Текст книги "Рагана"

Глава 7
Ласковый огонь

Не знаю, заметил ли Совий, что после стычки с Анжеем у меня мелко подрагивали руки. Но виду Лис не подал. Впрочем, передавая гостинцы, он очень старался не коснуться меня ненароком, хотя утренней злости я в нем больше не видела.

Глубоко подышав сырым прохладным воздухом, я немного успокоилась. Работы был непочатый край, и я с радостью отправилась на поиски ветоши и какой-нибудь бадьи. Впереди ждала неравная битва с пылью и хламом. В чью пользу она должна была закончиться, предсказать я не бралась.

Как всегда, стоило занять руки делом, и все печали хотя бы на время убрались прочь. Я скоблила, терла, расставляла, попутно поражаясь, сколько же всякого хлама успела натащить знахарка в свое обиталище. Часть я выкидывала без жалости, часть откладывала, чтобы спокойно разобраться позже. Постепенно домик стал обретать обжитой вид, и, когда за окном окончательно стемнело, я наконец перестала чихать после каждого взмаха тряпки и бегать к миске с чистой водой, чтобы промыть слезящиеся глаза.

Пока я трудилась, холода не ощущала. Но стоило остановиться, как стылость подкралась из дальних углов и вкрадчиво погладила затылок. Я передернула плечами и нехотя повернулась в сторону единственной вещи, которая меня совсем не радовала.

Всего одна – зато какая.

Я встала перед спящим горнилом большой печки и уперла руки в бока.

– Ну что, навье изобретение, будем знакомы.

Огонь не давался мне никогда. Мама быстро перестала поручать мне растопку, каждый раз возвращаясь в остывший дом и находя меня, закутанную во всю теплую одежду, которую я только могла отыскать. Когда в детстве мы с подругой ловили рыбу, я даже не бралась за огниво: костра можно было не ждать. Подруга ворчала, что быстрее свинью научить плясать, чем меня – такому простому делу. Впрочем, со мной ее улов всегда был гораздо богаче, чем в одиночку, – я точно указывала, где рыбы водилось больше всего – потому нелады с огнем легко мне прощались.

Вот только здесь не было ни мамы, ни подруги, чтобы помочь растопить печь. Между тем дом, в котором некоторое время никто не жил, невзирая на свой добрый нрав, был холодным и сырым.

Я зябко поежилась и растерла плечи руками. Придется как-то справляться. Я протяжно вздохнула, вспомнив, как хорошо и тепло было в избе головы. Мелькнула мысль сбегать позвать его на помощь, но я быстренько прогнала ее как непотребную. Наглеть так скоро – плохая идея. Надо хоть немного обжиться для начала.

Тяжелая заслонка поддалась с трудом, как будто печка боялась открываться передо мной, и я ее прекрасно понимала. Темное нутро было сухим и чистым: кто-то тщательно выгреб всю золу. Помнится, во время уборки я нашла немного дров. Правда, цвет деревяшек был зеленоватым, да и попахивали они сыростью. Но выбирать все равно не приходилось, поэтому я набрала охапку и вернулась в комнату. Заложив дрова в печь, встала на цыпочки и пошарила на печной полке. Так и есть – огниво нашлось на привычном месте. А теперь самое интересное…

Когда стукнула входная дверь, я прыгала перед печкой, отчаянно дуя на обожженные пальцы и ругаясь почем зря. Во время особо неудачного прыжка я задела ногой заслонку, и она рухнула мне прямо на пальцы. Взвыв, я выругалась особенно сочно. За спиной раздалось насмешливое покашливание, и я обернулась так резко, что коса стегнула незваного гостя по лицу.

– У тебя что, вместо волос железные нитки? – возмутился Совий, потирая щеку.

Я поджала губы и отвернулась, возмущенно буркнув:

– Не нравится – не стой под ударом.

– Вообще-то я принес сухие дрова, – парень наклонился и заглянул в печь. Оттуда клубами валил дым, категорически отказываясь уходить в трубу, и в избе уже повисло угарное марево. – Тю, кто ж сырые-то кладет? Ты их даже поджечь не сможешь, не то что вытянуть хоть немного тепла. Ты что, впервые печь топишь?

Я сунула пострадавшие руки под мышки и насупилась:

– Топлю не впервые. Только толку еще ни разу не было.

Совий повернул голову и окинул меня красноречивым взглядом, от которого мне захотелось пихнуть его посильнее, чтобы он сам в печь влетел, да заслоночку закрыть покрепче. Уверена, если б я это сделала, то огонь сумела бы развести в два счета. Увы, моим кровожадным мечтам не дано было сбыться. Лис, так и не сказав ни слова, вытащил тлеющие дрова, вынес их во двор и залил водой из стоявшего возле крыльца ведра. Вернувшись, он ловко заложил сухие, сладко пахнущие деревяшки в печь и быстрыми движениями высек искру. Я завороженно наблюдала, как капля огня, похожая на маленькую звездочку, упала на ровный белый срез, как растеклась по нему ручейками и прожилками и как пламя мигом взметнуло алые ленты, набрасываясь на угощение с жадностью дикого зверя. Совий отгородил гудящий огонь заслонкой и выпрямился.

Я прикрыла глаза, наслаждаясь теплом, струящимся от ладно сложенных камней. Думала, сделав дело, Лис уйдет, но ни шаги, ни стук двери так и не прозвучали, и я неохотно приподняла ресницы. Оказалось, что наглый рыжий тип привалился к косяку, согнув локоть кренделем и постукивая пальцами другой руки по боку плетеной корзины, висевшей на этом самом локте. Я втянула носом воздух – и тут же широко распахнула глаза:

– Пирожки!

Надо ли говорить, что утренние пирожки кончились еще до обеда?

Лис усмехнулся, и я чуть покраснела. Но протянутые к корзине руки не опустила, напротив – сделала маленький шажок вперед, приближаясь к добыче.

– С тебя чай, – заявил Лис, приподнимая корзинку повыше.

Я скривилась, но запах был слишком манящий, чтобы устоять перед искушением. Да и печка разгоралась все сильнее, наполняя дом сухим жарким теплом, которое прямо-таки на глазах делало меня добрее. Так что я махнула рукой в сторону заваленного стола, а сама отправилась наполнять чайник водой.

* * *

– Вкусно, – с удивлением сказал Совий, заглядывая в чашку. – Надеюсь, ты не яд так прячешь?

Я не спеша доела малиновый пирожок, едва удержавшись, чтобы не облизать пальцы, и потянулась за кружкой – той самой, с мухоморами. Первая вещь, которую я отмыла в этом доме.

– Много возни, – я отхлебнула пахнущего медом настоя. – Сначала с лесом надо познакомиться, а уж потом искать в нем ядовитые травы. Все, что у меня есть с собой, оставит след. Зачем мне пилить сук, на котором я так удобно устроилась?

Лицо Совия вытянулось: надо же, поверил. Я не выдержала и фыркнула в кружку. Он уперся спиной в стену и, прищурившись, взглядом пообещал мне страшную месть, а я в ответ ехидно ухмыльнулась.

Похоже, этот парень вспыхивает легко, словно сухая щепка, но и успокаивается столь же быстро. Утром он смотрел на меня волком, в обед пришел с гостинцами, наступил вечер – и вот мы уже чаевничаем, будто друзья какие. Я наблюдала за Совием, спрятавшись за кружкой, и размышляла, спросить или нет. Нарушать хрупкое перемирие не хотелось. Но я не знала, сколько оно продлится, а вопрос давил, мешая спокойно наслаждаться отдыхом.

– Почему ты хотел, чтобы я ушла?

Совий взял очередной пирожок. Но откусывать не стал, покрутил его в руках и буркнул:

– Будь ты обычной знахаркой, я бы первым попросил тебя остаться. Приречью и правда очень туго без лекаря. Сколько раз посылали гонцов к князю, да только ответ один: в иных местах нечисти не меньше, людей не хватает, помощь не придет. Навья отрыжка!

Совий бросил печево обратно на стол и откинулся назад, запустив обе руки в волосы. Они тут же встали дыбом, и мне привиделось, что его голова охвачена пламенем.

– И тут ты – рагана. Почему, ну почему именно рагана? Кто угодно, хоть жрица Сауле, подошел бы больше! Но судьба привела тебя, – Совий закрыл глаза, как будто не хотел встречаться со мной взглядом.

Я прикусила губу. Снова поймала камень в свой огород, который и не сажала, и свести не могла. Скоро таких обломков хватит, чтобы построить склеп, в котором я себя и похороню.

– Пан Бур и пан Артемий иначе думают, – мой голос прозвучал тихо.

– Верно. Они меня слушать не стали. Поэтому ты все-таки здесь.

– Какая жалость, – я разозлилась. – Да, я здесь. Уж прости, что нарушила твой покой. А еще знаешь что? Никуда я по весне не пойду. Мне тут нравится. И дом, и люди – чудные, добрые люди, – и лес, и река, все здесь как для меня поставлено. Так что решено – остаюсь!

Я вскинула подбородок, прищурила глаза. Внутри натянулась тетива, грозящая вот-вот лопнуть. Посмотрим, что теперь он скажет!

Лис усмехнулся – едва-едва, горько изогнув уголки губ, залпом допил чай и поднялся. Окинул меня взглядом с головы до ног и развернулся к выходу. Злость и разочарование натянули струну внутри еще сильнее.

– Эй, Лис. Ты зачем приходил вообще?

Совий молчал, и я уж думала, что он так и уйдет не ответив. Но я ошибалась.

– Хотел убедиться, что Анжей не натворил глупостей. Нам ведь и впрямь нужна целительница, а другой не предвидится.

И струна внутри вдруг ослабла.

Я смотрела в окно, как Лис быстрым шагом идет к калитке. Знающими ловкими движениями расправляется с заедающим засовом. Чуть приподнимает просевшую дверь. Качает головой и бурчит что-то под нос – из дома, конечно, не слышно, но я видела, как двигались его губы, – и наконец закрывает за собой калитку, явно уже решив, когда вернется ее чинить. На душе было тоскливо, но от дома, насытившегося огнем, шло ровное успокаивающее тепло, и постепенно грусть отступала.

Будь печное пламя котом, уверена, оно бы сейчас сидело на крыльце, ожидая, не вернется ли Совий почесать его за ухом.

Допив чай, я встряхнулась и засучила рукава. Ведь уборка – самое надежное средство отвлечься от непрошеных мыслей.

* * *

На следующее утро, позавтракав оставшимися пирожками, умывшись и наскоро переплетя косу, я подумала, что хорошо бы и во второй дом наведаться. Ведь на долгие месяцы моим святилищем, местом для проведения обрядов, неисчерпаемой кладовой и просто добрым другом будет он – лес.

Сплошная стена дождя накануне не дала толком рассмотреть, каков именно здешний лес, и меня снедало любопытство. Одевшись потеплее, я прихватила корзинку на случай, если новый друг сразу поделится своими дарами, и отправилась знакомиться. Конечно же, не забыв взять угощение для лесных духов.

Помимо навьих тварей, в нашем Беловодье жили и иные создания. У них был свой уклад и законы; они не стремились пробраться в города людей, а люди – чудные существа, привыкающие ко всему, – и здесь умудрялись находить выгоду, подкупая соседей и получая взамен целебные травы, сведения о тайных тропах, а некоторые счастливчики – и о старых, поросших мхом кладах. Впрочем, нечисть – она нечисть и есть. Вместе с дарами нечистики нередко подбрасывали людям неприятности, от безобидных шутих и лошадиных «яблок» до цепких, не смертельных, но приставучих и неприятных заговоров на болезни и неудачу.

Сторож на воротах, видно, был предупрежден о моем появлении. Волосы я предусмотрительно спрятала под платок. В который раз пожалела, что они не красятся, даже «неправильными» настойками знахаря Игнотия, но выбора не было – пришлось мотать на голове мало-мальски пристойное сооружение, подсмотренное на базаре у одной купчихи. Поэтому незнакомый мужчина только кивнул мне и напомнил, что на закате ворота закроются. Придется до утра куковать под забором. Я поблагодарила его за бдительность и выскользнула за пределы деревни.

На мгновение от страха закружилась голова. Мне вдруг почудилось, что на самом деле меня не приняли в Приречье и я стою на тракте без коня, денег и хоть какого-то понимания, как быть дальше. Но наваждение схлынуло, оставив в напоминание только заледеневшие пальцы, и я перевела дух. Все правда, Ясмена. Хоть и временно, но ты нашла себе дом.

Тропинка, узенькая, но вытоптанная на славу, ложилась под ноги золотистой лентой. Она то пряталась в полегшей траве, то резво бежала по глинистому склону, в одном месте пересекала неширокий ручей и наконец ныряла в сонную дымку под голыми черными ветвями.

Вместе с лесом отправлялись спать и волшебные существа. Но я все равно оставляла на опушках, в корнях обережных деревьев и на широких плоских камнях угощение – хоть и листопад на дворе, но все же осень еще не настолько глубока, чтобы не нашлось ни одного бодрствующего листина[8]8
  Листин – в славянской мифологии дух леса.


[Закрыть] или собирающего последние припасы бардзука[9]9
  Бардзуки – в прусской мифологии гномы, маленькие человечки, живущие под землей.


[Закрыть] Несколько раз оглядывалась и довольно улыбалась, видя, что угощение исчезло. Однажды увидела оставленный взамен пучок трав, похожий на тот, что я нашла в ночь, когда лечила Пирожка.

Ничьи злые глаза мне в спину не смотрели, и домой я вернулась спокойная и отдохнувшая, невзирая на гудящие, отвыкшие от долгой ходьбы ноги. Я была права – с этим лесом и всеми его жителями мне точно удастся подружиться.

Глава 8
Дары и проклятия

Прошел месяц с того дня, как мы с Пирожком добрались до Приречья.

Погода устала рыдать, словно опытная плакальщица над гробом усопшего, и надулась темными клубами туч. То и дело облака не выдерживали ее холодного нрава, лопались, а из разрывов сыпался мелкий снежок. Любимый потрепанный плащ от стылости уже не спасал, и я порадовалась, что во время побега все же успела прихватить теплую куртку. Вот только жалко, что старую.

Мне очень нравился ее ворот, расшитый клевером, и я все собиралась его отпороть и перешить на новую куртку, да работы в последнее время навалилось через край. И в день, когда я спешно убиралась прочь из Полесья, именно прежняя куртка подвернулась под руку. Новая же, купленная аккурат к холодам, так и осталась лежать в сундуке под окном. Вот кому-то повезет…

Я скривилась и хлюпнула носом. Жалко было потраченных денег, но еще хуже становилось от мысли, что кто-то будет носить мою вещь. Мою! Ту, что я так долго выбирала и ходила вокруг, облизываясь, как лиса на курятник. Копила деньги, брала лишние заказы на снадобья, хотя и так была увешана ими по самую макушку. И все зря.

Злость и негодование я сорвала на сухих ветках волчьих бобов, неряшливо раскинувших резные листья далеко за пределы отведенного им кусочка огорода. До чего ж упрямая трава… Пускай вытяжка из его стеблей и цветов помогает выводить гной из ран и бороться с заражением, но уж больно он настырный. Посадишь один куст и не успеешь оглянуться, как тот превратится в десяток, а то и в два. Да еще и упрямится, когда пытаешься вытащить его из земли: цепляется острыми корешками, впивается, словно скрюченными пальцами, уходит на глубину, будто животина какая. Порой быстрее вилы сломаются, чем доберешься до переплетения корней.

Как есть упрямый.

Вот бы и мне такие корни заиметь.

Впрочем, мысль эта столь же глупа и наивна, сколь… желанна. Возможно, когда-нибудь мои скитания все же закончатся.

Я провела в бегах десять весен – с того ужасного дня, когда погибла мама. Нигде толком не задерживалась. Год в Полесье оказался самой долгой остановкой. Чаще всего я бродила от одной деревни к другой, предлагая услуги травницы, тем и жила. Пару раз меня даже звали остаться, вот только отнюдь не лекарем.

Отряхнув руки, я выпрямилась и заново осмотрела разлапистый куст. Потом оборвала весь сухостой, вытянувшийся уж слишком далеко, и, немного смущаясь, прошептала над растением один из простеньких заговоров, которыми пользовалась, сколько себя помнила. В таких незатейливых песенках была особая сила и искренность, совсем непохожая на велеречивые былины сказителей, таких же бродячих и бездомных, как я, но куда более уважаемых. Произнеся знакомые слова, я будто воочию увидела, как с началом червеня[10]10
  Червень – по-украински июнь.


[Закрыть] промеж зеленых розеток зажигаются свечки соцветий. Розовые, белые, сиреневые, крапчатые – яркие брызги мелких цветов на долгое время превратят обычный сорняк в настоящее чудо, с которым не каждая садовая красавица потягаться сумеет. И я отступилась.

Но желание заиметь такие же крепкие корни, как у сбереженного волчьего боба, уже проросло в моем сердце.

Осторожное покашливание словно вытянуло по хребту хворостиной. Я резко выпрямилась и повернулась к непрошеному гостю. Точнее, гостье. Та самая Марьяна, которую я спасла от морового червя, робко улыбалась мне через грядки. Памятуя, что только благодаря ей мы с конем не остались встречать осень на тракте, я выдохнула и растянула губы в ответной улыбке.

После избавления девчонки от невесть как попавшей в ее тело навьей твари я еще седмицу жила в доме головы, следя, чтобы выздоровление шло как надо. Впрочем, Марьяна удивительно скоро пошла на поправку. Молодое тело с радостью начало выздоравливать, словно каждая капелька крови торопилась забыть пережитый ужас. Поэтому вот уже седмицы три я только снабжала Артемия снадобьями, а саму девушку видела лишь мельком и издалека.

Я по привычке окинула Марьяну цепким взглядом лекаря: как она двигается, куда смотрит, какое выражение принимает ее лицо. Ничего не напоминало о тени, что грозила ей еще недавно. От моего пристального внимания девушка покраснела, но, против ожидания, не смутилась, а высоко вскинула голову и озорно подмигнула:

– Что, нравлюсь?

– Конечно. А изнутри еще больше. Прекрасно помню это яркое зрелище, – сухо отозвалась я.

И снова удивилась – Марьяна не скуксилась от резких слов, а напротив, заливисто расхохоталась и подошла ближе. Я снова, как в первый раз, залюбовалась ее по-собольи мягкими темными волосами. А о том, что отбрасывала свою надоедливую белую косу испачканными в земле руками, предпочла не думать.

– Я поблагодарить хотела, – Марьяна ковырнула носком сапожка – недешевого, надо заметить, – мерзлую землю и наконец показала руки.

В маленьких ладонях лежал серебристый сверток. По краю мелькнула зеленая нитка. Я неловко приняла подарок и глянула поверх него на девушку. Мои губы чуть шевельнулись, выпуская на свободу пару слов – едва заметных, будто прикосновение перышка к коже. Человек ничего не почувствует, зато я увижу, как на секунду изменится выражение его лица. Станет похотливым, жестким, злым, равнодушным – настоящим.

Или же останется смущенно-улыбчивым, как только что произошло с Марьяной.

Передав мне сверток, Марьяна сцепила пальцы в замок и указала подбородком на мои ладони, сжавшие дар немного сильней нужного.

– Откроешь? Хочу проверить, подойдет ли. Хотя у меня глаз наметанный, но я тебя видела словно сквозь воду, могла и оплошать.

Я не торопилась разворачивать ткань, хотя она так приятно грела кожу, что удержаться было сложно. Смотрела внимательно на девушку, а та не отводила синих глаз: только изогнула тонкую черную бровь, будто спрашивала, что опять мне не нравится.

– Про воду – это жар…

– Да я знаю, кто ты! – перебила она меня, махнув рукой. – Не трудись. Мы здесь в Приречье к раганам относимся так же, как и к иным кудесникам – волхвам или колдунам. Конечно, направо и налево о том не кричим. Сама понимаешь, любопытных ушей и длинных языков вокруг много. Но тебе рады. Ну… почти все…

На последних словах дочка головы наконец-то смутилась по-настоящему и дернула себя за косу тем же жестом, что я часто видела в зеркале. Внутри проклюнулась робкая надежда, что, может, и не только в этом мы с ней похожи.

Я наконец развернула подарок, встряхнула и тихо охнула. Прекрасная тонко выделанная куртка – снаружи кожа, пропитанная составом от намокания, внутри теплый мех, упрятанный в мягкий бархатный подвой, – тускло сверкнула в редких лучах осеннего солнца. Капюшон оказался оторочен тем же мехом, что был вшит внутрь. По краю рукавов и вороту вилась тонкая изящная вышивка. Я провела подушечкой пальца по шелковистым ниткам.

В душе шевельнулось что-то давно позабытое. Какое-то почти незнакомое чувство – когда тебя распирает восторгом, словно ты проглотила облако, и оно теперь ширится внутри, поднимает тебя к небесам, и ты вот-вот взорвешься брызгами радости. И чтобы не разорвало и удалось еще хоть разок пережить нечто подобное, нужно бежать как можно скорее к маме или подружке, рассказать всем, выплеснуть на них хоть немного этой радости. Такое бывает только в детстве – счастье от подарка, который желаешь отчаянно, но знаешь, что никогда не получишь, – и вдруг получаешь.

Марьяна осторожно вытащила куртку у меня из рук и набросила на плечи. Четырехлистники клевера скользнули по щеке, и мне захотелось по-кошачьи потереться о них лицом. Синеглазая девушка улыбнулась и кивнула:

– Тебе очень идет. И с меркой я все же угадала, славно. В наших краях осень подчас не теплее зимы бывает. А если знахарка сама сляжет с простудой, кто же будет других лечить?

– Благодарю, – хрипло выдохнула я, не решаясь тронуть красивейшую вещь грязными руками.

Марьяна кивнула и пошла вкруг дома к калитке. Уже заворачивая за угол, она вдруг обернулась и крикнула мне, все так же стоявшей посреди огорода со сжатыми кулаками:

– Можно я еще загляну? Просто так, поболтать?

Наверно, я все еще была под впечатлением от новой куртки – ничем другим не объяснить то, что мои губы сами собой шевельнулись, а голос дал петуха, говоря:

– Заходи.

Дочка головы радостно помахала и убежала, звонко стукнув калиткой.

А я стояла и качала головой, пытаясь понять: что же витает в воздухе этой деревни, раз я разрешила кому-то приходить в гости?

* * *

Проведя целый день в делах, к вечеру я не чуяла ног. Доплелась до пахнущей свежесрубленным деревом кровати и упала на нее ничком, раскинув руки. Сил не осталось ни на что. Надо было встать и сменить грязную одежду на ночную рубаху, но коварный голосок внутри нашептывал, что иногда можно и закрыть глаза на чистоту.

Наверно, он все же добился своего. Потому что стук в дверь вырвал меня из тревожного мутного сна, к счастью, еще не успевшего стать кошмаром. Я кубарем скатилась с кровати и зажгла свечу. Ноги коснулись холодного пола, и я крупно вздрогнула, беззвучно костеря ночных визитеров. Стук не прекращался, до боли напомнив последнюю ночь в Полесье, но я отогнала непрошеные воспоминания и побежала открывать.

Стучали сильно, тревожно, и, прислушавшись, я различила голос Совия. Распахнув дверь, столкнулась с Лисом нос к носу и уже открыла рот, чтобы спросить, какого блазеня ему понадобилось, как из-за его спины выглянул незнакомый парень. На вид – помладше Лиса, худой, с умными, но грустными глазами. Парнишка мял в руках шапку, пламя свечи падало на белое то ли от страха, то ли от переживаний лицо.

– Помощь твоя нужна, – не здороваясь, начал Совий.

– Понятно, что не на свидание пришел позвать, – я фыркнула и открыла дверь пошире. – Заходите и рассказывайте, пока собираюсь.

– Я к ней не пойду, – незнакомец отшатнулся, но тут же замялся и посмотрел виновато. – Батя не велел…

– А я на пороге слушать не буду, холодно. К тому же время тратить на беготню туда-сюда после каждого твоего слова? Уволь. Я еще не настолько проснулась.

Я натянула расхристанное после сна платье на плечи, собрала волосы в пучок, развернулась и пошла к полкам со снадобьями.

Совий втолкнул товарища в избу – уж не знаю, словом или дружеской зуботычиной, – и теперь парнишка переминался с ноги на ногу, испуганно стреляя глазами по сторонам. Я тоже украдкой осмотрелась, наслаждаясь видом. Впрочем, гостю он, верно, пришелся не по душе, лицо его так и осталось бледным. Я беззастенчиво отодвинула Совия с дороги и сунула его чахоточному приятелю под нос пузырек с едким зельем – купец, у которого я его нашла, сказал, что называется оно нашатырь. После того как гость прочихался и поименно вспомнил всех богов, начиная с Вельнаса[11]11
  Вельнас (Велняс) – в балтийской мифологии противник бога-громовержца Перкунаса, владыка загробного мира.


[Закрыть], я взяла корзину, где уже лежали инструменты, и грозно вопросила:

– Ну?!

– Его отца укусил нетопырь. В шею, вот тут.

– На себе не показывай, – суеверно прикрикнула на Лиса. Белобрысым ураганом пронеслась по комнатке, собирая необходимые травы. Приятель Совия, услышав мои слова, замахал рукой возле шеи и сплюнул через левое плечо.

Надеюсь, не на мои чистые полы.

Собрав все нужное, я сняла с крючка плащ и кивнула:

– Ведите к раненому.

По пути Совий тихо рассказывал мне, как отец бледного парня умудрился налететь на нетопыря. Я уже знала, что приреченцы каждую седмицу прочесывают окрестности в поисках притаившихся навьих тварей. В этот раз они нашли целое гнездо нечисти. Василий убил детеныша, а озверевшая мать пробилась-таки сквозь все заслоны и вырвала кусок плоти из шеи печника. Чудо, что немного промахнулась. Вот только яд нетопыря вполне способен довершить начатое в ближайшие часы.

В отличие от Марьяны, этот недужный в постели не валялся, хотя от опасной раны близ яремной вены уже потекли синие ниточки отравы. Старик сидел прямо, широко расставив ноги и придерживая одной рукой наспех наложенную повязку. Вторая лежала на колене, пальцы были сжаты в кулак, костяшки побелели. Я втянула носом воздух и узнала запахи календулы и подорожника. Неплохо, но слишком слабо для таких повреждений.

Его терзает боль.

– Пошла вон, – с порога, не глядя на меня, гаркнул старик.

Из-за моей спины выглянул парень, чье имя я так и не удосужилась спросить.

– Батя…

– И ты вместе с ней катись! – проревел старик и закашлялся. Сплюнул кровью, отер губы и посмотрел на ладонь. – Сами сладим. А нет, так пойду к богам в чистой рубахе! Еще не хватало портить нитку, якшаясь с ведьмой.

Я с трудом подавила желание послать мерзкого старика подальше, хоть в саму Навь. Меня остановил ровный голос Совия:

– Василий, не глупи. Без помощи знахаря ты не выживешь, и тебе самому о том известно.

– Помолчи, щенок, тебя никто не спрашивал, – грубо оборвал Лиса старик. – Сам уже испачкался, других не порть. Богуяр, отойди от него! Сколько раз говорил тебе, не смей с этим лаумовым отродьем дело иметь. Иди спать. Утром потолкуем.

Ба, так Лиса тут тоже не все любят? Я искоса глянула на Совия, невольно ему сочувствуя. Жить с клеймом лаумова отродья – то еще развлечение. Мне, рагане, об этом известно как никому иному. Но Совию должно быть еще обиднее. Обычных людей эти слова жгут похлеще крапивы. Ведь ими бросаются, когда намекают, что человек с навьими тварями путается, служит им в обмен на золото или исполнение желаний. Пусть я недолго пожила в Приречье, но увидела достаточно, чтобы понять: Совий здесь последний, кому можно было бы навесить жестокое прозвище.

Впрочем, было и еще одно толкование.

Не все в Беловодье любили дейвасов. И в глухих волостях, где привыкли с навьями договариваться чаще, чем с людьми, именно так называли огненных колдунов.

От страшной мысли все внутри задрожало, даже руки затряслись. Я глубоко вдохнула и поставила перед ужасом мысленный заслон. Глупости все это. Окажись Совий дейвасом, меня бы уже не было в живых.

В лице Лиса не дрогнула ни одна черта, словно он привык к этим оскорблениям или же, что более вероятно, не собирался доставлять удовольствие склочному старику, показывая, что тот сумел его задеть. Ломаные синие линии на шее Василия прямо на глазах медленно расползались все дальше: повязка уже не могла их скрыть. Я вышла вперед.

– Утром толковать вы будете разве что с Пряхами, когда они станут надевать на вас рубашку загробного мира. Яд навьей твари в вашем теле. Пройдет совсем немного времени, и он доберется до сердца. Тогда начнут отказывать органы, куда оно погонит дрянную кровь. Вы будете умирать медленно и мучительно.

Богуяр побледнел еще больше, но Василий по-прежнему на меня не смотрел. Только пальцы опущенной руки сжались сильнее, еще чуть-чуть – и кожу пропорет ногтями.

– Если ты мне сын, выкинь отсюда эту девку вместе с ее рыжим дружком, – приказал он Богуяру.

У парнишки тряслись губы, когда он протянул руку, чтобы вывести меня из дому. Я только дернула плечом, отгоняя его, и подошла еще ближе к раненому. Он действовал быстро, как воин на поле брани: рука метнулась к поясу, и в мою грудь нацелился листовидный нож.

– Я сказал, не подходи, нечисть, – Василий наконец-то посмотрел на меня.

Зрачок сузился в крошечную точку, оружие подрагивало, потому что от сжигающего его яда начало мутнеть зрение, но печник был непреклонен. Льняную рубаху со стороны укуса заливала кровь.

Ткань была разорвана и на боку, но там была всего лишь царапина, а вот шеей следовало заняться немедленно, иначе он не дотянет не то что до утра, даже до момента, пока я выйду за калитку.

Я с тоской огляделась, ища хоть что-то, что поможет мне подойти к упрямцу хотя бы еще на пару шагов. Этого хватит.

Взгляд зацепился за маленькую куколку-мотанку, притулившуюся на столе. Похоже, малыш позабыл ее, увлекшись играми, а дед не стал напоминать.

Тогда я поняла.

И сказала:

– Но вы же хотите жить. Хотите увидеть, как ваш сын женится на хорошей девушке. Катать внуков на шее. Справить добрую печь в доме своей новой большой семьи. Хотите, чтобы вокруг вас снова звенел смех и шумели голоса. Ведь так?

Я спиной чувствовала внимательный взгляд Совия и полный надежды – Богуяра. Очень хотелось закатить глаза и выставить парней вперед – чтобы сами уговаривали непробиваемого печника.

– Куда спешить? На богов вы будете любоваться всю вечность. А дни с родными – это роскошь, которую нужно ценить до самой последней минуты. Стоит ли добровольно отказываться от этого дара?

Говоря это, я медленно продвигалась вперед. Нож дрожал все сильнее, печник морщился и стискивал рану. Я кусала губы, напряженно смотря, как расползается заражение. Василий все еще не попытался напасть, и в душе проклюнулся крошечный росток надежды. Он слушал меня. Нехотя, через силу, но слушал.

Еще шаг.

– Что ты можешь знать о семье, ведьма? – четко выговорил Василий.

Нож зазвенел, выскользнув из ослабевших пальцев. Печник свесил голову и пошатнулся, едва не упав со стула. Я бросилась вперед, успев подхватить тяжелое тело, и рявкнула на опешивших парней:

– Ну, чего уставились? Быстро, на стол его!

Богуяр одним движением смахнул всю нехитрую утварь на пол. Совий, оказавшийся рядом и поддержавший сомлевшего Василия еще прежде, чем я успела договорить, открыл было рот, но я только мотнула головой: все вопросы потом.

Втроем мы перетащили жилистого печника на стол. Я развернула тряпицу с инструментами и привычно скомандовала:

– Горячую воду, две плошки и чистые лоскуты!

Наклонилась над Василием, сорвала пропитавшуюся кровью повязку и положила руки прямо на рану. Ну, начнем.

* * *

Я вышла в сырой ночной воздух и вдохнула его полной грудью. Несмотря на то что днем опять почти беспрестанно лил дождь, сейчас небо было чистым и глубоким. Казалось, если долго в него смотреть, то я стану такой же крохотной и нестерпимо яркой искоркой, как те, что усыпали его мелкой искристой пылью. Взлечу и запутаюсь в мягком бархате ночи. А кто-то будет смотреть на меня с земли и мечтать. Или даже сочинять сказки…

Теплые руки набросили на плечи мою новую куртку. Рядом со стуком встала кружка с горячим чаем, и я обрадовалась ей не меньше, чем первому завтраку в доме Бура. Горячее тепло потекло по горлу и согрело изнутри. Хотя, пожалуй, оно было слишком горячим. Я поперхнулась и удивленно воззрилась на опустившегося рядом Лиса: