Текст книги "Я возвращаюсь к себе"

Глава 11
Немного помочь случаю

В десять часов у нас перерыв на кофе, Диана ждет меня за столом в крошечной кухне. Это коридор между нашими кабинетами, длинный и узкий, не шире двустворчатого окна. Мы поставили туда стол и два стула, холодильник, духовку, кофеварку и чайник. Несложно было и установить раковину. Двадцать лет назад мы поразились, насколько идеальна планировка первого этажа для нашей совместной практики. У каждого свой кабинет, холл, туалет и эта маленькая кухня, где мы можем выпить кофе и поговорить. Хозяйка, очаровательная дама, теперь уже в возрасте, регулярно дарит нам букеты цветов из своего сада, чтобы немного оживить обстановку. Я иногда выхожу прогуляться с пациентами, когда чувствую, что кислород на исходе. Прогулка среди деревьев развязывает язык. Мы наматываем по саду столько кругов, сколько нужно для того, чтобы найти правильные слова.

Когда Диана вот так теребит заколку, я знаю, что ей не терпится мне что-то сказать. Мы знаем друг друга до мелочей. Она задает направление – я ее притормаживаю. Она своенравна – я предсказуем, она легка – я основателен, она движима интуицией, я – логикой, она светлая – я мрачный. Мы идеально уравновешиваем друг друга, как чаши весов. Мы могли бы составить целый словарь едва уловимых сигналов, незаметных чужому глазу, но понятных для нас. Манера поправлять волосы, поднимать бровь, легкое подрагивание нижней губы, поза, сдержанный смешок, заколка.

Я даже не успеваю открыть рот.

– Когда придет девушка, которая была у тебя утром?

– Не помню. Зачем тебе?

Я сосредоточенно мою руки, поэтому соображаю не сразу. Она так долго молчит, что я оборачиваюсь. Искорки в глазах и легкая ухмылка.

– О нет!

– Почему нет?

– Потому что нельзя вот так помыкать судьбой.

– Мы же ничего плохого не делаем.

– Слепые свидания без согласия сторон!

– Подстроим как бы случайно…

– Да, но мы-то знаем…

– Если полагаться только на пресловутый случай, далеко не уедешь. И мы бы, замечу, не были вместе.

– В последний раз у нас ничего не вышло!

– А два предыдущих раза не считаются?

На это возразить трудно. От «неожиданных» встреч в холле уже родились двое младенцев.

– Тут шансов еще больше. Мой пациент разговаривал с ней на вокзале. Эта девушка действительно его зацепила.

– Он просил у тебя ее координаты?

– Да, но я сразу прикрылась щитом профессиональной тайны. Он видел, как она от нас выходила. Разве это не знак?

– Случайность. Настоящая случайность! Она попала к моему однокурснику в отделении скорой помощи, и тот позвонил мне, просил ее принять без очереди.

– Ну вот, ты сам признаёшь, что случайность может быть счастливой!

– Он уже влюблен?

– Да, то есть нет.

– Да или нет?

– Да и нет.

– Дорогая, ты меня совсем запутала.

– Тогда ответ «да», но он об этом еще не знает.

– А ты уже в курсе?

Она сделала жест тренера, запрашивающего тайм-аут, встала, открыла кран и сбрызнула лицо холодной водой, потом сорвала с холодильника картонный календарь и принялась обмахиваться. Сперва закатила глаза, затем откинула голову, подставляя шею потоку воздуха.

– Не знаю, это эрос или филия[3]3
  Если «эрос» в древнегреческой философии обозначает чувственную или страстную любовь, то «филия» описывает другой вид любви – братскую или дружескую.


[Закрыть], но чем-то таким от него определенно веет, когда он о ней говорит.

– Я волнуюсь.

– Шучу, Дени. Мне об этом ничего не известно. Встреча его взбудоражила, а я уже неплохо его знаю, он славный парень. И разве ты не говорил, что она живет одна? Может, она от этого страдает? Девушка заслуживает счастья, так почему слегка не помочь судьбе?

– При условии, что мы больше не будем их обсуждать. Чтобы это не мешало нашей работе. Больше ни слова. Согласна?

– Ты же помнишь, мы и раньше неукоснительно соблюдали это правило. Нам есть кого обсудить, у нас полно не знакомых друг с другом пациентов.

Прилив жара миновал. Диана присаживается за стол, пьет кофе и довольно улыбается, как маленькая девочка, которая получила что хотела. Набирает в телефоне сообщение своему пациенту. Я знаю, она держит кулачки, чтобы он смог прийти в нужный момент.

Я так ее люблю.

Глава 12
Магия яблочных пончиков

После разговора с Капуциной не могу сосредоточиться на работе. Парни подкалывают: «Что, влюбился? Как ее зовут?» Знали бы они, что меня тревожит… Я бы предпочел влюбиться. Вежливо улыбаюсь – пусть болтают. А сам думаю, как быть. Я обещал, что постараюсь переубедить Адели, хотя понимаю, что дело безнадежное. Я слишком хорошо знаю их обеих. Их характеры, нужды, болевые точки. Всю неделю я работаю в первую смену, поэтому позвал племянницу прогуляться по виноградникам сегодня после обеда, завлекая домашней выпечкой. «Дяде-пирожку» хорошо известно, чтó сестры любят с детства. Адели обожает яблочные пончики. У меня погреб забит фруктами. На полках запасы на зиму – яблоки уложены попросторнее, чтобы не сгнили. Пожилая соседка отдает мне половину урожая за то, что я ей немного помогаю в саду. Этот сорт идеально подходит для пончиков. Яблоки не разваливаются при готовке, а остаются хрустящими внутри нежного теста. Я мог бы стать великим кондитером, если б сумел выдержать дисциплину профессиональной кухни. Теперь наверстываю на своей собственной. В конце концов, удовольствия получаю не меньше. Я всегда задерживаюсь у витрины шикарных кондитерских в Оберне, чтобы почерпнуть новые идеи, хотя кроме племянниц угощать мне особо некого.

Коробочка с пончиками ждет на тумбочке в прихожей, я обуваюсь и выхожу. Мы встречаемся на пригорке, у ворот деревенского кладбища. Очаровательное место. Длинная аллея, ведущая к кладбищу, придает ему торжественности. Что должно меня подготовить к разговору, обреченному на провал.

Адели приезжает на велосипеде, запыхавшаяся, взмокшая, с сияющей улыбкой. На вопрос, откуда она прикатила с таким энтузиазмом, отвечает:

– Из дома. Приехала погостить у Капуцины пару дней, потом мы с парнем уезжаем.

– Присядем куда-нибудь перекусить яблочными пончиками?

– Ты всегда знаешь, чем меня пронять! Давай сначала пройдемся, ладно?

Она часто заставляет меня шевелить ногами, а также извилинами, чтобы, как она говорит, я не потерял форму и свежесть восприятия.

Адели превратилась в молодую девушку, расцветающую с каждым днем. Высокая, голубоглазая, с короткими вьющимися, всегда растрепанными волосами. Носит широкие брюки с разноцветными свитерами. Совсем непохожа на сестру, производит впечатление веселой и беспечной. Она может показаться легкомысленной, но на самом деле очень мудрая. Ни из чего не делает трагедии, как будто для нее вся боль и тяжесть мира сосредоточились в единственном событии – аварии, унесшей жизнь родителей, когда ей было всего семь лет. С тех пор она пытается спасти все, что может. Людей, животных, растения. Все живое ей небезразлично. Все, что ему угрожает, приводит ее в ужас. Она стала вегетарианкой, сторонницей осознанного потребления и активисткой. Ее глубоко возмущает несправедливость и то, куда катится мир. Она всегда была бунтаркой. Острая на язык, напористая, она знает, чего хочет и, главное, чего не хочет. И переубедить ее очень трудно. Я готов потерпеть поражение, но должен попытаться ее образумить. Я обещал.

Она объявляет, что у нее с собой карта, изданная Государственным институтом картографии, по ней проложен пеший маршрут вокруг деревни и нам предстоит пройти 4,6 километра.

– Представь, что это расстояние соответствует истории нашей планеты от ее возникновения в Солнечной системе до сегодняшнего дня, каждый метр как миллион лет.

– И что?

– Это ведь поразительно! Сейчас я тебе расскажу об основных этапах этого чуда на временнóй шкале.

Мы бодро шагаем. Чтобы потренировать мое сердце, уточняет она. Я думаю, как начать разговор, чтобы ее не задеть. Через 600 метров она сообщает, что появились прокариоты. Я начинаю высматривать их в кустах. Она смеется и говорит, что это клетки без ядра. В ответ я заявляю, что кое о чем имею понятие, подписан на журнал «Наука и будущее» и сидел за партой еще до того, как она сама стала клеткой.

– Так ты бросаешь медицину? Жаль. Сколько вас, студентов, сдали сессию с первого раза?

– Мог бы подождать, пока я набью рот пончиками, тогда бы и спросил!

– Почему ты хочешь уйти из университета?

– Я нужна на других фронтах.

– На каких?

– Мы с Самюэлем вступаем в группу молодежи, которая устраивает акции в защиту климата.

– Адели, ты уверена, что это хорошая идея?

– Уверена. Планета гибнет, и нужны люди, которые будут ее защищать.

– Люди тоже гибнут, и нужны врачи, чтобы их спасать.

– Я не хочу выпадать из жизни на десять лет. Я хочу прямо сейчас заниматься тем, что для меня важно. И потом, дядя, это не выбор, а стремление жить.

– Скажи хотя бы, что вы не собираетесь прибегать к насилию или нарушать закон.

– Я против насилия, ты же знаешь. Что касается закона, ничего обещать не могу. Иногда неповиновение – единственно возможная форма сопротивления.

Она останавливается, чтобы сообщить мне, что мы прошли 2,6 километра и что на Земле уже появились эукариоты. Я спрашиваю, не о клетках ли с ядром идет речь. Она улыбается, пожимает плечами и идет дальше не оборачиваясь. Я усаживаюсь на камень у дороги и протягиваю ей пончик.

– А твой парень – это серьезно?

– Дядя! Мне восемнадцать. Я уже большая девочка.

– И что, уже и спросить нельзя, что он за человек!

– Мы отлично подходим друг другу, и он так же предан делу.

Она берет пончик и вгрызается в него так, будто хочет загрызть насмерть. Я чувствую, что она нервничает и одновременно полна решимости. Ясно, что этот разговор ее раздражает. Мне бы на ее месте тоже не понравились нотации старого неудачника, что она должна делать и что не должна. Старого бездетного неудачника, у которого нет никакого права на отцовский тон, так мало ей знакомый.

– На что ты будешь жить?

– На деньги из банка. У нас их достаточно, чтобы потратить на что-то полезное. Найду подработку, если потребуется. Знаешь, мы с моим парнем сторонники минимализма и хотим жить проще.

– Ты же понимаешь, почему Капуцина расстроена?

– Расстроена, потому что я не пошла по тому пути, который она сама бросила, чтобы заботиться обо мне? Ну, теперь она свободна. Ей двадцать девять, у нее вся жизнь впереди. Я бесконечно благодарна за все, что она сделала, но не обязана воплощать ее мечты.

Сказала как отрезала, и возразить нечего, она права. Как ни печально, абсолютно права. Возможно, это Капуцине больнее всего. Младшая сестра разбила ее собственную мечту.

Адели не впряглась в семейное ярмо успешности, она никому ничего не должна: ни родителям – их больше нет, ни мне – я всего-навсего дядя, ни сестре. И я разрываюсь пополам. Я понимаю Адели с ее жаждой свободы и Капуцину с ее обидой. И всегда знал, что рано или поздно сестринское рвение и безграничная жертвенность ей аукнутся. Я думал, она достаточно нахлебалась, когда Адели была подростком – хуже всех остальных подростков, вместе взятых: хлопала дверьми, поздно приходила, водилась с сомнительными компаниями и творила всякие непотребства, то мылась без конца, то вообще отказывалась идти в душ, перепробовала всевозможные стрижки всех цветов радуги, хамила учителям, из-за чего Капуцину вызывали в школу. Учителя вспоминали, какой прилежной, смышленой и милой ученицей была старшая сестра, какие надежды подавала, и недоумевали, почему младшая так на нее непохожа. Для Капуцины это звучало как упрек: «Но ведь это вы ее воспитываете». А потом Адели как-то вдруг угомонилась, взялась за ум, прилежно училась последние годы в лицее и блестяще сдала экзамены, словно желая доказать всему миру, что может добиться чего угодно, стоит ей только захотеть. Как сейчас.

Мы молча проходим еще чуть больше километра, прежде чем вдали показывается кладбище. Бодрая прогулка вымотала меня. Мне привычней возиться в саду, чем скакать как кролик. Она останавливает меня и сообщает, что осталось 430 метров и что в это время жизнь вышла из воды на сушу. Мы преодолеваем еще 50 метров и наблюдаем появление первых деревьев, потом динозавров, их вымирание, затем появляются первые птицы, за 140 метров до отправной точки маршрута – первые цветы, за 7 метров – первые прямоходящие. Мы идем совсем медленно, чтобы она успела рассказать мне о всех новых формах жизни, которые возникли на планете за такое короткое время.

– За 40 сантиметров, то есть 400 000 лет назад, – освоение огня. За 10 сантиметров – Homo sapiens. На расстоянии ногтя от сегодняшнего дня возникло сельское хозяйство.

– Впечатляет.

– А мы, люди индустриальной эпохи, меньше заусенца на моем ногте, собираемся все это взять и уничтожить за промежуток времени, который в масштабах этой прогулки невооруженным глазом не видно. Понимаешь, дядя, почему я хочу бороться и почему у меня нет времени на медицину?

– Да, я понимаю тебя. Но и Капуцину понимаю.

– Знаешь, это очень тяжело, когда кто-то пожертвовал собой ради тебя. Мне кажется, что само мое существование испортило ей жизнь. Я имею право дышать, чувствовать, делать то, что считаю важным. И мне хочется, чтобы она это осознала.

А может, я сейчас нужен старшей, раз младшая так повзрослела?

Глава 13
Ценная древесина

Адели еще не вернулась с велосипедной прогулки. Пока ее нет, Капуцина решила наведаться в мастерскую, которую забросила в последние пару недель. В подвал свет проникает из небольшого окна. Единственная небольшая лампа на верстаке создает такую же игру светотени, как на висящей над ним картине Жоржа де Латура «Новорожденный». Проигрыватель потрескивает, крутя пластинку Джоан Баэз. Так спокойно в этой приятной обстановке, вдали от мирских тревог. Эти моменты детского счастья помогают ей держаться в безжалостном взрослом мире, куда она попала слишком рано. И то, что она рождает здесь, освобождает ее ум, в сократовском понимании майевтики[4]4
  Майевтика (от др.-греч. «повивальное искусство») – созданный Сократом и описанный в диалоге Платона «Теэтет» метод философствования, позволяющий извлекать скрытое знание путем последовательных наводящих вопросов и тем самым помогать «рождать истину».


[Закрыть]. Она заботится о том, что держит в руках, как о ребенке, хрупком и драгоценном. Ребенке ее отца.

Здесь она подолгу сидела с отцом, разговаривая обо всем и ни о чем, или молча слушала, как ловко он работает остро заточенными инструментами, перекрывая звуки музыки. Всегда поглощенный работой – делом всей его жизни, он подпитывался молчаливой близостью с дочкой. Это помогало ему расслабиться после долгих часов в операционной, где он держал в руках крошечные сердца. Сбросить с себя ношу хирурга-спасителя, как называли его родители.

«Прости, Оскар. Я тебя забросила в последнее время. Голова была занята другим. Знаешь, мне тяжеловато. Как будто опять все рушится, а у меня нет сил еще раз все выстраивать заново. Я не знаю, что делать. Адели я больше не нужна. Впрочем, кому я нужна? Дай-ка вспомнить, на чем я остановилась в прошлый раз. Последний шейный позвонок. Мне пришлось переделать зуб аксиса, он был немного великоват, и доработать верхние суставные поверхности атланта, чтобы они как следует соединялись с мыщелками затылочной кости. Может, потому я тяну время – мне страшно переходить к черепу. Это самая сложная часть. Я буду делать его очень долго. Но мы ведь не торопимся, верно? Кстати, о черепе: пару дней назад я была у психиатра. Наверное, время пришло. Я рассказала ему о тебе, о том, что с тобой мне легче. Он велел поискать что-нибудь напоминающее о родителях; не представляю, где и что искать. Осталась кое-какая одежда Рашель. Адели носит эти вещи. А на мне все болтается. Зато я часто беру швейную машинку и материю из ее запасов. Шитье меня успокаивает. Она ведь начала меня учить. От папы у меня остался только ты. Но я завтра еще пороюсь на чердаке.

Похоже, я по тебе соскучилась».

Она закрывает толстый учебник анатомии, смотрит на Оскара, за которым проступает лицо улыбающегося ей отца, и заливается слезами.

Глава 14
Маленький ключ

Вот уже несколько дней Капуцина твердит себе, что «заглянет на чердак завтра». И вот уже несколько дней в последний момент отступает: ей до колик страшно сдуть пыль с прошлого.

Сегодня вечером она ничего не ела. После нервного срыва три недели назад она мало ест. Она из тех, кто теряет аппетит, когда приходится держать удар. По крайней мере так было с момента аварии. Подростком, наоборот, набивала живот, пытаясь заполнить внутреннюю пустоту. А пустота возникала снова и снова, как воронка в песке. Из-за какой-нибудь ерунды, пустяков, мелких девчачьих ссор, неприятного замечания учителя, страха оказаться отвергнутой, нелюбимой, никчемной. Если вдуматься, та пустота девушки-подростка, конечно же, не идет ни в какое сравнение с вакуумом, оставленным смертью родителей. Тогда она не могла есть целый месяц. Дядя каждый день приносил им еду, оставалось только разогреть. Адели проглатывала свою порцию, как оголодавший зверь, которому надо выжить, а Капуцина к своей не могла даже притронуться. Она накладывала еду в свою тарелку, только чтобы подать пример младшей сестре. Похудела на пять килограммов, и тогда же в ней окончательно поселилась пустота. Потом еще на восемь. На сердце было тяжело, а сама она становилась все легче. Однажды дядя даже накричал на нее, а потом умолял хоть немного поесть. Он видел, как она тает, исчезает на глазах, словно фотография, на которой со временем тускнеют цвета. На сестру у нее при этом находились силы, брались неизвестно откуда. Но насколько их хватило бы? После этой потрясшей ее сцены с дядей Капуцина начала есть, сперва клевала как воробышек, а потом обнаружила, что еда может доставлять удовольствие.

Вот тогда она начала бегать и больше не останавливалась.

Друзья зовут ее Форрест.

Она сидит в мягком кресле отца. Все эти годы она не притрагивалась к его столу и ничего не переставляла в комнате. Долгое время она даже запрещала младшей сестре сюда заходить, чтобы та случайно не испортила воспоминания.

Она думает о второй встрече с психотерапевтом через неделю. Доктор Дидро для начала предложил встречаться два раза в месяц. Оптимальный промежуток, чтобы ковать железо, пока горячо, и при этом успеть переварить предыдущий сеанс. Она размышляет, что еще могла бы о себе рассказать. Капуцина не любит изливать душу.

Ее взгляд падает на брелок, который она когда-то смастерила в школе для отца. Деревянный раскрашенный кругляшок. Она, как могла в свои восемь лет, нарисовала скелет. Серьезно подошла к делу, отыскала образец в детской энциклопедии «Весь мир». Отец все свободное время проводил, уткнувшись в книги по анатомии. Она надеялась, что он оценит. Так и вышло.

Брелок выглядывает из коробки. Достав его, Капуцина обнаруживает, что к кольцу прицеплен ключ. Небольшой, толстый и круглый. Она не припомнит, чтобы у отца такой был, и понятия не имеет, от чего он. Она пробует открыть верхний ящик стола, двойную дверцу комода напротив. Не подходит. Она заинтригована. Сотни раз сидела в этом кресле после аварии и только сейчас заметила брелок.

Капуцина спускается в мастерскую. Вряд ли там есть ящики или коробки, закрывающиеся на ключ, но лучше проверить. Убедившись, что там ничего нет, она решает наконец осмотреть чердак. Отец любил там бывать. Он даже поставил старый диван напротив окна, выходящего на запад. В детстве она не решалась подниматься туда в одиночку. Боялась привидений. Сегодня она была бы счастлива встретить там одно конкретное привидение.

Капуцина садится перед окном и смотрит, как солнце закатывается за гору, подсвечивая выделяющийся силуэт горы Сент-Одиль. Она зажигает лампу на круглом столике возле дивана. Все покрыто пылью, а по углам и между балками от легкого сквозняка пляшут паутинки.

Ее взгляд блуждает по комнате и останавливается на деревянной шкатулке. Там есть замочная скважина.

Капуцина встает, берет шкатулку и возвращается с ней на диван. Положив ее на колени, она дует на серый слой пыли, затем смахивает его тыльной стороной ладони, открывая изящное маркетри. Изображение старинное. Площадь эльзасской деревни, большой каменный фонтан и гуси, идущие за маленькой девочкой с палкой в руке. Капуцина нервничает – сейчас ей откроется тайна, связанная с отцом. Она делает глубокий вдох, медлит и наконец решается вставить ключ в скважину. Щелчок – она понимает, что ключ подошел. С колотящимся сердцем Капуцина поднимает крышку. Такое чувство, будто она нашла сокровище.

И какое! На глаза наворачиваются слезы, она едва смеет к нему прикоснуться. Оно пролежало здесь десять лет, а она и не знала, и даже не пыталась найти. Она поднималась на чердак лишь раз, пулей, чтобы показать мастеру, где находится вентиляция. Десять лет она отгораживалась от прошлого, не осмеливалась его ворошить, пыталась идти вперед и забыть, придавить смерть родителей чугунной крышкой, и пусть она покроется пылью. И вдруг прошлое нагнало ее, захватило мощным вихрем среди всей этой паутины, которая даже не шелохнулась.

Она спускается вниз со шкатулкой. Чердак не отапливается, ранней осенью там прохладно.

Но внутри у нее потихоньку разливается тепло, мучительное и утешительное одновременно.

В этой шкатулке ее отец. Такой, каким она, возможно, никогда его не знала или каким так сильно любила.

Готова ли она встретиться с милым призраком, который покоится внутри?