Текст книги "Кох-и-Нур. Семейные трагедии, коварные заговоры и загадочные убийства в истории самого большого алмаза"

16 мая, после пятидесяти семи ужасных дней в Дели, Надир-шах наконец покинул город, захватив с собой богатство, накопленное в ходе завоеваний восемью поколениями могольских императоров. Величайшим из трофеев был Павлиний трон, в который все еще были вставлены Кох-и-Нур и Рубин Тимура[103]103
  Marvi, Alam Ara-ye Naderi, Vol. 2. Р. 739n.


[Закрыть]. Добычу погрузили на «700 слонов, 4000 верблюдов и 12 000 лошадей, запряженных в повозки, груженные золотом, серебром и драгоценными камнями»[104]104
  Elliot and Dowson, History of India, Vol. 8. Р. 93.


[Закрыть].

В первые же недели отступления начались пропажи – добычу «или бросали на обочину, или ее крали местные крестьяне-оборванцы», как писал придворный историк Надир-шаха Астарабади[105]105
  Mark Zebrowski, Gold, Silver and Bronze from Mughal India, London, 1990. Р. 52 (from Simon Digby’s unpublished translation of Mirza Mahdi Astarabadi, Tarikh-e-Jahangoshay-e-Naderi).


[Закрыть]. Когда армия проходила по мосту через Ченаб, каждого солдата обыскали и, чтобы избежать конфискации, многие зарыли свои сокровища или сбросили их в реку, надеясь позже вернуться и забрать добычу. Один верблюд, нагруженный драгоценностями, испугался и упал в реку. Другие вьючные животные, перевозящие бесценные драгоценности и золото, погибли во время паводка, вызванного муссоном, или сорвались с крутых утесов, когда армия переваливала через Гиндукуш. Однако бо́льшая часть небывалой добычи, захваченной Надир-шахом в Дели, вернулась в Хорасан и Южная Азия утратила ее навсегда.

По словам кашмирского солдата Абдула Карима, «свою личную сокровищницу и Павлиний трон Надир-шах послал в Герат». По прибытии их выставили на обозрение, в том числе: «сосуды, богато инкрустированные драгоценными камнями, украшенные драгоценностями конскую упряжь, ножны для мечей, колчаны, щиты, чехлы для копий, булавы и сказочный шатер Надира, внутренняя обивка которого была расшита драгоценными камнями. Шатер приказали разбить в Диван-хане, где разместили и Тухт Тауссии, или Павлиний трон, привезенный из Дели, и еще один драгоценный трон, известный как Тухт Надири, вместе с престолами нескольких других покоренных монархов. Всему городу и лагерю возвестили боем барабанов, что любой желающий может прийти, чтобы увидеть великолепное зрелище, какого никогда не бывало в прежние века и ни в одной другой стране.

Его красота и великолепие не поддавались описанию. Снаружи шатер покрывало великолепное алое сукно, а изнутри он был отделан атласом фиолетового цвета с картинами сотворения птиц и зверей, с деревьями и цветами; все они были сделаны из жемчуга, бриллиантов, рубинов, изумрудов, аметистов и других драгоценных камней; опоры шатра были украшены таким же образом.

По обе стороны от Павлиньего трона находилась ширма с фигурами двух ангелов, усыпанными драгоценными камнями. Крыша шатра состояла из семи частей, и когда его перевозили, два ее фрагмента, упакованные в хлопок, клали в деревянный сундук, причем два сундука для слона уже были серьезной нагрузкой, тогда как ширмы заполняли другой сундук. Стены шатра, опоры и штыри из массивного золота грузили еще на пять слонов, а для перевозки всего шатра требовалось семь слонов. Этот великолепный шатер выставлялся на всех празднествах в Диван-хане в Герате все оставшееся время правления Надир-шаха»[106]106
  The Memoirs of Khojeh Abdul kurreem. Р. 26.


[Закрыть].

Однако правление Надир-шаха продлилась недолго. Два года спустя, 15 мая 1741 года, Надир ехал верхом в компании своих женщин и евнухов из гарема вверх по узкой лесистой долине через горы Эльбурс над Тегераном, когда раздался громкий выстрел из невидимого мушкета. Свинцовая пуля оцарапала Надиру руку, которой он держал поводья, и попала в большой палец, после чего вонзилась в шею коня, убив его. Всадник был сброшен на землю.

В течение следующей недели Надир пришел к выводу, что его собственный сын и наследник, Реза Кули-мирза, нанял убийцу. Поэтому повелитель приказал ослепить Резу, а его глаза принести ему на блюде. Когда это было сделано, Надир посмотрел на них, заплакал, дрожа от горя, и, обращаясь к придворным, закричал: «Что такое отец? Что такое сын?»[107]107
  Axworthy, Sword of Persia. Р. 167.


[Закрыть]

После этого случая монарх, убитый горем и с нарастающей паранойей, начал стремительно сходить с ума[108]108
  Там же. С. 231–240.


[Закрыть]. Его путь был отмечен пытками и казнями. Невиновных наказывали столь же жестоко, сколь и виноватых. Массовые казни и наводящие ужас башни из отрубленных голов стали опознавательными знаками, свидетельствующими о том, что здесь прошла армия Надир-шаха[109]109
  Там же. С. 278–279.


[Закрыть].

Отец Базен в 1746 году поступил на службу к Надиру. Их представил друг другу сотрудник британской Ост-Индской компании в Исфахане, который после возвращения Надир-шаха из похода в Центральную Азию меньше всего напоминал столицу, а больше «город, взятый штурмом и отданный на милость завоевателей».

Каждый раз, когда иезуит покидал королевский дворец, он проходил мимо трупов как минимум тридцати мужчин, убитых солдатами Надира или задушенных по его приказу. Других бросали в огонь или складывали их отрубленные головы в страшные пирамиды – отмечавшие этапы роста мощи Надира: «Он был ужасом Османской империи, завоевателем Индии и хозяином Персии и Азии, – писал отец Базен. – Его уважали соседи, боялись враги, ему не хватало только любви подданных».

Он был ужасом Османской империи, завоевателем Индии и хозяином Персии и Азии. Его уважали соседи, боялись враги, ему не хватало только любви подданных.

Надиру было чуть больше пятидесяти, но он болел, по-видимому, какой-то инфекцией печени и выглядел гораздо старше. В конце марта 1747 года – во время Навруза – Базен присоединился к шахскому лагерю в Кермане в походе через безжизненную пустыню Дешт-и-Лут, и 19 июня они приблизились к Калату, в Хорасане, где хранилось то, что осталось от сокровищ Надира. Отец Базен был поражен. «Ничто не может сравниться с богатством, которое он складировал в Калате», – писал иезуит.

Великолепие шатров выходило за рамки любых историй о роскоши древних азиатских монархов. «Один, расшитый цветами по золотому фону, инкрустированный жемчугом и драгоценными камнями, имел особо выдающиеся высоту и длину. Его троны были великолепны: тот, что был привезен из Индии (Павлиний трон), был, я полагаю, самым богатым из когда-либо увиденных мною: опоры украшены алмазами и жемчугом, а крыша изнутри и снаружи была усыпана рубинами и изумрудами. Пять других тронов были также весьма богаты»[110]110
  Bazin, Memoires. Р. 320–321.


[Закрыть].

Однако это не напоминало счастливое возращение домой. Надир знал – плетутся заговоры, и его жизнь находится в серьезной опасности, но правитель не ведал, откуда мог быть нанесен удар. «Надир-шах словно предчувствовал несчастье, ожидавшее его в этом месте, – писал Базен. – В последние дни он держал наготове полностью оседланную и взнузданную лошадь, ждущую правителя в его гареме».

Самыми недовольными из придворных были два родственника Надир-шаха – Мухаммад-Кули-хан и Салах-хан: первый был главой стражи, второй надзирал за домашним хозяйством. Салах-хан вызывал у Надир-шаха меньше беспокойства, так как не распоряжался воинами, а вот Мухаммад-Кули-хана можно было опасаться: решительный, уважаемый за храбрость, пользующийся большой популярностью среди командиров. Именно на него пало главное подозрение, и его следовало опередить[111]111
  Там же. С. 321–322.


[Закрыть].

Парировать эту угрозу Надир-шах решил при помощи 4000 афганских телохранителей – иностранных войск, всецело ему преданных и настроенных резко против персов. В ночь на 19 июня, если верить Базену, Надир вызвал их начальника, Ахмад-хана Абдали. Этого молодого человека Надир-шах когда-то на пути в Дели освободил из подземелий Кандагара, где тот гнил заживо, и согласился обучить его и зачислить в свою армию. Абдали был всем обязан Надир-шаху и отличался безоговорочной преданностью. И теперь Надир сказал ему:

«Я недоволен своей охраной, но хорошо знаю вашу преданность и мужество. Завтра утром я хочу, чтобы вы арестовали всех их офицеров и заковали их в кандалы. Не щадите жизни тех, кто сопротивляется! Это вопрос безопасности моей особы, вы – единственные, кому я доверяю охранять свою жизнь!»

Афганские вожди были в восторге от этой демонстрации уважения и доверия и привели войска в боевую готовность. Однако приказ не удалось удержать в секрете, и почти сразу произошла утечка информации. В течение часа об этом плане узнали и заговорщики. Мухаммад-Кули-хан предупредил Салах-хана, и два вождя поклялись «не бросать друг друга и подписали соответствующую бумагу; они решили убить своего общего врага в ту же ночь, поскольку Надир-шах постановил, что они умрут на следующий день». Заговорщики доверили план шестидесяти офицерам, которым полностью доверяли, и убедили их, что все они заинтересованы в успехе плана, если не хотят быть арестованными на следующий день афганцами. Все подписали ту же бумагу и обещали явиться в назначенное время – два часа после полуночи, когда взойдет луна, чтобы осуществить свой план. Базен, похоже, опирался на свидетельство одной из фавориток Надира, Чуки, пережившей ту ночь и рассказавшей о произошедшем:

«Около пятнадцати заговорщиков то ли от нетерпения, то ли из-за желания отличиться преждевременно появились в согласованном месте встречи. Они вошли в ограду королевского шатра, пробивая себе путь через любые преграды, и проникли в спальные покои невезучего монарха. Шум, который они создали при входе, разбудил Надир-шаха: “Кто идет? – заревел он. – Где мой меч? Принесите оружие!”

Заговорщики испугались и хотели уже бежать, но наткнулись прямо на двух руководителей убийства, развеявших их страхи и заставивших снова зайти в шатер. Надир-шах даже не успел одеться; Мухаммад-Кули-хан вбежал первым и поразил Надир-шаха сильнейшим ударом меча, повалившим правителя на землю; двое или трое последовали примеру Мухаммада; несчастный окровавленный монарх попытался встать, но был для этого слишком слаб. Он кричал: “Зачем тебе убивать меня? Пощади мою жизнь, и все, что у меня есть, станет твоим!” Он все еще умолял, когда с мечом в руке подбежал Салах-хан и отрубил Надир-шаху голову, которую бросил в руки ожидающего солдата. Так погиб самый богатый монарх на земле.

После этой кровавой сцены заговорщики и их сообщники рассредоточились по лагерю, хватая все, что могли найти из имущества Надира и не щадя никого из тех, кто, по мнению заговорщиков, пользовался благосклонностью убитого… Дважды я оказывалась в центре схватки, стрельбы и сверкающих мечей, но мне как-то удалось спастись»[112]112
  Там же. С. 322–323.


[Закрыть].

Долгое время оставалось загадкой, что в этой суматохе случилось с Кох-и-Нуром, но ранее не переведенный афганский источник «Сирадж уль-Таварих» дает ответ на этот вопрос:

«Один из слуг гарема Надир-шаха сразу же проинформировал (старшего афганского генерала) Ахмад-хана Абдали. С тремя тысячами афганских солдат отряда Абдали и других воинов из узбекского отряда Ахмад-хан встал на страже до утра у королевского гарема. На рассвете он столкнулся с группой кызылбашских изменников и злодеев из племени афшаров, которые грабили королевскую казну, обратил их в бегство и забрал все деньги и ценности. В награду за эту услугу главная жена гарема Надир-шаха передала Ахмад-хану бриллиант Кох-и-Нур, один из двух алмазов, – вторым был Дарья-и-Нур, который Надир-шах отобрал у Мухаммад Шаха Рангилы. Камень находился под замком в гареме вместе с несравненным рубином (Рубином Тимура, который Надир назвал Айн аль-Гур – Глаз гурии). Затем Ахмад-хан отбыл с афганской кавалерией племени абдали и в безопасности добрался до Кандагара»[113]113
  Роберт Макчесни, великолепный переводчик «Сирадж уль-Таварих», любезно прислал мне этот рассказ Фаиза Мухаммеда и об убийстве и о том, как Ахмад-хан Абдали получил Кох-и-Нур: «Другие афганские источники достаточно немногословны в вопросе о том, как Ахмад получил алмаз. Его личный летописец Махмуд Хусайни Джами говорит только о беспорядках в армейском лагере после убийства (см. Джами, «Тарих-и Ахмад-Шахи», Тегеран, 2005). Однако современный редактор этого издания, Гулам Хосейн Заргари Нижад, утверждает во вступлении (с. 15), что “Ахмад-хан, в день убийства захвативший алмаз Кох-и-Нур у женщин из гарема Надир-шаха и забравший другие драгоценные предметы из хозяйства шаха, после достижения Надерабада [т. е. Кандагара] начал устанавливать свою власть над афганцами”. Разумеется, автор не приводит никаких источников, но, будучи иранцем, он охотно верит в эту версию. В источнике, написанном тогда же, что и «Тарих-и Ахмад Шахи», «Тарих-и Хусайни» (или «Хусейн Шахи»), написанном во время правления Земан-шаха, точно так же говорится только то, что после убийства Ахмад-хан “направляется в Кандагар” (с. 22; рукопись в архивах в Кабуле). «Тарих-и Султани», насколько я знаю, ничего не говорит об алмазе. Единственный афганский источник, Шер Мухаммад-хан Гандапур из Дера-Исмаил-Хана, в середине XIX века (он умер в 1885 году) упоминал о Кох-и-Нуре, говоря о беспорядках и стычках между подразделениями армии Надир-шаха, возникших после известия о его смерти. Он упоминает лишь, что Ахмад-хан сначала стремился выполнить свой долг, поскольку он должен был в качестве телохранителя Надир-шаха охранять его имущество, но далее сообщает: “Что касается афганцев, то, отбив узбеков и афшари, которые нападали на них, они разграбили шахское имущество, забрали много ценных вещей и отправились в Кандагар” («Тарих-и Хуршид-и Джахан», Лахор, 1894, с. 169). Как бы то ни было, я не знаю, где Фаиз Мухаммад получил эту информацию. Тем не менее его версия лучше прочих объясняет происходившее, предполагая, что Ахмад-хан получил вознаграждение за выполнение своего долга по охране гарема, а не что он или другие афганцы забрали камень силой».


[Закрыть].

Павлиний трон к тому моменту уже лишился двух своих главных драгоценностей благодаря Надир-шаху, который в конце жизни носил и Кох-и-Нур, и Рубин Тимура в браслете. Теперь оставшуюся часть трона растащили мародеры. Сорок лет спустя один старик рассказал шотландскому путешественнику Джеймсу Бейли Фрейзеру, что когда Надира убили, его лагерь разграбили, а «Павлиний трон и жемчужный шатер попали в наши руки, были разодраны на куски и поделены на месте, хотя сами наши вожди мало знали об их истинной ценности; многие из нас выбрасывали жемчужины, считая их бесполезными, и наши солдаты, не знавшие цену золота, предлагали свои желтые деньги в обмен на меньшее количество серебра и меди»[114]114
  James Baillie Fraser, Narrative of a Journey into Khorasan, in the Years 1821 and 1822, London, 1825, Appendix B. Р. 43.


[Закрыть].

Предположительно именно в этот момент дороги остальных великих могольских камней разошлись. Дарья-и-Нур остался в Персии. Его отобрали у внука Надир-шаха, Шахроха, после особо изощренной пытки. Еще долго после того, как Шахрох выдал похитителю – бывшему придворному евнуху по имени Ага Мухаммад – тайник, где хранились Дарья-и-Нур и другие королевские драгоценности, евнух продолжал его пытать, требуя выдать тайник, где находился камень, которого у него не было – Кох-и-Нур. Не добившись своего, Ага Мухаммад привязал Шахроха к стулу и обрил ему голову. На ней закрепили корону из вязкой глины. Затем во время издевательской церемонии коронации, напоминающей сцену из «Игры престолов», Ага Мухаммад лично влил кувшин расплавленного свинца в корону.

Ага Мухаммада в конечном счете убили двое его личных слуг, но произошло это лишь после того, как он совершил зверство, ужаснее всех совершенных Надир-шахом. Когда он захватил южную персидскую столицу Керман, которая восстала против него, то распорядился отдать женщин и детей в рабство своим солдатам и убить всех выживших мужчин. Чтобы убедиться, что никто не ослушался его приказа, правитель приказал приносить ему в корзинах глазные яблоки мужчин и вываливать их на пол. Ага Мухаммад перестал считать только после того, как число глазных яблок дошло до двадцати тысяч[115]115
  Michael Axworthy, Iran: Empire of the Mind: A History from Zoroaster to the Present Day, London, 2007. Р. 173; см. также Balfour, Famous Diamonds. Р. 176.


[Закрыть]. Тридцать лет спустя путники все еще видели в тех местах сотни передвигающихся на ощупь слепых нищих – живое свидетельство этого зверства. Дарья-и-Нур в итоге оказался среди драгоценностей иранских шахов из династий Каджаров и Пехлеви и сейчас хранится в Национальном банке в Тегеране.

Чтобы убедиться, что никто не ослушался его приказа, правитель приказал приносить ему в корзинах глазные яблоки мужчин и вываливать их на пол. Ага Мухаммад перестал считать только после того, как число глазных яблок дошло до двадцати тысяч.

Между тем алмаз Великий Могол попал на туркестанский базар, где был в конце концов куплен армянским торговцем, который отправил его в развивающийся мировой центр алмазного рынка в Амстердаме. Здесь его приобрел граф Орлов, лихой русский аристократ и любовник Екатерины Великой. После возвращения в Санкт-Петербург Орлов обнаружил, что его вытеснил из кровати Екатерины его соперник Потемкин, и за время его отсутствия семья Орловых потеряла положение при дворе. Граф Орлов подарил Екатерине драгоценный камень в день ее именин, надеясь на благосклонность, но хотя алмаз и оказался в результате в скипетре Екатерины, Орлову не удалось ни на шаг приблизиться к ее спальне. Наделав массу долгов из-за покупки камня, граф наконец понял, что потерпел крах, и закончил дни в психиатрической лечебнице[116]116
  Григорий Орлов действительно тронулся рассудком после смерти жены, но умер в своем имении Нескучное под Москвой два года спустя.


[Закрыть]. Драгоценность теперь выставлена в Кремле, среди других драгоценностей русских монархов[117]117
  Balfour, Famous Diamonds. Р. 214.


[Закрыть].

Кох-и-Нур и его «брат», Рубин Тимура, остались у Ахмад-хана Абдали. Оба камня были в его браслете в Кандагаре, когда Абдали взошел на трон, чтобы со временем создать новую страну, и домом для Кох-и-Нура в следующие семьдесят лет стал Афганистан.

Глава 4
Дуррани: Кох-и-Нур в Афганистане

Ахмад-хан знал, что враги-персы будут его преследовать, когда он бежал от всплеска насилия и хаоса из лагеря Надир-шаха с Кох-и-Нуром. Поэтому он принял меры предосторожности: сбил со следа 10 000 преследователей, отправив небольшой диверсионный отряд в сторону Герата, а сам направился в Кандагар вместе с основной массой войск. Персы попались на уловку, и Ахмад-хан оказался в безопасности на землях своего племени, даже не вступив в бой. Кох-и-Нур, закрепленный у него на руке, был в целости и сохранности.

Удача сопутствовала ему и дальше. Караван, груженный огромным количеством золота, драгоценных камней и сокровищ для оплаты войска Надир-шаха, только что прибыл в Кандагар, вероятно, под охраной родственников Абдали Ахмад-хана. Он захватил груз и сразу же пустил его в дело, чтобы приобрести союзников и влияние. В течение нескольких месяцев на большой джирге, или собрании кланов, проходившем у мавзолея Шер-Сурх возле Кандагара в июле 1747 года, двадцатичетырехлетний Ахмад-хан был избран верховным вождем, причем не только собственного клана Абдали, но и всех афганских племен. Затем уважаемый святой человек – суфий – положил несколько колосьев ячменя в тюрбан Ахмад-хана, провозгласив его падишахом, Дурр-и-Дурран-императором и Жемчужиной Жемчужин[118]118
  Ganga Singh, Ahmad Shah Durrani, Delhi, 1925. Р. 25–26.


[Закрыть]. С этого момента Ахмад-хан Абдали стал известен как Ахмад-шах Дуррани.

Первым делом Ахмад-шах завоевал Кабул и Герат. Затем он повернул на юг, стремясь, как и его герой Надир-шах, наполнить сокровищницу награбленным богатством Индостана. Он захватил Лахор, Мултан и Западный Пенджаб, разрушил самые священные храмы сикхов в Амритсаре и раздвинул южные границы своей империи до побережья Синда и до великого мавзолея в Сирхинде в Пенджабе. Также он вторгся в Кашмир и захватил его.

По словам востоковеда и дипломата Ост-Индской компании Маунтстюарта Элфинстона, «для того, чтобы консолидировать власть внутри страны, он рассчитывал в значительной степени на эффект от внешних войн. Если они были успешны, победы способствовали росту его репутации как правителя, а завоевания давали ему необходимые средства для поддержания армии и привлечения афганских вождей милостями и наградами; даже те племена, подчинение которых потребовало бы значительных усилий, присоединялись к нему в надежде на поживу. В процессе создания государственного устройства он ориентировался на персидскую модель. Организация двора, государственные чиновники, устройство армии и притязания на корону были точно такими же, как у Надир-шаха»[119]119
  Mountstuart Elphinstone, An Account of the Kingdom of Caubul, London, 1819, Vol. 2. Р. 281–284.


[Закрыть].

Как и Надир-шах, Ахмад-шах Дуррани разграбил Дели и устроил в нем резню, оставив город в еще худшем состоянии, чем это сделали персы. Дели, по-прежнему самый богатый город в Азии, оправился от визита Надир-шаха лишь через несколько лет. Понадобилось полвека, чтобы он восстановился после грабежа Ахмад-шаха. Поэт Мир сбежал из Дели при первом приближении войск Абдали. Когда поэт вернулся несколько месяцев спустя, то нашел великую столицу разоренной и обезлюдевшей. Он писал: «Что я могу сказать о негодных мальчишках на базаре, когда исчез сам базар? Красивые молодые люди умерли, благочестивые старики скончались. Дворцы в руинах, улицы лежат под обломками…

Внезапно я очутился в квартале, где когда-то жил, собирал друзей и читал стихи, где я жил любовью и часто плакал по ночам. Теперь здесь нет ни одного знакомого лица, нет тех, с кем я мог бы переживать счастливые моменты. Базар стал местом запустения, а переулок – дикой тропой. На каждом шагу я проливал слезы и изучал уроки смерти. Чем дальше я шел, тем больше приходил в замешательство. Я не мог узнать свой квартал или дом… Дома развалились. Стены обрушились. Странноприимные дома лишились суфиев. В тавернах не было гуляк. Кругом простиралась лишь пустыня. Я стоял и смотрел в изумлении и ужасе. Я поклялся, что больше никогда не вернусь в свой город»[120]120
  Mir, Zikr-I Mir: The Autobiography of the Eighteeenth Century Mughal Poet, Mir Muhammad Taqi ‘Mir’, translated, annotated and introduced by C. M. Naim, New Delhi, 1998. Р. 83–55, 93–94.


[Закрыть].

После восьми последовательных и все более глубоких рейдов на равнины Северной Индии Ахмад-шах наконец сокрушил массы кавалерии Маратхской конфедерации в битве при Панипате 17 января 1761 года, оставив на поле боя десятки тысяч погибших. Это была его величайшая победа: Ахмад-шах вместе с могольскими союзниками с шестидесятитысячной армией победил 45 000 маратхов. Битва разворачивалась на фронте длиной в семь миль. Она началась с канонады, продолжавшейся до полудня. Где-то в половине второго многие маратхи, не евшие в течение дня, разъехались в поисках еды, и их ряды дрогнули. В течение второй половины дня многочисленные афганские вертлюжные пушки и череда блестящих кавалерийских атак выкосили маратхскую кавалерию. К вечеру пали около 28 000 маратхов, и среди них генерал Садашива Рао и сын главы конфедерации маратхов, пешвы.

На следующий день Ахмад-шах триумфально посетил суфийское святилище в Сирхинде со сверкающим Кох-и-Нуром на руке[121]121
  Singh, Ahmad Shah. Р. 260.


[Закрыть]. Он одержал сокрушительную победу, окончательно покончив с мечтой о создании независимой империи маратхов, которая могла бы заменить империю Моголов. В долговременной перспективе это создало вакуум власти, отдавший Индию на милость армий Ост-Индской компании. В краткосрочной перспективе тем не менее это сделало Ахмад-шаха непревзойденным военачальником своего времени. На пике развития его империя Дуррани расширилась далеко за пределы современного Афганского государства и простиралась от Нишапура в Иране до Сирхинда и включала Афганистан, Кашмир, Пенджаб и Синд. После османов это была самая большая мусульманская империя второй половины XVIII века. Хотя Индия находилась в его власти, Ахмад-шах никогда не пытался занять место Моголов, и его взгляд всегда был устремлен на горы Гиндукуша. Ахмад-шаху, который был не только воином, но и поэтом, было ясно, где пребывало его сердце:

 
Какие бы страны я ни завоевывал в мире,
Я никогда не забуду твои прекрасные сады.
Когда я вспоминаю вершины твоих прекрасных гор,
Я забываю о величии трона в Дели[122]122
  Translated by A. Habibi, в: Louis Dupree, Afghanistan, Oxford, 1973. Р. 337.


[Закрыть].
 

Немногим владельцам Кох-и-Нура удалось прожить счастливую жизнь, и пусть Ахмад-шах редко проигрывал битвы, его в конце концов победил враг, который был страшней любой армии. С самого начала правления лицо Ахмад-шаха было изъедено тем, что афганские источники называют «гангренозной язвой» – возможно, проказой, сифилисом или какой-то формой опухоли. Когда он одержал величайшую победу в Панипате, болезнь уже уничтожила нос Ахмад-шаха, и на его место прикрепили украшенную алмазами имитацию. Когда же его армия разрослась до орды в 120 000 человек и по мере того как империя Ахмад-шаха расширялась, опухоль, разъедающая мозг, распространилась на грудь и горло и вывела из строя его конечности. Правитель искал исцеление у суфийских святынь, консультировался как с мусульманскими хакимами, лечившими по системе юнани, так с индуистскими святыми людьми, но нигде не нашел исцеления, которого жаждал.

Можно заметить всплеск растущего отчаяния Ахмад-шаха в середине 1760-х годов – в описании путешествия странствующего индийского праведника по имени Пурн Пури. Пури, поклявшийся держать одну руку поднятой всю оставшуюся жизнь, во время паломничества в Афганистан вместе со своими спутниками столкнулся с тридцатитысячной армией Ахмад-шаха возле Газни. У садху (аскетов) была причина для опасений, так как Ахмад-шах уничтожил как индуистские храмы в Матхуре, так и сикхские святилища в Амритсаре, поэтому они сели на землю, чтобы дать армии пройти, оставаясь, насколько это возможно, незаметными. Ахмад-шах, однако, заметил их и в тот же вечер послал за ними.

Пурн Пури писал: «(Шаха) в течение некоторого времени беспокоила язва в носу, поэтому он сказал мне: «Факир! Ты являешься уроженцем Индии. Ты знаешь лекарство от этой болезни?» Я ответил, что не знаком ни с одним средством, способным удалить причиненное Господом и добавил: «Вспомни, о, король! С тех пор как у тебя появилась эта язва, ты сидишь на троне». Мое утверждение король одобрил, поскольку знал – это правда. Потом он обратился к своему министру, шаху Вулли-хану, и произнес:

«Пусть факиров посадят на слонов, направляющихся в Герат, и пусть дадут письменные приказы, чтобы в каждой деревне, где они могут остановиться, их снабжали провизией, пока путники не достигнут Герата»[123]123
  Jonathan Duncan, ‘Purn Puri’, Asiatic Researches (1792), Vol. 5 (1799). Р. 37–49.


[Закрыть].

По мере ухудшения здоровья Ахмад-шаха империя Дуррани начала проявлять первые признаки распада. Сикхи, которых он неоднократно побеждал, но никогда не мог усмирить, шли по пятам армии Ахмад-шаха во время его последнего отступления из Индии в 1767 году, и пока Ахмад-шах поднимался по Хайберу, захватили величайшую крепость в Пенджабе, Рохтас, и взяли под контроль земли к северу до самого Равалпинди.

К 1772 году черви падали с верхней части гниющего носа Ахмад-шаха в его рот и пищу, когда правитель ел. Отчаявшись найти лекарство, он слег в постель в Мургхе, на холмах Тоба. «Листья, а затем и плоды его финиковой пальмы упали на землю, и он вернулся туда, откуда пришел».

К 1772 году черви падали с верхней части гниющего носа Ахмад-шаха в его рот и пищу, когда правитель ел. Отчаявшись найти лекарство, он слег в постель в Мургхе, на холмах Тоба, где обитало племя ачакзай и куда он отправился, спасаясь от летней жары Кандагара[124]124
  Singh, Ahmad Shah. Р. 326.


[Закрыть]. По выражению одного наблюдателя: «Листья, а затем и плоды его финиковой пальмы упали на землю, и он вернулся туда, откуда пришел»[125]125
  Mirza Ata Muhammad, Naway Ma’arek (The Song of Battles), Published as Nawā-yi ma’ar-ik. Nuskha-ikhat.t.ī-i Mūza-i Kābul mushtamal bar wāqi’āt-i ‘as.r-i Sadōzā‘ī u Bārakzā‘ī, ta’līf-i Mīrzā Mīrzaā ‘At.ā‘-Muh.ammad, Kabul, 1331 AH/ 1952 (Nashrāt-i Anjuman-i tārīkh, No. 22 [with a preface by Ah.mad-’Alī Kohzād, without index]; idem: Āryānā, VIII (1328–9 AH / 1950), Introduction. Р. 1–9.


[Закрыть].

Низкорослому сыну Ахмад-шаха, Тимур-шаху, удалось удержать в своих руках центральные районы империи, завещанной ему отцом. Он родился в Персии, в Мешхеде, и не выучил пушту, предпочитая персидский, и не любил грубые манеры, которыми отличалась дурранийская знать. Вместо них он окружал себя персидскими суфиями, учеными и поэтами.

Тимур-шах перенес столицу из Кандагара в Кабул – подальше от центра беспокойных пуштунских земель, и сформировал свою королевскую стражу из кызылбашей – шиитских колонистов, впервые прибывших в Афганистан из Персии с армией Надир-шаха. Как и кызылбаши, его двор был персоязычным и основанным на персидской культуре: культурные модели Тимур-шаха во много основывались на образцах тимуридских предшественников или, как их называл Роберт Байрон[126]126
  Robert Byron, The Road to Oxiana, London, 1937. Р. 90.


[Закрыть], у «восточных Медичи».

Человек прекрасного вкуса и культуры, Тимур-шах создал великолепные павильоны и разбил сады в классическом стиле в обоих фортах Бала-Хиссар – в его летней резиденции в Кабуле и в Пешаваре, где правитель предпочитал проводить зиму. Тимур-шаха вдохновили рассказы его старшей жены, могольской принцессы, выросшей в Красном форте Дели с его дворами, где били фонтаны и росли отбрасывающие тень плодовые деревья. Тимур-шах, как и его могольские родственники со стороны жены, умел демонстрировать свое величие. «Он строил свое правление по образцу великих властителей, – сообщается в «Сирадж уль-Таварих». — Он носил усыпанную алмазами брошь на своем тюрбане и украшенную драгоценными камнями ленту через плечо. Его одежду украшали драгоценные камни, он носил Кох-и-Нур на правом предплечье и рубин Факрадж – на левом. Его Высочество Тимур-шах также поместил инкрустированную брошь на лбу своей лошади. Поскольку он был невысокого роста, для него сделали драгоценный стул-стремянку. Куда бы правитель ни направлялся, он всегда использовал его, чтобы сесть на лошадь»[127]127
  Fayz Muhammad, Siraj ul-Tawarikh (The Lamp of Histories), Kabul, 1913, translated by R. D. McChesney (2013), Vol. 1. Р. 63.


[Закрыть].

Подобно своему современнику Наполеону, бывшему также небольшого роста, сын Ахмад-шаха оказался замечательным полководцем. Хотя он потерял персидские и синдские территории империи своего отца, но упорно боролся за ее ядро – Афганистан: в 1778–1779 годах он усмирил мятежный город Мултан, вернувшись с головами нескольких тысяч сикхских повстанцев, груженными на верблюдов. Затем головы выставили на обозрение как трофеи[128]128
  Olaf Caroe, The Pathans, London, 1958. Р. 262; Syad Muhammad Latif, History of the Punjab, New Delhi, 1964. Р. 299; Robert Nichols, Settling the Frontier: Land, Law and Society in the Peshawar Valley 1500–1900, Oxford, 2001. Р. 90.


[Закрыть].

В Пешаваре в 1791 году возник заговор против Тимура, который почти увенчался успехом. Множество убийств, совершенных Тимур-шахом для того, чтобы уничтожить заговорщиков, и хладнокровие, с которым он нарушил клятву, чтобы захватить одного из главарей, бросили тень на последние годы его правления. Тимур-шах умер через два года после этих событий, весной 1793 года, на пути из Пешавара в Кабул, вероятно, от яда: как выразился историк Мирза Ата Мохаммад, «виночерпий судьбы подал ему роковую чашу»[129]129
  Muhammad, Naway Ma’arek, Introduction. Р. 1–9.


[Закрыть].

У Тимура осталось 36 детей, 24 из которых были сыновья, но он так и не назвал наследника. Длительная борьба за власть, последовавшая за смертью Тимур-шаха – со множеством претендентов на престол, многие из которых были губернаторами провинций, которые активно захватывали, убивали и калечили друг друга, – подорвала последние остатки влияния центральной власти в государстве Дуррани, основанном Ахмад-шахом. В конечном счете при преемнике Тимур-шаха, Земан-шахе, империя окончательно распалась.

В 1795 году Земан-шах, подобно своим отцу и деду, решил увеличить свое богатство и наполнить сокровищницы, приказав осуществить полномасштабное вторжение в Индостан – проверенное временем афганское решение денежных кризисов. Он спустился с Хайберского перевала и захватил могольский форт в Лахоре, планируя налет на богатые равнины Северной Индии, «простирая свою совиную тень над Пенджабом»[130]130
  Sohan Lal Suri, Umdat-ut-Tawarikh: An Original Source of Punjab History: Chronicles of the Reign of Maharaja Ranjit Singh 1831–1839 by Lala Sohan Lal Suri, translated by V. S. Suri, Delhi, 1961; Amritsar, 2002. Р. 33.


[Закрыть].

Однако к этому времени Индия все больше переходила под влияние Ост-Индской компании. Под руководством ее самого амбициозного генерал-губернатора лорда Уэлсли, старшего брата герцога Веллингтона, компания, владевшая до того в основном прибрежными факториями, активно расширяла свои владения во внутренних областях Индии. В результате индийских кампаний Уэлсли в конечном счете было аннексировано больше территорий, чем в процессе всех европейских завоеваний Наполеона. Индия больше не была, как когда-то, источником легкой добычи, и Уэлсли был особенно искусным противником.

Уэлсли побудил персидского шаха из династии Каджаров атаковать незащищенный тыл Земан-шаха. Когда в 1799 году до Земан-шаха дошла весть о том, что персы осадили Герат, он был вынужден отступить. В процессе он передал Лахор способному и честолюбивому молодому сикху – радже Ранджиту Сингху. Дедушка Ранджита, Чарат Сингх, был одним из первых сикхов, кто начал строить сильные форты тридцать лет назад, бросая вызов власти полководцев Дуррани. Ранджит Сингх первоначально донимал войска Земан-шаха нападениями, но когда афганец собрался отступить, изменил тактику. Стремясь заключить мир, он помог Земан-шаху спасти несколько пушек, увязших в грязи реки Джелум. Очаровав шаха и произведя на него впечатление своей расторопностью, Ранджит Сингх получил власть над большей частью Пенджаба, хотя ему было всего девятнадцать лет, он был слеп на один глаз из-за перенесенной в детстве оспы и командовал не больше чем пятью тысячами всадников[131]131
  H. T. Prinsep, History of the Punjab, and of the rise, progress, & present condition of the sect and nation of the Sikhs [based in part on the ‘Origin of the Sikh Power in the Punjab and political life of Muha-Raja Runjeet Singh’], London, 1846, Vol. 1. Р. 260; Muhammad, Siraj ul-Tawarikh, Vol. 1. Р. 84; Elphinstone, Kingdom of Caubul, Vol. 1. Р. 317.


[Закрыть]. Он получил цитадель Лахора 7 июля 1799 года и провел там всю оставшуюся жизнь.

В последующие годы, когда Земан-шах пытался сохранить разрушающуюся империю, Ранджит Сингх постепенно захватил богатые восточные провинции империи Дуррани и занял место своего бывшего властелина в качестве доминирующей власти, и в конце концов он правил не только Пенджабом, но всеми землями от Пешавара до границ Синда.

По мере того как сикхи консолидировали власть, а Афганистан под властью Дуррани скатывался в межплеменную гражданскую войну, 800-летняя история, начавшаяся с нашествия Махмуда Газни (971–1030), подошла к концу: с 1799 года никому из афганцев больше не удавалось вторгаться на равнины Пенджаба или совершать набеги на богатые равнины Индостана. Именно в этот период Афганистан быстро превратился из изысканного центра образования и науки, который некоторые Моголы считали куда более культурным местом, чем Индия, в расколотое и истерзанное войной захолустье – состояние, в котором он оставался в течение большей части своей новой и новейшей истории. Уже королевство Земан-шаха было лишь тенью того государства, которым когда-то правил его отец. Великие школы наподобие Гаухар-Шад в Герате давно уменьшились в размерах и растеряли репутацию; поэты и художники, каллиграфы и мастера миниатюр, архитекторы и плиточники, которыми был знаменит Хорасан при Тимуридах, продолжали переселяться на юго-восток – в Лахор, Мултан и города Индостана, и на запад в Персию.