Текст книги "Зверь"

О сердцах

У меня есть один свитер. Мирко отыскал его в каком-то городе на юге у пожилой длинношеей женщины, которая стояла под навесом и распродавала одежду своего покойного мужа.

Я отошел в сторону и ждал, пока Мирко с ней говорит, но она не могла не таращиться на меня, а я поэтому не мог не уставиться на нее. Тебе такое знакомо? Иногда не знаешь, – на тебя смотрят из-за того, что ты на кого-то смотришь, или наоборот. И тогда смотришь еще пристальнее в попытке понять.

Пожилая женщина выглядела странно, никогда такого не видел и не мог не смотреть. Морщины. Обычно морщины разбросаны по всему лицу, так ведь? Только не у нее. Лицо у нее было совершенно гладкое, словно кто-то стянул всю кожу назад, а потом тщательно смазал. Зато у нее было море морщин на шее. Целая река, хочется сказать, они напомнили мне те бревна, что мы летом спускали по течению к лесопильне. Там было неисчислимое количество бревен, в тесноте плывших вниз по шее. Они еле протискивались через жемчужное ожерелье.

Потом Мирко рассказал мне, что ее муж был врачом. Умер. Он тоже был крупным, раз на меня налез его свитер.

Мирко сказал, что, кажется, видел его однажды.

– Я уверен, что видел его как-то зимой на улице, как раз в этом городе и в этом свитере, – сказал Мирко, когда мы остались одни. – Судя по виду, он не придерживался здорового образа жизни.

– А я похож на человека, который ведет здоровый образ жизни? – спросил я тогда.

– В какой-то степени.

По свитеру было видно, что он очень старый. Но он так чудесно пах шерстью, табаком и еще немного прежним хозяином. Такой мягкий, что я был бы рад все время держать его в руках, но Мирко не разрешает. Он говорит, свитер может рассыпаться, если я буду слишком часто его трогать.

На нем изображено сердце. Большое красное сердце. Я никогда раньше не видел такого свитера, да и не часто встретишь человека в свитере с сердцем. Но я так хожу, когда становится совсем холодно и мне разрешают.

Кстати, а ты заметила, что цвет – это всегда не просто цвет? В нем спрятано много других цветов. В красном сердце свитера я вижу все цвета мира. Мирко говорит, он не видит.

«Красный – это красный», – говорит он и качает головой.

Я не понимаю, как я могу видеть что-то, чего не видит Мирко, наверное, это оттого, что я не научился смотреть правильно. Я же так и не научился читать. Наверное, это связано.

Черт! Я вспомнил, что мой свитер так и лежит у меня в постели на ферме. Только бы Мирко его забрал.

Ну вот, сердце опять так делает.

Оно меня бьет.

Это очень больно.

Я молчу, пока оно не перестанет.

Такие дела.

Я как-то спросил Мирко, все ли сердца бьются, и он сказал, что сердце бьется, пока оно живо.

– Это хорошо, что они бьются, – сказал он. – Для этого они и нужны.

Чтобы биться! Ты слышала такую глупость?

Сердцу, значит, можно внутри человека биться, а людям бить друг друга нельзя. А мне категорически нельзя. Мне кажется, это что-то удивительное. Я еще поэтому не мог удержаться и не спрашивать все время:

– Сердца такие злые?

– Злые?

– Ну да. Ведь злые люди бьют других людей. И самые злые бьют сильнее всего. Помнишь того маленького бледного мужичка, который выбил зубы великану, который бежал по улице в одном белье? Мы еще видели, как он выбирается через окно. Да тот мелкий был совершенно не в себе.

– У него для этого был повод.

– Но сердце бьет, и довольно сильно. Получается, оно все время на что-то сердится?

Я видел, что Мирко в тот день был не в настроении разговаривать. В таком настроении он старается идти впереди меня, а если я догоняю и бреду рядом, он снова обгоняет. Словно он не хочет меня видеть.

– Какой же ты глупенький, – сказал он, пиная гравий. – Радуйся, что твое сердце бьется там внутри. Это значит, что ты живой.

– Но иногда оно жутко злится…

– Заткнись уже со своим сердцем! – крикнул он. Теперь он сам начал сердиться. Это случается, если я слишком много болтаю, особенно если так совпадает, что в тот день у нас не получилось найти работу или если он давно не общался с женщиной. – Еще хоть слово о бьющемся сердце, и можешь идти сам по себе. Я не могу больше это слушать.

Так он говорил. И я обещал себе, что никогда больше не стану обсуждать сердца. Даже когда мое собственное сердце вдруг начнет биться с такой силой, будто по мне медведь топчется. Так что я просто молчу и жду, что оно успокоится, и пытаюсь радоваться, что сердце сообщает мне, что я все еще жив.

Оно достаточно громко говорит.

Между нами, я все же думаю, что иногда оно на меня злится. Из-за чего-то, что я наделал.

Чего хочет сердце

Как только Карл прошел по полю и скрылся за домом, Мирко снял сапог и выудил крошечный камешек. Карл сказал, он принесет что-то из амбара, а потом зайдет в дом проведать жену.

Камень все утро мучил Мирко, но при Карле он не мог остановить работу. Карл ни в чем не сможет его упрекнуть, даже в несчастном камешке, который оставил красное пятно на стопе.

Как ни беспокоил его крошечный камешек, это ни в какое сравнение не шло с тем, чем был для него Карл. Карл стал скалой, сброшенной с неба и упавшей точно между ним и Даникой. Мирко не мог сдвинуть его, как не мог и не обращать внимания, ему оставалось только надеяться, что найдется обходной путь. Никогда он еще не испытывал такого сильного нежелания иметь с кем-либо дело, и это его пугало. Он не хотел ни к кому испытывать неприязнь, но в то же время она доставляла странное удовольствие. Наверное, это чувство сродни ненависти, думал он, глядя на Карла, и мечтал, чтобы он убирался к черту на рога.

Хуже всего было то, что Карл был отцом ребенка Да-ники.

Мирко оглянулся на дом. Она наверняка сидит с Леоном в спальне. Может, кормит.

Ему тяжело было думать о чем-то другом.

Карл, наверное, сейчас там внутри. А вдруг они занимаются этим?

Нет, надо надеяться, что она просто кормит.

Когда Карл рассказал ему, что у них с Даникой будет ребенок и они женятся, у Мирко перехватило дыхание. Это худшая новость, какую ему когда-либо сообщали. Только в детстве его так же поразила новость про то, что любимого щенка утащила рысь. Поэтому Мирко не хотел больше заводить собаку. С Даникой все иначе. Он мечтал ее заполучить. Хотя бы просто присутствовать в ее жизни, значить что-то для нее. Он знал, что это смехотворно.

Даже вид беременной Даники, который должен был напоминать, что ей есть о ком думать, кроме Мирко, не изменил его чувств. Последние месяцы перед родами он мечтал, как ему разрешат положить руку на ее голый живот, чтобы ощутить движения ребенка внутри. Естественно, он не осмелился спросить. Даже когда он иногда заставал ее одну на террасе за домом или на скамейке во дворе и она заговаривала с ним. Она сама все время держала руки на животе и, казалось, ласкала его сквозь платье.

– Смотри, как я выросла, Мирко. Видишь, какая я большая? – так говорила она, а глаза светились.

Живот заставлял ее сиять. Ожидание. Мать Мирко рассказывала ему, как важно женщине родить ребенка. Мирко за жизнь со старшими сестрами усвоил, что размер женщины – это очень щекотливая тема. Надо внимательно следить за словами, а лучше вообще молчать. Поэтому на всякий случай он ограничивался тем, что улыбался Данике в ответ на ее вопросы, даже когда живот стал таким большим, словно она носила перед собой целую планету.

Да уж, он видел, как она выросла.

К счастью, ему удалось задушить жуткую надежду, зародившуюся у него поначалу. Карл выглядел таким довольным в тот день, когда рассказал о беременности Даники, что Мирко тут же захотелось, чтобы с плодом что-нибудь случилось. Чтобы ребенок погиб, просто-напросто исчез, лучше всего вместе с Карлом. Беременность продвигалась, и он перестал так думать, а когда ребенок родился и стал маленьким живым человечком, он очень стыдился того, что желал ему смерти. Убеждал себя, что в первую очередь Леон – плоть и кровь Даники, и если бы у него был шанс узнать мальчика поближе, он бы его полюбил. Может, он бы и с Даникой сблизился. Наверное, это даже важнее.

Что касается Карла, Мирко ни за что на свете не хотел бы, чтобы тот ему понравился. Этот человек был и навсегда останется нежеланным в его жизни. И все же ему пришлось неохотно признать, что иногда в Карле проскальзывало что-то приятное и хорошее, и это сильнее всего раздражало. Хорошее проявлялось, когда Карл часами боролся за жизнь новорожденного теленка. Или когда он терпеливо показывал Мирко, как удобнее стричь овец. Или отбрасывал все дела, чтобы принести что-то Данике. Он всегда был готов прийти на помощь, особенно ей.

Карл иногда был до ужаса приятным.

То же самое происходило, когда он внезапно просил Мирко прервать работу, чтобы посмотреть на что-то попавшееся на глаза. Птичка в поле или необычный цветок. И тогда они садились на корточки друг с другом рядом. Иногда Карл клал руку Мирко на спину, как приятель или как настоящий отец, испытывающий искренние родительские чувства. Он часто так делал в начале их знакомства. До того, как стал настоящим отцом.

Однажды он хотел, чтобы Мирко бросил работу и посмотрел на бабочку.

– Она так прекрасна, – прошептал Карл, когда Мирко присел рядом с ним на корточки.

И Мирко удивлялся, потому что в его глазах в бабочке не было ничего необычного. Особенно когда она сидела, сложив крылышки. Тусклый цвет и случайные пятнышки на нижней стороне крыльев придавали ей изношенный, проржавевший вид. Бабочка не раскрывала крылья, и Мирко терял терпение, и тогда Карл положил руку ему на плечо.

– Подожди. И увидишь, – прошептал он.

В этот момент бабочка раскрыла крылья и явила взгляду сверкающие цвета и прекрасные узоры. Карл был прав. Красота длилась мгновение. Потом крылья снова закрылись, спрятав цвета, и потом Карл сомкнул два пальца на крошечном насекомом.

– Нет! – воскликнул Мирко. – Не надо ее трогать. Она же умрет.

Так объяснял его отец. Что-то про пыль на крыльях. Малейшее прикосновение руки человека – и бабочке придет конец.

– Она не умрет, – улыбнулся Карл.

– Теперь она не может летать!

– Ерунда. – Карл ослабил хватку, и бабочка запорхала прочь над люцерной, явно нисколько не поврежденная. Тогда Карл хлопнул Мирко по спине чуть сильнее, чем следовало, и встал.

– Вот видишь, – весело сказал он и принялся насвистывать.

Крошечный противный дьявол в Мирко мечтал, чтобы та бабочка умерла, сжатая пальцами Карла. Тогда было бы легче, тогда Карл стал бы злым. Еще было бы легче, если бы Карл не так красиво свистел. Трудно ненавидеть того, кто умеет так красиво свистеть.

Карл снова появился перед домом. Он пошел по полю той необычной свойственной ему походкой: колени чуть в стороны, а ноги он ставил тяжело, так что земля сотрясалась под его поступью.

Выглядел он не радостно.

Раньше Карл всегда был веселым, теперь его редко можно было увидеть в хорошем настроении. У него в глазах засело жесткое выражение, и он почти перестал смеяться. Много месяцев прошло с тех пор, как он последний раз подзывал Мирко на что-нибудь посмотреть. Даже его свист изменился. Ребенок не сделал отца счастливым, догадывался Мирко.

Ему удалось перехватить взгляд Карла, когда тот шел мимо к своей тяпке. Мирко редко сам заговаривал с Карлом, но сейчас не мог молчать.

– Что-то случилось? – смело спросил он.

Ответ был резким.

– Случилось? Ребенок случился. Мы тут вкалываем, а она даже не хочет… Ладно, забудь.

Но Мирко не забыл. И когда он наклонился выдернуть пару сорняков, он ощутил, как в нем закипает торжество, и улыбнулся.

Вообще-то Мирко не было свойственно радоваться чужому несчастью, но рядом с Карлом в его природе что-то изменилось. Он словно становился другим, и он не всегда был уверен в том, что этот новый человек ему нравится.

Физические изменения он принимал легко. Мирко давно уже видел, что произошло с братом, а теперь и сам ощущал, как он день за днем становился выше, сильнее и мощнее. Как голос боролся сам с собой в поисках нового звучания, как менялась кожа, как его пенис набухал вовремя и не очень. И хотя все это, особенно последнее, могло раздражать, в совокупности это являло развитие, которое он встретил с удовлетворением. Он был более чем готов сбросить мальчишескую кожу и предстать в облике молодого мужчины. Не в меньшей степени он был доволен тем, что у него стали расти волосы по всему телу, в том числе над верхней губой. Последнее даже Даника как-то отметила.

– Тебе пойдут усы, Мирко, – именно так она сказала, а он не рискнул ответить из страха лишиться голоса.

Вдруг Карл обернулся, и Мирко поспешно стер с лица улыбку.

– Мне кажется, пора распрячь лошадь, – сказал Карл. – Она уже достаточно поработала. Я закончу сам. Ты сегодня здесь больше не понадобишься. Иди домой.

Голос у него был не насыщенный, как обычно. Он был удивительно пустой.

Мирко кивнул.

– Увидимся в среду.

Карл уже повернулся к нему спиной и ничего не ответил.

Некоторое время спустя Мирко повел лошадь через двор, осторожно косясь на окна дома. Он предусмотрительно пошел с другой стороны лошади, чтобы то, как он подглядывает, не сильно бросалось в глаза.

Но за окном ничего не было видно. Ни малейшего движения. В последнее время он ее почти не видел. Поначалу она всем рада была показать ребенка. Теперь же в основном сидела дома взаперти.

– Мирко!

Он вздрогнул, увидев ее в дверях кухни. Она держала Леона на руках и явно вышла, только чтобы позвать Мирко.

– Может, зайдешь, когда закончишь с лошадью?

Он с недоверием посмотрел на нее. В тот день был сильный ветер. Порыв взметнул ее волосы, подняв небольшой золотисто-рыжий хвост над головой и кинув его на другое плечо. На ней было темно-синее платье, и она стояла босиком. Выглядела уставшей.

Он кивнул.

– Конечно, зайду.

Голос остался низким, как и должен был. Но сердце подскочило в горло.

Кухонная дверь была приоткрыта и легонько поскрипывала от сквозняка, бесцельно и постоянно постукивая о косяк. Мирко на носочках поднялся по трем ступенькам ко входу. Он знал, что хорошо воспитан, но сейчас совершенно не понимал, правильнее постучать или просто войти.

Считается ли дверь, оставленная на щелку, открытой или закрытой? Он решил постучать так тихо, что и сам едва расслышал стук. Потом он медленно приоткрыл дверь еще чуть-чуть.

– Ау? Я пришел, – сказал он, держа руку на двери и видя только кухонный шкаф и прислоненную к нему метлу у противоположной стены кухни.

Внутри было тихо. Мирко замер, приподняв ногу и опустив голову, в то время как он задержал дыхание и слушал.

– Эй!

Ни звука. Он гадал, не вообразил ли он себе, о чем она его только что попросила. Он часто представлял себя вместе с Даникой. Подумать только, а если он больше не умеет различать правду и вымысел. Наверное, он сходит с ума.

Оглянувшись на двор, он не увидел ни следа живого, только то, что шевелил ветер, прорываясь под крыльцом хлева или раскручивая кожаный мешок, как ленивое тело.

Внутри послышался звук. Грохот. Что-то уронили. И, кажется, еще голос – восклицание.

– Даника? – Мирко набрал в грудь воздуха и зашел.

На кухне пахло чем-то томившимся в кастрюле на плите. Было прибрано, но не очень чисто. Не так, как дома у Мирко. Мама Мирко никогда не ушла бы с кухни, не протерев все столы и не развесив приборы на крючках. Здесь же половник лежал на столе в маленькой желто-зеленой лужице, а вокруг жужжали мухи.

Мирко осторожно прошел через кухню, мимо маленького обеденного уголка. Теперь он мог заглянуть в узкий темный коридорчик. Он никогда не заходил в этот дом дальше кухни и гостиной. Дверь в гостиную была открыта, так что он заглянул туда. Через обращенное на запад окно гостиной он увидел Карла, крошечный силуэт на самом дальнем поле. У окна стоял диван и маленький столик с керосиновой лампой. На полу лежала стопка книг и черная кошка, посмотревшая на него широко распахнутыми глазами.

– Ау? Даника? – позвал он еще раз. – Я пришел.

От звука его голоса кошка спряталась за диван, хотя и не смогла скрыться полностью. Белоснежный кончик хвоста торчал из-за спинки и подергивался, точными, нарочито замедленными движениями.

Наконец она отозвалась:

– Мирко, сюда… Пожалуйста, пройди внутрь. В дальнюю комнату.

Она сидела в кресле, поставив одну ногу на скамеечку. Платье было расстегнуто, она кормила. Мирко в ужасе сделал шаг назад, увидев обнаженную грудь.

– Заходи, заходи. Можешь смотреть, – сказала она безо всякого выражения, так что голос показался чужим.

И Мирко смотрел. Она улыбалась, но он видел, что улыбка не искренняя. Ее терзала боль. Иногда в глазах загорался огонек, но не от радости. Это мелькали крошечные, полные боли молнии, которые она пыталась скрыть.

Когда она опустила взгляд на ребенка, Мирко осмелился посмотреть туда же. Даника одной рукой держала Леона, а другой приподнимала оголенную грудь к его рту. Мальчик жадно вцепился в сосок, щеки двигались, как мехи. Малыш сильно впивался пальцами.

Со стороны это выглядело жестоко, и Мирко забеспокоился. Грудь Даники была покрыта красными, коричневыми, желтыми и иссиня-черными пятнами, словно по ней прошлась осень. Зрелище было одновременно самое устрашающее и притягательное, какое Мирко когда-либо видел.

От сильного потрясения при виде жадного рта на огромном соске он впал в ступор. Даника посмотрела на него, и Мирко торопливо перевел взгляд на ее лицо, стараясь сохранить внешнее спокойствие. Потрясение проявилось в виде сдержанной дрожи, словно от холода. Он взмолился, чтобы она ничего не заметила.

Кажется, так и было.

Кажется, она на него даже не смотрела.

– Мирко, мне нужно… мне нужно кое-что сделать в шерстяной комнатке.

Мирко не сомневался, что ей просто нужна передышка. Она была измождена.

Только теперь он заметил рядом с ней перевернутый столик. Наверное, это он и слышал. Еще он увидел стройную голую ногу, отдыхавшую на скамейке. Платье было задрано выше колена, так что он видел больше, чем когда-либо раньше. Голые ноги настолько близко. Ботинок соскользнул и лежал на полу. Даника вытянула ногу, так что образовалась идеальная мягкая линия от колена до кончиков пальцев.

Мирко никогда раньше не задумывался, насколько красивой может быть нога. У его старших сестер, конечно, были и ноги, и ступни, но выглядели они иначе. У сестер ноги были тяжелые и немного кривые, как у мамы. На таких, без сомненья, удобно ходить. Они крепкие, но не красивые. Ноги Даники не выглядели слабыми. Он видел мышцы голени, и тень над коленом свидетельствовала, что у нее сильные бедра.

– Можешь чуть-чуть присмотреть за Леоном? – спросила она. – Он наверняка вот-вот заснет, но он сегодня такой беспокойный. Мне надо отойти.

– Конечно, – сказал Мирко.

Волосы падали ей на лицо тонкими растрепанными прядками и не блестели, а выглядели такими же уставшими, как сама Даника. Мирко подумал, что ей нужно искупаться и отдохнуть. Ему безумно захотелось подойти к ней близко и отвести пряди от лица.

– Возьми его, Мирко, – сказала она, поднимая Леона от груди, и Мирко ошеломленно смотрел, как мальчик сильнее сжал сосок. Леон не готов был отпустить так легко, тянул грудь за собой.

– Он… довольно тяжелый, – предупредила Дани-ка, с едва различимым вскриком боли. – Держи крепко.

Мирко ухватил Леона под мышки, а Даника пыталась заставить младенца отпустить грудь. Она разжимала челюсть малыша, как раскрывают рот лошади, чтобы взнуздать. Сосок распух и был темно-красным. Кажется, на нем была кровь.

Пока Даника выкручивала сосок, Мирко старался сосредоточиться на том, чтобы удержать Леона. Там, где пальцы малыша вцеплялись в плоть, осталось пять маленьких вмятин. Наконец, Мирко удалось поднять ребенка и отнести в сторону. Он увидел, как грудь тяжело упала на платье, пятнистая кожа затряслась и успокоилась.

– Спасибо, – прошептала Даника. Она мгновение сидела без движения, с обнаженной грудью. Мирко заметил у нее на шее маленький медальон на цепочке, тот слабо светился на фоне кожи. Внезапно она очнулась, быстро спрятала грудь и застегнула платье.

Мирко делал вид, словно не видел ничего необычного. К тому же ему хватало того, что он держал Леона. Он раньше уже держал на руках младенцев своих сестер, так что был уверен в себе, но этот отличался. В первую очередь тем, что он был настолько тяжелым, что Мирко не мог удержать его на вытянутых руках. Он повернул Леона лицом к себе и прижал к груди, чтобы поддерживать его под спину. Теперь рыжая голова легла к нему на плечо, и он почувствовал, как детская рука вцепилась в рубашку на груди.

– Мне кажется, тебе лучше сесть. Так легче, – сказала Даника. Она говорила все тем же бесцветным голосом. Словно голос принадлежал кому-то другому.

Мирко кивнул и осторожно сел на постель, прижимая Леона к груди. Младенец уже двумя руками крепко держал его за рубашку, так что ткань топорщилась двумя вымпелами. У Мирко впервые появилась возможность рассмотреть младенца вблизи. Мощные челюсти и широкий нос не оставляли ни малейших сомнений в личности его отца, не говоря уже о размерах. Но только сейчас, касаясь Леона, Мирко действительно понял, насколько этот мальчик отличается от других детей.

Плечи Леона были спрятаны под рукавами хлопковой одежки, но даже сквозь ткань Мирко ощутил, что это не маленькие мягкие ручки младенца. В его руках ощущалась твердость, мускулы, совершенно не сочетавшиеся с возрастом. Ноги Леона тоже были крупными и выделялись. Мускулы скалой нависали над коленом. Не говоря уже о том, каким он был тяжелым. Сходство с Карлом на мгновение вызвало у Мирко неприязнь к ребенку, наверное, даже что-то вроде отвращения. Он тут же устыдился. У него на руках невинный маленький человечек. И это ее ребенок. Он пообещал себе, что будет любить его, если ему дадут такую возможность.

Мирко боролся со своими чувствами, когда Леон внезапно изменился. Глаза у него засияли, и вскоре все лицо осветилось улыбкой навстречу Мирко. У него были глаза Даники и ее рот. И ямочки на щеках. Мальчишка унаследовал от отца фигуру, но выражение лица было мамино.

Мирко невольно улыбнулся в ответ и рассмеялся. Он тут же почувствовал руку Даники у себя на шее. Она подержала руку так, и Мирко почувствовал ее шевеление, словно она поглаживает его. Кажется, легонько похлопывает. Что бы это ни было, у него волоски на шее встали дыбом, и он надеялся, что она не почувствует этого ладонью.

– Спасибо, – прошептала она. – Я скоро вернусь. Можешь положить его в кроватку… или на пол… только имей в виду, что он уже сам умеет вставать. Он очень сильный. Уже вырос из колыбельки. Надо сделать ему кровать с решеткой.

Даника, не оглядываясь, вышла из комнаты, а Мирко покосился ей вслед, как столько раз прежде. Он не мог отвести глаз от ее бедер, когда она шла. Они так удивительно покачивались.

Ее сын улыбался ему без остановки. Леон поднял руку к его лицу, и Мирко сначала испуганно отшатнулся. Потом он ощутил, как мягкая детская ручка нежно гладит его по щеке, и у него засосало в животе.

– Привет, дружок, – прошептал он мальчику.

Леон с бульканьем засмеялся в ответ. Он засмотрелся на Мирко с выражением, напоминавшим восхищение, продолжая рукой ощупывать лицо и шею. И еще усы, их особенно тщательно. Глаза мальчика сияли, ямочки плясали на щеках и придавали ему удивительную живость. А потом он вдруг потянулся вперед и доверчиво прижался к груди Мирко. Его дыхание выровнялось, и он вскоре уснул.

Мирко испытал непривычную и совершенно неожиданную радость.

В последующее время Даника много раз просила Мирко помочь с Леоном, и он, не раздумывая, соглашался. Еще он стал придумывать всевозможные поводы вернуться к дому, пока Карл работал в поле. Часто у него появлялось ощущение, что Даника следит за ним в окно, потому что едва он подходил ко двору, как она уже стояла в дверях и звала его. Мирко замечал изменения в ее лице. Она светилась, завидев его. Причина была скорее в перспективе такой желанной передышки от Леона, чем в радости от короткой встречи с Мирко, – он это понимал. Тем не менее для него это было счастьем.

Судя по всему, для Леона Мирко тоже что-то значил. По крайней мере, тот всегда издавал короткий торжествующий крик и протягивал вперед руки, как только замечал юношу. Эта неприкрытая преданность пронзала Мирко в самое сердце, и с каждым разом он все сильнее привязывался к малышу. Во время игры с Леоном или убаюкивания младенца он на мгновение мог позабыть все на свете. Даже Данику.

– Он не хочет отпускать тебя, – сказала она однажды, когда Мирко собрался передать Леона. Она опять ходила в комнату позади хлева. Говорила, что там спокойно.

Леон уставился на Мирко, вцепившись в его рукав, и над чем-то засмеялся. Может, над тем, как у Мирко раскраснелись щеки. Жар прилил к лицу, пока он пытался ослабить хватку малыша. Силился вывернуться из детских пальчиков чуть ли не рывком, но Леон не выказывал признаков боли, скорее наоборот.

– Похоже на то, – согласился Мирко, стараясь скрыть свои усилия. Леон очень быстро набирал вес, и его стало тяжело держать, но раз у Даники с этим трудностей не было, Мирко тоже не подавал виду. Она, должно быть, очень сильная женщина, думал он. Еще сильнее его мамы.

– Спасибо за помощь, – прошептала Даника, поудобнее перехватывая Леона. – Иди в амбар, приведи в порядок сбрую, пока Карл не вернулся.

Мирко кивнул, быстро улыбнулся ей, повернулся спиной и попробовал быстрыми шагами пересечь двор. У него никак не получался естественный темп. Так часто бывало, когда она рядом. Тело не слушалось. Сейчас он надеялся только дойти до амбара, не споткнувшись о собственные бессильные ноги.

Он чувствовал на себе ее взгляд.

И она это отлично знала.

Карл иногда удивлялся, что Мирко много убирался в постройках, вместо того чтобы проводить время в полях. Это казалось Карлу ненужным, ведь он отлично справлялся в одиночку. Мирко уже давно чувствовал, что отцу семейства не терпится от него избавиться. Да-ника в свою очередь просила Мирко делать вид, что он помогает справиться с другими задачами на ферме. Того, что он присматривает за Леоном, Карл не поймет, считала она.

– Он думает иначе, чем мы с тобой, Мирко.

Мы с тобой.

Мирко не совсем понимал свое положение. В конце концов, его всегда учили не врать, и тем неприятнее было все глубже зарываться в ложь.

Он успокаивал себя тем, что девятая заповедь относится к самым невинным, и раз Даника просит именно его… Бог его простит. Насчет матери он не был так уверен. Она всегда много внимания уделяла тому, как важно соблюдать десять заповедей, и не ленилась часто про них напоминать.

Больше всего он боялся реакции Карла, если тот когда-нибудь обнаружит сокрытое. Хоть рабочий и выглядел угрожающе, Мирко он никогда не казался опасным. В последнее время на Карла находила угрюмость, с которой было сложно справляться. Еще от него исходил запах алкоголя, которого раньше не было, – по крайней мере, не так часто. Нельзя знать наверняка, что может произойти, если его разозлить, особенно пьяного.

«Нальешь самогон на израненную душу, получишь дьявола», – сказала как-то мама Мирко. В то время по округе ходили слухи о виноградаре, который застрелил брата и жену. Крестьянин тот был пьян в стельку, когда это сделал. А его жена уже давно крутила шашни со свекром.

Еще одна мысль беспокоила Мирко. Мысль о том, что Карл может быть жестоким по отношению к Данике, когда они остаются наедине. Он никогда не забывал то утро, когда великан вернулся на ферму после исчезновения и набросился на Данику в поле, без предупреждения, как какое-то животное. Она так громко кричала – явно от боли.

А может, это все же было что-то еще. Мирко сомневался.

Она ведь вышла замуж за этого человека.

Каждый раз, когда воспоминание об этом эпизоде в поле всплывало в голове у Мирко, все тело напрягалось от злости и раскаяния. Он часто представлял себе, что следовало сделать в тот день, вместо того чтобы просто стоять на месте в оцепенении. В моменты наибольшего возбуждения он представлял себе, как рванул вперед, поднял Карла за подбородок и одним дерзким ударом убрал его из их жизни.

Если бы только не шестая заповедь[4]4
  Не убий. (Исх. гл. 20, 13).


[Закрыть]и еще не то, что Мирко по природе не был жесток. Он не мог никого убить, даже Карла. Мог только послать к черту. И возжелать его жену.

Естественно, он не осмелился спрашивать Данику, что на самом деле происходило между ней и Карлом. Но его беспокоила ее усталость. По глазам было видно, что она не высыпалась, хотя изо всех сил старалась это скрыть. У Мирко все время складывалось впечатление, что она истерзана и физически, и морально. Было трудно определить, в какой степени виноват Карл, а в какой – Леон. На какую-то долю действительно был виноват ребенок. Но Мирко хотелось, чтобы Карл был повинен в ее несчастье и синяках, тогда бы у него была весомая причина ненавидеть этого мужчину. Леона он ненавидеть не мог. Младенец не знал, что творил, когда слишком сильно сжимал ладошки. Он вырастет и научится.

Мирко старался не обращать внимания на то, что от Даники тоже могло иногда пахнуть, когда она возвращалась из комнаты за хлевом. Пахнуть настойкой.

Как-то утром он зашел к ней в комнату и увидел ее в кресле со спящим Леоном на груди. Она сама просила Мирко прийти, как только он закончит с животными.

Карл уехал на рынок.

Даника сидела выпрямившись, но подбородок упал на грудь, дышала она ровно. Уснула. Щекой Леон прильнул к ее платью. Мать и сын слегка улыбались во сне, абсолютно одинаково. Мирко готов был расплакаться. Так и должно быть. Так его сестры сидели со своими младенцами, пока не переехали с мужьями и детьми.

Он понаблюдал за Даникой и Леоном. Сначала смотрел на их спящие лица, потом на ее голые ноги: как они выглядывали из-под платья, симметрично стояли на полу, немного вывернутые, словно наблюдали друг за другом сквозь облако пыли. Ноги тоже усталые, тоже немытые. Но красивые. Ему захотелось встать на колени и дотронуться до них. Понюхать. Это его напугало. Раньше ему никогда не хотелось нюхать чужие ноги.

Мирко почувствовал напряжение внизу живота. В последнее время такое часто происходило, и при возможности он отыскивал место, где мог без наблюдателей снять напряжение. Старший брат Мирко как-то показал ему, как это сделать. Говорил, все мальчишки так делают. Брат научился у друга. Главное, сказал он, следить, чтобы его не обнаружили. Особенно мама. Это смерть. Она этого никогда не простит.

Мирко захотелось сделать это прямо сейчас.

И ему тут же стало стыдно. Разве это уместно рядом с чем-то настолько невинным, как спящая мать и ее младенец? Но вид голых ног вызвал в нем желание. И еще мысль о спрятанных под платьем грудях. Мечта поцеловать ее обнаженную кожу, попробовать ее. Мысли о сосках. О том, как этот маленький красный шарик будет ощущаться на языке. Он заметил, что сосок может меняться. Разбухать и съеживаться.