Текст книги "Отель «Дача»"

Невозможно закончить фразу.

– Что ей остается, без ее Джо?

Шарли снова наполнил наши бокалы и откинулся на спинку стула.

– Мы в заднице, – мрачно констатировал он.

А я, напротив, резко выпрямилась. Мне срочно требовалась небольшая доза легкомыслия.

– Как можно, Шарль, – манерно выговорила я. – Это неприемлемо! Столь грубые слова недопустимы в этом доме.

Это стало нашей общей шуткой едва ли не с момента знакомства. Так я насмехалась когда-то над его напыщенной манерой речи. Мы помогли друг другу и в этом тоже: я избавила его от зажатости, а он отучил меня от ругательств, которыми я пересыпала каждую фразу.

Мы немного посмеялись, а потом нас снова придавила печаль.

– Что мы можем сделать, Эрмина?

– Ни малейшей идеи…

– Но ты лучше нас всех ее знаешь…

Спасибо большое, Шарли, ткнул меня носом в мое бессилие…

– Сезон вот-вот начнется… Встречи с людьми, общение с клиентами, с довольными туристами пойдут ей на пользу… Честно говоря, это наш единственный шанс снова вернуть ее к нам…

Глава шестая

Спустя два дня ко мне в кабинет влетела Амели:

– Тебя Маша зовет!

Я тут же вскочила из-за стола, чтобы мчаться к ней.

– Что-то случилось? Где она?

Амели поймала меня за плечи и вонзила в меня взгляд своих хитрых черных бусин.

– Нет, нет, не волнуйся. Она в библиотеке. Вид у нее получше, даже спросила меня, распорядилась ли я постирать шторы из семейного номера!

Мы обменялись улыбками – гора с плеч.

– Не заставляй ее ждать. Похоже, что-то важное, потому что она не велела беспокоить вас ни под каким предлогом.

Я смачно поцеловала Амели в щеку и бегом пересекла холл. Перед двойной дверью я на секунду застыла, размеренно подышала и скрестила пальцы, чтобы надежды не оказались напрасными.

Тихонько постучавшись два раза, я вошла. Маша стояла перед стеной с фотографиями. Я приблизилась к ней, мне почудилось, что я поймала ее улыбку, и я обняла ее, уткнулась носом ей в плечо.

– Ты не заставила себя ждать, – едва слышно произнесла она.

– Ты позвала, я явилась.

– Пойдем сядем на кушетку.

Мы удобно устроились, она взяла мою ладонь и держала, рассеянно поглаживая. Я наслаждалась моментом и не решалась заговорить, чтобы не разрушить магию. Все было так, будто ничего не изменилось, а мы просто болтаем в свободную минутку, как часто делали это, когда Джо еще был с нами. Я и забыла, точнее, запретила себе думать, насколько мне тоскливо без таких минут. Эти перерывы в работе всегда были краткими, но ничто меня так не успокаивало и не помогало собраться, как они.

– Расскажи мне, как начинается сезон, голубка. Как у нас дела?

Я едва удержалась, чтобы не повиснуть у нее на шее. Маша вернулась, взгляд ее больше не был пустым, она слушала меня со всем вниманием. Целый час я ей все описывала: кто отменил бронирование, кто зарезервировал номера, кого наняли на работу, доставку каких заказов мы ждем, когда будут работать бригады Самюэля и когда откроется бассейн, какие музыкальные вечера организуются в ресторане, каким планируется большой летний праздник и какие предприятия арендовали «Дачу» под свои семинары в сентябре. Она часто кивала, соглашаясь, а несколько раз прерывала меня, прося что-нибудь уточнить, и я с готовностью это делала.

– Как ты считаешь, все хорошо? – спросила я, закончив рассказ.

– Все идеально, голубка, как всегда.

Какое счастье! Какое облегчение! Я широко ей улыбнулась, на что не решалась после смерти Джо.

– Какой же путь ты прошла с тех пор, как появилась здесь! Помнишь, как ты впервые убрала комнату?

– Не так уж плохо у меня получилось! – засмеялась я.

– Ну да, ты, конечно, оставила всюду понемногу пыли, зато у нас еще никогда не было номера, который бы так мощно пах моющим средством!

Мы обменялись понимающими улыбками.

– Ты столько работала и столькому научилась. Ты никогда не позволяла себе пасть духом или поддаться унынию. Ты хотела во всем разобраться, тебе все было интересно. Ты была так увлечена работой… Джо очень гордился тем, какой ты стала. Он всегда помнил вашу встречу. Как, впрочем, и я: ты появилась здесь в отчаянном положении, но полная яростного желания выстоять.

Почему она заговорила со мной о том времени? К чему она клонит? По мере того как мой энтузиазм ослабевал, ее глаза заволакивались пеленой. И я вдруг испугалась странного оборота, который принимал наш разговор.

– Он очень тебя любил, и я тебя очень люблю… Ты отлично управишься летом, – добавила она, гладя меня по щеке.

Меня окончательно обуял страх. Я попыталась высвободиться, но она не отпустила.

– Ты о чем, Маша? Мы же летом вместе будем заниматься «Дачей». Мы воздадим должное памяти Джо все вместе, с тобой. А ты как будто…

– Голубка… Я уеду на некоторое время к Василию.

– Нет! Как это на некоторое время? Но не сейчас же! Поедешь к нему в конце сезона, как каждый год.

Она покачала головой:

– Я улетаю через четыре дня.

– Да ты что? Это невозможно!

Я выдернула ладонь, наверное, излишне резко и вскочила:

– Ты не можешь нас бросить! Ты не можешь меня…

Мой голос надломился. Я отшатнулась, не в состоянии смотреть на нее.

– Пожалуйста, голубка… вернись ко мне.

Она протянула ко мне руку. Я как можно шире распахнула глаза, чтобы помешать рвущимся наружу слезам. Меня пронзила боль, прятавшаяся где-то глубоко-глубоко внутри. Животная боль. Та боль, которая определила всю мою жизнь. Но я все же покорно села рядом с Машей, ведь она была еще здесь. Меня знобило, я дрожала, ломала пальцы.

– Посмотри на меня, – настойчиво попросила она.

Я снова подчинилась. Ее лицо было грустным, но спокойным. Она приняла окончательное решение.

– Но почему? – прошептала я.

– Мне необходимо повидаться с сыном.

– Это ясно, но разве он не может приехать?

– Если я попрошу, он приедет, наплевав на все сложности. Уверяю тебя.

– Тогда попроси его… пожалуйста… умоляю…

– Нет. Слишком трудно оставаться здесь без Джо. Ты беспокоишься обо мне, я знаю. Все беспокоятся, но я никогда не была бесполезным грузом и отказываюсь им становиться.

– Не говори так! И потом, у меня без тебя не получится, Маша, ты мне нужна здесь.

– Нет, голубка, ты ошибаешься. Ты много лет все делаешь сама, без нашей помощи. Мы с Джо давно уже только статисты, и тебе это известно, как и всем остальным.

– Но вы были здесь!

– «Дача» – это мы, не забывай. И ты здесь у себя дома.

Четыре дня пролетели, а я так ничего и не придумала. Похоже, время вело со мной нечестную игру. Маша подолгу разговаривала с каждым, объясняя причины своего отъезда, убеждая, что все пройдет хорошо, что я буду рядом, что они могут на меня рассчитывать, а она гордится ими и уверена, что «Дача» в хороших руках, в руках всех, кто в ней трудится. Когда очередной работник выходил после встречи с ней в библиотеке, он врывался ко мне в кабинет, чтобы спросить, нельзя ли что-нибудь сделать или хотя бы попробовать, но мое молчание означало ответ, и, поникнув, каждый неизменно произносил: «Ты прекрасно со всем справишься, мы верим в тебя».

Накануне отъезда Маша вышла в холл и взяла ключи от «мехари».

– Не волнуйся, голубка, – остановила она меня, не дав раскрыть рот. – Я заеду к Эмме и Джо и через час буду обратно.

Я оставалась за стойкой и смотрела, как она уходит. Сумочка элегантно висела у нее на запястье, а шаг был на удивление уверенным. Она окончательно определилась, и для нее все стало ясно. Она готовила свой отъезд тщательно, не забыв побывать на кладбище и попрощаться.

Тем же вечером Шарли распорядился накрыть стол в ресторане на всех, включая своих и моих детей и Самюэля, который тоже был приглашен. Я подозревала, что наш шеф-повар аннулировал все заказы столиков и настоятельно советовал гостям отеля поужинать сегодня в другом месте. Вечером в ресторане были только мы. Мы сами подавали блюда, а Шарли курсировал между своей кухней и ресторанным залом. Маша сидела во главе большого и красивого стола. Вопреки скрытой грусти, слышался смех, звучали забавные истории и шутки, Джо незримо присутствовал среди нас, воспоминания о нем витали в воздухе. Я была, наверное, самой молчаливой и не отрывала глаз от Маши. Я видела только ее, продолжая отыскивать хоть какой-нибудь способ ее удержать, не отпустить к этому блудному сыну, который не появлялся здесь уже двадцать лет, тогда как я… Мое дыхание ускорилось, набежали слезы, кулаки сжались сами собой. Сидевший рядом Самюэль взял меня за запястье, погладил большим пальцем, и я изо всех сил постаралась переключиться на него, на его шершавую руку. Он наклонился ко мне и проговорил на ухо:

– Тсс, Эрмина… все уладится…

Я кивнула. Самюэлю были знакомы все мои демоны, все мои слабости. Я с усилием сглотнула, заставляя себя держаться, повернулась к нему и молча поблагодарила. Как часто я цеплялась за него, словно утопающая. Его поддержка была моим спасательным кругом. Я улыбнулась и снова присоединилась к разговорам за столом:

– А помните, как я вломилась в номер к гостям, считая, что они уже уехали, и застала их в постели в самый разгар?

Все разразились хохотом, а я встретила печальный Машин взгляд.

Ужин продолжался, мы не хотели, чтобы он заканчивался. Но в какой-то момент Маша все же поднялась:

– Веселитесь, ребята, и дальше, а я пойду спать.

– Тебя проводят, – предложила я.

– Позволь мне вернуться самостоятельно. Я найду дорогу с закрытыми глазами.

Она поцеловала каждого из нас, обняла детей. Обменялась с Алексом и Роми пожеланиями спокойной ночи по-русски. Свой обход она закончила на мне и поцеловала меня в лоб:

– До завтра, голубка.

Все стали из-за стола. И все как один дошли с ней до террасы. Самюэль приблизился ко мне сзади, обнял, а я прижала его руки к себе. Маша спокойно пересекла двор, поднялась по ступенькам крыльца, снова спустилась, чтобы сорвать увядший цветок олеандра у входа, и исчезла в темноте холла. Потом зажегся свет. Маша включила ночник на стойке, как делала это по вечерам в последние пятьдесят с лишним лет. На террасе ресторана стояла мертвая тишина.

– Поможете мне убрать? – спросил Шарль севшим голосом.

Не успела я ответить, как он уже убежал к себе на кухню. Мы с Амели печально переглянулись. Она последовала за мужем. Пока мы прибирали в ресторане, не было произнесено ни слова, лишь время от времени слышались дружеские, ободряющие хлопки по спине. Мы пожелали друг другу сладких снов, сами себе не веря.

Самюэль проводил нас с детьми до маслобойни. Он предложил остаться на ночь.

– Я лягу на диване, – уточнил он.

Нам удалось засмеяться. Всю дорогу он нес Роми, а теперь поставил ее на пол.

– Идите ложитесь, дети, – велела я.

Они охотно послушались.

– Спокойной ночи, папа.

Я проследила за ними, а потом переключила внимание на Самюэля. Подошла к нему, положила ладонь ему на грудь и встала на цыпочки.

– Нет, лучше не надо, – ответила я на предложение Самюэля, коснувшись поцелуем его щеки.

Он усмехнулся:

– Завтра утром приеду, чтобы попрощаться с Машей. И чтобы быть рядом с тобой.

– Ей будет приятно… Спасибо тебе за все, Самюэль.

Когда я утром поворачивала ключ в зажигании внедорожника Джо, меня била дрожь. Машина не покидала гараж с тех пор, как он ее туда поставил в последний раз за несколько часов до смерти. Не обращая внимания на стукающиеся друг о дружку колени, я все же смогла доехать до середины двора. До аэропорта полтора часа езды, так что я обязана взять себя в руки. Приехал Самюэль, вошел вслед за мной в холл, взял Машин кожаный чемоданчик и отнес в багажник. Она собралась пробыть у сына несколько месяцев, но взяла с собой совсем мало вещей. Мне это не понравилось. Маша провела кончиками пальцев по дереву стойки, переложила несколько бумаг. Уставившись себе под ноги, я побрела во двор и стала ждать ее возле машины. Начали выходить сотрудники. Клиенты гостиницы, наблюдавшие за нами, не понимали, что происходит. Потом на пороге появилась Маша, а на крыльце «Дачи» в два ряда выстроился почетный караул. Это было великолепное и одновременно пугающее зрелище. Слишком мало времени миновало с прошлого почетного караула. Разница заключалась в том, что Маша была жива и собрались только самые близкие, чтобы попрощаться с ней перед отъездом. Как и накануне вечером, она нашла доброе слово для каждого. Я была рада, что дети в школе: не хотелось, чтобы они переживали эту сцену. Она медленно проследовала по двору с безучастной улыбкой на губах, ее внимание ненадолго зацепила мастерская Джо, потом ресторан, и она двинулась дальше. У машины она остановилась, обежала взглядом в последний раз фасад здания, задерживаясь на каждом окне, припоминая каждый уголок номеров, скрывающихся за стеклами, затем подняла лицо к небу, к кронам высоченных каменных деревьев Прованса, которые очень любила и в тени которых так хорошо жаркими летними днями. Она старалась сохранить в памяти детали, очертания, игру света, лучи солнца. Я отвернулась, ее прощание с «Дачей» было невыносимым. На самом деле даже не «прощание», а скорее «последнее прости».

– Самюэль, дорогой, – услышала я.

Я возвратилась к действительности. Маша ласково улыбалась Самюэлю.

– Ни о чем не беспокойся, – произнес он. – Приходи в форму и приезжай, мы тебя ждем.

Это прозвучало фальшиво. Не то чтобы его пожелания не были искренними, просто он тоже в них не верил. Мы с ним это не обсуждали. Хотел ли он защитить меня от своих догадок? Избегал ли подтверждать мои? Они обнялись и долго простояли так, к моему большому удивлению, – оба крайне редко позволяли себе проявление чувств. Маша прошептала Самюэлю несколько фраз, которые я не расслышала. Он покосился на меня, что-то причинило ему боль. Что именно? Неизвестно. Наплывало так много разных мыслей и эмоций…

– Пора, голубка.

Она помахала в последний раз и с помощью Самюэля забралась в машину. Я села за руль, вставила ключ в зажигание и застыла.

– Ты действительно хочешь уехать? – еле слышно спросила я.

– Поедем, пожалуйста.

Ее голос звучал мягко и устало. Она смотрела прямо перед собой, и в ее больших глазах застыли слезы. В данный момент моей главной задачей было ускорить отъезд. Я тронулась с места и поехала по аллее быстрее обычного. В боковом зеркале отразились обнявшиеся Шарли и Амели.

Всю дорогу до аэропорта я не нарушала заданный Машей режим молчания. Она отвернулась к окну. Что ее там привлекало? Пейзаж вдоль дорог, которые она знала наизусть, потому что проезжала здесь на своей «мехари» бессчетное число раз? А может, она была уже далеко отсюда? О чем размышляла? Прокручивала ли в мыслях свою жизнь? Я неожиданно отдала себе отчет в том, сколько ей лет. Маша состарилась, и никто не заметил, как это случилось. А ведь она оставалась красавицей, возраст щадил ее красоту. Машина элегантность сохранилась нетронутой, а траур сделал ее еще более впечатляющей. Машины морщины были летописью ее радостей и страданий, глубоких страданий и ужасного горя. Как я буду жить без нее? Я никогда об этом не задумывалась и никогда не задавалась таким вопросом. Моя душа, мое сердце отвергали его. Однако мне бы следовало приготовиться к нему сразу после смерти Джо.

Мы припарковались, и она сразу распахнула дверцу, я даже не успела среагировать. Я быстро присоединилась к ней и теперь уже, не оставив ей выбора, сама взяла ее чемодан. Она избегала моего взгляда, но согласилась опереться на меня и крепко ухватилась за мою руку. Без единой мысли в голове, я прильнула щекой к ее щеке, чтобы еще немножко побыть с ней рядом. Слезы текли из моих глаз на ее щеки. Я вспоминала все случаи, когда привозила их с Джо в аэропорт перед отлетом в большое зимнее путешествие к сыну. Я никогда не плакала. И никогда мы не ехали до аэропорта в полном молчании. Джо вел машину по дороге туда, я на обратном пути. Мы все трое были веселыми, оживленными, то и дело хохотали. На пути туда я сидела на заднем сиденье, как и подобает девчонке, которой я была для них. Это были каникулы, время отдыха. Я за них не беспокоилась. Я доверяла Василию, не сомневалась, что он позаботится о родителях. Тем более что через два месяца я приеду их встречать, заберу в аэропорту и они снова станут моими. Целиком и полностью моими. А теперь все кончено. Джо ушел далеко, очень далеко. И Маша тоже уходила. Она улетала, а обратный рейс не планировался. Я так боялась ее ответа, что тянула, не задавала ей вопрос. И никто другой его не задал.

Избавившись от своего чемоданчика, она протянула мне руку, и я стиснула ее так, будто вся моя жизнь от нее зависела. Я была маленькой заблудившейся девочкой, которую бросили одну… Это ощущение дежавю, повтора ситуации, когда-то уже пережитой, лишило меня голоса. Я слишком боялась заговорить, слишком боялась прокричать о своем отчаянии.

– Голубка, я не люблю долгие прощания, ты это знаешь. Не хочу, чтобы мы причиняли друг другу боль…

Я кивнула. С силой, которой я в ней не подозревала, она увлекла меня к зоне контроля безопасности. Там она принялась рыться в сумке и достала что-то, зажав это в кулаке.

– Протяни ладонь.

Я подчинилась. Она поднесла кулак к моей ладони, подняла на меня затуманившийся взгляд и улыбнулась. Потом разжала кулак, и на мою ладонь упала связка ключей. Я инстинктивно сомкнула пальцы.

– Вручаю тебе свои ключи от «Дачи».

Я отчаянно замотала головой:

– Не хочу, Маша, забери их.

Я пыталась заново зарядить ее энергией. Тщетно. Она раскрыла объятия, и я бросилась к ней, она стиснула меня крепко-крепко, притянула к себе, словно хотела, чтобы я осталась в ней навсегда.

– Голубка… будь храброй… какой ты всегда была…

– Возвращайся, Маша… Пообещай, что вернешься… Пожалуйста…

Долгие секунды я ждала ее ответа, но не дождалась. Я обняла ее еще крепче. Я вдыхала ее аромат, упивалась им, хотела сохранить частичку до конца своих дней. Запечатлеть его в памяти, чтобы он поддерживал меня, придавал уверенности. Это был запах материнской нежности, которой я не знала, и мое тело должно было запомнить его, пропитаться им.

– Спасибо, голубка, что пошла в тот день за Джо, спасибо, что доверилась ему, не имея для этого никаких оснований… Ты вернула нам вкус к жизни, ты спасла нас.

– Нет, нет, это вы меня спасли.

– Ты была нашим солнцем… я всегда буду любить тебя. Ya ochen’ liubliu tebia dochen’ka… Не забывай об этом. Мой отъезд ничего не меняет в моей бесконечной любви к тебе.

– Маша, я… я…

– Я знаю… не волнуйся, я знаю все слова, которые ты не в состоянии произнести.

Она вздохнула и медленно разжала объятие. В последний раз обхватила ладонями мое лицо и поцеловала в лоб. Я вытерла мокрые щеки и поцеловала ее руки.

– Иди, голубка, возвращайся домой, «Дача» тебя ждет.

Она отошла от меня, первые шаги ее были неуверенными, потом она овладела собой и подала на контроле документы. Я смотрела ей вслед не отрываясь, пока она не скрылась из виду. Она ни разу не обернулась. Маша ушла.

Маша ушла от меня, как до нее ушла другая женщина.

Глава седьмая

На обратном пути меня трясло, дрожь не прекращалась, я с трудом различала дорогу, не могла справиться с собой и сконцентрироваться. Я остановилась на обочине, чтобы успокоиться, совладать с тем, что поднималось на поверхность. Четыре дня я боролась с этими воспоминаниями. Они вдруг ожили после внезапного объявления Маши о своем отъезде, завладели мной, накрыли лавиной, и я никак не могла их прогнать. Это было как неожиданная тяжелая пощечина: от нее столбенеешь, щеку долго саднит, и даже когда проходит боль, неизгладимый след остается. До сих пор у меня получалось управлять ими, не подпускать слишком близко. Они принадлежали кому-то другому, уж точно не мне. Это были воспоминания восьмилетней девочки, которую я похоронила, упрятала как можно глубже. Я больше не хотела слышать ее голос, он причинял мне слишком острую боль, разрывал в клочья сердце, кожу, тело.

Эта восьмилетняя девочка хотела думать, что она такая же, как все, она часто мечтала об этом и придумывала разные истории. Это были вовсе не волшебные сказки, так много она не просила, ей просто хотелось иметь счастливую маму, неизменно добрую, которая бы всегда помнила о ней, не бросала одну в темноте, причесывала ее и пекла ей печенье, как матери ее школьных подружек. Часто по вечерам, после продленки, она видела этих красивых женщин, приходивших за своими детьми. Иногда они запаздывали и тогда бежали бегом, улыбались, извинялись и осыпали своих детей поцелуями. Конечно, они бывали раздраженными или усталыми, но в их глазах всегда светилась любовь. Девочка наблюдала за ними, забившись в угол; временами ей хотелось, чтобы они забрали ее, хотелось оказаться в их доме, где должно быть тепло, но она тут же говорила себе «нет», пусть за ней придет ее мама, которую девочка очень любила. Она знала только эту маму и считала, что у нее только одна мама и о ней надо заботиться. Дело в том, что ее мама не была похожа на мам ее подружек. Когда ее мама наконец-то приходила за ней, было уже совсем поздно, девочка ждала на улице вместе с учительницей, которая возмущалась и говорила, что если такое повторится, она вызовет полицию. Мама приходила с криком и тянула девочку за собой, чтобы та шла побыстрее, и при этом осыпала ругательствами весь белый свет.

Мама была такая: она могла громко смеяться, а потом часами рыдать, и она орала на дочку, даже когда та ничего плохого не делала. Впрочем, девочка всегда вела себя хорошо, так как боялась шуметь или кого-нибудь побеспокоить, особенно если мама слишком много выпила или когда девочка оставалась дома одна на всю ночь. Она тогда свертывалась клубочком под одеялом, стараясь спрятаться, чтобы было не так страшно, но страх не уходил, и даже воображаемые друзья, которых она себе придумывала, не могли утешить ее. Иногда мама появлялась дома с каким-нибудь мужчиной – они всегда были разными – и запирала девочку на ключ у нее в комнате со словами «Сиди тихо, иначе получишь». Тогда девочка затыкала уши, чтобы не слышать странные крики и шум.

Однажды к девочке и ее маме пришли люди, которые задавали вопросы; одна из женщин захотела поиграть с ней, она показалась девочке доброй, у нее был ласковый голос, и она хотела выяснить, как мама заботится о девочке. Но мама запретила ей разговаривать с этой женщиной, она, как всегда, оттащила ее в сторону и рявкнула: «Заткнись, они плохие, они хотят, чтобы ты оставила меня совсем одну». Девочка очень испугалась, она плакала – беззвучно, как всегда. Люди стали наведываться чаще и чаще. Мама перестала на них кричать, она хмуро выслушивала их и больше не обращала внимания на девочку, когда женщина задавала ей вопросы. Но девочка хорошо помнила мамины слова, она не хотела уходить, а хотела остаться с мамой, поэтому она молчала, зажмуривалась и затыкала уши.

Через какое-то время мама приготовила девочке маленькую сумку с вещами и сообщила, что они отправляются в путешествие. Девочка не поверила своим ушам, она была счастлива: они поедут с мамой и будут все время вдвоем, станут веселиться, а противных мужчин и людей, которые хотят причинить им зло, больше не будет. В автобусе, который вез их в путешествие, девочка улыбалась. Они вышли на остановке, потом шли по незнакомым девочке улицам. Наконец, они вошли в большой дом, девочка услышала вдалеке детские крики и забеспокоилась. Куда она попала? А потом появились люди, которые приходили к ним домой, она посмотрела на маму, а та отворачивалась от нее. Девочка тянула маму за руку, дергала за нее, но ничего не могла добиться: мама не отвечала. Тут девочке сделалось очень страшно. Люди отвели их в комнату с большим окном, выходящим в коридор, стены там были выкрашены в зеленый цвет, который сразу не понравился девочке. В комнате стояли диваны, кресла, стеллажи с книгами и коробки с игрушками. Она прижалась к маме. Она слушала, как мама говорит, что отправляется в путешествие и не может взять с собой девочку и потому оставляет ее им – ведь они этого хотели. Пусть скажут судье, что ей больше не нужен этот ребенок и она не намерена им заниматься, у нее есть дела поинтереснее. Надоели ей все эти заморочки. Мама встала, девочка вцепилась в нее еще крепче. Мама велела: «Отпусти меня, отстань, я ухожу!» Мама была сильнее, так что она высвободилась, открыла дверь комнаты с зелеными стенами и ушла не обернувшись. Девочка принялась кричать: раньше она и не знала, что умеет так кричать. Она так громко звала маму, что у нее заболело горло, а голова едва не лопнула от воплей и рыданий. Кто-то из тех, кто был в комнате, поднял ее, прижал к груди, чтобы успокоить, девочка отбивалась изо всех сил, она молотила ногами, кулаками, кусалась, царапалась. Они должны ее отпустить, чтобы она побежала за мамой. Мама не хотела, чтобы их разлучали, она придет и заберет ее. Девочка рыдала и билась несколько часов, а потом свалилась на пол, вся в слезах и соплях. Тогда люди подняли девочку и повели показывать ее комнату и знакомить с другими девочками, вместе с которыми она будет там жить. Девочке было наплевать, она для себя решила, что мама скоро, очень скоро опять будет здесь, что это какая-то ошибка. Она села на кровать – ей сказали, что это теперь ее кровать, – и отказывалась разговаривать с девочками, это не были ее школьные подружки, а новые ей были не нужны. Девочку заставили умыться и надеть чужие вещи. Она услышала, как взрослые, открыв сумку, которую оставила мама, говорят: «Все это надо выбросить».

Долгие недели девочка ждала маминого возвращения, часами простаивая у окна, чтобы не пропустить ее. Она знала, что другие встречаются с родными в комнате с зелеными стенами, вот и она в один прекрасный день увидит свою маму в комнате с зелеными стенами. Но ее мама так и не появилась в комнате с зелеными стенами. Милая дама, которая бывала у них дома до того, как мама ушла, встретившись с ней, сказала: «Эрмина, перестань ждать, если она придет, тебя позовут».

Так девочка стала Эрминой.

Мама никогда не называла меня по имени. А я никогда не переставала ее ждать. Я искала ее, покинув приют, как только мне исполнилось восемнадцать, но она исчезла, растворилась, улетучилась, как будто ее никогда не существовало. И напротив, та девочка так никогда и не исчезла, она по-прежнему пряталась в где-то глубине моей души. Подросток, а потом женщина, в которую я превратилась, заключили с девочкой соглашение, что та будет молчать. Машин отъезд доказал, что она не замолчит никогда, будет вечно напоминать мне, что моя мать ушла и оставила меня одну, без нее. Но с тех пор я выросла, у меня были и другие разочарования, я получала новые удары, но вопреки всему сумела выпутаться. Маша не была моей мамой, и Маша сказала, что любит меня. Моя мать никогда мне этого не говорила, даже в ответ. Вот почему я больше никогда этих слов не произносила. В моих устах они могли быть обращены только к детям. После молчания матери ни один взрослый человек, даже если он говорил мне это, не услышал от меня «я тебя люблю» – я боялась вымолвить эти слова и не получить ответа. И Самюэль ни разу их от меня не добился. Я пользовалась всякими уловками, и он в конце концов смирился.

Машино «я тебя люблю» было моим самым драгоценным сокровищем. И Маша не бросила меня в неизвестном месте с чужими людьми, которые пытались заставить меня заговорить. Нет, Маша оставила меня в своем доме и назвала его моим домом. Слова «я тебя люблю» и «ты у себя дома» немного успокоили восьмилетнюю девочку. Она теперь кричала чуть менее громко. Впервые я наблюдала, как она едва ли не просияла. Я слышала, как она умоляет меня поверить в эти слова. Ради нас обеих. Ради нее и ради себя я это сделаю, я распрямлю спину ради нас двоих, я выстою.

Я снова включила зажигание в машине Джо и поехала к «Даче».