Текст книги "Кох-и-Нур. Семейные трагедии, коварные заговоры и загадочные убийства в истории самого большого алмаза"

Аурангзеб направился на север от Декана с войском, закаленным в боях, и победил соперника – брата Дара Шукоха под Самугаром, в нескольких милях от Агры. В 1659 году Аурангзебу наконец удалось поймать брата, и он убил его через несколько дней. По словам Мануччи, он послал отцу подарок в знак примирения. Когда старик его открыл, то обнаружил голову Дара.

Вскоре после этого произошло событие, которое позволило нам в последний раз увидеть отблеск могольских сокровищ во всем их великолепии, перед тем как империя пала, а Кох-и-Нур покинул Индию. Жан-Батисту Тавернье в 1655 году была оказана невероятная честь – Аурангзеб (1618–1707) продемонстрировал ему лучшие экземпляры в могольской сокровищнице. Тавернье с благословения Людовика XIV совершил до того пять поездок в Индию между 1630 и 1668 годами с целью изучения алмазов. Он называл их «самые драгоценные из всех камней и статья торговли, которой я больше всего предан. Чтобы досконально изучить алмазы, я решил посетить все шахты и одну из двух рек, где их находили».

Из предыдущих путешествий Тавернье привез во Францию достаточно алмазов, чтобы получить титул баронета от Людовика, но только в его последнюю поездку Аурангзеб наконец разрешил Тавернье увидеть свою личную коллекцию. «В первый день ноября 1665 года, – писал Жан-Батист, – я пошел во дворец, чтобы попрощаться с императором, но тот сказал, что не хочет, чтобы я уезжал, пока не увижу его драгоценные камни и не стану свидетелем его галантности»[73]73
  Tavernier, Travels in India, Vol. 1. Р. 315.


[Закрыть].

Вскоре после этой встречи Тавернье вызвали во дворец, где он поклонился императору, и француза ввели в небольшое помещение в пределах видимости Диван-и-Кхаса.

«Я обнаружил там Акил-хана, начальника сокровищницы, который, увидев нас, повелел четырем императорским евнухам принести драгоценности. Их принесли на двух больших деревянных подносах, покрытых сусальным золотом и кусками ткани, сделанными специально для этого случая, одна из них – из красного, другая – из зеленого бархата. После этого с подносов сняли покрывала и три раза пересчитали все вещи, а три писаря, также присутствовавшие, подготовили список. Ибо индийцы совершают все осторожно и хладнокровно, а если замечают, что кто-то действует в спешке или раздражен, то молча смотрят и смеются, как над дураком»[74]74
  Там же. С. 316.


[Закрыть].

Среди камней, показанных Тавернье в тот день, был огромный камень, который он называет алмазом «Великий Могол» и который, как он утверждал, Шах-Джахану дал Мир Джумла: «Первой вещью, переданной Акил-ханом (главным хранителем королевских драгоценностей) в мои руки, был огромный бриллиант огранки «роза» – круглый и очень высокий с одной стороны. На нижнем краю есть небольшая трещина и маленький изъян в ней. Его чистота отлична, и весит камень 286 (метрических) карат». Француз также упоминает, что камень плохо переогранили с тех пор, как Мир Джумла подарил его новому хозяину, и из-за некомпетентности человека, который этим занимался, Ортензио Борджио[75]75
  Ортензио Борджио – огранщик драгоценных камней, родом из Венеции. После того как Борджио испортил камень (из 793 карат осталось 186), Шах-Джахан намеревался его казнить, но затем помиловал, взыскав 10 тысяч рупий за неудачную работу.


[Закрыть], алмаз потерял бо́льшую часть своего первоначального выдающегося размера. Тавернье видел и два других великих бриллианта, один из которых был плоским розовым камнем в огранке «стол», который он называет Большой Стол. Судя по рисунку Тавернье, из этого алмаза был изготовлен камень Дерианур, находящийся сейчас в Тегеране[76]76
  Balfour, Famous Diamonds. Р. 81–85, 173. Бальфур принимает теорию В. Б. Мина и А. Д. Тушингема в «Короне Ирана», Торонто, 1968, что алмаз из Большой таблицы Тавернье был расколот на две части, возможно случайно, и теперь составляет Дарья-и-Нур и Нур аль-Айн, Свет из глаз.


[Закрыть].

Был ли алмаз Великий Могол Кох-и-Нуром? В XIX веке так и предполагали, но большинство современных ученых убеждены, что Великий Могол на самом деле – Орлов, который более высоким и закругленным куполом напоминает эскиз Тавернье, запечатлевший Великого Могола. Кроме того, Орлов и Великий Могол имеют один и тот же тип огранки, тот же рисунок граней[77]77
   См., например:, Balfour, Famous Diamonds. Р. 174; и Malecka, ‘Great Mughal’.


[Закрыть]. Никакие другие драгоценные камни, увиденные Тавернье, не напоминают Кох-и-Нур.

Как могло получиться, что Тавернье не смог увидеть Кох-и-Нур, если император прямо дал ему разрешение увидеть свои величайшие драгоценные камни? Есть два варианта. Первый – что Кох-и-Нур в это время еще находился в коллекции Шах-Джахана, остававшегося в 1665 году под домашним арестом в Красном форте Агры. Из нескольких источников, включая Мануччи и «Шах-Джахан-наме», известно: свергнутый император не передавал всю личную коллекцию алмазов сыну-узурпатору; в действительности Аурангзеб получил в свои руки любимые камни Шах-Джахана лишь после его смерти.

Однако вероятней следующее: если верить показаниям Марви, очевидца захвата Надир-шахом Павлиньего трона в 1750 году, Кох-и-Нура не было в императорской казне, поскольку его изъяли до того, как ее смог вблизи рассмотреть Тавернье. Камень сиял на вершине Павлиньего трона, прикрепленный к голове одного из павлинов, венчающих его. Конечно, Тавернье видел Павлиний трон и описывал алмазы, его украшающие, издалека, но, похоже, ему не удалось подойти достаточно близко, чтобы он смог увидеть колоссальный размер драгоценных камней на верхушке.

Был ли Кох-и-Нур алмазом Бабура? По весу – примерно да, и это выглядит в целом как наиболее правдоподобная и, безусловно, самая соблазнительная теория происхождения Кох-и-Нура. Впрочем, учитывая отсутствие полного описания алмаза Бабура или записей о том, как именно он попал из Декана в сокровищницу Моголов, пока не появятся новые доказательства из каких-либо позабытых персидских источников, тайна будет оставаться нераскрытой. К сожалению, мы не знаем в точности происхождение Кох-и-Нура и не располагаем достоверной информацией о том, когда, как и где он попал в руки Моголов. Мы только знаем наверняка, как они его утратили.

Глава 3
Надир-шах: Кох-и-Нур отправляется в Иран

В январе 1739 года Могольская империя все еще была самым богатым государством в Азии. Почти весь субконтинент управлялся с Павлиньего трона – с Кох-и-Нуром, сверкающим в одном из павлинов, сидящих на его верхушке. Хотя Могольская империя уже полвека находилась в упадке и ее часто терзали внутренние конфликты, она все еще управляла большей частью богатых и плодородных земель от Кабула до Карнатаки. Более того, ее утонченная и изысканная столица, Дели, с населением в два миллиона жителей, то есть больше, чем Лондон и Париж вместе взятые, все еще была самым процветающим и великолепным городом на землях между османским Стамбулом и имперским Эдо (Токио).

Правил этой огромной империей любящий удовольствия император Мухаммад Шах по прозвищу Рангила, то есть «Красочный», «Весельчак». Он был эстетом, часто носившим тесный, женственный пешваз (длинная женская верхняя туника) и туфли, украшенные жемчугом, а также разборчивым покровителем музыки и живописи. Именно благодаря Мухаммаду Шаху ситар и табла, бывшие до того народными инструментами, получили распространение при дворе. Он возродил могольскую школу миниатюр и нанял художников, таких как Нидха Мал и Читарман, чьи величайшие работы демонстрируют буколические сцены из жизни могольского двора: дворцовые празднования Холи, купающиеся в сказочных красных и оранжевых красках; сценки с императором, охотящимся с ястребом на берегу Ямуны или посещающего свои обнесенные стенами сады удовольствий; или, реже, встречи с министрами среди цветочных клумб и цветников Красного форта.

В ответ на суровый исламский пуританский милитаризм времен Аурангзеба во время правления Мухаммад Шаха (1702–1748) примерно с 1720 года в Дели начался взрыв безудержно чувственного искусства, танца, музыки и литературных экспериментов. Городскими поэтами того времени были написаны одни из самых откровенных с окончания классического периода тысячелетием раньше индийских любовных стихотворений. Это был век великих куртизанок, чью красоту и великолепное кокетство отмечали по всей Южной Азии. Ад Бегум появлялась на вечеринках полностью обнаженной, но столь ловко разрисованной, что этого никто не замечал: «Она украшает ноги красивыми рисунками, как будто на ней надеты штаны, но на самом деле их не носит; вместо браслетов она рисует чернилами цветы и лепестки, такие же как на лучших тканях Рума». Ее главная соперница, Нур Бай, пользовалась такой популярностью, что каждую ночь слоны могольских омрахов-чиновников перекрывали проход по улице возле ее дома, и даже самые высокопоставленные вельможи вынуждены были «слать большие деньги, чтобы Нур Бай их приняла… любого, кто очаровывался ею, затягивал водоворот ее требований, приносящих разорение в его дом… но получать удовольствие от компании этой женщины можно только до тех пор, пока у человека есть богатство, для того чтобы ее одаривать»[78]78
  Dargah Quli Khan, The Muraqqa’ e-Dehli, translated by Chander Shekhar, New Delhi, 1989. For Ad Begum. Р. 107; for Nur Bai. Р. 110.


[Закрыть].

Любого, кто очаровывался ею, затягивал водоворот ее требований, приносящих разорение в его дом… но получать удовольствие от компании этой женщины можно только до тех пор, пока у человека есть богатство, для того чтобы ее одаривать.

Как и в Англии времен Реставрации, эта чувственность непосредственно отражалась в живописи того периода, упивавшейся образами удовольствий, вечеринок и любовных сцен: на одной знаменитой картине даже изображен император с одной из своих наложниц, возможно в отчаянной попытке подчеркнуть потенцию и мужественность государя, который, по слухам, был импотентом.

Однако, каков бы он ни был в постели, Мухаммад Шах Рангила определенно не был воином на поле боя. Он удержался у власти благодаря простой уловке – отказу от всяких претензий на реальное управление страной: утром Мухаммад Шах наблюдал за боями куропаток и слонов, днем его развлекали жонглеры, мимы и заклинатели. Политику он мудро переложил на своих советников и регентов, хотя был очень искусен в сохранении доходов, поступающих из провинций.

Империя начала приходить в упадок после смерти в 1707 году Аурангзеба; власть императора ограничивалась все больше. С момента смерти Аурангзеба были убиты три императора: одного к тому же сначала ослепили горячей иглой[79]79
  Фарук Сийяр.


[Закрыть]; мать третьего была задушена, отца еще одного столкнули в пропасть, когда он ехал на слоне. Четвертого задушили и скинули с лестницы. Во время правления императора Фарука Сийяра (1685–1719) его регенты, братья Сейиды, так отчаянно нуждались в деньгах, что начали выковыривать драгоценные камни из внутренней части Павлиньего трона и продавать их за наличные делийским ростовщикам. Тем не менее самые великолепные из камней – Кох-и-Нур и Рубин Тимура – остались на месте.

По мере правления Мухаммад Шаха Дели все больше терял контроль над страной, и губернаторы регионов все чаще стали принимать собственные решения по важным вопросам политики, экономики, внутренней безопасности и самообороны. В частности, два региональных лидера-соперника сформировали собственные независимые сферы влияния и стали фактически автономными правителями. Саадат-хан, наваб Ауда, стал ключевым игроком на севере. Его основным опорным пунктом был Файзабад, в сердце Гангской равнины. Низам уль-Мульк на юге стал фактическим хозяином Декана, сделав главным опорным пунктом Аурангабад. Свою формальную связь с императорским двором и лояльность императору они все больше трактовали на свой лад, действуя в собственных интересах. Оба основали династии, правившие в Индии сотню лет. Саадат-хан и Низам уль-Мульк были смертельными врагами, и их соперничество вскоре оказалось фатальным для могольского государства, которому они обещали служить.

Мало того, что Мухаммад Шаху пришлось делить власть над страной с двумя чересчур могущественными губернаторами – жестокая судьба одарила его еще и агрессивным соседом на западе: персидским полководцем Надир-шахом. Надир был сыном скромного пастуха, но быстро выдвинулся на военной службе благодаря выдающимся военным талантам. Он был настолько же жесток, безжалостен, деятелен, без чувства юмора, насколько Мухаммад Шах был беззаботным, безалаберным, но любителем искусств.

Лучший письменный портрет Надира из числа сохранившихся создал учтивый французский иезуит, отец Луи Базен, ставший личным врачом Надира. Базен одновременно и восхищался, и ужасался неграмотному, жестокому, сложному по характеру и умеющему повелевать человеку, о котором взял на себя заботу. Иезуит писал:

«Несмотря на скромное происхождение, он казался рожденным для престола. Природа наделила его всеми качествами, которые создают героев, и даже некоторыми, которые творят великих королей… Его борода, окрашенная в черный цвет, резко контрастировала с волосами, полностью поседевшими; он был силен и крепок, высокого роста, и его фигура была пропорциональна и соответствовала росту; цвет лица был темным и истерзанным погодой; вытянутое лицо, орлиный нос, красиво очерченный рот, но с выпяченной нижней губой. У Надира были маленькие пронзительные глаза с острым и проницательным взглядом; голос был грубым и громким, хотя он умел смягчать его в случае, если того требовали собственные интересы или прихоть…

У Надира не было постоянного обиталища: его домом был военный лагерь; дворцом – шатер, трон был окружен оружием, а его ближайшие сподвижники были храбрейшими воинами… В бою он был бесстрашен, и его храбрость граничила с безрассудством; пока длилось сражение, он всегда находился в самой гуще опасности, среди своих храбрецов… Он пренебрегал осторожностью… И все же отвратительная алчность и неслыханная жестокость Надира утомили народ и в итоге стали причиной его падения, а бесчинства и ужасы, к которым привел жестокий и варварский характер Надира, заставили Персию плакать и истекать кровью: им восхищались, но одновременно его боялись и проклинали…»[80]80
  Pere Louis Bazin, ‘Memoires sur dernieres annees du regne de Thamas Kouli-Kan et sa mort tragique, contenus dans une lettre du Frere Bazin’, 1751, в: Lettres edifiantes et curieuses ecrites des missions etrangeres, Paris, 1780, Vol. 4. Р. 277–321. These passages are at Р. 314–315, 316–318.


[Закрыть]

Надир в 1732 году захватил персидский трон и вскоре сверг последнего малолетнего принца из династии Сефевидов. Семь лет спустя, весной 1739 года, он вторгся в Афганистан и начал осаду Кандагара. Во время нее поэт из Хорасана прибыл в лагерь Надира, чтобы представить поэму похвалы. Он читал свои стихи шаху во время ужина, но Надиру они так не понравились, что он велел придворному привратнику провести поэта по лагерю и предложить на продажу в качестве раба. К сожалению Надира, покупателей не нашлось. Тогда Надир спросил: «Как ты сюда добрался?» – «На осле», – ответил поэт. Надир после этого забрал и выставил на продажу осла, а поэт, сопровождаемый всеобщими насмешками, сбежал из лагеря[81]81
  Michael Axworthy, The Sword of Persia: Nader Shah from Tribal Warrior to Conquering Tyrant, London, 2006. Р. 182.


[Закрыть].

В отличие от Мухаммад Шаха, Надир явно не был большим любителем искусства, однако имел острый глаз на драгоценности и был полон решимости вторгнуться в Индию с целью пополнения казны драгоценными камнями, необходимыми для оплаты его войска. Он знал, что могольская столица была ими переполнена.

Еще до взятия Надир-шахом Кандагара в Персии ходили слухи, что он тайно планировал набег на сокровища могольского Дели – «хотел вырвать несколько золотых перьев» из хвоста могольского павлина[82]82
  Willem Floor, ‘New Facts on Nader Shah’s Indian Campaign’, в: Iran and Iranian Studies: Essays in Honour of Iraj Afshar, edited by Kambiz Eslami, Princeton, 1998. Р. 200.


[Закрыть]. Действительно, Надир тщательно взращивал в себе две незначительные обиды, словно в оправдание: Моголы недавно предоставили убежище нескольким иранским бунтовщикам, бежавшим от его тирании, в то время как несколько могольских таможенников в Синде отняли имущество иранского посла и отказались его возвращать. Надир-шах отправил посланцев в Дели – пожаловаться, что Моголы ведут себя не так, как подобает друзьям, и потребовать полного извинения, но не получил никакого ответа. Предупреждения Насир-хана, могольского губернатора Кабула, о том, что Надир-шах, очевидно, планировал вторжение, также игнорировалось правительством Мухаммад Шаха в Дели.

Надир-шах 10 мая 1738 года начал поход на Северный Афганистан. 21 мая он пересек границу империи Великих Моголов и двинулся к летней столице империи – Кабулу, одному из самых стратегически важных городов империи. Вторжение Надира стало первым вторжением в Индию со времен Бабура, который захватил ее два века назад. Великая цитадель Кабула, Бала-Хиссар, сдалась в конце июня, и, не имея войска, могольский губернатор ничего не смог сделать, чтобы спасти ее. Делийский придворный, поэт и историк Ананд Рам Мухлис отмечал, что губернатор «часто писал Мухаммад Шаху и просил денег (на содержание его войска), но ни одно из его прошений не было рассмотрено. Он писал, что стал не более чем розовым кустом, увядающим под ударами осени, в то время как его солдаты годились лишь для парадов, их плохо снабжали, и боевой дух их был низок: толпой, потрепанной и без силы духа; губернатор, которому не платили жалование уже пять лет, умолял выдать ему деньги хотя бы за год; это позволило бы расплатиться с кредиторами, и у него остались бы в распоряжении еще небольшие средства»[83]83
  Anand Ram Mukhlis, Tazkira, в: Sir H. M. Elliot and John Dowson, The History of India as Told by its own Historians, London, 1867–77, Vol. 8. Р. 77.


[Закрыть].

Не получив ответа на свои просьбы, губернатор Кабула решил дать последний бой на Хайберском перевале; но Надир-шах его перехитрил и, используя забытую тропу, сумел окружить могольские силы, принудив их к унизительной капитуляции. Затем Надир-шах спустился с Хайбера. Меньше чем через три месяца при Карнале (в 100 милях к северу от Дели) он победил три объединенные могольские армии – одну из Дели, вторую – из Ауда, третью – из Декана, разгромив в общей сложности войска силой около 750 000 воинов, имея под началом лишь 150 000 вооруженных мушкетами людей[84]84
  Sanjay Subrahmanyam, ‘Un Grand Derangement: Dreaming of an Indo-Persian Empire’, in Journal of Early Modern History, Vol. 4, Issue 3, 2000. Р. 337–378. Р. 357.


[Закрыть].

С самого начала было ясно – могольская армия, несмотря на огромные размеры, была лишь недисциплинированной толпой. Представитель голландской Ост-Индской компании в Дели сообщал о том, что крупные силы собрались в шести милях от города, море людей «2 мили в ширину и 15 миль в длину». «Если бы армия была обучена по европейским стандартам, – писал он, – то могла бы покорить весь мир. Однако в ней нет порядка: каждый командир делает, что ему вздумается». После многих лет пренебрежения армией и сосредоточения на музыке и искусстве Мухаммад Шах теперь расплачивался за упущенное в погоне за удовольствием время.

В последующие дни стало ясно – командование могольской армией было некомпетентным, а сами войска двигались до боли медленно, преодолевая лишь по пять миль в день. «Если армия сможет защититься, то Надир-шаху удастся ее победить лишь в том случае, если ему очень повезет, – говорилось в голландском отчете. – Однако есть основания опасаться, что если армия Великих Моголов не организует надлежащим образом оборону, то Надир-шах разгромит ее без труда… Многие люди с нетерпением ждут прихода Надир-шаха, поскольку император настолько слаб в управлении, что ничего не делается. Его солдатам плохо платят, потому что чиновники-индусы крадут все подряд и поэтому стали богатыми, как генералы»[85]85
  Floor, ‘New Facts’. Р. 210.8


[Закрыть].

Задача Надир-шаха, безусловно, значительно облегчалась все усиливающимися разногласиями между двумя главными полководцами Мухаммад Шаха – Саадат-ханом и Низам уль-Мульком. Саадат-хан прибыл в лагерь Моголов во главе армии из Ауда уже спустя долгое время после того, как Низам разместил там свои войска, но, стремясь продемонстрировать свои выдающиеся военные способности, он решил вступить в бой, не дожидаясь, пока измученные солдаты отдохнут. Около полудня 13 февраля 1739 года Саадат-хан вывел войска из-под защиты земляных укреплений, возведенных Низамом для защиты его войска, «с безудержной стремительностью, неуместной для командира» и вопреки совету Низама, оставшегося позади и заявившего, что «спешка – от дьявола»[86]86
  Mukhlis, Tazkira. Р. 82–3.


[Закрыть]. Низам был прав, говоря об осторожности: Саадат-хан направлялся прямо в тщательно расставленную ловушку.

Многие люди с нетерпением ждут прихода Надир-шаха, поскольку император настолько слаб в управлении, что ничего не делается. Его солдатам плохо платят, потому что чиновники-индусы крадут все подряд и поэтому стали богатыми, как генералы.

Надир-шах спровоцировал организационно устаревшую тяжелую могольскую конницу Саадат-хана на лобовую атаку. Когда всадники приблизились к боевым порядкам персидских войск, легкая кавалерия Надира разделилась, как занавес, оставив моголов лицом к лицу с длинной шеренгой верховых мушкетеров, каждый из которых был вооружен последней новинкой военной техники XVIII века – вертлюжными орудиями, укрепленными на спинах животных[87]87
  По описанию сложно понять, что имеется в виду: в реальности в битве при Карнале войска Саадат-хана, наступавшие в центре, были остановлены огнем вооруженных мушкетами пехотинцев и замбураков – мобильных легких орудий, укрепленных на верблюжьих спинах.


[Закрыть]. Они стреляли в упор. Через несколько минут цвет могольского рыцарства лежал на земле.

Саадат-хан был ранен, но сражался до тех пор, пока не был захвачен персами. Когда он предстал перед Надир-шахом и ему сообщили, что его соперник, Низам уль-Мульк, получил его прежние титулы и полномочия, Саадат-хан решил отомстить императору за то, что счел личным предательством и унижением – после того, как он рисковал жизнью, лично ведя войска в бой. Он рассказал Надиру об огромном богатстве, хранящемся в могольской казне, и намекнул, что ему следует стократно увеличить требования о возмещении убытков и репарациях.

Неделей позже, когда запасы в окруженном могольском лагере начали иссякать, Надир пригласил Мухаммад Шаха нанести ему визит под флагом перемирия. Император принял его предложение и совершил глупость – пересек линию фронта лишь с горсткой сопровождающих и телохранителей. Приглашенный для переговоров и принятый с великолепной пышностью Мухаммад Шах Рангила, однако, обнаружил, что Надир просто не дает ему уйти. Его телохранителей разоружили, и Надир поставил собственных солдат охранять Великого Могола. На следующий день войска Надира отправились в могольский лагерь и привезли гарем Мухаммад Шаха, его личных слуг и шатры. После этого персы сопроводили всю верхушку могольской знати, чтобы они могли присоединиться к своему императору. К вечеру они начали вывозить с позиций могольскую артиллерию[88]88
  Axworthy, Sword of Persia. Р. 207.


[Закрыть]. На следующий день оставшимся могольским солдатам, лишенным командования и страдающим от голода, сообщили, что они могут расходиться по домам.

«Это была армия в миллион смелых и хорошо вооруженных всадников, которая словно бы очутилась в плену, и все ресурсы императора и его вельмож находились в распоряжении персов, – отмечал Ананд Рам Мухлис. – Могольская монархия подошла к концу». Таким было мнение посла маратхов при могольском дворе: он бежал из могольского лагеря под покровом темноты и вернулся в Дели кружным путем, через джунгли. В тот же день он покинул город и с максимальной быстротой направился на юг. «Господь отвел от меня великую опасность, – писал он своим господам в Пуне, – и помог мне скрыться с честью. Могольская империя подошла к концу, а персидская началась»[89]89
  Michael Edwards, King of the World: The Life and Times of Shah Alam, Emperor of Hindustan, London, 1970. Р. 15.


[Закрыть].

Через неделю в окружении элитных персидских войск – кызылбашей в их характерных красных головных уборах – два правителя бок о бок направились в сторону Дели и вместе вступили в город. Они совершили это путешествие, сидя на слонах в высоких хаудах[90]90
  Хауда – специальное сиденье, напоминавшее ящик и крепившееся на спине слона или верблюда. Их использовали на охоте и на войне.


[Закрыть].

Мухаммад Шах 20 марта в абсолютной тишине въехал в крепость Шахджаханабад; завоеватель на сером боевом коне вступил туда с большой помпой 21-го, в день Навруза. Надир-шах занял личные апартаменты Шах-Джахана, вынудив императора переехать в женские покои. «По странной иронии судьбы два монарха, которые накануне считали, что границы империи слишком тесны для них двоих, теперь жили бок о бок в четырех стенах»[91]91
  Mukhlis, Tazkira. Р. 86.


[Закрыть].

Следующий день был одним из самых трагических в истории столицы Великих Моголов. Более чем 40 000 солдат Надира были расквартированы в городе, многие из них – в частных домах. Цены на зерно взлетели. Солдаты Надир-шаха направили делегацию к торговцам зерном в Пахаргандж, туда, где сейчас находится железнодорожная станция, чтобы договориться; купцы отказались уступить, и вспыхнула перепалка. Вскоре после этого распространился слух, что Надир-шаха убила женщина – дворцовый стражник. Внезапно толпа напала на персидских солдат; их атаковали по всему городу, и к полудню были убиты 3000 персов.

В ответ Надир-шах приказал истребить гражданское население. На следующий день он покинул Красный форт на рассвете, чтобы лично наблюдать за бойней. Одетый в полные боевые доспехи, он выехал из Красного форта к золотой мечети Рошан уд-Даула, в полумиле вниз от Чхандни Чоук[92]92
  Один из старейших рынок в Дели.


[Закрыть], чтобы наблюдать за возмездием с удобного места на высокой террасе. Бойня началась в 9 утра; самые страшные убийства произошли вокруг Красного форта в Чхандни Чоук, на улице Дариба и возле Джами-масджид[93]93
  Соборная мечеть Дели.


[Закрыть], где располагались все богатейшие магазины и ювелирные кварталы. «Солдаты начали убивать, передвигаясь из дома в дом, убивая людей и грабя имущество, уводя их жен и дочерей, – вспоминал историк Гулам Хуссейн-хан. – Многие дома были подожжены. Через несколько дней вонь, возникающая от большого количества непогребенных тел, которые заполнили дома и улицы, стала такой невыносимой, что этим воздухом отравился весь город»[94]94
  Syed Ghulam Hussain Khan, Seir Mutaqherin or Review of Modern Times (four volumes), Calcutta, 1790, Vol. 1. Р. 316–317.


[Закрыть].

Всего убили около 30 000 жителей Дели: «персы наложили свои жестокие руки на все и всех; одежда, драгоценности, посуда из золота и серебра были для них приемлемой добычей». Многих женщин Дели взяли в рабство. Целые мохаллы (кварталы, обнесенные стенами) вокруг Дарибы были разграблены. Вооруженное сопротивление было минимальным. «Долгое время улицы оставались заваленными трупами, словно дорожки сада, покрытые мертвыми цветами и листьями. Город был сожжен дотла и был похож на равнину, уничтоженную огнем»[95]95
  Там же. С. 315.


[Закрыть]. Голландский очевидец зафиксировал чудовищную основательность этой бойни: «Иранцы вели себя как животные, – писал Матхес ван Лейпсиг. – Казалась, что идет кровавый дождь, поскольку кровь струилась по водостокам. Больше 10 000 женщин и детей взяли в рабство»[96]96
  Там же.


[Закрыть].

Низам уль-Мульк обратился к Саадат-хану, чтобы тот попросил Надира положить конец насилию. Саадат-хан приказал ему уйти и в тот же вечер совершил самоубийство, приняв яд, в ужасе от катастрофы, которую он помог развязать. Тогда Низам с непокрытой головой и связанными собственным тюрбаном руками на коленях стал умолять Надира пощадить жителей и взять его жизнь взамен. Надир-шах вложил меч в ножны и приказал войскам прекратить убийства, и они сразу же послушались. Однако Надир сделал это при условии, что Низам даст ему 100 кроров (один крор = 10 миллионов рупий) до того, как Надир покинет Дели. «Грабежи, пытки и опустошения продолжились, – заключил ван Лейпсиг, – но, к счастью, не убийства»[97]97
  Floor, ‘New Facts’. Р. 217.


[Закрыть].

В последующие дни Низам оказался в печальном положении – ему пришлось грабить свою же столицу для выплаты обещанной компенсации. Дели разделили на пять районов, и каждый должен был выплатить огромную сумму. «Начался грабеж, – писал Ананд Рам Мухлис, – омываемый людскими слезами… У них не просто забирали деньги – целые семьи были лишены средств к жизни. Многие принимали яд, другие закончили свои дни от удара ножа… Одним словом, накопленное за 348 лет богатство поменяло владельцев за минуту»[98]98
  Elliot and Dowson, History of India, Vol. 8. Р. 90.


[Закрыть].

Персы не могли поверить, когда увидели, какие богатства доставили им в течение нескольких последующих дней. Они просто никогда не видели ничего подобного. Придворный историк Надира, мирза Махди Астарабади, наблюдал за происходящим в изумлении. «За несколько дней чиновники, которым доверили опустошение королевской сокровищницы, выполнили поставленную задачу, – писал он. – Там оказались океаны жемчуга и кораллов, настоящие шахты, полные драгоценных камней, золотых и серебряных сосудов, чаш и других предметов, усыпанных драгоценными камнями, и другие предметы роскоши в таких огромных количествах, что счетоводы и писари даже в самых безумных мечтах не могли бы охватить их в списках и перечнях». Астарабади продолжал: «Среди конфискованных объектов был и Павлиний трон, имперские драгоценности которого оставались непревзойденными даже по сравнению с сокровищами древних королей; в более ранние времена индийских императоров драгоценности стоимостью в два крора использовались для украшения этого трона. Редчайшие шпинели и рубины, самые великолепные алмазы, не имеющие аналогов среди любых сокровищ прошлых или нынешних правителей, были переданы в государственную казну Надир-шаха. В течение нашего пребывания в Дели кроры рупий были извлечены из имперских сокровищниц. Военное и помещичье дворянство могольского государства, вельможи имперской столицы, независимые раджи, богатые губернаторы провинций – все прислали в качестве контрибуции кроры отчеканенных монет, драгоценные камни, инкрустированные императорские регалии и редчайшие сосуды поступили в качестве дани к королевскому двору Надир-шаха в таких количествах, что и описать невозможно»[99]99
  Mirza Mahdi Astarabadi, ‘Tarikh-e Jahangosha-ye Naderi: The Official History of Nader’s Reign’, Bombay lithograph 1849/ 1265. Р. 207.


[Закрыть].

Там оказались океаны жемчуга и кораллов, настоящие шахты, полные драгоценных камней, золотых и серебряных сосудов, чаш и других предметов, усыпанных драгоценными камнями, и другие предметы роскоши в таких огромных количествах, что счетоводы и писари даже в самых безумных мечтах не могли бы охватить их в списках и перечнях.

Месяц сотни рабочих переплавляли в слитки золотые и серебряные украшения и блюда для облегчения их транспортировки. Тем временем Надир накопил столько драгоценностей, что приказал главному интенданту «инкрустировать драгоценными камнями оружие и упряжь всех видов, а также украсить в той же манере большой шатер. Над этим лучшие из рабочих трудились год и два месяца»[100]100
  The Memoirs of Khojeh Abdulkurreem, translated by Francis Gladwin, Calcutta, 1788. Р. 26.


[Закрыть].

Пока все это происходило, Надир публично демонстрировал отеческую вежливость и учтивость по отношению к Мухаммад Шаху, которого держал рядом, словно тот был помощником и заместителем Надир-шаха, они часто появлялись на торжественных приемах вместе. Наконец 6 апреля 1739 года Надир, сын скромного пастуха, женил сына Насруллу на прапраправнучке императора Шах-Джахана. Как только над берегами Ямуны взлетели в небо огни фейерверков, Надир выступил с речью, в которой давал советы могольской королевской семье, как управлять страной должным образом, и обещал послать силы из Кандагара, если Мухаммад Шах – дядя невесты – будет нуждаться в помощи в борьбе с маратхами или любым другим врагом. Месяц спустя, 12 мая, Надир собрал дарбар и вернул корону Хиндустана Мухаммад Шаху, восстановив его в правах императора. Мухаммад Шах при этом лишился северных провинций к западу от Инда, которые были аннексированы Надиром, и правил теперь по милости персидского завоевателя.

Именно тогда, по словам Тео Меткалфа, Надир-шах, узнавший у великой куртизанки Нур Бай, что Мухаммад Шах спрятал Кох-и-Нур в тюрбане, перехитрил его, предложив собрату-правителю поменяться тюрбанами в знак вечного напоминания об их дружбе. Тогда, по словам Тео, великий алмаз якобы получил свое название – Кох-и-Нур, или Гора Света, в тот момент, когда Надир с благоговейным трепетом держал камень в руке. Однако, к сожалению, эта история, пусть и замечательная, не упоминается ни одним из современников событий и появляется только в более поздних источниках, датируемых серединой XIX века. Это почти наверняка миф, хотя один источник, могольский придворный по имени Джугал Кишор, упоминает, что Надир передавал Мухаммад Шаху свое украшение для тюрбана с прикрепленным к нему пером орла – поступок, возможно, лежащий в основании этого мифа[101]101
  Syed Hasan Askari, Raja Jugal Kishore Despatch Regarding the Sack of Delhi by Nadir Shah, Indian Historical Records Association: A Retrospect 1919–1948, Vol. 25, Dec 1948. См. также: Abhishek Kaicker, Unquiet City: Making and Unmaking Politics in Mughal Delhi, 1707–39, unpublished PhD, Columbia University. Р. 562.


[Закрыть].

Зато у одной истории тех дней – о Нур Бай и Надир-шахе – более пикантный привкус. По словам очевидца, Абдул Карима, кашмирского солдата, завербовавшегося в персидскую армию, Надир был так заворожен танцами Нур Бай, что предложил ей половину своего состояния, если она вернется с ним в Персию. Нур Бай пришла в ужас и быстро слегла в постель, утверждая, что она слишком больна для отъезда из Дели. Когда ее позже спрашивали, почему женщина не воспользовалась щедростью Надира и его неограниченным богатством, она якобы ответила, что если бы она переспала с Надиром или уехала с ним в Персию, «цветок ее влагалища стал бы соучастником его преступлений»[102]102
  Abd ol-Karim Kashmiri, Bayan-e-Waqe’, translated by H. G. Pritchard, BM Mss Add 30782, ff. 86–87.


[Закрыть].