Текст книги "Рагана"

Туман хлынул ко мне со всех сторон, облепил мокрой сетью, залил глаза, нос и уши, впитался в каждую пору На одно бесконечное мгновение я впустила его, и стала им, и исчезла, превратилась в ничто, в каплю росы, высохшую на солнце.

Но роса не просто высыхает – она вливается в облако, а потом снова падает на землю благодатным дождем, чтобы на следующий день опять растаять под жаркими лучами.

Я вздохнула так глубоко, как могла, и открыла глаза.

Тумана больше не было. Все, что от него осталось, – маленький, не больше кулака размером, клубок, свернувшийся возле моей руки. Вокруг, насколько хватало глаз, росли серые деревья. Их искривленные, покрытые наростами стволы молча вопили о страдании и боли. Воздух был неподвижным и густым, точно свежесваренный кисель. Я знала эти чувства. Я ощущала их каждый раз, когда проваливалась в Навь.

Между серых стволов, в немой ярости протянувших к небу ветви-лапы, показались гибкие сухощавые тени. Они приближались, и я почувствовала запах молодой зелени, сырой земли, грибницы и поверх всего – легкий железистый привкус крови.

«Ты нужна нам».

Я шагнула вперед. Потом еще. И еще. Попыталась подумать.

«Где вы?»

«Мы рядом».

«Как мне вас найти?»

«Ты знаешь дорогу».

Мне хотелось закричать, заплакать, умолять не уходить, рассказать больше, чем несколько слов, которые я впервые услышала, позволила себе услышать. Но тени уже отдалялись, растворялись в ожившем тумане, пока не исчезли в разлившейся повсюду белизне. Я упала на колени, чувствуя, как платье пропитывается холодной водой, и заплакала.

Раздалось знакомое мурчание, и, протерев глаза, я увидела обеспокоенную морду Одуванчика прямо перед собой. Он тыкался в мое лицо длинными усами, муркая и обеспокоенно трогая меня лапой. Я сгребла кота в охапку и привычно зарылась лицом в его шерсть. Привидевшееся казалось дурным мороком, порожденным уставшим телом и изможденной душой. Вокруг была тишина, в окно заглядывала полная луна, и ее серебряные отсветы мерцали на ровном снежном покрове, укутавшем землю. Белый кот настороженно смотрел в окно. Его круглые зеленые глаза сверкали, отражая лунный свет, шерсть стояла дыбом, но кот не шипел. Мне показалось, что он не боится, а скорее… заинтересован.

– Знаешь что, Одуванчик. Давай-ка спать. Что-то мне подсказывает, что поговорка «Утро вечера мудренее» сейчас подходит как нельзя лучше. Ты согласен? Ну и ладненько, – жалко улыбнулась я внимательно слушающему коту.

Снова закрывать глаза было страшно. Но, вопреки ожиданиям, сон пришел быстро, и на сей раз в нем не было посторонних.

Возможно, потому, что мой покой охранял свернувшийся под боком толстый белый кот.

Глава 10
Не все то золото

Зимой дни похожи один на другой, ровно братья-близнецы. В холодную пору люди чаще ходят друг к другу в гости, греются горячим чаем и разговорами о лете. Пекут сладкие пирожки с сушеной ягодой, плетут кудель, держатся за руки и мечтают о времени, когда день перестанет напоминать размокшую дорожную грязь, сквозь которую едва просвечивает солнце.

Всем известно, что зимой богиня Сауле отправляется в Правь погостить у своих родителей. Поэтому солнце совсем не греет – ведь солнечная дева далеко, и все, что мы видим, – это лишь отблеск ее огненных волос. Но если Вечно Юная в хорошем настроении, ее косы сияют так ярко, что мир в их отсвете становится краше. Вот и сегодня случился именно такой день. Пришлось одной сонной рагане, невзирая на нежную любовь к теплой кровати, вооружаться корзинкой и отправляться в лес.

Выйдя за порог, я осмотрелась. Глаз наткнулся на подтверждение моим тревогам, и пальцы невольно сжались на воротнике шубы, как будто я пыталась прикрыть горло от невидимого хищника. О том, что зверь хоть и не показывается, но существует, нахально заявляли следы крупных, больше моей ладони, лап, замыкающие дом в кольцо.

Эти следы стали появляться с той ночи, когда я в первый и последний раз попыталась вести жизнь обычной девушки. Как будто что-то выбралось из моего сна в Явь, да только уйти далеко не смогло. Вот и бродит теперь вокруг избушки, вытаптывая цепочку, которую я чувствую так же, как если бы мне на руки навесили кандалы.

О ногу потерлось что-то теплое и мохнатое, и я испуганно вздрогнула. Одуванчик удивленно воззрился на меня круглыми зелеными глазами, не понимая, почему это хозяйка так шумит и ругается. А хозяйка, продолжая ворчать, крепко вцепилась в ручку корзины и, размахивая ею, будто дубиной, отправилась со двора прочь.

Я долго набиралась духу, не решаясь рассказать Совию о следах, – боялась, что охотник не упустит случая позубоскалить над моими страхами. Но, вопреки ожиданиям, Лис отнесся к ним серьезно и несколько ночей подряд караулил неведомую нечисть в моем дворе. Вот только та и носу не казала, будто чуяла его и знала наперед все охотничьи повадки. Следов наутро, конечно, тоже не было. Скрепя сердце Лис прекратил ночевать в снегу, но взял с меня обещание, что, если тварь как-то проявит себя, я обязательно ему расскажу.

Кроме отпечатков лап, неведомый зверь больше ничем не давал о себе знать. Не выл и не рычал, не скребся в дверь… Лишь одна вещь поменялась, и я была в растерянности, не понимая, радоваться этому или огорчаться, ведь только начала нащупывать новую, нехоженую тропинку.

Когда появился неведомый зверь, мои сны пропали. Он будто украл их, или, быть может, они выбрались в Явь, натянув его шкуру.

Те самые мучившие меня с детства кошмары о тумане вдруг исчезли, словно их и не было вовсе. И это тогда, когда я наконец набралась храбрости заглянуть в них, а не убегать прочь, истошно вопя. Наверно, мне следовало бы радоваться. Но я злилась.

Эти сны были со мной, сколько я себя помнила. Когда я была совсем маленькой, они не внушали мне страха. Я забывала их, едва открывала глаза. Туманные видения были привычны, словно дыхание. Лишь однажды я спросила у мамы, что за тетя меня все время куда-то зовет.

Тогда мама впервые в жизни причинила мне боль. Она сжала мою руку так сильно, что потом на ней остались синяки. Притянула меня к себе и прошептала на ухо едва слышно – может, я и вовсе сама додумала ее слова, – чтобы я никогда и никому не рассказывала о том, что вижу по ночам. Даже ей.

– Но, мама, она же просит помочь, – растерянно возразила я. – Ей больно! А еще я слышала, как она кричала…

Мама на мгновение закрыла глаза, добела сжав губы. Потом положила руки мне на плечи и встряхнула:

– Когда это было? Когда тетя кричала?

Стало очень страшно. Я никогда не видела маму такой. Я устала, хотела спать, рука в месте, где ее стиснули мамины пальцы, неприятно ныла. Но я честно постаралась вспомнить.

– Кажется, это было в день Летеня…[14]14
  Летень – у славян праздник начала теплого времени года.


[Закрыть]

– Вот как.

Мама наконец отпустила меня и выпрямилась. Ее взгляд обратился внутрь нее, и мне показалось, будто ее душа исчезла, оставив только облик – прекрасный, но пустой. Я потянула маму за край платья. Мои глаза наполнились слезами. Но, прежде чем я разрыдалась, мама снова стала собой. Она больше не трясла меня и не ругала. Присев на корточки, она знакомым и таким родным жестом стала перебирать мои волосы. Мама пыталась улыбнуться, но я видела, что ее глаза так же полнятся слезами, как и мои.

– Мамочка, я больше никому не скажу об этой тете. Честное слово, мамочка. Обещаю!

– Я верю тебе, маленькая. Просто знай: так будет лучше для всех. Той тете… уже не помочь. Я не хочу потерять тебя. Ты – мое сердце.

Она обняла меня, и я все-таки расплакалась.

* * *

Снег хрустел под ногами, но, вопреки ожиданиям, я почти в него не проваливалась. Я легко шла через молчаливый заснеженный лес, почти не ощущая холода. Чем больше выпадало снега, тем спокойней и теплей мне становилось, а в этом году зима выдалась дивно снежная. Порадовавшись удачно намороженному насту, я забрела вглубь леса и принялась откапывать травы. Маленькие листочки надежно укрылись толстым белым одеялом, и я удивилась его рыхлости. Казалось, в такую кашу уж давно должна была провалиться, ан нет – крепко держала. Пожав плечами, я решила на всякий случай вернуться с угощением для здешнего лешего. Не знаю, почему он не спит зимой, да еще и помочь надумал, но ответить на добро добром для меня было так же привычно, как дышать.

Светило яркое солнце, отражаясь от сугробов брызгами ослепительных искр. Мороз скручивал деревья, и они протестующе трещали в ответ на его самоуправство. Надо мной стайка красногрудых снегирей, похожих на диковинные хвостатые яблоки, возмущенно делила скудный урожай рябины, сладковатой от поцелуев мороза. Внезапно внутри туго натянулась струна, и я медленно закопала потревоженный кустик, не забыв поблагодарить за отданные листочки. Выпрямилась не спеша, убрала добычу в корзину, натянула варежки и лишь потом обернулась к тому, кто дал о себе знать волной болезненной тревоги.

Он стоял за широким ясенем, скрывавшим его почти наполовину. Если на мне были теплая обувка, шуба и варежки, то на нем – только легкая рубашка, льняные штаны и красные сапоги с кисточками. Веснушки сияли на носу так ярко, как будто его обрызгало солнечным светом. Тот самый парень, который угощал меня медом на злосчастных вечорках. Тот, в чьей руке Марьяна задержала тонкие пальчики на мгновение дольше, чем нужно.

Так вот из-за кого подруга сама не своя. Уж не ему ли я задолжала гостинчик?

– Здравствуй, русалка, – кивнул мне натянувший человеческий облик навий, не торопясь приближаться.

– И тебе не хворать, Леший. Отчего не спишь в такое время?

– Узнала-таки, – грустно улыбнулся парень. – А коли узнала, прогонишь?

– Ты плохого не делаешь, – я пожала плечами, – но Марьяну отпусти. Не для тебя она.

– Тебе разве решать, для меня или нет? – на миг его доброе открытое лицо исказилось и сквозь человеческий облик проступил иной.

– Марьяна горит жизнью, светится ею, она живет в ладу с миром. А еще она человек до последней капельки крови – уж поверь, я почитай что каждую пересчитала, когда от навьей твари ее избавляла. У тебя она зачахнет. Лесные чертоги ее погубят.

– А тебя бы приняли как княжну… – окинул меня задумчивым взглядом не ко времени проснувшийся навий.

Я едва не расхохоталась, но сдержалась, только фыркнула по-кошачьи.

– Быстро ты меняешь свои увлечения. Это как же тебе твои лесавки наскучили, что ты в зиму проснулся, лишь бы новую подругу найти?

Леший вышел из-за дерева и подошел чуть ближе. Его облик опять поплыл – кожа потемнела и покрылась наростами, похожими на кору. В волосах зазеленели листочки. Лицо с веснушками не поменялось, только глаза из теплых карих стали светло-зелеными. Ба, а леший-то молоденький совсем!

Тогда понятно, почему он растревожился. Похоже, что его просто-напросто изгнали из родного леса.

Два леших вовек не уживутся в одной чаще. Когда молодой заявлял свои права, то должен был победить старого Хозяина в игрищах, а если плоховал – дороги в родные леса для него больше не было. Неприкаянным духом бродил такой леший-потеряшка по миру, пробуя осесть то тут, то там, тревожа людей и смущая девушек обликом статного молодца. В отличие от матерых леших, молодняк был опасен только тем, что мог увести понравившуюся девушку в лес, и поминай как звали. Но отдавать Марьяну обездоленному навию, решившему скрасить вечерок, я не собиралась.

Пока я раздумывала, как быть, Леший подкрался еще чуть ближе. В нос пахнуло свежей живицей, землей, отсыревшей из-за весенних паводков, прелой листвой и грозой. Глаза навия стали совсем зелеными, а потом вдруг потемнели, налились ореховой теплотой. Я с изумлением смотрела в знакомое лицо, а Леший улыбнулся мне чужими губами и спросил чужим голосом – более высоким и звонким, чем был у того, чью личину он натянул:

– А так – пойдешь?

Я не выдержала и прыснула со смеху, зажимая рот варежкой, чтобы не распугать пирующих снегирей.

Леший обиженно отпрянул и зло оскалился, не понимая, с чего я так веселюсь. А я продолжала ухохатываться, вытирая выступившие в уголках глаз слезы. Ну надо же, чего удумал – соблазнять меня обликом Совия! Не спорю, парень хорош собой, но отношения у нас с ним как у кошки с собакой – то пирожками друг друга кормим, то проклятиями посыпаем. Да с чего мне о нем думать вообще?

– Так не то что пойду – побегу. Вот только в другую сторону. Эх, жалко тебя, но и помочь ничем не могу. Разве что… В паре дней конской рыси на запад я видела лесок. В нем совершенно не чувствовалась рука Хозяина – может, и нет его там? Попытай удачу. Ведь лучше своим углом обзавестись, чем глушить тоску временной мерой. Чувства смертных девиц для вас, навий, ведь как брага для обычного мужика. Пьянит, кровь веселит, да только пользы в ней нет и разрушает потихоньку ваше естество.

Парень, снова ставший конопатым и голубоглазым, призадумался. Даже вернулся на прежнее место, под ясень. Потом поднял на меня прозрачные, как первый осенний лед, глаза и кивнул:

– Благодарствую, русалка. Попытаю счастья. Но ты подумай еще. Ты ведь не человек, в тебе кровь водяниц. Я правду сказал, ходила бы хозяюшкой, лес берегла.

Я покачала головой без улыбки и подхватила корзинку с поваленного ствола:

– Я храню другой лес – тот, что из жизней людских пророс. Прости, Леший, но наши дороги разные. Будет нужда – заглядывай. Хотя не представляю, чем смогу помочь лесному духу, но постараюсь.

– Ты ведь уже помогла. Добрым словом и советом. Отпущу твою подругу, так и быть. Но про обещание в гости заглядывать не забуду, учти.

– Учту, – поклонилась я.

Когда я разогнула спину, Леший уже исчез. Только тогда я поняла, что не спросила его, он ли снег подо мной зачаровал, да поздно было.

Через пару дней Марьяна снова стала вести себя как обычно, и ничто не напоминало о том, что какое-то время она была увлечена молодым навием.

* * *

– Навья отрыжка, – вздохнула я, перебирая запасы.

С тоской огляделась, надеясь, что, может, что-то упустила. Увы – молчаливая комната была безжалостна к моим поискам. Она насмешливо скалилась распахнутой крышкой сундука, проплешинами на полках, выстроившимися на столе идеально пустыми банками и прочими намеками, что мне все же придется отправляться в близлежащий городок, чтобы купить все необходимое. Снова вздохнув, я принялась наводить порядок в раскиданных повсюду вещах, попутно составляя список покупок.

После того как с уборкой было покончено, я быстро оделась и заплела косу. Мельком глянула в рогатое зеркало и невольно улыбнулась отражению: сон на собственной кровати и спокойная жизнь нарастили на мои кости мяса, а на бледных щеках даже проглядывал робкий румянец. Я затянула ремень потуже в надежде на тонкую талию, но потом рассмеялась над собой, махнула рукой и перестегнула как обычно. Кого я обманываю? Да и зачем? В одежде мне главное – удобство, а о внешности пускай Марьяна беспокоится – она это дело любит. К счастью, в меру – иначе мы бы не сдружились.

Собрав все необходимое в наплечную сумку, я подумала и сунула туда же тубус с бумажными листами. Кто знает, а вдруг я услышу красивую песню или путники новую глуму расскажут? Обидно будет не иметь под рукой ничего, чтобы записать прихотливый узор, сплетаемый из привычных, казалось, слов. Меня с детства влекли сказочные истории о героях, храбрых поступках, сильных душах и ужасных чудовищах. И даже то, что люди считали одним из таких чудовищ меня, не смогло эту любовь изничтожить. Мама только недоуменно качала головой, не понимая, как я могу продолжать верить в сказки и одновременно уметь срезать метким словом любого обидчика. Во мне же с легкостью уживались наивность и грубость, недоверчивость и восхищение искусством плести небылицы. В тубусе, с которым я была неразлучна с того момента, как получила его в подарок, хранились десятки услышанных и записанных историй. В душе я лелеяла тайную мечту – когда-нибудь сделать из них настоящую книгу, с обложкой, расписанной рунами, узорами и портретом какого-нибудь славного богатыря.

Об этой мечте я не говорила даже маме – она была моя и только моя.

Ласково погладив темный, порядком растерявший глянец кожаный бок футляра, я убрала его на самое дно сумки и накинула ее на плечо. Оглянувшись, улыбнулась и поклонилась пустой комнате. Прошептала: «Я ненадолго», – и вышла, тихонько прикрыв за собой дверь. Показалось, что дом вздохнул, словно не желая расставаться, и на душе потеплело.

Конюшня встретила меня полумраком, запахом сена и лошадей. Я пересекла ее, спеша к дальнему стойлу, где Пирожок вытащил морду из подвешенной торбы с овсом и приветственно заржал. Я похлопала его по шее и почесала за ушами, как большого кота. Шрам уже медленно зарастал шерстью – пока еще тонкой и легкой, скорее напоминавшей пушок. Конечно, совсем невидимым он не станет, но и мертвым напоминанием о людском равнодушии не останется.

И все-таки интересно: кто это повадился моего коня подкармливать?

– Эй, обжора, признавайся: кто тебя так балует? – я зачерпнула рукой отборный овес и ссыпала его обратно в торбу, наслаждаясь дождевым шорохом золотистых зернышек.

Пирожок хитро глянул на меня лиловым глазом, замахал гривой вверх-вниз и топнул копытом.

– Понятно, не хочешь раскрывать тайну своего кормильца. Боишься остаться без вкусненького? Хорошо, так и быть, пока не буду тебя пытать, – болтая ни о чем, я споро заседлывала скакуна, мысленно прикидывая, что при хорошем раскладе успею добраться до города, носящего имя Броды, к ночи. Заночую на постоялом дворе, а утром куплю все необходимое и к завтрашнему вечеру уже вернусь в Приречье.

Я наклонилась, затягивая подпругу, а когда выпрямилась, нос к носу столкнулась с Совием.

– И куда ты собралась? – прищурился он. Тяжелая ладонь лежала на холке Пирожка, и судя по тому, что конь спокойно воспринял покушение, рука эта была ему знакома.

Повисла напряженная тишина. Охотник ждал ответа с такой уверенностью, как будто был вправе его требовать. Я молча прожигала его взглядом, мысленно считая до десяти и обратно, чтобы не наговорить гадостей перед дорогой и не испортить собственное спокойное настроение – хотя оно и так уже было подпорчено поведением рыжего нахала. Один только Пирожок, воспользовавшись заминкой, сунул морду в снятую кормушку и захрупал овсом.

Я усмехнулась и перекинула косу на грудь.

– А ты собираешься отслеживать каждый мой шаг? Или боишься, что сбегу? Это странно, учитывая, что не так давно ты прямиком заявил, что меня здесь быть не должно!

– На тебя надеются отец и пан Артемий. Я вовсе не хочу, чтобы в нужный момент оказалось, что ты исчезла и подвела кого-то, кому надобна будет твоя помощь.

Под потолком летала мелкая пыль, золотившаяся в перекрестии солнечных лучей. Сумка с записями жгла бок, побуждая скорее отправиться за новыми историями. И неожиданное препятствие в виде рыжего охотника казалось неуместным и глупым. Ничего, кроме раздражения, в тот миг он у меня не вызывал.

Вот только запах – осеннего леса, костра и терпкой нотки его собственной кожи – настойчиво размывал мое недовольство, смущал и заставлял отодвинуться до того, как я запутаюсь окончательно.

Я рывком затянула подпругу так, что Пирожок вздрогнул и недовольно оскалился, повернув ко мне обиженную морду. Я спохватилась и ослабила крепление.

– Вот чтобы никого не подвести, мне и нужно сьездить в город, пополнить припасы. Ты же не хочешь, чтобы в один далеко не прекрасный момент кто-то пострадал из-за того, что у меня не оказалось какого-нибудь масла или жира?

Совий задумался и неохотно кивнул, признавая мою правоту. Отодвинулся, пропуская нас с конем, но не ушел, продолжая колоть меня взглядом. Я вывела Пирожка и белкой взлетела в седло. Подобрала поводья и почти уже цокнула языком, пуская коня неторопливым шагом, но тут загорелые пальцы обхватили мое запястье железным кольцом.

– Что еще? – взглянула я на Совия.

Несмотря на то что я возвышалась над ним в седле, ощущение, что сверху вниз смотрит именно он, мне не понравилось.

– Будь осторожна, – неохотно выдавил Лис и отпустил мою руку.

Чутье говорило, что парень хотел сказать что-то другое, но ограничился только этими словами. И я не стала спорить – просто кивнула в ответ.

* * *

Стражи на воротах Бродов едва удостоили меня взглядом, занятые телегой крикливо одетого купца. С него они могли стрясти гораздо больше мзды, чем с одинокой путницы верхом на крепком, но явно беспородном коньке. Деревенская девочка, привезшая сушеных ягод на продажу, или знахарка, явившаяся за эликсирами и мазями, а может, бродячая сказительница – я была всеми ими разом, и ни один из обликов не сулил стражникам пополнения мошны. На привычный окрик «Зачем пожаловала?» я сказалась лекаркой и кинула стражу три чешуйки – стандартную плату за проезд. Он только махнул рукой, пропуская меня в город, и отвернулся, присоединившись к напарнику, трясущему купца.

Я тронула поводья, и Пирожок ленивым шагом, потряхивая гривой, пошел вперед. Подковы глухо стучали по не успевшим просохнуть доскам. От людского потока рябило в глазах – я совсем отвыкла от этой толчеи и круговерти, не прекращающей свое движение ни на минуту. Оно начиналось еще до рассвета и становилось медленным и плавным только после заката. Ночью никакие торговые сделки не совершались – кто рискнет, тому Пряхи всю нитку перепутают, потом не разберешься в собственной жизни. Зато кутить никто не запрещал.

Последние лучи заходящего солнца блеснули на золоченом куполе храма Перкунаса, возвышающегося на пригорке посреди города. В его тени притаился храм Светозарной Сауле. Оба здания были деревянными и отличались лишь символами на куполах: молния у Перкунаса и солнце у Сауле. Храмы светлым богам всегда строили на возвышении, чтобы они были ближе к небу и солнцу. Говорят, так богам легче услышать людские молитвы. По той же причине храмы богов – покровителей ночи, Вельнаса и его супруги Гильтине, ставили как можно ближе к миру подземному: в низинах, у подножий холмов или если подле города рос лес, то в чащобе.

Присмотревшись, я оценила выбранное для святилища место: должно быть, оба храма видны откуда ни глянь, и их облик день за днем напоминает каждому, что боги присматривают за нами из своего небесного обиталища.

Правда, жители Бродов на храмы никакого внимания не обращали. Они сновали по улицам суетливо, словно муравьи. Хмурились и улыбались, ругались и дрались, пили и орали скабрезные песни – как в любом другом городе, живущем за счет торговли. Даже удивительно было, насколько непохожа жизнь крупного селения и маленького Приречья, где все шло размеренно и спокойно.

Я спешилась и повела коня в поводу, с любопытством оглядываясь по сторонам. На меня никто не обращал внимания: волосы я надежно упрятала под платок, а других черт, способных зацепить взгляд, в своей внешности я не знала. Разве что глаза цвета весенней листвы, но напрямую я ни на кого не смотрела, и разглядеть их было сложно.

Толпа полноводной рекой текла куда-то в одном направлении, и я решила, что двинуться вместе с ней – не худший способ посмотреть город. И не прогадала: пестрый поток привел именно туда, куда я стремилась, – на ярмарку, что проходила каждую седмицу. В Приречье пару раз заезжали бродячие торговцы, но это было не сравнить со здешним разнообразием рядов и лотков. Конечно, никаких лишних трат я себе позволить не могла, но потешить взгляд ведь никто не запрещал. А там и до лекарских развалов доберусь.

Пробродив по торговым рядам допоздна, я не заметила, как солнышко скатилось за горизонт. Сделки уже не совершались, и торговцы неторопливо увязывали свое добро, перекрикиваясь гортанными голосами на всех языках Беловодья. Ходили слухи, что на таких ярмарках можно встретить кого угодно – хоть призрак лаумы, хоть бескрылую самовилу[15]15
  Самовила (вила, самодива) – в южнославянских мифологиях женское мифологическое существо, родственное восточнославянской русалке.


[Закрыть], хоть свободно разгуливающего навия. Иногда краем зрения я и правда улавливала размытую тень, но проследить за ней не стремилась. На то есть дейвасы – и выполнять их работу я не нанималась, своей хватает.

Кстати, решилась я на эту вылазку только потому, что Артемий поручился: в Бродах нет постоянно живущих огненосцев. Они приезжают по надобности и дважды в год – для проверки и решения вопросов, список которых служители городничего собирают, а управитель лично предоставляет пред очи чернокафтанников. На этой, несмотря на всю пестроту, все же обычной и ничем не выдающейся ярмарке их не ждали. Так что я спокойно гуляла меж торговых рядов, жуя мятный пряник.

Отметив несколько мест, в которые собиралась утром заглянуть в первую очередь, я отправилась на поиски ночлега. Вот только я позабыла, что всем, кто приехал на ярмарку, надо где-то ночевать. Мест в приличных, чистых на вид корчмах уже не осталось. Корчмари кивали и махали руками, указывая направление, а я тревожилась все сильнее по мере того, как улицы становились грязнее, дома – запущеннее, а зеленоватая луна – выше.

Мне повезло в корчме с певучим названием «Золотое яблоко». Вопреки обещанию, золота внутри не было, зато яблоки имелись – в виде прокисшего сидра в кувшинах на стойке. Запах стоял такой, что резало глаза. Но ночевка на улице привлекала еще меньше.

Зал был полупустым, если не считать мужчины в дальнем углу, споро поедающего свой ужин, и пары шумных простоватых парней с кулаками размером с мою голову, бурно выясняющих, кто кого перепьет. Я задержалась на пороге, чтобы накинуть капюшон, чуть сгорбилась и быстро пересекла заплеванный пол, покрытый подозрительными пятнами.

– Здравствуй, хозяин. Есть ли у тебя комната переночевать?

По дереву закружилась монетка, сверкая серебряным боком, и тут же исчезла, прихлопнутая ловкой ладонью.

– Две серебрушки, – лениво протянул бородатый мужчина.

Цепкий взгляд маленьких темных глаз, похожих на притаившихся в складках задубевшей кожи жуков, прошелся по мне с головы до ног, но ничего примечательного не нашел, и корчмарь снова вернулся к разливанию сидра по кувшинам.

Две серебряные монеты для меня были большими деньгами. Если б не зима, я заночевала бы под открытым небом. Но выбирать не приходилось. Я вздохнула и достала тощий кошель. Долго копалась в нем, жалуясь на то, что бродячей лекарке много не заработать, показно ловила убегавшую монетку, а после провожала ее тоскливым взглядом, пока корчмарь прятал денежку за пазуху. Внимания на мои стоны он не обратил, только буркнул: «Второй этаж, направо, любую открытую дверь выбирай».

Я кивнула и отправилась в указанном направлении. Лопатки сводило, словно в спину впился чей-то злой взгляд, но я так устала, что решила не оборачиваться.

И это было очень глупо.