Текст книги "Огневица"

Дейвас дернул Итриду на себя, и она повалилась ему на грудь. Мужчина, даром что раненый, легко скинул девушку на землю, а потом навалился сверху. Дейвас лежал, тяжело дыша, будто это напряжение вытянуло из него все силы. Итрида застыла ни жива ни мертва, боясь лишний раз пошевелиться и заставить его сжать ее сильнее – запястье и так почти трещало в его руке.

– Мне нужно избавиться от огня… – выдохнул дейвас в шею Итриде, и она судорожно дернулась. – А рядом никого подходящего. Только дура девка рыжая. Что мне делать, а? Что?..

– Отпустите меня, пан, – пискнула Итрида.

Дейвас рассмеялся глухо и безрадостно. Кровь из его раны намочила рубаху Итриды, она чувствовала, как в том месте становилось все более мокро и горячо.

– Не могу. Я должен попытаться. Хоть ты и девка. Но лучше так, чем… Морокун бы побрал всю эту затею. А ведь я не хотел. Не хотел – так. Какой я избранный? Перкунас меня не выбирал. Это она выбрала. Сама, небось, рисковать не стала, а я – я ей верил! Верил. Нельзя вам, бабам, верить.

Неожиданно его голос стал злым. Итрида почуяла эту перемену и забилась, заизвивалась, пытаясь оттолкнуть мужчину, но тщетно: злость словно добавила ему сил. Или же он все-таки принял решение и теперь собирался с духом, чтобы исполнить свой замысел.

По рукам дейваса пробежало пламя, и Итрида завизжала, пытаясь сбросить мужчину с себя. Он стиснул сильнее и держал так, пока она не поняла, что пламя не обжигает. Дейвас поднял голову и вгляделся в ее лицо.

– Мне надо бы перед тобой извиниться, но ты все равно никогда не простишь. Мое имя – Влад Ратоборец. Можешь проклинать его, можешь передать четверым богам, если задуманное мной не осуществится. А сейчас молчи!

И Итрида замолчала. Внутри себя она кричала, надрываясь, до сорванного голоса, до крови, захлестнувшей горло, кричала, расцарапывая лицо, билась в силках, захлебывалась криком, но снаружи была тиха и послушна. Видел ли Влад Ратоборец ее ужас там, за черными зрачками? Он не смотрел ей в глаза. Чувствовал ли, как бешено колотится ее сердце? Возможно. Жалел ли о чем-нибудь?

О том Итрида никогда не узнает.

Ратоборец приподнялся, опираясь на локти. Огонь перекинулся с его рук на все тело, обнял, одевая в языки танцующего пламени. Вспыхнула, рассыпаясь холодным пеплом, одежда – его и ее. Огонь словно вернул в дейваса жизнь, но Итрида нутром чуяла: после того как колдун осуществит задуманное, даже лаума не сможет удержать его в мире живых. Итрида выла – там, за стеной его ворожбы, – и плакала, понимая, что вот-вот случится с нею то страшное, о чем шепчутся девки на вечорках, стыдливо закрывая лицо ладонями и моля богов, чтобы никогда такое с ними не стряслось. Пусть дейвас скрутил ее ворожбой, да только кто ей поверит? Слыхом не слыхивали о таком никогда, но вот именно сейчас и именно с ней это происходит, пока внутри все леденеет от ужаса и стыда…

– Невинное тело огонь не примет, – хрипло прошептал он ей на ухо. – А если я хотя бы не попробую его передать, он сожжет меня изнутри. Я буду умирать долго и мучительно. Но если получится – уйду легко.

Итрида ничего не ответила – даи как она могла что-то сказать? Лишь из ее глаз одна за другой безостановочно катились слезы, пока дейвас разводил ее обмякшие ноги, нависал сверху темным страшным навием, сплевывал на пальцы, которыми потом водил там, где Итри ду должен был увидеть только муж, – а она ничего не могла сделать против, ни убежать, ни отбиться, ни закричать. Говорила ей мать, хватит в лес бегать, чай, не зверь ты лесной, а девка слабая. Но Итрида ее не слушала – вот и поплатилась.

Мужчина прижался к ней – горячий и твердый, – помедлил мгновение, а потом резко двинул бедрами вперед. Подождал немного, будто давая Итриде привыкнуть, и медленно отодвинулся. Потом снова – резче, глубже, больнее – вперед. С его губ сорвался стон, и он снова мучительно медленно подался назад.

Его рывки стали быстрее. Влад тихо стонал сквозь зубы, запрокинув голову и закатив глаза. Тело Итриды горело от боли, которая стягивалась там, промеж ног, пронзая ее раскаленной иглой. Должно быть, Итрида умирала. Дейвас ранил ее, так сильно, что теперь и она умрет возле лесного ручья, отдав свою девственную кровь живущим в нем духам…

Дейвас вскрикнул и содрогнулся, уткнувшись лбом в плечо Итриды. Она почувствовала, как внутри разлилось что-то теплое, и к горлу подкатила дурнота. Ратоборец скатился с нее и встал. Сквозь одевшее его пламя просвечивала кровь. Она заливала его правый бок, темнела на руках и пачкала пах. Итрида не сразу поняла, что кровь между его ног – ее, а когда поняла, завыла волком. Скорчилась клубком, стараясь стать как можно меньше, исчезнуть, раствориться в заполнившей ее боли. Она не сразу поняла, что чары дейваса исчезли.

– Руда к руде, – дейвас провел по телу, собирая алые потеки и смешивая их в ладони. – Искра к пустоте. Я отдаю свой дар этой женщине: пусть он горит в ней так же, как горел во мне. Ручаюсь жизнью, плачу кровью, ухожу без долгов.

Дейвас наклонился и быстро начертал какие-то знаки на спине бьющейся в истерике Итриды. Тихо вздохнул и осел на землю горсткой праха.

А в Итриду потек огонь.

И вся боль, что она испытала до того, показалась лишь слабым подобием боли истинной.

* * *

Итрида говорила размеренно, не приглушая и не повышая голоса. Где-то внутри нее бился огненный волк, которому хотелось вскочить и умчаться прочь, через густой подлесок, через тьму сонной чащобы, как можно дальше от тех, кто внимательно слушал о том, о чем вспоминать Итрида зарекалась. Хотелось кричать, но вместо этого она продолжала рассказывать.

Даромир, поначалу развалившийся на топчане, выпрямился и побледнел, когда Итрида рассказывала о том, что сделал с нею Влад Ратоборец. Йулла молчала. Она словно исчезла из комнаты – Итрида не могла уловить ни вздоха, ни шевеления с ее стороны. Будто птицелюдка обратилась в статую, подобную тем, что охраняли вход в ее гнездо.

Когда прозвучали последние слова, упала тяжелая душная тишина. Только коснувшись лица, Итрида поняла, что оно мокрое от слез. Надо же, а ей казалось, что она неплохо держалась. Но нет, предательские соленые дорожки пролегли из-под опущенных век. Когда она закрыла глаза, Итрида не помнила.

– Твоя история больше похожа на дурно сложенную байку, чем на правду, девочка, – наконец каркнула Йулла. – Но старая Йулла прожила достаточно, чтобы знать: такие истории единственные и оказываются правдой. Вот откуда на тебе запах Опаленных. Один из них влил в тебя свой огонь. Интересно, он хоть понимал, что у тебя не было шансов выжить? Ему-то самому, небось, всё сделали по чину, с обрядом и оберегами. И то сгорел. А ты, девчонка… Как ты сумела покорить огонь?

– Не знаю, – Итрида устало повела плечами. – Когда все случилось, меньше всего я думала о том, чтобы кого-то покорять. Я даже не смекнула, что Ратоборец со мной сделал, пока огонь не… Пока не вернулась домой. Да только дома у меня больше не было. Я шла куда глаза глядят и забрела в болото, где меня нашла болотная ведьма по имени Ихтор. Она помогла справиться с пламенем. Но даже она не знала, что мне делать дальше. Единственные, к кому я могла обратиться за помощью, – дейвасы, ведь они учатся владеть искрой с того дня, как огонь дает о себе знать. Но мы обе понимали, что с распростертыми объятиями в Школе Дейва никто меня не встретит.

– Йулла, Навь тебя… может, хватит на сегодня расспросов? – не выдержал Даромир. – Разве недостаточно того, что рассказала Итрида? Мы не собираемся жить в твоем городе, нам надо лишь перевести дух и уйти прочь.

Женщина-птица склонила голову к плечу. Перья на ее голове приподнимались и опускались. Человек, наверное, тер бы лоб в раздумьях. Наконец она приняла решение и махнула рукой:

– Идите. Йулле нужно подумать. Пока дозволяю остаться. Пока!

– Благодарю, Йулла, – Дар поклонился чуть менее глубоко, чем до того, как она заставила Итриду вывернуть душу наизнанку.

Птицелюдка усмехнулась и взмахнула когтистой рукой, отпуская путников. Дар тронул Итриду за плечо, и она встала, намереваясь последовать за другом. На миг у нее закружилась голова, и Итрида потеряла шехха из виду. Зато Йулла словно приблизилась и заглянула ей в лицо своими непроницаемо-черными глазами.

– Есть силы, для которых любое вместилище мало. И если ты не отпустишь их, то они не оставят от тебя даже пыли.

– О чем вы говорите? – прошептала Итрида.

– Я говорю, после такого обязательно надо выпить. И поесть. Здесь есть отличное местечко, не корчма, но кормят – пальчики оближешь. Пойдем, я угощаю, – Даромир схватил Итриду за руку и потянул за собой.

Она недоуменно завертела головой, не понимая, когда успела выйти на крыльцо. От растерянности Итрида дала шехху увлечь себя на ночные улицы Беловодья. Но когда друзья проходили мимо сов, держащих пламя, Итриде показалось, что их взгляды неотступно сверлят ее затылок.

Глава 12. Сестрица

Ворота подворья «Золотой ладьи» были гостеприимно распахнуты. Вот только не звучала музыка, не слышно было ни смеха, ни перестука кружек с пшеничным пивом. Лишь тоскливо завывал ветер, заплутавший промеж тяжелых бревен. Он разносил во все стороны плач и стоны. Ветер хлестнул Мария по лицу, и дейвас поморщился от запаха гари и крови.

Мирослава Жизнелюба ловко спрыгнула со своей серой лошадки и пошла к корчме через разбухшую от недавнего дождя грязь. Край ее синей поневы быстро намок и потяжелел от налипшей земли. Лаума спрятала руки в широкие рукава. Мирослава внимательно оглядывала то, что осталось от здания: чудом уцелели три стены, опорные балки и крыша. Четвертая стена разлетелась в щепки. В самой корчме весь пол был усыпан обломками вперемежку с диковинками других стран, которыми так гордился Слад. Посередине пол немного очистили от мусора, чтобы уложить туда раненых. Погибших сложили у крыльца, накрыв лица их же свитками.

– Клянусь бородой Перкунаса, я уж думал, ты не вернешься, – вместо приветствия бросил Марию Слад и устало ухмыльнулся, обращая собственные слова в шутку.

Потом перевел взгляд на Жизнелюбу, охнул и резко согнулся в поклоне.

– Простите, пани лаума! Я ведь толком не верил, что вы взаправду в Каменке! Повторял себе: «Слад, должно быть, ты обознался…»

Мирослава шагнула вперед и положила ладонь на голову Слада. Ее пальцы скользнули по иссеченной щеке корчмаря, и рана чуть засветилась. Слад выпрямился и удивленно тронул гладкую кожу, на которой не было ни царапины.

– Видно, Светозарная привела меня в город именно тогда, когда во мне появилась нужда, – мелодично ответила водяница. – Пойдемте, пан…

– Слад, – корчмарь стянул шапку и, переминаясь с ноги на ногу неловко добавил: – Слад Пивовар. Так меня кличут, потому что я пиво варю всем на зависть. Да вы бы попробовали – сами бы!.. Ох, простите, пани, не до пива сейчас. Но, может, когда все уляжется… – Слад снова водрузил шапку на голову и отступил, давая лауме подойти к больным.

Мирослава же, пока слушала сбивчивые речи Слада, успела подвернуть широкие рукава и закрепить их на незаметные глазу крючочки, чтобы ее руки ничто не закрывало и не мешало свободному течению ворожбы. Слад покосился на темный камень в ее браслете и будто невзначай поддернул собственные рукава, обнажая широкое кожаное обручье с желтой каплей хризолита.

Мирослава вплыла в корчму, идеально прямая и удивительно маленькая рядом с сопровождающим ее Сладом. Марий проводил их взглядом и бесшумно отступил, не желая тратить время на прощания и уговоры остаться. Он знал, что Мирослава послушается его и известит водяниц. Значит, сам Болотник мог все силы бросить на розыски рыжего огненосца. Чутье подсказывало ему, что одаренный воришка и таинственная смерть мальчика, о которой рассказала Жизнелюба, связаны между собой. Дейвас был полон решимости добраться до истины. К тому же вот уже несколько месяцев по всей стране бушевали странные пожары, из-за которых Марий и выглядел недобитым покойником, когда явился в Каменку. Похоже, пришла пора заглянуть в Белоозеро. Если люди бессильны дать ответы, то где, как не в городе живников, их доискиваться?

Марий вскочил на терпеливо ждущую Стрыгу и потрепал лошадь промеж ушей. Вдруг в его спину ударил вороний грай. Марий обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как тяжелое облако поднялось в воздух и распалось на множество птиц, черными кляксами запятнавших небо. Вороны полетели в разные стороны, и в считаные мгновения от стаи не осталось и десятка голосящих вестников. Дейвас отвернулся и толкнул Стрыгу коленями.

Уже приближаясь к воротам, Марий понял, почему вороны никак не идут у него из головы.

В том краю Каменки, откуда они взлетели, стоял терем купца Вышаты.

* * *

Марий глотнул из фляги теплой солоноватой воды и недовольно цокнул языком. Стрыга ходко шла по утоптанной дороге, потряхивая гривой, будто ей жара нипочем. А вот дейваса донимали и злое палящее солнце, и жажда, и понимание, что с каждым днем он все дальше от рыжего колдуна. И поделать с этим ничего не может.

Все потому, что в здешних краях давненько не видывали дейвасов. Марий и рад был бы не раскрывать свою силу, но люди то и дело жаловались на донимающих их навьих тварей, и ему ничего не оставалось, кроме как показывать значок и расспрашивать о подробностях. Но куда более, чем оголодавшие навьи, беспокоило дейваса иное. Люди стали бояться воронов. Шепотом и с оглядкой рассказывали, что птицы, всегда верные хозяевам и защищавшие их не хуже собак, вдруг обезумели и стали нападать на тех, кто выкармливал их с яйца. Выклевывали глаза, драли руки острыми когтями и целились тяжелыми клювами под основание черепа – слишком точно для хоть и мудрой, но все же птицы.

Марий прищурился, вглядываясь в дрожащий горизонт. До Белоозера, по его расчетам, оставался один день конской рыси. Галопом вышло бы быстрее, но для этого надо было дать Стрыге хотя бы пару часов роздыха в прохладе, лучше всего на болоте. Болота по близости было не сыскать, а вот крепкий тын какой-то деревеньки виднелся слева от тракта. Марий потянул Стрыгу за гриву, понукая свернуть на заросшую низкой травкой дорогу, ведущую к волости. Лошадь не довольно всхрапнула и начала осторожно, как кошка, спускаться с пригорка. Перед отпечатками копыт темнели точки и полосы взрытой земли. Вряд ли даже опытный следопыт сумел бы прочитать этот след – долго думал бы, откуда у лошади когти.

Болотник Стрыгу не понукал. Они шли ходко, но не настолько, чтобы всполошить жителей волости. Марий давал возможность кметам рассмотреть себя со всех сторон и открыть ворота, почему-то запертые даже сейчас, средь бела дня. Его расчеты оправдались: когда Стрыга стала как вкопанная напротив ворот, круто изгибая шею и красуясь изящной статью, дейвасу навстречу вышли двое кметов. Марий быстро оглядел их рубахи и пояса: вышивка говорила, что один из них земельный, другой ремесленный. Неудивительно: волость раскинулась в стороне от основного торгового тракта, а резвая речушка, бежавшая вдоль дороги, годилась разве что белье полоскать, но никак не для судоходства. Так что торговым взяться было неоткуда.

– Здоровы будьте, паны! – крикнул Марий, придерживая Стрыгу за гриву.

Земельный, обменявшись быстрым взглядом с товарищем, вышел вперед. У него была короткая густая борода цвета спелой пшеницы и светлые глаза. На носу густо рассыпались веснушки. Чистокровный воленец, – определил Марий, – в отличие от товарища. У того были черные кудрявые волосы и хитрый прищур темных глаз – где-то в родне затесались авары.

– И тебе не хворать, путник. Куда путь держишь?

– Дак к вам и держу! Пустите чуток жару переждать и лошади дать остыть?

Земельный обернулся на товарища, и тот едва заметно качнул головой. Русоволосый крепыш снова повернулся к Марию и кашлянул, прочищая горло:

– Нельзя к нам, добрый человек! Мор у нас.

– А если мор, где знаки предупреждающие?

– Дак… закончился, мы и убрали. Но закончился едва-едва! Так что не рискуй, путник, иди своей дорогой. Здесь тебе опасно оставаться.

Кмет снова глянул на товарища, будто искал у него одобрения сказанному. Тот опять кивнул. Марий, прищурившись, наблюдал за этим нехитрым сговором. Он ничего не стал отвечать на вежливое предложение убираться прочь. Только толкнул Стрыгу коленями, понукая подойти к тыну. Мужики шарахнулись, когда черная кобыла вдруг оказалась прямо возле них и двинулась дальше, обдав обоих запахом болотной воды и конского пота. Дейвас подъехал к тыну и провел рукой по глубоким дыркам, изрешетившим крепкое дерево. Потянул Стрыгу за гриву, и она послушно двинулась вдоль забора, от которого дейвас не отнимал ладони, подцепляя ногтями торчащие щепки и на ходу прикидывая количество и глубину отверстий. Селяне наблюдали за ним исподлобья, но прятаться за воротами не спешили. Марий повел плечами: спину припекало так ощутимо, что даже тряпки, которыми был обмотан его меч для сокрытия от любопытных глаз, не спасали. И солнце тут было ни при чем. Но даже если бы оружие молчало, Марий и так уже понял, что парой часов его пребывание в этой волости не ограничится.

Дейвас беззвучно выругался сквозь зубы. Тот, кто задумал причинить зло Беловодью, знал, куда бить. Без воронов между многочисленными волостями не останется никакой связи. У городничих есть гонцы, и они днем и ночью без устали взбивают пыль на дорогах, но вот такие маленькие селения остаются беззащитными. Случится беда вроде этой – и пока еще какой-нибудь мальчишка на старой кобыле доберется до ближайшего города, пока толком расскажет, в чем беда, пока за дейвасом пошлют… Останется от волости только мертвая плешь.

Марий вернулся к кметам и спрыгнул со Стрыги.

– Мор-то ваш откуда прилетает? И велика ли стая?

– Ты… – начал было русоволосый крепыш, но тут наконец подал голос его товарищ:

– А ты с чего взял, что у нас тут летает что-то?

– Весь ваш тын исклеван и исцарапан так, что вот-вот – и станет решето напоминать. Есть метки семидневной давности, есть совсем свежие. Уходить вы не хотите – добро бросить жалко небось. Надеетесь справиться своими силами. Меня развернуть пытались – значит, дело семейное, не со стороны беда пришла, а сор из избы выносить не желаете.

Марий достал из тайного крепления на ремне значок и неспешно прицепил к воротнику. Обвел черный круг пальцем, и, следуя за его движением, тот загорелся по краю призрачным бездымным пламенем. Бородач спал с лица и побледнел так сильно, что веснушки стали казаться брызгами грязи на белой коже. Зато его товарищ вдруг расслабил плечи, и на его лице мелькнуло облегчение. Он подошел к земельному и положил руку ему на плечо, чуть сжав пальцами домотканую рубаху.

– Видишь, Толкун, услыхали боги наши молитвы. Вовремя пана дейваса привели. Проходите, пан. Правы вы, как есть правы. Две седмицы навьи нас донимают. Уж подумывали баб и детей по родне отправить, вот только что делать дальше, так и не решили. Уж и огнем пробовали, и стрелами – ничего не помогает. Да вы проходите, пан. Меня Кунцом звать, а вы кем будете?

– Мир, – назвался Марий именем, под которым путешествовал, если не хотел быть узнанным.

– Заходите, заходите, пан Мир! – суетился вокруг него Кунец.

Толкун шел следом молча. Только веснушки все так же темнели на его лице.

Жена кудрявого Кунца мигом собрала сытное угощение: щи, краюху хлеба, пироги с капустой и травяной взвар. Марий ел аккуратно, но быстро, по старой, еще в Школе Дейва обретенной привычке. Попробовал взвар, с трудом сдержал гримасу – меда хозяйка добавила от души, явно надеясь угодить дорогому гостю, – и отставил чашку в сторону.

В избу набилась чуть не половина волости, с благоговением наблюдающая, как вкушает пищу простых селян огненный колдун. Другой бы на месте Мария давно уже поперхнулся, но он лишь невозмутимо подчищал тарелку, одновременно выслушивая рассказ о напасти, обрушившейся на волость ни с того ни с сего.

– Птицы, пан дейвас. Белые такие, даже глаза, ну ровно слепые. И кричат противно. Если одна-две, то терпимо еще, а вот когда стая собирается… Мы поначалу-то не поняли, а они как заорут – кто на улице был, у всех кровь из ушей хлынула. Налетели, крыльями машут и всё целят глаза выклевать или когтями рвануть.

– Белые, говоришь… – протянул Марий, разламывая хлеб на мелкие кусочки и по одному закидывая в рот. – А они нападают на всех или на кого-то одного?

– На всех, пан дейвас, – поспешил вставить Толкун.

Кунец быстро глянул на него, но кивнул согласно и закатал рукав рубахи, показав глубокие царапины. Заживали они плохо, одна воспалилась и покраснела.

– Что ж знахарь ваш так неумело лечит?

И снова переглядки.

– Сгиб Коржак, – тихо проговорила жена Кунца, споро убирая со стола вычищенную дейвасом посуду. – Первым и сгиб, когда эти твари поналетели.

Марий встал, поклонился хозяйке дома и взглядом нашел Толкуна.

– Пойдем, пан Толкун. Покажешь мне всю вашу волость. Мне придется зайти в каждый дом и сарай, – Марий чуть повысил голос, чтобы его услышали даже те, кто вытягивал головы, силясь что-то рассмотреть из-за спин товарищей.

Селяне тут же охнули и засуетились, бабы и девки бросились прочь, торопясь навести дома порядок к приходу почтенного гостя. Дейвас же кивнул веснушчатому крепышу, показывая, что готов, и Толкун, чуть помедлив, склонил голову, развернулся и вышел на улицу.

Марий осмотрел всю волость. Забирался на чердаки и спускался в подвалы. Дышал пылью и навозом в сараях. Едва не расшиб лоб в заваленных вещами на черный день клетях. Раз пятнадцать отказался «испить браги по лучшему рецепту ныне почившего деда». Еще раз пять – от знакомства с незамужними (да и замужними тоже) дочерьми. Осмотрел десятка три многочисленных рваных ран, в самом деле украшавших всех жителей волости, кроме детей.

– А ребятню птицы не трогают? – спросил Марий у Толкуна, и тот замотал головой.

– Не. Потому и не спешим их отсылать. Птицы их огибают, ровно на них защита какая. Но если за них взрослому схорониться, не поможет – все одно достанут.

– Вы выставляли детей как живой щит? – голос Мария похолодел, и Толкун сжался, отводя глаза.

– Дак бабы еще нарожают, пан Мир… Им-то что.

Марий подавил желание сейчас же вскочить на отдохнувшую Стрыгу и галопом помчаться в Белоозеро, оставив эту волость на произвол судьбы и навьих тварей. Дейвас проводил взглядом двоих детишек. Мальчик с короткими, выгоревшими на солнце волосами вел за руку девчушку весен трех в младенческой рубашонке, всю перемазанную ягодным соком, и что-то ей выговаривал нарочито строгим голосом, явно подражая родителям.

– Покажи дом знахаря, – грубо бросил дейвас Толкуну.

Жилище почившего лекаря осталось последним, которое он еще не осмотрел. Толкун, до этого смирно водивший дейваса повсюду, куда тот указывал, вдруг замялся и запустил руку в бороду. Нервно дернулся кадык на могучей шее. Широкоплечий мужик заробел и исподлобья посмотрел на Мария.

– Показать-то покажу, но сам не пойду. Вы как хотите, пан Мир, а только чародеем он был и с Навью якшался. Как помер, так вечно у него в избе то тени какие-то мечутся, то хохот дикий раздается, то зеленым светит из-под двери… Спалить хотели, да всё руки не доходят.

– Показывай, – выслушав земельного, снова приказал Марий.

* * *

Болотник для приличия стукнул кулаком в покосившуюся дверь кривой избушки, напомнившей ему дом другой знахарки. Только тот смотрелся умилительно, а от этого и впрямь веяло жутью. Ответа не последовало, и дейвас вошел, наклонившись и встав на пороге, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку. Толкун предпочел остаться на улице, отойдя от избы на десяток шагов.

– Вы кто? – вдруг выкрикнул ломкий мальчишеский голос.

Марий щелкнул пальцами, и на его ладони заплясало послушное пламя. Прищурившись, он глянул внутрь избы. Там, широко расставив ноги и держа перед собой кривой нож для сбора трав, стоял парнишка весен четырнадцати-пятнадцати. Еще не мужчина, но уже и не мальчик. Он держался за оружие обеими руками, огромные глаза казались черными и жуткими – цвет радужки сливался со зрачком. На парне была грязная одежда, вся в пятнах травяного сока и земли. Губы, яркие и припухшие, явно многократно прокушенные, тряслись. Перед ним на столе были разложены травы, стояла миска с солью и чем-то еще, похожим на муку. Горели белые свечи, источая удушливую вонь свиного жира. Рукава слишком большой для парня рубахи соскользнули к локтям, обнажая раны. Марий в несколько шагов преодолел расстояние до мальчишки и перехватил его за запястье, сдавливая до тех пор, пока тот с тихим вскриком не выронил нож. Дейвас поднес огонь к ранам юного помощника знахаря. Они шли ровным рядом – одинаковые тонкие надрезы, всего тринадцать. Четырнадцатый был не завершен и сочился так, будто его нанесли совсем недавно. Дейвас глянул на упавший нож: на нем блестела свежая кровь.

Марий толкнул парня на скамью, и тот рухнул на нее, продолжая смотреть на дейваса злыми глазами. Марий наклонился к мальчику, сжал его плечо, не давая вырваться, и тихо проговорил:

– Либо ты рассказываешь все сам, либо я сейчас вытащу тебя на улицу и представлю всем как того колдуна, который напустил навьих птиц.

* * *

Марий стоял в тени избы Толкуна, прячась в жидком сумраке летней ночи. Круглая любопытная луна смотрела на человеческое жилье, щупая покатые крыши желтоватыми лапами-лучами. Перемигивались звезды, подрагивая, словно от смеха. Тихо свистел ветер в прорезях коньков, гонял по улицам пыль и обрывки сена. Справа от дейваса напряженно сопел Кунец, не сводя взгляда с сиренево-розовых небес и сжимая вспотевшими руками простенький лук. За ним притаились еще пятеро селян; с другой стороны от крыльца, схоронившись за телегами и мешками, набитыми тряпками и травой, поджидали врага еще десять стрелков. Остальные, вооруженные кто чем – топорами, ножами, вилами, – прятались в доме Толкуна и в соседних избах. Сам Толкун трясся на крыльце, то и дело оборачиваясь на дейваса и едва не поскуливая от страха.

Птицы появились ровно в полночь. Раздался шелест, похожий на звук стаи кузнечиков, – сухой, слюдяной и шуршащий. Он становился всё громче и по мере приближения к волости начал распадаться на отдельные звуки: хлопки, щелчки и шорох. Толкун заметался по крыльцу. Его рот был открыт в беззвучном крике.

– Летят, кур-рвы, – прошептал Кунец и приподнял лук.

– Не стрелять, – негромко осадил его Марий.

Стая показалась над тыном, похожая на облако перьев и перламутрового блеска. Птицы были белыми до кончиков когтей: глаза, лапы, клювы – все сияло снежной белизной, чуть отливающей серебром. Первые из навьих тварей натолкнулись на руны, начерченные дейвасом, и вспыхнули, осыпаясь серым прахом. Но остальные даже не замедлили свой полет. Их становилось всё больше, и постепенно вспышек гибнущих птиц почти не осталось. Птицы перевалили за тын и со свистом понеслись к притаившимся людям, словно чуяли их, и никакие ухищрения не были для них преградой.

Марий подбросил на ладони огненный шар и метнул его в надвигающуюся стаю. Выкрикнул приказ, и шар взорвался множеством искр, каждая из которых попала в цель. Стая сбилась и зашумела, рассыпаясь на отдельных птиц. Марий махнул лучникам, и те выстрелили. Заговоренные стрелы дождем обрушились на навьих тварей.

Марию хватило одного взгляда, чтобы понять: птицы не рвутся к Толкуну. Им словно было все равно, кто попадет под удар загнутых когтей и тяжелых клювов, уже окрасившихся алым. Дейвас разочарованно цокнул языком, но утешился тем, что Толкун в полной мере успел испытать на себе, что значит стоять живым щитом против нечисти. Глядишь, в следующий раз подумает, прежде чем детьми откупаться. Марий выцепил взглядом ощерившегося Кунца: возле него тоже крутилось не больше навий, чем возле остальных.

Убедившись, что люди сдерживают крылатых тварей, Марий перебежками бросился к дому знахаря. По всей волости отбивались от навий оружием, зачарованным дейвасом – он потратил весь остаток вечера, чтобы наложить чары. Марий добрался до цели и распахнул дверь. За ней уже стоял давешний мальчишка. Его бледное лицо было полно решимости, а в руках на сей раз он сжимал не нож, а узелок, пахнущий травами.

– Время! – приказал дейвас, и парень кивнул.

Только на пороге помедлил мгновение и жалобно глянул на Болотника:

– Пан Мир! Вы обещаете, что сумеете помочь?

– Я уже пообещал, – Марий подтолкнул его в спину, понукая указывать дорогу. – От того, что я повторю свои слова, крепче они не станут. Двигай. Кунец говорил, что птицы исчезают с первым криком петуха, а нам еще надо костер сложить.

Мальчишка – его звали Мирута – вел Мария через ночной лес. Им удалось ускользнуть незамеченными, через дырку в тыне, прикрытую незакрепленной доской. Никакой тропы не было и в помине – кроме Мируты, никто здесь не ходил. Мальчик вывел Мария к высокой старой ели и остановился. Задрал голову и тихо сказал:

– Здесь она.

Могучее дерево, видавшее, пожалуй, еще прадедов ныне живущих людей, раскачивалось на ветру, задевая лохматыми лапами-ветками соседние ели и сосны. Оно стонало так горестно, как будто жаловалось кому-то на свою непосильную ношу и умоляло освободить его и вернуть покой. Скрипы и завывания трещащего дерева были похожи на плач живого человека, и спину Мария продрало ознобом. Мирута лишь крепче прижал узелок со своим добром к груди, не сводя взгляда с той жути, что висела на ели, крепко обмотанная толстыми веревками.

– И как ты его туда только затащил? – подивился Марий.

– Мне Толкун помог, – отозвался Мирута, и Марий мысленно помянул морокуна. И как он сразу не догадался?

Мирута меж тем продолжил:

– Я толком и не помню, как дело было. Я гроб седмицу вырезал, домой не возвращался. Потом еще несколько дней веревки со всей волости собирал. Не хотел красть у одного – заметили бы сразу. Она ждала. Не изменилась ни на йоту. Просто лежала, словно спала. Такая же красивая, как при жизни. Я все принес и только потом понял, что один не справлюсь. И разрыдался – позорно, как ребенок. Вдруг из леса Толкун вышел. Я думал, он меня тут же и прибьет, а он… сказал, давай помогу. Я даже не спрашивал почему. Вдвоем справились.

– А следующей ночью появились птицы, – закончил Марий за ученика знахаря, и тот кивнул.

– Они не трогали только меня. Даже Толкуна клевали, а меня – нет. И тогда я понял, что Мита с того света нашла способ отомстить своим убийцам. Но птицы слабели с рассветом, и я…

– Каждую ночь обновлял ворожбу, подкармливая своей кровью, – Марий тяжело вздохнул. Будто мало было навьих тварей, так еще люди масла в огонь подливали – сами же их ряды и пополняли. Когда по злобному умыслу, а когда и вот так – потому что никто не вступился вовремя.