибо, нет.

– Уверен? Что ж, должно быть, уверен. Я некстати вспомнила… о холодной. Ты меня спровоцировал. И заморочил. Твои глаза, эти странные мутировавшие глаза, такие, казалось бы, искренние, – непрестанно обманывают… И морочат. Ты не искренен, о, нет! Знаю-знаю, в устах чародейки это комплимент. Ты ведь именно это хотел сказать, верно?

– Браво.

– А тебя хватило бы на искренность? Попроси я о таковой?

– Если бы ты об этом попросила.

– Ах. Пусть так и будет. Я тебя прошу. Что привело к тому, что – именно Йеннефер? Что она, а никакая другая? Сумел бы ты это описать? Назвать?

– Если это новый предмет спора…

– Это не предмет спора. Почему именно Йеннефер из Венгерберга?

Мозаика появилась, будто тень. С новым графинчиком. И пирожными. Геральт заглянул ей в глаза. Она тотчас отвернулась.

– Почему Йеннефер? – повторил он, всматриваясь в Мозаику. – Почему именно она? Отвечу искренне: сам не знаю. Есть такие женщины… Хватает одного взгляда…

Мозаика открыла рот, легонько качнула головою. Отрицательно и со страхом. Она знала. И молила, чтобы он перестал. Но он уже слишком далеко зашел в игре.

– Есть женщины, – он продолжал блуждать взглядом по фигуре девушки, – которые притягивают. Словно магнит. От которых невозможно оторвать глаз…

– Оставь нас, Мозаика, – в голосе Литты звучал скрежет льда, трущегося о железо. – А тебя, Геральт из Ривии, я благодарю. За визит. За терпение. И за искренность.

Глава шестая

Меч ведьмачий (см. рис. 40) тем отличен, что является как бы комплектом прочих мечей, пятой эссенцией[14]14
  То бишь – квинтэссенцией. В данной цитате из древнего трактата Фортегуэрра (а также автор), безусловно, отсылает нас к исходному, алхимическому смыслу латинского выражения «quinta essentia». – Примеч. ред.


[Закрыть] того, что в другом оружьи – наилучшее. Превосходная сталь и способ ковки, краснолюдским заводам и кузницам свойственные, придают клинку легкость, но и гибкость чрезвычайную. Затачиваем ведьмачий меч такоже краснолюдским способом, способом, добавим, тайным – и тайным пребудет он навеки, ибо горные карлы к секретам своим куда как ревнивы. Мечом же, наточенным краснолюдами, подброшенный в воздух шелковый платок надвое рассечь можно. Такие же штучки, ведомо это нам из донесений непосредственных свидетелей, мечами своими могли совершать и ведьмаки.

Пандольфо Фортегуэрра.

Трактат о благородном оружии

Короткая утренняя гроза и дождь ненадолго освежили воздух, но потом несомый бризом от Пальмиры смрад отбросов, пригоревшего жира и тухлой рыбы снова сделался докучлив.

Геральт переночевал у Лютика. Занятая бардом комнатка была уютной. В буквальном смысле – двоим здесь приходилось ютиться, а чтобы добраться до постели – прижиматься к стене. К счастью, на кровати помещались двое, спать на ней вполне удавалось, пусть она и отчаянно трещала, а матрас оказался истерт в труху заезжими купцами, известными любителями интенсивных внебрачных интриг.

Геральту, не пойми с чего, приснилась Литта Нейд.

Завтракать они отправились на ближайший рынок, в харчевню, где, как успел разведать бард, подавали расчудесные сардинки. Лютик угощал. Геральт не возражал. В конце концов, чаще бывало наоборот – это Лютик, поиздержавшись, вкушал от его щедрот.

Словом, они засели за грубо тесаным столом и принялись за прожаренные до хруста сардинки, принесенные им на деревянной тарелке – огромной, с тележное колесо. Лютик, как приметил ведьмак, время от времени испуганно оглядывался. И замирал, когда ему казалось, что кто-то из прохожих присматривается к ним слишком пристально.

– Надобно тебе, полагаю, – пробормотал он наконец, – разжиться каким-никаким оружием. И носить его на виду. Стоило бы извлечь урок из вчерашнего происшествия, разве нет? О, глянь, видишь, там щиты и кольчуги? Это оружейная мастерская. Наверняка у них и мечи найдутся.

– В этом городе, – Геральт вгрызся в спинку сардины и выплюнул плавник, – оружие запрещено, у чужаков его отбирают. Полагаю, одним лишь бандитам и позволено расхаживать здесь вооруженными.

– Могут – и расхаживают, – бард кивнул на скучавшего неподалеку верзилу с увесистым бердышом на плече. – Но в Кераке запреты издает, следит за их исполнением и наказывает за их нарушение Ферран де Леттенхоф, мой, как ты знаешь, двоюродный брат. А поскольку кумовство – се святой закон природы, на здешние запреты мы оба можем положить. Нам, сим утверждаю я, позволено носить и применять оружие. Закончим завтракать и пойдем покупать тебе меч. Госпожа хозяйка! Чудесные у вас рыбки! Прошу поджарить еще десяток!

– Ем я этих сардинок, – Геральт выплюнул обгрызенный хребет, – и констатирую, что потеря мечей – ничто иное, как наказание за обжорство и снобизм. За то, что захотелось мне роскоши. Вышло так, что выполнял я в здешних окрестностях одну работу, вот и решил заскочить в Керак, попировать в «Natura Rerum», трактире, о котором говорят по всему миру. А нет бы съесть где-нибудь потрошков, капусты с горохом или рыбной юшки…

– Кстати сказать, – Лютик облизнул пальцы, – эта «Natura Rerum», хотя и заслуженно славящаяся кухней, лишь одна из многих. Есть местечки, где еду подают не худшую, а бывает – и лучшую. Хоть бы «Шафран и перец» в Горс Велене или «Хен Кербин» в Новиграде, с собственной пивоварней. А еще «Сонатина» в Цидарисе, недалеко отсюда – лучшие дары моря на побережье. «Риволи» в Мариборе и тамошний глухарь по-брокилонски, а еще и шпигованная солонина у них же. «Паприка» в Альдерсберге и их славная корейка из зайца со сморчками а-ля король Видемонт. «Хофмейер» в Гирундуме, эх, попасть бы туда осенью после Саовина[15]15
  От гэльск. «Samhuinn»; то же, что «Самайн» – кельтский праздник окончания уборки урожая; обычно проведение его относят к октябрю-ноябрю.


[Закрыть], на печеного гуся в грушевом соусе… Или вот «Два пескаря», в нескольких милях за Ард Каррайгом, обычный трактир на перекрестке, а подают там лучшие свиные рульки, какие я в жизни едал… Ха! Гляди, кто к нам пожаловал. Про волка речь! Привет, Ферран… В смысле… хм… господин инстигатор…

Ферран де Леттенхоф приблизился, жестом приказав челядникам, чтобы остались на улице.

– Юлиан. Господин из Ривии. Я прибыл с вестью.

– Не скрою, – ответствовал Геральт, – что мне уже не терпится. В чем сознались преступники? Напавшие на меня вчера, пользуясь тем, что я был безоружен? Говорили они об этом совершенно открыто и вслух. Что доказывает: они имели отношение к краже моих мечей.

– Доказательств этого, увы, нет, – инстигатор пожал плечами. – Трое заключенных – обычная мелкая рыбешка, мало что знающая. Нападение они совершили, это правда, осмелев оттого, то ты был безоружен. Сплетня о краже разошлась поразительно быстро, и, думается, заслуга в том дам из кордегардии. И тотчас нашлись охочие… Что, кстати, совершенно не удивительно. Ты ведь не принадлежишь к персонам, пользующимся повсеместной народной любовью… Да и не жаждешь симпатии с популярностью. В тюрьме избил сокамерников…

– Ясно, – кивнул ведьмак. – Это все моя вина. Те вчерашние тоже пострадали. Они не жаловались? Не требовали возмещения?

Лютик хихикнул, но сразу же замолчал.

– Свидетели вчерашнего происшествия, – жестко проговорил Ферран де Леттенхоф, – отметили, что те трое избиты бондарской клепкой. И что побиты они были чрезвычайно жестоко. Так жестоко, что один из них… изгваздался.

– Наверняка от излишней чувствительности.

– Били их, – инстигатор не изменил выражения лица, – даже когда были они уже обездвижены и не представляли угрозы. А это означает превышение границ необходимой обороны.

– А я не боюсь. У меня хороший адвокат.

– Может, сардинку? – прервал тяжелое молчание Лютик.

– Сообщаю, – сказал наконец инстигатор, – что следствие продолжается. Вчерашние арестованные в краже меча не замешаны. Допрошены несколько человек, которые могли принимать участие в преступлении, но улики не найдены. Информаторы не сумели дать ни единого следа. Однако известно… и это главное, отчего я прибыл… что в определенных кругах весть о мечах вызвала некоторую активность. Якобы появились и приезжие, жаждущие помериться с ведьмаком, особенно с безоружным, силами. Я рекомендовал бы всем держаться начеку. Не могу исключить и очередных инцидентов. Я не уверен также, Юлиан, будет ли в таких обстоятельствах компания господина из Ривии…

– В компании Геральта, – задиристо прервал трубадур, – я бывал и в куда более опасных местах, в передрягах, до которых здешнему жулью – как до небес. Обеспечь нам, кузен, если сочтешь необходимым, вооруженный эскорт. Пусть действует отпугивающе. Потому как если мы спустим шкуры очередным босякам, те станут жаловаться о превышении границ необходимой обороны.

– Если это и вправду босяки, – сказал Геральт. – А не платные головорезы, кем-нибудь нанятые. Ведется ли следствие и под таким углом зрения?

– Во внимание принимаются все вероятности, – отрезал Ферран де Леттенхоф. – Следствие будет продолжено. Эскорт я выделю.

– Мы рады.

– До свиданья. Хорошего вам дня.

Над крышами города орали чайки.

* * *

Визитом к оружейнику, как оказалось, с тем же успехом можно было и пренебречь. Геральту хватило одного взгляда на выставленные мечи. А когда узнал об их цене, пожал плечами и без лишних слов покинул лавку.

– Я думал, – Лютик догнал его на улице, – что мы друг друга поняли. Тебе следует купить хоть что-нибудь, чтобы не выглядеть безоружным!

– Я не стану транжирить деньги на что ни попадя. Даже если речь о твоих деньгах. Это хлам, Лютик. Примитивные мечи массового производства. И парадные дворянские зубочистки, которым место на балу-маскараде, если кому взбредет в голову переодеться рубакой. Да еще и цены такие, что просто смешно.

– Найдем другой магазин! Или лавку!

– Везде будет одно и то же. Велик спрос на оружие абы какое и дешевое, такое, чтобы послужило в единственной битве. И не пригодилось победителям, поскольку им – оружием, собранным на поле боя, – уже нельзя толком пользоваться. Ну и есть спрос на цацки для франтов. Цацки, каковыми даже колбасу не нарезать. Разве что – паштетную.

– Ты, как обычно, преувеличиваешь!

– В твоих устах это комплимент.

– Непреднамеренный! Но откуда тогда, скажи-ка, взять хороший меч? Не хуже тех, которые украли? А то и лучше?

– Есть, например, мастера-мечники. Может, у них на складе и попадется годный клинок. Но мне нужен меч, подогнанный под руку. Откованный и выполненный на заказ. А это занимает несколько месяцев, а то и, случается, год. Нет у меня столько времени.

– Какой-то меч ты себе спроворить все же должен, – трезво заметил бард. – И полагаю, как можно скорее. Так что остается? Может…

Он понизил голос и осмотрелся.

– Может… Может, Каэр Морхен? Там наверняка…

– Наверняка, – прервал его Геральт, играя желваками. – А как же. Там до сих пор достаточно клинков, богатый выбор, включая серебряные. Но он далеко, а нынче ни дня без грозы и ливня. Реки поднялись, дороги размокли. Путь занял бы месяц. Кроме того…

Он со злостью пнул выброшенное кем-то дырявое лукошко.

– Я дал себя обокрасть, Лютик, обдурить и обокрасть, как последний фраер. Весемир меня высмеет немилосердно, товарищи, окажись они как раз в Твердыне, тоже повеселятся, разговоров обо мне на годы хватит. Нет. Это, чтоб ему пусто, и в расчет не идет. Должен я справиться иначе. И сам.

Они услыхали флейту и барабанчик. Вышли на маленькую площадь, где расположились овощные ряды, а группа вагантов давала представление. Репертуар – предполуденный, сиречь примитивные шутки, совершенно несмешные. Лютик вошел меж лотков и там с достойными удивления и неожиданными для поэта познаниями занялся оценкой и дегустацией возлежавших на прилавках огурцов, свеклы и яблок, всякий раз вступая в дискуссии и флирт с торговками.

– Квашеная капуста! – провозгласил, набирая оную из бочки при помощи деревянных щипцов. – Попробуй, Геральт. Чудесная, верно? Вкусная и спасительная штука эта капуста. Зимой, когда витаминов не хватает, от скорбута спасает. И антидепрессант чудесный.

– Это как?

– Съедаешь плошку квашеной капусты, запиваешь плошкой кислого молока… и враз депрессия превращается в меньшую из твоих хлопот. Забываешь о ней напрочь. На кого это ты так посматриваешь? Что за девица?

– Знакомая. Погоди-ка здесь. Я перемолвлюсь словечком и вернусь.

Примеченная девушка была Мозаикой, с которой он познакомился у Литты Нейд. Пугливая, гладко зачесанная ученица чародейки. В скромном, но элегантном платье цвета палисандра. И в котурнах на пробке, в которых она двигалась вполне изящно, принимая во внимание покрывавшие неровную мостовую скользкие овощные отбросы.

Он подошел, поймав ее подле помидоров, которые девушка вкладывала в корзину, что держала на сгибе локтя.

– Привет.

Она побледнела, увидав его, – несмотря на и без того бледную кожу. И когда бы не лоток, отскочила на шаг-другой. Сделала движение, словно намеревалась спрятать корзину за спину. Нет, не корзину. Руку. Пыталась скрыть предплечье и ладонь, плотно обмотанную шелковым платком. Геральт не упустил этот жест, а необъяснимый импульс повелел ему действовать. Ухватил девушку за руку.

– Оставь, – прошептала она, пытаясь вырваться.

– Покажи. Я настаиваю.

– Не здесь…

Она позволила отвести себя чуть в сторону от рынка, туда, где они могли оказаться хоть в относительном одиночестве. Он развязал платок и… не сумел сдержаться. Выругался. Трехэтажно и мерзко.

Левая рука девушки была перевернута. Перекручена в запястье. Большой палец торчал влево, тыльная часть ладони – направлена вниз. А внутренняя сторона – вверх. Линия жизни длинная и непрерывная, оценил он мимоходом. Линия сердца явственная, но прерывистая и пунктирная.

– Кто тебе это сделал? Она?

– Ты.

– Что?

– Ты! – она вырвала руку. – Ты использовал меня, чтобы над ней посмеяться. А она такого не прощает.

– Я не мог…

– Предвидеть? – заглянула она ему в глаза. Нет, ошибся в оценке – девушка не была ни боязливой, ни запуганной. – Ты мог и должен был. Но предпочел играть с огнем. И стоило оно того? Получил ты удовлетворение, улучшил самочувствие? Было чем похвастать в корчме перед друзьями?

Он не ответил. Не находил слов. А Мозаика, к его стыду, внезапно улыбнулась.

– Я на тебя не в обиде, – произнесла спокойно. – Меня и саму позабавила твоя игра, и когда б я так не боялась – посмеялась бы тоже. Отдай корзинку, я спешу. Нужно купить еще кое-что. Я уже договорилась с алхимиком…

– Погоди. Этого нельзя так оставлять!

– Прошу, – голос Мозаики чуть изменился. – Не начинай. Сделаешь только хуже… А мне, – добавила секунду спустя, – и так повезло. Она отнеслась ко мне по-доброму.

– По-доброму?

– Могла ведь выкрутить и обе ладони. Могла перекрутить ступни, пятками вперед. Поменять ступни, левую на правую и vice versa, я видала, как она кое-кому такое делала.

– Это было…

– Больно? Ненадолго. Поскольку я почти сразу потеряла сознание. Что смотришь? Так и было. Надеюсь, так будет и когда она мне ладонь вернет обратно. Через несколько дней, когда насытится местью.

– Я иду к ней. Сейчас же.

– Плохая идея. Ты не можешь…

Он прервал ее быстрым жестом. Услышал, как гудит толпа, увидел, как расступается. Ваганты перестали играть. Он заметил Лютика, который издали подавал ему судорожные и отчаянные знаки.

– Ты! Ведьмачья зараза! Я вызываю тебя на поединок! Будем биться!

– Чтоб мне сдохнуть. Отодвинься, Мозаика.

Из толпы выступил невысокий и кряжистый типчик в кожаной маске и кирасе из cuir bouilli[16]16
  Вареная кожа (фр.).


[Закрыть], кажется, бычьей. Типчик потряс сжатым в правой руке трезубцем, а резким движением левой развернул в воздухе рыбачью сеть, замахнулся ею, дернул.

– Я – Тонтон Зрога, именуемый Ретиарием<sup>[17]17
  Кличку себе Тонтон взял по названию соответствующего типа гладиаторов – как раз вооружавшихся трезубцем, кинжалом и сетью. Правда, доспехи из бычьей кожи они не носили, как правило, ограничиваясь наручем и наплечником, закрывавшим плечо и левую часть груди. – Примеч. ред.


[Закрыть]</sup>! Вызываю тебя на бой, ведьмач…

Геральт вскинул руку и ударил его Знаком Аард, вкладывая в тот столько энергии, сколько сумел. Толпа заорала. Тонтон Зрога, именуемый Ретиарием, взлетел в воздух и, дрыгая ногами, запутавшись в собственной сети, смел лоток с баранками, тяжело грохнулся оземь и с громким лязгом грянул головой в чугунную статую присевшего на корточки гнома, невесть для чего поставленную перед магазинчиком, торговавшим портняжными материалами. Ваганты наградили полет громкими рукоплесканиями. Ретиарий был жив, хотя для описания его состояния подошло бы слово «чуть». Геральт, не торопясь, подошел и с размаху пнул его в живот. Кто-то ухватил ведьмака за рукав. Мозаика.

– Нет, прошу тебя! Прошу – нет. Так нельзя.

Геральт пнул бы наглеца еще, поскольку хорошо знал, как можно, как нельзя и как нужно. И в таких делах не привык слушать посторонних. Особенно людей, которых никогда не пинали.

– Прошу, – повторила Мозаика. – Не отыгрывайся на нем. За меня. За нее. И за то, что ты сам запутался.

Он послушался. Взял девушку за плечи. И заглянул в глаза.

– Иду к твоей наставнице, – заявил сурово.

– Это плохо, – покачала она головой. – Будут последствия.

– Для тебя?

– Нет. Не для меня.