Текст книги "Амаль и синяя роза"

– Юля Антонова, встань из-за парты. – Учительница окинула меня презрительным взглядом. – Расскажи нам с ребятами, что тебя так повеселило. Нам тоже интересно.

Мне ни в коем случае нельзя было смотреть на доску, иначе все в классе догадались бы, что прилипшая к ней жвачка – моя проделка.

– Я забыла, с чего смеялась, – пожала плечами я, смотря учительнице прямо в глаза.

Видимо, у неё не было настроения пытать меня, потому что она приказала мне сесть, а сама стала записывать тему урока на доске. Маленькую жвачку она заметила лишь тогда, когда та оказалась на её красном пиджаке в области груди. Виктория Игоревна, выпучив глаза, взглянула на жвачку, а потом попыталась отклеить её от вещи, но всё было тщетно. Тогда она в гневе подняла голову на класс и строго спросила:

– Кто это сделал?

Мне было смешно и страшно одновременно. Все учителя знали меня как невоспитанную бунтарку, горе-ребёнка, поэтому было не исключено, что сейчас все подозрения падут на меня.

В классе стояла гробовая тишина, лишь с задних парт отрывками доносился чей-то смех, похожий на визг свиньи.

– Повторяю вопрос! – прорычала учительница. – Кто это сделал?

– Наверняка это дело рук Антоновой, – сказал Никита, белобрысый двоечник с синяком под глазом и бесконечными коростами на руках. – Я видел, как она жевала жвачку. Только она могла приклеить её к доске. – Одноклассник покосился на меня. – Урка! Как хорошо, что Наташа, твоя сестра, не такая, она добрая и милая, а ты… урка.

Не назови Никита имя сестры, я бы не побоялась учительницы и бросилась бы на него с кулаками, я осыпала бы его непристойными словами, а потом сводила бы о нём сплетни со всеми, с кем общалась в школе. То, что ненавистный одноклассник, который так и норовил напакостить мне, знал мою сестру, мне было известно. Она была одной из лучших учениц школы, её имя было знакомо многим. А так как мы ходили в школу и из школы вместе, все были в курсе, что она моя сестра. Но что меня страшно удивило и даже шокировало, так это то, что этот глупый грубиян так активно нахваливал Наташу. Добрая, милая… мягким голосом, мечтательно улыбаясь, он произносил эти нежные слова, каких раньше от него я не слышала, как впрочем, и все остальные ребята в классе. Они явно так же, как и я, не верили своим ушам.

– Воробьёв, ты влюбился, что ли? – усмехнулся Вова, его сосед по парте.

Только учительнице было не до Никиты. Она так грозно взглянула на меня из-под своих огромных круглых очков, что меня бросило в жар и я чуть не свалилась со стула. Но сознаваться в совершённом я не собиралась. Вместо этого я обиженно вскрикнула:

– Это не я! Почему я во всём всегда виновата? Да, я жевала жвачку, но как порядочный человек выбросила её в ведро, можете проверить. – Я говорила уверенно, ибо точно знала, что в ведре с мусором Виктория Игоревна копаться не станет. – Я могла бы приклеить резинку под парту, как делают почти все в классе, но я, повторю, не страдаю безнравственностью.

Наверно, Виктория Игоревна не сняла с меня подозрений, однако доказательств того, что именно моя жвачка красуется на её пиджаке, у неё не было, посему больше в мой адрес от неё не было ни одного сурового взгляда и ни одного грубого слова.

Мои уроки кончились, оставалось только дождаться, когда они завершатся у сестры, тогда мы сможем отправиться в «музыкалку». Сидя на нагретом солнцем крыльце школы, я представляла, как Наташа войдёт в зал, где уже будет Никита, который улыбнётся и посмотрит на неё влюблёнными глазами. Я задыхалась только от мысли о том, что когда-нибудь в будущем моя сестра и Никита будут ходить друг с другом за ручку, гулять в парке, целоваться. В те минуты, ожидая сестру за дверью школы, я поняла, что её мечта – и моя мечта тоже. Я действительно ничего не хотела так сильно, как того, чтобы Никита и Наташа стали женихом и невестой. Я взаправду молилась богу, теребя серебряный крестик на шее, чтобы медальон и впрямь оказался волшебным и осчастливил мою сестру. Но у меня было плохое предчувствие. Отчего-то мне казалось, что наше общее желание с сестрой не сбудется и что этот день заставит нас горевать.

Дверь школы открылась и из неё вышла Наташа, едва не плача. Первое о чём я подумала: ей поставили плохую оценку. Сестра всегда сильно переживала из-за того, что я считала полнейшей ерундой. Получая грамоту в конце года за отличную учёбу, она радовалась, а я, троечница, всегда смеялась и говорила: «Год пахать ради никому не нужной бумажки… Как это глупо».

Сестра дрожащей рукой взяла меня под руку и направилась к выходу со школьного двора.

– Что случилось? – спросила я.

– Ты не поверишь, – суетливо проговорила сестра, – в меня влюбились… все Никиты.

Эта новость порадовала и огорчила меня одновременно. Выяснилось, что медальон – не детская игрушка, только обещающая исполнять желания, и это было замечательно. Но то, что сестра, возможно, создала себе проблемы, не дописав на бумажке фамилию Никиты, а следовательно, влюбив в себя всех людей с этим именем, было не очень хорошо.

– Господи, какие же мы дуры, – покачала головой я, – надо было так и писать: «Хочу, чтобы Никита Кудряшов в меня влюбился!»

– Да, об этом мы не подумали. Никита Рябинин, мой одноклассник, умолял позволить ему проводить меня до дома, Никита Верёвкин, мальчик из параллельного класса, весь день строил мне глазки и улыбался.

– Даже моему однокласснику по имени Никита ты нравишься. Он сегодня назвал тебя милой и доброй.

– Вот беда…

– Послушай, но разве это плохо? Да, тебе не нужны эти ребята. Но отныне все девочки будут завидовать тебе.

– А об этих самых ребятах ты не подумала? Они же будут теперь страдать из-за неразделённой любви. А во всём виновата я!

– Забудь пока про всех Никит, кроме Кудряшова. Будь веселее, иначе если ты заявишься в «музыкалку» с такой кислой физиономией, он в тебя ни за что не влюбится. Даже сила медальона тут не поможет.

Будь я на месте сестры, отбросила бы все тревожные мысли в ожидании встречи с Никитой, но она была из тех людей, кто не настроится на какое-либо дело, пока не разрешит насущную проблему. Моей задачей было убедить Наташу, что влюблённость в неё остальных Никит – вовсе не проблема, а лёгкая игра с чувствами этих ребят.

– Я советую тебе забыть о медальоне. Представь, что его и не было в твоей жизни, а всё, происходящее с тобой, – воля судьбы. В конце концов, может, всё это и есть судьба. Так было предначертано: найти кулон, загадать желание, пережить то, что ты сейчас переживаешь. Не вини себя, думай, что того желали небеса. И ещё, ты не хотела никому причинить зла, не хотела никого заставить мучиться, значит, твоя совесть чиста.

– Наверно, ты права, – кивнула моя внушаемая сестра и улыбнулась, но в её глазах ещё прослеживались грусть и тревога, которые, как я надеялась, исчезнут при встрече с Никитой.

И вот настал час, которого я ждала уж почти как сутки, а для меня, нетерпеливой болтушки, это было непостижимо долго, поэтому, приближаясь к зданию музыкальной школы, я была бесконечно счастлива. Мы вошли в холл «музыкалки», где уже собрались другие ученики в ожидании начала занятия. Среди них был Никита Кудряшов. Я была уверена, что, когда он заметит Наташу, красную от волнения как рак, он, пусть и не подбежит к ней с признанием в любви, но точно не обделит её вниманием. Но не тут-то было. Он поднял глаза и их взгляды с Наташей встретились. Смутившись, сестра отвернулась в сторону, а он, потупившись, достал из портфеля какую-то книгу и принялся читать её. Судя по физиономии, у парня было неважное настроение. Именно этим я объяснила игнор с его стороны по отношению к сестре, хотя, честно признаться, я готова была убить этого кислого лохмача в углу холла. «Какая цаца, – думала я, глядя на него исподлобья. – Ни один Никита сегодня не прошёл мимо Наташи, не подав ей знак, что она нравится ему. А он стоит здесь и делает вид, что она ему совсем не интересна».

– С медальоном что-то не так, – разочарованно сказала сестра. – Никита, как и раньше, совсем на меня не смотрит.

– Это ещё ни о чём не говорит, – отрезала я. – Ещё не вечер. Подождём, когда он наберётся смелости и скажет тебе то, что ты так хочешь от него услышать.

Вскоре ученики разошлись по классам и теперь скрипачей и пианистов разделяла одна большая стена, то есть мы с сестрой больше не имели возможности видеть Никиту. В тот день Наташа была совсем не похожа на девочку, которую я знала. Играла она из рук вон плохо, хотя раньше из кожи лезла, чтобы не оказаться хуже других учеников. Даже Светлана Игоревна, которая хвалила её каждый урок, как по расписанию, сегодня была вынуждена поругать её. Преподаватель назвала сестру рассеянной, с чем трудно было поспорить. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, голова Наташи была занята не музыкой, а всем тем, что было связано с медальоном. На уроке я представила, как будет переживать сестра из-за собственной мечты, навредившей не одному человеку, но так и не исполнившейся. Мне было жаль Наташу, я страшно хотела ей помочь и даже знала, как это сделать – подойти к Никите и напрямую спросить у него, нравится ли ему Наташа, получить утвердительный ответ, а после обрадовать сестру. Правда, решиться на это действие было непросто, только мысли об этом унижали меня. После минутных колебаний я плюнула на чувство собственного достоинства и, отпросившись у Светланы Игоревны якобы в туалет, отправилась в класс пианистов.

– Анна Егоровна, – обратилась я к преподавателю, – позвольте Никите Кудряшову выйти на пару минут, мне нужно с ним поговорить.

– Но Никита буквально три минуты назад покинул школу. Ему кто-то позвонил, а потом он сказал мне, что ему нужно срочно быть дома, и убежал.

Я окинула быстрым взглядом класс и убедилась в отсутствии Никиты. Вернувшись в свой класс, я схватила собственную скрипку и продолжила играть, и спустя несколько минут я благодарила бога за то, что он отвёл меня от разговора с Никитой. «Неправильно я хотела сделать, – думала я, косившись на сестру. – Он сам должен во всём признаться ей, если конечно, ему есть в чём признаваться».

Всю дорогу от «музыкалки» до дома мы с Наташей молчали обе, как рыбы. Сестра и до этого не отличалась разговорчивостью, но всё же из чувства такта вытаскивала из себя слова вроде «понятно» и «ясно», когда я подобно радио, говорила, не унимаясь. Но сегодня я не болтала, ибо сложно с большим энтузиазмом сплетничать о других людях, когда у самого на душе скребут кошки. Я сама себе удивлялась, чувствуя стыд за то, что подтолкнула сестру написать на бумажке желание, из-за которого теперь множество ребят с именем Никита сводит с ума любовь к Наташе. Но больше я переживала не за них, а за сестру. Она, в отличие от меня, не забывала моментально свои даже самые маленькие грехи, бесконечно жалея о своём поступке и ругая себя в душе. Любовь Никиты Кудряшова позволила бы ей хоть немного избавиться от тревоги и перестать корить себя. Но увы… Мне начало казаться, что этот медальон нам подбросил один злой волшебник, а теперь сидит в своём домике и радуется, глядя на наши хмурые лица, отражающиеся в его большом зеркале на стене.

Едва мы переступили порог квартиры, как услышали папин крик наряду с маминым плачем. Мы с сестрой встревоженно переглянулись и прислушались.

– Откуда в нашем доме эта вещица? Кто её сюда принёс? Отвечай! – голосил папа.

– Я правда, правда не знаю, – хныкала мама.

– О боже, они нашли медальон, – прошептала сестра и прикрыла ладонями лицо.

Мы влетели в свою комнату и стали свидетелями такой картины: папа стоял у окна, держа в руке медальон, который качался над головой сидевшей в кресле и вытирающей с лица слёзы мамы. Глупо было думать, что нас с сестрой не накажет отец после разговора, который обещал быть очень неприятным.

Нахмурив свои чёрные густые брови, папа глядел на нас красными от ярости глазами и громко дышал, отчего напомнил мне большого злого быка.

– Где вы взяли этот медальон? – проревел он.

– Нашли, – резко ответила я.

– Где нашли?

– На дороге, – я отвечала спокойно и уверенно.

– На какой дороге? – ещё громче спросил папа.

– Недалеко от школы. Он валялся на обочине дороги недалеко от цветущей сирени. Ты же знаешь, где растёт эта сирень. Прямо возле магазина детской обуви. «Ботики», кажется, называется…

Мне пришлось прервать свою речь, потому как отец зашагал мне навстречу. Я жутко испугалась, что сейчас он стукнет меня, но слава богу, этого не произошло.

– Никогда! – твёрдо сказал он. – Никогда, слышите? Никогда не берите вещи, которые вам не принадлежат. Даже если они просто валяются на дороге и якобы ничейные. Прямо сейчас вы отнесёте этот медальон туда, где его взяли.

– Игорь, – подхватилась с кресла мама. – Уже очень поздно. Позволь им сделать это завтра. Завтра выходной. Они встанут пораньше и отнесут медальон под тот куст сирени.

– Ладно, – кивнул отец, – завтра отнесёте. И на этих выходных не ждите похода в цирк, который я вам обещал. Эти два дня вы будете сидеть дома и делать уроки. Я это проконтролирую.

Отец бросил медальон на кровать и вышел из комнаты, а мама погладила нас обеих по голове, после чего шёпотом позвала ужинать.

С утра наш дом наполнился шумными разговорами и весёлым смехом. Приезд нашей тётки из далёкой Грузии стал полной неожиданностью для всей семьи. Карина, двадцатипятилетняя высокая шатенка с пирсингом в носу и длинными ногтями, была родной сестрой отца. Однажды она познакомилась с симпатичным и добродушным юношей Морисом на пляже, за которого впоследствии вышла замуж и который забрал её жить на свою родину, в Батуми. Карина не раз признавалась, что, живя в красивом и тихом городе с любимым человеком, она порой чувствует себя несчастной, потому как страшно скучает по своей провинции в России. Мы с сестрой называли тётку странной, ведь не понимали, как маленький грязный город может быть милее того, куда люди едут в дни каникул наслаждаться жизнью и где мечтают остаться навсегда.

Я просто обожала, когда Карина являлась к нам в гости, в основном потому, что она никогда не приезжала с пустыми руками. Не в обиду родителям и другим родственникам, все самые лучшие и любимые мной вещи были подарены никем иным, как родственницей из Грузии. На моё пятилетие она вручила мне золотой кулон в виде рыбки, на который по сей день девчонки смотрят с завистью, однажды на Новый год она привезла мне красную дублёнку из овчины, из которой мне так не хотелось вырастать, потому что она мне очень нравилась, а на восьмое марта я получила от Карины смартфон, который берегла больше, чем себя.

Сегодня, увидев меня и сестру в ночных рубашках и разлохмаченных, она крепко обняла нас по очереди, а потом принялась доставать из большого пакета очередные презенты. А папа, стоя подле сестры, строго взглянул на нас и сказал:

– Они не заслуживают подарков. Они очень плохие девочки.

Карина засмеялась:

– Я знаю этих девочек уж больше десяти лет, и никогда они не давали мне повода усомниться в их порядочности.

– А мне дают повод чуть ли не каждый день. Только вчера отчитывал их.

– Что же они натворили?

Папа махнул рукой:

– Да так… не будем об этих негодяйках.

– Позволь мне подарить им по одной безделушке.

– Вообще им следует дать ремня вместо подарков, но раз уж привезла… дари.

Когда отец говорил, какие мы с сестрой плохие, я не краснела перед тёткой, ибо не чувствовала за собой вины. Я была уверена, что будь отец на нашем месте, он поступил бы точно так, как мы с Наташей, то есть взял бы медальон в кафе себе. Все его слова я старалась пропускать мимо ушей, а те, которые всё же неволей уловила, следом выбрасывать из головы. А вот сестре явно было стыдно за совершённое. Она, насупившись, опустила вниз голову, боясь взглянуть на отца и на гостью. Она явно хотела вернуть назад время, чтобы уйти из кафе без медальона, чтобы теперь не терзать себе душу.

Карина достала из пакета розовую коробку, перевязанную бежевой ленточкой, и протянула её мне. Я схватила коробку и поспешила открывать её. Когда я судорожно развязывала ленточку, отец смотрел на меня с презрением, он определённо был возмущён моей бестактностью. Я и сама понимала, что некультурно так себя вести и что лучше посмотреть подарок позже, например, когда гостья уже покинет наш дом, но выдержка у меня напрочь отсутствовала, поэтому я делала то, что так сильно хотела.

Открыв коробку, я достала из неё тёмно-синий зонтик с изображением достопримечательностей Грузии.

– В России, говорят, в этом году лето будет дождливое, – сказала Карина. – Будешь ходить с ним и вспоминать обо мне.

– Я и так тебя часто вспоминаю, – улыбнулась я. – Не потому, что ты мне даришь такие роскошные подарки, а потому, что ты очень хорошая.

– Наташа, – обратилась тётка к сестре, – а что же ты стоишь, как истукан? Неужели не интересно, что я купила тебе?

– Конечно, интересно, – кивнула сестра и, медленно подойдя к Карине, взяла из её рук красную коробку. Потом она слегка испуганно взглянула на отца, как бы спросив молча, можно открыть её или нет. Усмехнувшись, он сказал:

– Не бойся, открывай.

Наташа открыла коробку и вытащила из неё деревянную резную шкатулку.

– Она очень красивая, спасибо, – поблагодарила сестра гостью.

– Будешь хранить в ней свои украшения. Ну или что-нибудь другое, что захочешь.

Когда мы все были за накрытым мамой столом и гостья, постоянно держа в руке бокал вина, рассказывала нам чуть ли не десятую историю из своей жизни за границей, папа подозвал нас с сестрой к себе и тихо спросил:

– Вы же не забыли о том, что должны сделать сегодня?

Мы молча кивнули и пошли в свою комнату, где на тумбочке у моей кровати лежал медальон. Я сунула его в карман платья, после чего мы отправились к месту, где нашли этот волшебный предмет. Честно говоря, мне не хотелось расставаться с ним, несмотря на то, что он доставил всей нашей семье немало переживаний, а в особенности Наташе. Наверно, нет ничего удивительного в том, что я предпочитала волнения и потрясения спокойной, размеренной, короче говоря, скучной жизни. Для меня медальон был словно глоток наичистейшего воздуха в этом загрязнённом мире. О чём думала Наташа, я не могла знать, ведь она со мной не разговаривала почти как сутки, но я догадывалась, что она уже мечтает поскорее избавиться от медальона.

– Может быть, – чуть слышно сказала я, – выбросив медальон, всё станет по-прежнему, все Никиты разлюбят тебя? Ведь ты уже не будешь владелицей медальона, его найдёт другой человек.

– Будем надеяться на лучшее, – вздохнула сестра.

Быстрым шагом мы шли к тому злополучному кафе, но оказавшись прямо у входа, вдруг остановились.

– Почему мы не заходим внутрь? – спросила я.

– Мне страшно, – ответила сестра. – Не знаю, почему, но страшно.

Простояв ещё полминуты перед дверью, мы всё-таки решились войти. Посетители кафе нас по-прежнему не настораживали, это были обычные люди, подобных которым мы встречали по сотне раз в день. Барная стойка и стулья подле неё остались неизменными, а вот кто действительно шокировал нас, так это бармен, заставивший нас в прошлый раз забрать с собой медальон. Некогда молодой человек с красивым лицом и смоляными волосами стал седым сморщенным стариком. Сначала мы с Наташей подумали, что тот юноша и этот милый старикашка – два разных бармена, но приблизившись к стойке и хорошо разглядев его, мы поняли, что это тот самый человек, который ещё недавно пристально глядел нам в глаза и грозился вызвать на нас полицию.

Сев за барную стойку, я аккуратно вытащила из кармана медальон, а потом бросила его под стул. Потом, чтобы развеять сомнения насчёт бармена, я спросила у него:

– Простите, а вы работали здесь в четверг?

– Я тут работаю всегда, – с улыбкой ответил он.

– Ого! Вы так быстро постарели.

Старик нахмурился. Очевидно, я его оскорбила.

– Вот что, проваливайте отсюда, – отрезал он. – И медальон свой забирайте!

– Какой медальон, – якобы не понимая, спросила я.

– Тот, что валяется под вашим стулом.

– Нет, нет, – помотала головой я. – Это не наше.

– Ваше, – запротестовал бармен, но мы с сестрой, не обращая на него внимания, направились к выходу. Мы уже надеялись покинуть это кафе, и забыть обо всех чудесах, связанных с ним, как страшный сон. Но не тут-то было. Едва мы не переступили порог кафе, как к нам подбежали все посетители, которые стали похожи на психически больных людей. Одни загораживали нам дверь, крича «не пустим», другие становились перед нами на колени и умоляли забрать медальон. Затем бармен подошёл к нам, держа в руке эту вещицу, и сам бросил её мне в карман, и после этого посетители вернулись за свои столики, а бармен – за стойку. Мы были так напуганы происходящим, что поспешили покинуть кафе даже с ненужным нам медальоном.

– Какой ужас, – сказала Наташа уже на улице. – Что-то странное с нами происходит. И зачем мы связывались с этим кафе?

Я вытащила из кармана медальон и, разочарованно вздохнув, повесила его себе на шею. И тут же он открылся и из него выпала бумажка, на которой было написано: «Отныне ты владелица медальона. Это означает, что он исполнит одно любое твоё желание. Напиши его на обратной стороне этого листа, вложи лист обратно в медальон и закрой его. В тот же миг твоё желание непременно исполнится».

– Юля, – сказала взволнованно сестра, – умоляю, не повторяй моих ошибок. Не загадывай желание, иначе будешь жалеть об этом до конца жизни.

– Дурочка, – засмеялась я, – это же наш шанс. Я напишу на бумажке, что хочу, чтобы тебя разлюбили все Никиты, кроме Кудряшова. И тогда всё будет хорошо. Вот только… медальон надо надёжно спрятать, чтобы папа не нашёл.

– Нет, ты напишешь: «Хочу, чтобы Наташу разлюбили все Никиты. Все, без исключения». Так будет честно… и мне спокойнее.

– Понимаю, – прошептала я. – Я сделаю так, как ты сказала.

Вечером Карина покинула нас, потому что, как она объяснила, ей хотелось навестить ещё множество людей в родном краю, по которым она скучала целый год, пока отсутствовала здесь. Так что в нашем доме стало тихо и спокойно, как раньше. Мы с сестрой солгали родителям о том, что избавились от медальона. Нам было страшно заходить в дом с этой вещицей, ведь отец мог взять и проверить карманы. К счастью, он этого не сделал. Зайдя в комнату, мы сразу же стали думать, куда спрятать медальон так, чтобы папа его не нашёл. В итоге мы решили схоронить его в шкатулке с бижутерией, хранившейся в нижнем ящике тумбочки. Но прежде, чем это сделать, я закрыла на засов дверь в комнату, чтобы родители, не дай бог, не зашли, села за письменный стол, положив на него медальон, и, развернув бумажечку, стала писать своё желание, точнее, желание сестры: «Хочу, чтобы Наташу разлюбили все Никиты». Ах, как мне хотелось дописать: «Кроме Кудряшова». Но рука не повернулась это сделать, в итоге я поставила точку в конце предложения, свернула бумажку в трубочку, вложила её в медальон и закрыла его. После этого я повернулась на стуле к читающей учебник литературы сестре и сказала:

– Готово.

– Ты точно написала именно так, как я просила? – прищурилась сестра.

– Точнее не бывает.

– Молодец, – улыбнулась она. – Теперь всё станет на свои места. Ещё бы от медальона этого избавиться. Давай сожжём его?

– Да зачем? Пусть будет на память. В старости будем вспоминать, какие чудеса с нами происходили.

– Да уж, чудеса самые настоящие. Я думаю, если кому-нибудь рассказать обо всём, что с нами произошло, никто не поверит.

В понедельник, встретившись с сестрой после уроков, я взволнованно спросила:

– Ну, исполнилось моё желание?

– Да, – воскликнула она. – Ни один Никита даже не смотрит в мою сторону. И я очень счастлива.

Сестра радовалась, а мне было грустно, наверно оттого, что она теперь не нравилась ребятам, которые ещё пару дней назад сходили с ума по ней, но больше всего меня печалило то, что Никита Кудряшов был абсолютно равнодушен к моей сестре. Я думала, что это за странный парень, раз он не поддался магии медальона и не влюбился в Наташу. Я его всерьёз возненавидела и отныне не завидовала его роскошным волосам, теперь всё в нём раздражало меня и отталкивало. Хотя пианист не сделал ни мне, ни сестре ничего плохого, для меня он стал врагом номер один.

В музыкальной школе для нас не было ничего нового. Никита, как всегда, стоял в углу коридора, устремив задумчивый взгляд в панорамное окно напротив. И услышав наши с сестрой шаги, он глянул на нас мельком и вновь отвёл в сторону свои большие карие глаза. Можно было подумать, что мы с Наташей две уродины, на которых невозможно смотреть. Я стояла в ожидании урока, стараясь держать себя в руках, ибо находилась в таком состоянии, когда готова была наброситься на Никиту, как голодный хищник. Я щурилась на него и представляла, как вырываю ему волосы, как выцарапываю глаза, как бью кулаками в грудь. Наверно, злее меня тогда не было человека на свете. А сестра стала такой, как прежде. Кстати, это было единственным, что радовало меня. Наташа была довольна тем, что этой ужасной истории, случившейся с ней, наконец-то пришёл конец. Думаю, в глубине души она всё ещё любила Никиту, но не страдала оттого, что он не обращает на неё внимания. Напротив, ей это нравилось. Ей доставляло удовольствие просто смотреть на него и просто думать о нём, ничего большего ей и не требовалось.

На другой день мне пришлось стать зачинщицей самой настоящей драки. Всё началось следующим образом. На большой перемене, придя в столовую, я увидела стоявшую в очереди за порцией обеда сестру. Глаза у неё были на мокром месте. Не знаю, почему, но я подумала, что причиной её слёз стал медальон, магия которого принесла ещё какую-нибудь неприятность. Но моё предположение оказалось ошибочным. Отозвав сестру в сторону, я спросила у неё, что произошло. Она ответила, что весь класс узнал о её ненависти к собственным ушам и зависти к Кате Симоновой и Вере Камышевой, чьи уши были идеальны, как у кукол Барби. Нетрудно было догадаться, кто здесь выступил в роли радио – Маша Герасимова, единственный человек, который слышал разговор Наташи с собственным отражением в зеркале в школьном туалете. Ах, как я была зла на эту сплетницу. Даже Никита Кудряшов в ту минуту казался мне ангелом. Я задалась целью наказать Герасимову, но не сказала об этом сестре. Ведь в таком случае она стала бы умолять меня не делать того, что мне так сильно хотелось сделать. Поэтому я просто похлопала сестру по плечу в знак утешения и выйдя из столовой, направилась в кабинет, где должен был проходить урок у класса, в котором училась Герасимова. Войдя туда, я сразу же заметила эту негодяйку. Она сидела на подоконнике, свесив ноги, и жевала большое красное яблоко. Я подошла к ней и, стараясь оставаться предельно спокойной, спросила:

– Зачем ты это сделала?

– Что сделала? – пожала плечами она, делая вид, что не понимает, о чём речь. На её хитром противном лице было написано, что именно она пересказала всем, что услышала от Наташи. Она смотрела на меня, как победительница на проигравшую, задрав кверху подбородок и ехидно улыбаясь.

– Не строй из себя незнайку. Ты рассказала своим подружкам всё, что подслушала в туалете, когда оказалась там вместе с Наташей.

– Ничего я не рассказывала, – помотала головой Герасимова. – Твоя сестра ушастая и без всяких рассказов.

– Ушастая? Как ты смеешь её так называть?

Герасимова захохотала:

– Её теперь все так называют. Ушастая-мышастая. Вот!

– Это ты придумала, нахалка!

Всё моё тело задрожало, а лицо стало цвета перезрелого помидора от гнева. До этого, честное слово, мне не встречались настолько гадкие люди. Я смотрела на неё, как ворон на добычу, так мне хотелось на неё наброситься. В итоге я не стала себе отказывать в этом удовольствии и, схватив Герасимову за её длинный рыжий хвост, потянула к себе. Она тут же ахнула от неожиданности и пошла в контрнаступление. Двумя руками она стала толкать меня в грудь, пытаясь свалить с ног. Спустя пару минут нашу борьбу остановила учительница математики, Анна Егоровна. Правда, к этому моменту Герасимова уже успела наградить меня синяком под глазом, а я – порвать ей кофту. Анна Егоровна грозилась отвести нас к директору и вызвать в школу родителей, если мы не извинимся друг перед другом.

– Извини, – буркнула Герасимова неохотно, устремив злобный взгляд в пол. Я сделала то же самое.

Конечно, обе мы не чувствовали за собой вины и даже были готовы драться ещё, но ради спокойствия наших родителей и сохранения хорошей репутации перед директором, решили покончить с этим.

По дороге в музыкальную школу я рассказала сестре, что сотворила. Выслушав меня, она, вздохнув, сказала:

– Мне, конечно, приятно, что ты заступаешься за меня. Но не стоило тебе этого делать. Кто знает, что на уме у Герасимовой. Будет ещё мстить нам.

– Я ни капельки не жалею о том, что сделала. Она должна была ответить за свой язык без костей. И пусть делает, что хочет. Я её не боюсь.

– И как ты будешь объяснять родителям, откуда у тебя фингал?

– Скажу, что упала.

Защищать сестру от врагов я считала своей обязанностью. Думаю, будь Наташа хоть на два процента смелее и наглее, чем была на самом деле, я совсем не беспокоилась бы за неё, ибо знала бы, что она и сама в состоянии за себя постоять. А так… мне приходилось время от времени отбиваться не только от своих врагов, но и сражаться с её обидчиками.

Тот день был богат на события. Вот ещё одна история, память о которой живёт в моей голове уже много лет.

Мы с сестрой, подобно заядлым курильщикам, мечтающим забыть о существовании сигарет, пытались выбросить из головы Кудряшова. И если для меня это сделать было раз плюнуть, то для Наташи это явно было тяжёлым испытанием. Я думала, что она справится с ним, если только не будет так часто видеть Никиту. Конечно, я не собиралась ей предлагать бросать «музыкалку» (хотя, по моему мнению, это был самый верный способ покончить с любовью к нему). Вместо этого я говорила Наташе: «Когда ты находишься с Кудряшовым в одном месте, старайся думать о чём-нибудь другом. И не смотри на него постоянно. Забудь, что он есть на этом свете». На это сестра, робко улыбаясь, кивала, как бы внимая моему совету. Ах, как мне хотелось помочь ей перестать любить этого недотёпу. Но, представьте себе, мне мешали это делать. Да никто-нибудь, а сам предмет воздыхания, то есть Никита. Мы с Наташей ждали трёх часов, времени, когда начинались занятия, стоя у окна. Заметив Кудряшова, идущего вверх по лестнице на наш этаж, я прошептала сестре на ухо:

– Отвернись к окну.

Сестра сделала так, как я её просила. Я думала, что вошедший в холл Никита сейчас пройдёт мимо нас, даже не поздоровавшись, как он обычно делал. Однако всё было иначе. Поднявшись по лестнице, он направился в нашу сторону, чему я немного удивилась, но не подала виду. Парень остановился возле нас и обратился к нам чуть дрожащим голосом: