Текст книги "Последнее приключение странника"

6
Иван

Что он натворил?

– Мать твою! – заорал он.

Те, кто был рядом, вздрогнули, он растолкал их, собравшись догнать дайвера и потребовать, чтобы тот все забыл. Он уже был готов вскочить на эскалатор и броситься в погоню, но в последнюю секунду застыл. Чтобы он ни сказал, Гари никогда не забудет. Даже если он ему прикажет. Своей настойчивостью он только усугубит ситуацию. Слишком много он уже выложил. Посеял мерзкое зерно в сознании этого типа. Единственный способ заставить его все забыть – разбить ему морду, сделать так, чтобы тот исчез. У него зачесались кулаки. Он сделал шаг назад, отстраняясь от соблазна. Уже много лет на него не накатывала такая глухая жажда насилия. Нет, это невозможно. Так низко он не падет. Он не допустит возрождения своих заскоков. Нужно сохранять здравый смысл и помнить о цели.

Он мчался к выходу из аэропорта, сбегал, увеличивал расстояние, умирая от желания повернуть время вспять и не дать себе открыть свою поганую пасть.

Как он ухитрился быть таким идиотом? Таким слабаком. Последние несколько часов он чувствовал себя загнанным в угол, не успевал хорошенько все просчитать. Гари был ему нужен. Как после этого не спрашивать себя каждую минуту, там ли он уже, встретился ли с ней, задал ли ей вопросы, оставался ли рядом? Как не пытаться предугадать реакцию Эрин? Окажется ли эта реакция такой, как он ожидает? Ему было необходимо во всем разобраться. Выяснить, что там происходит.

7
Эрин

Готовность разума в одночасье адаптироваться к обретенной свободе вызывает изумление. Неудовольствие, досада куда-то подевались. И вот доказательство: я не теряла терпения, когда мои великие идеи ремонта не продвигались так, как я планировала. Проект был запущен больше трех недель назад, а я все еще находилась в мертвой точке. Мастера не присылали сметы, а те, что снисходили до этого, уточняли, что не готовы приступить к работе раньше, чем через несколько месяцев. Поблагодарим за это горожан и их загородные дома. Время шло, близилось начало сезона, поэтому закрытие бара даже не рассматривалось. Придется подождать до следующего года.

Что же до нового названия “Одиссеи”, единственная польза от его поисков состояла в том, что мы собирались по вечерам и хохотали до слез. Раз в неделю семья в полном составе обсуждала разные варианты. Ни одно предложение не было на высоте. Еще недавно я бы вопила, обвиняя небо и землю в своих неудачах. Сегодня все было не так. Я философски повторяла себе, что никакой спешки нет, важен только результат и он обязан меня устроить.

В тот день после обеда в “Одиссее” царило спокойствие, хотя погода была великолепной. Не будь я занята на работе, надела бы пальто и уселась пить кофе на солнышке. Я покосилась на Палому. Молчание было не в ее привычках. Палому я знала как облупленную. В баре она была моим дублером. Неделю назад у нее закончился отпуск. Как я и предполагала, ей не понадобилось много времени, чтобы учуять, что в воздухе сгустились перемены. Это было написано на моем лице. Я убеждалась в этом каждое утро, глядя в зеркало. Неважно, что сейчас была середина зимы, я все равно выглядела потрясающе, как если бы ухитрялась поймать каждый лучик солнца. Я описывала Паломе ситуацию, а она оставалась невозмутимой. Когда я закончила, она завопила, сжала меня в объятиях, едва не задушив, бросилась к холодильнику и достала шампанское. Не успела я рот открыть, как она объявила, что сама оплатит эту бутылку.

– Не в том дело, Палома, просто еще десять утра, – напомнила я.

Она засмеялась и выстрелила пробкой.

Судя по выражению ее лица, она точно что-то задумала.

– Почему не вернуться к “Бистро”? – якобы невинно предложила она.

Название эпохи моих родителей! После приезда из отпуска Палома активно участвовала в отборе вариантов и даже интересовалась мнением клиентов.

– Тебя отец подослал?

– Вовсе нет! – запротестовала она, натянуто улыбаясь.

– Я же собираюсь стряхнуть с “Одиссеи” пыль, а не превратить бар в музей! – возразила я.

– Тебе отлично известно, что я не в силах ему отказать, а он попросил подкинуть тебе эту идею.

Палома и мой отец… Легендарная история. Когда исчез мой муж, я лишилась энергии и отказывалась работать. Я покидала квартиру над баром, где мы жили, только чтобы отвести в школу Лу и Улисса и купить еды, и отец снова стал обслуживать клиентов, хотя я его об этом не просила, да и не сумела бы попросить. “Одиссея” простояла закрытой всего один день. Он снова отпер дверь своего бара – который уже ему не принадлежал, – и каждый день являлся туда, обязательно заходя по дороге ко мне и спрашивая, не намерена ли я к нему присоединиться. Он взял на себя руководство, но сообщал мне обо всем, пытаясь так или иначе меня вовлечь. Отсутствие моей реакции не мешало ему контролировать ситуацию. Режис ни за что бы не позволил развалиться тому, что его дочь выстроила в поте лица своего.

Первым его радикальным решением стало закрытие кухни. За нее отвечал мой муж. Едва войдя в мою жизнь, он предложил подавать в полдень обед. С его уходом приготовление горячих блюд в “Одиссее” утратило смысл. Кухня окончательно прекратила существование. В дальнейшем мне не приходило в голову нанять повара и заново ввязаться в эту авантюру. Страница перевернута и стала частью прошлого.

Вторым важным решением был наем дополнительного сотрудника, не члена семьи, мне в помощь, когда я буду готова снова обслуживать посетителей. Отец никогда не сомневался, что зов любимого дела в конце концов станет достаточно громким. Время подтвердило его правоту. Он не собирался работать в паре со мной. Мать бы не позволила, да он и сам считал, что ему тут больше не место. Он постарел и полностью отдавал себе отчет в том, что его внимание требуется внукам. Поскольку ему некогда было бегать по разным заведениям города, выясняя, не готов ли кто-то из хозяев уступить сотрудника, отец разместил в газете объявление. Нескольким кандидатам уже был дан от ворот поворот, когда явилась Палома и спросила, в силе ли еще предложение. Он вознамерился прогнать и ее, поскольку, по его представлениям, ему нужен был крепкий парень, способный утихомиривать трудных клиентов, но отнюдь не хрупкая девушка едва ли тридцати лет с худенькими руками, которая стояла перед ним. Режис не привык останавливать себя и говорил все, что ему взбредет в голову, тем более в тот период, поэтому отказал ей, посоветовав поискать место продавщицы в магазине одежды. До сих пор помню, как я подпрыгнула, услышав этажом ниже вопли Паломы. Она наорала на моего отца. Когда она успокоилась, отец рассмеялся и объявил, что она может приступать к работе. Несколько следующих недель они дуэтом разыгрывали сцены семейных скандалов. Паломе нужно было всему учиться, но она не терпела папиных выговоров, он же не прощал ей ни единой ошибки. Я это на собственной шкуре испытала, поскольку профессии меня научил он. Отчаянно ругаясь, они шаг за шагом приручали друг друга, и Палома стала для меня той опорой, о которой мечтал отец. С тех пор Палома преклонялась перед ним, а вскоре после нашей встречи превратилась в мою лучшую подругу. Единственную подругу на самом деле.

Потребовалось примерно полгода, чтобы я выбралась из состояния апатии и снова захотела работать в “Одиссее”. Я это сделала только ради детей. Лишь они имели для меня значение. Я в конце концов сообразила, что, если я не встряхнусь, они получат вместо двух родителей одну мокрую курицу. Однажды утром я отвезла Улисса и Лу в школу, после чего явилась к родителям и оставила им Мило на весь день. Я впервые разлучилась с ним с тех пор, как наша жизнь вдребезги разбилась. Жестом я попросила их воздержаться от комментариев. В десять утра я открыла “Одиссею” – впервые после его исчезновения. После того, как он меня бросил. Я старалась отводить взгляд от кухонной двери, навсегда закрытой. Руки у меня дрожали, в глазах стояли слезы, но рефлексы восстановились: проверить, чистая ли стойка, разжечь огонь в камине, включить музыку. Причем не как раньше, для общей атмосферы, а чтобы не чувствовать себя такой одинокой, чтобы не казалось, будто меня затягивает в бездну. Проделав все это, я стала ждать клиентов. Первые из них, ожидающие увидеть Режиса, сначала пятились, заметив меня, а некоторые даже порывались уйти, зато позже многие заявлялись из любопытства – новость о моем возвращении быстро разлетелась. Но все старались на меня не смотреть и никто не осмеливался сесть за стойку, опасаясь приближаться ко мне. Я слышала за спиной шушуканье. Я успела привыкнуть к роли объекта сплетен. Каждый день в школе, в магазинах, куда я отправлялась за покупками, все бросали на меня взгляды, но не спешили ко мне обращаться. Меня жалели. Люди обсуждали ситуацию, как если бы меня рядом не было и я не могла услышать их и что-то ответить. “Почему он вдруг взял и ушел?” “Кошмар какой-то”. “Нет дыма без огня, она сделала что-то ужасное, потому он и сбежал!” “Хорошо хоть детей не забрал”. “Она ему изменила, точно!” “Нет, это он сходил на сторону, он известный бабник, я слышал, что он таскался по всяким левым барам”. “Может, оно и к лучшему, что она от него избавилась! Этот тип был только обузой”. “Может, его уже достало, что она вечно сидит у него на шее”. Всякий раз, когда шепот сплетен долетал до меня, я с трудом брала себя в руки, чтобы не врезать кому-нибудь, не завопить, не попытаться защититься или не защитить его – вопреки всему. Даже в моем собственном баре они позволяли себе перемывать мне кости или отворачиваться от меня, пока я их обслуживала. Со мной отказывались общаться, разве чтобы заказать стакан пива, чашку кофе или бокал белого вина. Но при этом никто не произносил мое имя. Как будто опасались, что я их заражу. Для них я превратилась в незнакомку. В зачумленную. Я часто отступала подальше от них, пряталась за кассу, брала себя в руки, чтобы не сорваться, не заплакать, оставаться с высоко поднятой головой ради детей. Улисс, Лу, Мило. Я без устали повторяла про себя их имена, напоминая себе, зачем ввязалась в это сражение.

И вот в разгар дня дверь открылась и передо мной впервые появилась Палома. Я увидела маленькую девушку с твердым, как металл, взглядом и с чертовски лукавой улыбкой. Она энергичным шагом пересекла зал “Одиссеи”, приблизилась к стойке, заговорщически подмигнула мне и послала воздушный поцелуй.

– Привет, хозяйка! – громогласно заявила она. – Я принесла детям полдник.

Она бросила пакет с выпечкой, затем обошла весь бар и пристально всмотрелась в лицо каждого клиента, ощерив зубы, готовая кусаться. Вдруг она грохнула ладонью по одному из столов, да так, что бокалы задрожали.

– Ну вы, придурки! Я полчаса наблюдала за вами через окно. Эта женщина, – она вытянула в мою сторону указательный палец, – эта женщина героиня! До того как ее мудак муж свалил, вы любили ее, смеялись вместе с ней, некоторые из вас заводились, вспоминая ее, вы облизывались, глядя на ее попу, хоть ей столько лет, сколько вашей дочке, а ее мужик был вашим приятелем! Так вот, это та же самая женщина! Она не изменилась. Этот грязный тип предал ее, а заодно и своих детей. Предупреждаю: завтра я жду от вас море цветов, много чаевых и улыбок, реплик вроде “Классно выглядишь, Эрин”, и “Он скотина”, и “Мы ходим сюда ради тебя”.

В следующие три минуты бар опустел. После чего Палома взгромоздилась на табурет.

– Прости, мне надо было это выплеснуть.

Я улыбнулась:

– Я в восторге, Палома.

– Теперь, когда нас никто не отвлекает и пока не заявились новые клиенты, я жду твою версию истории, а не то, что рассказали твой отец и брат. Я же работаю на тебя, а не на них, хотя Режиса я безумно обожаю. Но вот с Одиль я ни за что связываться не буду, я ее жуть как боюсь!

Я ей все выложила, все объяснила, вплоть до мельчайших подробностей, не стесняясь, ничего не замалчивая, и мне сразу стало гораздо легче. Она тоже поделилась со мной, и я поняла, кто она такая. Правда, отец набросал мне ее портрет в общих чертах, но я была такой же, как она, мне нужно было все разузнать самой. Тем более что само ее присутствие и то, как она поставила на место клиентов, помогли мне забыть обо всем остальном. Вместе с ней в моей жизни как будто повеяло свежим ветром – пусть и с порывами, – и это вызвало у меня первую за многие месяцы улыбку.

В то время Паломе было двадцать девять лет и она была сорвиголова, гуляка, пройдоха, лгунья, драчунья, подруга, обладательница многочисленных любовников, работяга. После историй, подноготную которых она предпочла от меня скрыть (я догадывалась, что тут не обошлось без бродяг-попрошаек с собаками из Ренна[2]2
  Бродяги-попрошайки с собаками – распространенное явление во Франции, возникшее в начале 1980-х. Ренн считается их столицей. – Здесь и далее – прим, перев.


[Закрыть]), она захотела остепениться и случайно наткнулась на отцово объявление. Раньше она где только не подрабатывала, но никогда не имела дела с баром. И не могла себя переделать – ее, как магнитом, тянуло к ночным гулянкам. Потому-то она, не задумываясь, откликнулась на предложение, будучи уверена, что легко приручит своего нового хозяина.

– Повидала я таких, с кем шутки плохи, но такие, как твой отец, ни разу мне не попадались, – уточнила она.

У меня были все основания испугаться этой своеобразной девушки или предположить, что надолго она здесь не задержится. Но получилось не так. Я ей поверила. Прошло семь лет, и она оставалась со мной. С годами она образумилась, однако ее глаза сияли гораздо ярче, когда она работала по вечерам. Она всегда была готова взять на себя эти смены, в особенности по выходным. Любовник и двухлетняя дочка не особо ее угомонили. Она все же согласилась на то, что будет полезно распределить наши обязанности разумно. Мои дети уже подросли, а ее малышка была еще совсем крохой.

Было шесть часов вечера. Я оставила Палому на хозяйстве и не скрывала, что довольна ее возвращением. Все две недели ее отпуска я одна обслуживала клиентов в баре и днем, и по вечерам и была уже по горло сыта “Одиссеей”.

– Слушай, Эрин, если серьезно, пора уже найти это новое название! – вернулась она к разговору, приняв заказ и подойдя ко мне.

– Согласна, но что попало меня не устроит. Когда мы найдем подходящее имя, нам надо будет с ним жить и было бы досадно упрекать себя за неудачный выбор. Это слишком важно… Я готова и несколько месяцев потерпеть, если надо.

Она охнула, демонстрируя нетерпение, а я закатила глаза; ее реакция меня позабавила.

– Давай, продолжай поиски, а я пойду домой! Сегодня вечером тут должно быть спокойно.

– Какая досада!

По мнению Паломы, после ее отпуска у нас сделалось как-то слишком тихо. Я поцеловала ее в щеку и убежала, радуясь возможности побыть дома, с детьми.

Я убедилась, что Мило крепко спит. Улисс и Лу были уже достаточно большими, чтобы со всем справиться самостоятельно, поэтому я только приоткрыла двери их спален и велела: “Не засиживайтесь допоздна, и до завтра”. Каждый из них ответил мне нежной и усталой улыбкой. Я спокойно спустилась на нижний этаж квартиры, по привычке поглаживая перила и бросая взгляды на фотографии в рамках, украшавшие стены вдоль лестницы. Нам было хорошо в этом доме, и я каждый день радовалась нашему везению.

Мне понадобилось три года, чтобы рискнуть покинуть квартиру над “Одиссеей”. С тех пор она так и пустует. Это был очень важный этап. Самый принципиальный и поворотный. Я избавилась от вещей Ивана, одежды, сувениров, бумаг, разных поделок, от всего, что он бросил, уходя. Вообще-то вещей набралось не так уж много, но они словно бы занимали все свободное место. В новую жизнь, которую я пыталась выстроить для детей и для себя, я отказывалась брать то, что напоминало о нем. Не стану утверждать, что моя затея осуществилась безболезненно. До сих пор помню, как рыдал Мило, повторяя довод, который мог придумать только маленький ребенок: “Я не хочу уходить, если мы уйдем, папа никогда не найдет дорогу домой”. И у меня в ушах еще звучал мой ответ: “Не волнуйся, мой родной, он отыщет нас в «Одиссее»”. Получалось, что я как будто поворачивалась к нему спиной, перечеркивала жирной чертой воспоминания о годах, проведенных в этом месте, где мы совсем не всегда были несчастны. Но я все равно выстояла, зная, что переезд – обязательный шаг к нашему спасению. И я не ошиблась.

Как только мы переехали, я перестала вздрагивать при малейшем шорохе, а дети больше не мчались в коридор, стоило открыться входной двери. У отца было множество знакомых, особенно в нашем квартале, и он нашел для меня золотой вариант. В двухстах метрах от бара мы арендовали дом с окнами, выходящими на бухту Сен-Пер. Маленький пляж, которым пользуются только жители ближайшей округи, был для нас словно садик у дома, а от приливов нас защищала информация с установленного вдали мареографа и башня Солидор, у подножия которой мы и жили. Чтобы искупаться в океане, детям достаточно было сбежать босиком и в купальниках по скосу набережной. Нашим роскошным условиям завидовали многие. Мне это не мешало. Владелец – из жалости, как я догадалась, но храбро приняла как должное, – поддался напору моего отца и в конце концов разрешил мне все переделать в доме на свой вкус. Я добавила света в комнаты, перекрасив стены, поменяла всю мебель. Нам нужно было только все новое.

Дети не согласились селиться на разных этажах, поэтому я оборудовала чердак, поставила перегородки и каждый получил по большой кладовке в качестве спальни. Я много раз предлагала Улиссу перебраться вниз, в гостевую комнату, расположенную рядом с моей, и всякий раз натыкалась на категорический отказ: он предпочитал оставаться в крохотной спаленке рядом с братом и сестрой. Слыша его ответ, я внутренне улыбалась. Мне нравилось, что они наверху, на своем насесте: там они в безопасности, я защищаю их. Если кто-то вдруг вознамерится причинить им вред, ему придется сначала иметь дело со мной.

После традиционной вечерней получасовой прогулки с Дус я снова была в тепле, уютно угнездившись в подушках дивана с чашкой травяного чая, и готовилась подремать под какую-нибудь дурацкую телепередачу. Только я уселась, на лестнице послышались шаги. Улисс.

– Тебе что-то нужно?

Он покачал головой и плюхнулся на диван рядом со мной.

– Что ты смотришь?

– Да так, ничего толком, прыгаю по каналам и скоро выключу телевизор. Тебе пора идти спать, – посоветовала я, гладя его светлые кудри.

Он пожал плечами – выглядел этот жест так, будто он согласен со мной, – и сразу встал. Однако к лестнице не пошел, а принялся разгуливать по гостиной. Двинулся направо. Потом налево. Обогнул кофейный столик. Я выключила телевизор и стала ждать. В конце концов он остановился перед книжными полками, немного постоял, не шевелясь, и вытащил какую-то книгу. Пролистал ее, снова уселся рядом со мной и протянул мне “Илиаду” и “Одиссею”. Я ждала, что он скоро заговорит об этой книжке. Мой старший сын наблюдателен и наверняка заметил, что она появилась в доме.

– Ты принесла ее сюда?

Я кивнула и погладила переплет.

– А что с его письмом, где оно?

– Спрятано в надежном месте.

– Ты по-прежнему против того, чтобы я его прочел?

Я обернулась к старшему сыну. Он был красивым, высоким, крепким, уравновешенным. Остались ли у меня причины ограждать его от жестоких слов отца, чем я упорно занималась, храня молчание все эти годы? Я полагала, что мои дети еще недостаточно взрослые, чтобы сопротивляться этому удару, пусть они и пережили невыносимое испытание – исчезновение отца. Им давным-давно известно, что письмо существует. Мило быстро забыл, возраст пока еще защищал его. Лу слишком боялась открыть для себя то, что там написано, и потому не заговаривала со мной о письме. Улисс со мной сражался, стремясь прочесть его. Я не сомневалась, что он упорно ищет новые причины, чтобы злиться на отца. Ему их никогда не хватит. Он вечно будет воевать с отцом, так же как тот всегда был настроен против сына.

Улисс был зачат если не в первую нашу ночь, то уж точно во вторую или в третью. Поняв, что беременна, я пришла в ужас, сошла с ума от радости, запаниковала, переполнилась восторгом. Моя реакция не была практичной, ведь я только что взяла на себя бар, отца будущего ребенка знала всего месяц и он собирался на охоту за приключениями. Но мне и на миг не пришло в голову избавиться от младенца. Я хотела его, как ничто другое. К тому моменту я уже зависела от этого мужчины и отдавала себе отчет в том, что он может уйти и бросить меня, но все равно сказала, пусть поступает, как считает нужным, и не берет на себя ответственность, я пойму. Сказала, что он не обязан оставаться, а я все возьму на себя. Почему же он не ушел? Потому что любил меня. Я в это поверила тогда и верила по сей день, пусть он и любил меня плохо. С развитием беременности я должна была сильнее насторожиться. Моя усталость, мое блаженное состояние будущей мамы отнимали меня у него, я столкнулась с его приступами злости, едва сдерживаемой вспыльчивостью, привычкой замыкаться в себе, хлопать дверью и исчезать на несколько долгих часов. Кульминация наступила с началом родов. Он принципиально не поехал со мной в клинику, когда у меня отошли воды, – не желал, чтобы я родила. Как если бы в наших силах было возвратиться в прошлое. Но он намертво вцепился в эту идею, полностью утратив связь с материальным миром. Моя физическая боль была для него невыносима, но зрелище все более мучительных схваток тем не менее заставило его отвезти меня в роддом. Я рожала одна, без него. Он сидел, запершись в машине, на парковке. Отец и мать по очереди ходили за ним, звали его, просили прийти ко мне, я слышала свой голос, зовущий его, кричащий на него. Но он был не в состоянии. Когда Улисс родился, он не появился в палате, не встретил сына, не смог, это было выше его сил, он сам позднее в этом покаялся. Он удостоверился в моем нормальном состоянии и именно с этого вечера начал зависать в подозрительных барах, причем отнюдь не празднуя рождение нашего ребенка. В доме он появился одновременно с нами. Переступил порог, покосился на малыша и поцеловал меня неистово, свирепо.

– Ты принадлежишь мне, – заявил он. – Мне, а не ему…

– Конечно, – обескураженно прошептала я. – Но все же посмотри, какой он красивый… Он наш, похож на нас обоих…

Он согласился обратить на него внимание. Его взгляд был мрачным, опасным.

– Он лишает меня приключений, и в наказание его надо назвать Улиссом.

Как только Улисс достаточно вырос, чтобы сопротивляться отцу – а это произошло быстро, – он стал его регулярно провоцировать. Мне не требовалось быть психологом в прошлой жизни, чтобы прийти к выводу, что он отчаянно добивается отцовского внимания и любви. Он так никогда их и не получил, хотя я долго была убеждена, что мне удастся помирить отца и сына.

– Ну что, мама? По-прежнему против того, чтобы я его прочел?

Улисс заставил меня спуститься на землю. Он уставился на меня своими большими глазами, но до меня не сразу дошел смысл его слов. Он умел скрывать свои эмоции. Я набрала побольше воздуха в легкие, чтобы мне хватило храбрости позволить сыну стать взрослым. Он был к этому готов.

– Сегодня ты уже сильный. Поэтому, если хочешь, я тебе его дам. Но вообще-то, Улисс, по-моему, это не самое подходящее время. Сейчас десять вечера, будний день, твои брат и сестра спят. Впрочем, тебе виднее.

Улисс растерялся от моего ответа, он этого не ожидал и завертелся на диване: ему было неудобно в любом положении. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы скрыть свои колебания, и пробормотал что-то невнятное, разговаривая сам с собой. Когда он повернул голову ко мне, его лицо выражало решимость и было спокойным.

– Спасибо, мама, но у меня пропало желание его читать.

Я была поражена.

Мимолетное облачко грусти затуманило его лицо.

– Он умер, мама. Его больше не существует.

У меня стиснуло горло. Нам же об этом ничего не известно. А вдруг он жив? Или он действительно на том свете? Мы никогда не получим ответ на этот вопрос. Я вновь осознала весь ужас, который пришлось пережить моим детям, ужас, в котором они продолжали существовать и который они пронесут через всю свою жизнь. И то, что я больше не буду восставать против его исчезновения, поскольку обидно тратить энергию без пользы, ничего не меняло в признании этого ужаса.

– Мне надоело злиться на него, – продолжал Улисс при моем молчании. – Раз ты уже научилась спать, я готов оставить его в покое, где бы он ни находился. Лучшего он не заслуживает… Вот как-то так.

Я была растрогана до слез и невероятно горда им. Получается, не я одна выбралась из пропасти. Возможно, Улисс ждал, пока я преодолею рубеж, и после этого справился со своим гневом?

– Просто скажи мне, где оно лежит, на тот случай, если у меня однажды изменится мнение.

– Имеешь право. Письмо было адресовано мне, но оно касается и вас троих…

– Обещаю, что Лу и Мило ничего от меня не услышат, – перебил он. – Они еще не готовы.

В силу обстоятельств Улисс ощущал сильную потребность защищать брата и сестру. В особенности в том, что касалось их отца. Я точно могла положиться на него.

– Оно вместе с нашими документами, – сообщила я.

От удивления у него открылся рот. Я не справилась со смехом.

– Ну да! Я тебя перехитрила! Думаешь, я не заметила, что ты рылся всюду, вплоть до моего комода. Я спрятала его в таком месте, которое тебе показалось бы слишком очевидным.

Я получила подтверждение того, что мы выздоровели. Мы научились переходить от серьезности к веселью в течение одного разговора.

– Ты гений, мама.

– А то! Давай, беги ложись. Я тебя только прошу, если у тебя изменится мнение, предупреди меня, потому что я хочу быть рядом с тобой, когда ты его достанешь.

Он поцеловал меня и шепнул на ухо: “Обязательно. Я люблю тебя, мама”.