Текст книги "Огневица"

Глава 10. Там, где лес растет

– Куда ведет эта дорога?

Итрида стояла на обочине широкой, утоптанной желтой полосы, стрелой пролегавшей к горизонту.

За ее спиной зашуршала трава, стряхивая серебро утренней росы на штаны шехха, и Даромир тоже выбрался на дорогу. Шехх отчаянно зевал, не заботясь о том, чтобы прикрыть рот рукой.

– Главное, что к людям, – поежился он.

К прохладе Даромир привык – в его родной пустыне по ночам было так холодно, что без теплой одежды путник мог к утру превратиться в закоченевший труп. Но чего там точно не было, так это вездесущей воды, которая заливалась в сапоги, вползала за шиворот и мочила лицо, на которое тут же налипала плотная мягкая паутина! Беловодье, по мнению шехха, давно уже стоило переименовать в Утопье. Куда ни сунься – всюду лес, болото или вода. Стоит отвернуться, и человеческое жилище мигом окажется захвачено длинными зелеными лапами елей, опутано кустарником или утоплено в черных бочагах…

– Город там, – буркнул шехх, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. – Белоозеро.

Итрида прищурилась и потерла подбородок в раздумьях.

– Город живников. Нет лучше места, чтобы спрятаться от погони и переждать.

– Да, и нет места лучше, чтобы сложить голову и прорасти травой прямо на городской улице.

– Ты там был? – Итрида с интересом глянула на шехха. – Ты ничего не рассказывал. Даже странно, при твоей-то любви к байкам.

Даромир промычал что-то неразборчивое в ответ. Потянулся, по-прежнему не открывая глаз, так что рубаха на его груди распахнулась и показался порозовевший, хорошо видный отпечаток ладони. Шехх крякнул, встряхнулся по-звериному и покосился на Итриду:

– Сложно это – вот так словами объяснить. Белоозеро – единственное в своем роде место. Другого такого нет в целом мире, не то что в Беловодье. Этот город словно вышел из вашей Нави – целиком, со всеми улочками, домами и жителями. А касаться неведомого чревато встречами с богами, которых я видеть не стремлюсь. Уж точно не по эту сторону черты.

– Что ж, – Итрида потрогала кинжалы на поясе и потуже затянула ремешок, придерживающий рыжие прядки на лбу, чтобы не лезли в глаза. – Как я понимаю, это единственный город в округе, где мы сможем перевести дух, пока Ихтор лечит Бояну И мне очень интересно, что за место могло тебя так впечатлить. Надеюсь, сразу у ворот нас не сожрут, ну а там… сообразим что-нибудь. А пока идем, расскажи, что же все-таки скрывает тын Белоозера.

– У него нет тына, – улыбнулся Даромир.

Они с Итридой ходко шли по желтой, легкой как пух пыли, взмывающей в воздух мелкими смерчиками. Мимо проплывало разнотравье. Чем выше поднималось солнце, тем более жаркий и пряный запах шел от травы высотой по пояс взрослому мужчине. Воздух над соцветиями клевера и ромашек, колокольчиков и лютиков, мышиного горошка и пырея гудел низко и деловито. Множество пчел и шмелей сновали промеж цветов. Полосатые, присыпанные золотистой пыльцой и пахнущие медом, они напоминали капли солнца, вспоившего своим светом пышные луга. В выцветшем от жары небе заливался одинокий жаворонок. Его песенка лилась непрерывной серебряной нитью, сопровождая Итриду и Даромира в пути, пока равнина не начала выгибать спину, словно потягивающаяся кошка. Солнце прошло высшую точку и медленно покатилось к горизонту.

Они шли, привычно подстраиваясь под шаг друг друга. Даромир говорил, а Итрида слушала и дивилась, как много чудесного в Беловодье. Столько, что, кажется, и за всю жизнь не узнаешь до конца. Слышала Итрида про Белоозеро немало, но с тем, кто сам побывал там, повстречалась впервые. И чем больше рассказывал шехх, тем сильнее тянуло огненосицу в загадочный город живников – существ, которых считали навьими тварями и боялись. Но живники потому так и звались, что, в отличие от навий, не были выходцами из Подземного мира. Лешие, русалки, листины, оборотни, самовилы… Испокон веков они жили рядом с человеком, отделенные лишь опушкой или кромкой воды. И только отцу нынешнего князя, Мудру Миролюбу, пришло в голову выдумать для живников такое место, где могли бы они с людьми встречаться без опаски. Поначалу маленькая волость служила лишь для торговли, в ней и домов-то не было. Потом появилась корчма. Кто-то из купцов, отличавшийся отчаянной храбростью, решил обжиться в Белоозере, чтобы первым иметь доступ к редкостям, которые приносили из дремучих чащ и глубоких озер живники. Затем у кого-то любовь с русалкой случилась, и расставаться влюбленные не захотели. Так из маленьких историй вырос целый городок, получивший имя Белоозеро – по названию озера, на берегу которого стоял. Кто-то обходил Белоозеро за тридевять земель, сжимая побелевшими пальцами обереги и беспрестанно бормоча охранные заговоры, другие приходили в него проверить собственную храбрость или выиграть спор. Приближенные князя как не одобрили его решение, так и продолжали уговаривать Мудра спалить змеиное гнездо. Но князь всех недовольных отослал на границы со степями кочевников-аваров, а Белоозеро так никуда и не делось.

Тына у него и вправду не было. Ничего не было, что отделяло бы разномастные избы от буйно разросшихся трав и дремучего леса.

Путники пришли к городу на закате. Солнце полированной монеткой лежало на заснеженных вершинах далеких скал. Его теплые ярко-рыжие лучи проходили сквозь ветви молодых елей и ложились на луга золотым кружевом. По просторам гулял бродяга-ветер, ероша разноцветные макушки трав. Он нагонял волны, как будто вообразил, что на самом деле это море. Настоящее же море скрывалось за Белыми горами. Оно звалось Беспокойным и не бывало ни ласковым, ни добрым. День и ночь бушевало Беспокойное море, пытаясь разбить вставшие на его пути скалы, да только все зазря.

На отрогах Белых гор жил крылатый народ самовил. Ходили слухи, что своих детей они обучают летать, сбрасывая их прямиком в ярящиеся соленые воды.

– Хорошо, что я родилась не самовилой, – поежилась Итрида.

– Рискнуть жизнью, чтобы обрести возможность летать, – достойная плата, – возразил Даромир. – Но в нынешние времена их обычаи стали мягче. Теперь те самовилы, кто не смог или не захотел пройти испытание, могут выбрать изгнание. Несколько таких живут в Белоозере. Равно как и лешие-бродяги, русалки, не желающие квакать по речкам вместе с лягушками, волхвы, птицелюдки, искатели приключений и прочие гнусные типы. Ну, вроде нас с тобой.

– Постой, – Итрида схватила Даромира за руку, заставляя остановиться и посмотреть на нее. – Ты сказал, птицелюдки?

– Ну да. Их мало осталось, и они предпочитают держаться вместе. Птицелюдки жили в лесах, под покровительством леших. Когда ваш князь заложил Белоозеро, несколько самых отчаянных решились поверить ему и перебрались в город. Вслед за ними потянулись и иные – те, что помоложе да погибче. Старухи не пожелали выбраться из лесов. Одна только Йулла сказала, что присмотрит за птенцами, и переселилась в Белоозеро. И, зная ее характер, ни капли не удивляюсь тому, как быстро она стала тут всем заправлять. Да и за младшими до сих пор приглядывает, хотя многие из ее подопечных уже оперились и обзавелись собственными детьми. Понятия не имею, сколько бабушке весен, но чую, что она вхожа в Навь не менее, чем Хранительница Серой Чащи.

– А чем занимаются птицелюдки?

– Ворожат. Предсказывают будущее. Играют в кости на выпивку и раздевание. Забавные девчонки, клянусь Алте-Анкх! Хоть и пугают своим видом при первой встрече.

Итрида не сразу сообразила, что задело ее в словах шехха.

– Ты сказал – девчонки?

– Ну да, – Даромир обогнал Итриду на пару шагов и потому первым вошел в город, мимоходом крутанув деревянный барабан, позеленевший от времени и исписанный рунами. – Птицелюдки, как и самовилы, это исключительно бабье племя.

Итрида отстала от шехха и снова по привычке прикусила губу. Ощутив вкус крови на языке, она поняла, что измученная кожа не выдержала и лопнула. Девушка потрогала ранку и поморщилась от неприятного саднящего чувства. Но еще сильнее саднило нутро от непонимания: если птицелюдки бывают только женщинами, то кого же она встретила у «Золотой ладьи»?

* * *

Город смотрел на пришельцев с любопытством, мигая огоньками в глазах-окнах. Здесь не вырубали лес, чтобы построить жилища или проложить улицы. Дома лепились на свободные участки промеж могучих стволов. Длинные бороды мха и лишайника свешивались с низко опущенных ветвей, набегали на покатые крыши, бугрились на них зелеными волнами. Кое-где мох уже перестал помещаться на крышах и свисал до земли. Улицы прихотливо петляли, огибая деревья, в иных местах сужались до узенькой ленточки, в других – расширялись так, что две телеги могли разойтись, не задев друг друга.

В воздухе мерцали огни светлячков, просыпающихся к ночи. В кронах, незримые глазу, гулко ухали совы. Несмотря на приближение темноты, Белоозеро и не думало спать. Вдоль извилистых улочек расположились лоточники. Чем тут только не торговали: от ярких бус до костей и мелких черепов каких-то грызунов, от пузырьков со снадобьями до лукошек с грибами и ягодами, от ножей и кинжалов до лопат и мотыг. Впрочем, возле грустного мужичка, торговавшего последним, покупателей не наблюдалось, и Итрида подумала, что в лесу вряд ли удается возделывать урожай.

Здесь не соблюдали закон о том, что торговля заканчивается с наступлением темноты. Да и кому его соблюдать? Приглядевшись, Итрида почувствовала, как холодеет нутро. Те, кого она приняла за людей, отнюдь не были таковыми.

Возле питейного заведения с вывеской, на которой был нарисован человек с козлиными ногами, приплясывающий и играющий на дудочке, сидел тот самый козлоногий. Сейчас он не плясал, но дудочка и впрямь имелась. Живник медленно тянул протяжную песню, и в небрежно брошенную подле него шапку то и дело летели монетки.

Две невысокие тонкокостные девушки, переговаривающиеся чирикающими голосками, прошли мимо Итриды и Даромира, едва не задев их полами длинных плащей. Плащи скрывали тела девушек, но капюшоны они не набросили, являя миру синеватые губы и белую кожу чуть светящуюся в лунном свете. В косу одной были вплетены кувшинки и папоротник. Волосы другой свободно струились по спине, сверкая мелким речным жемчугом, рассыпавшимся по темным волнам, как звезды на небе.

– Русалки, – шепнул Даромир и подцепил Итриду под локоть. – Под плащами у них только белые рубахи. Йулла заставляет их прикрываться, чтобы не смущать людей. А жаль, такие перси скрывать – чистый грех, чтоб меня…

– Только людей?

– Живники не стесняются своего интереса к прелестям водяных красоток, – пожал плечами шехх.

– А это кто? – внимание Итриды привлекла женщина примерно ее возраста.

Та спорила с молодым лешим, зло сверкающим светло-зелеными глазами. Слова доносились неразборчиво, но тон наводил на мысли о ссоре. Жещина была сложена как воин: узкая талия и бедра, жилистые руки, сильные мышцы, ходящие под тонкой, шелковой на вид рубашкой. Женщина нервно одернула завязки поневы… Она была одета как воленка, уроженка Беловодья, но видно было, что этот наряд ей неродной.

– Самовила. Не пялься. Эти девицы отличаются вспыльчивым нравом.

– Но ведь самовилы – красавицы, нежные и трепетные, так во всех байках сказывают! – Итрида недоверчиво вздернула голову, искоса продолжая рассматривать ссорящуюся пару.

– Они охотницы, милая. Как думаешь, они сваливают добычу взмахом ресниц или приятной улыбкой? – Даромир ухмыльнулся снисходительно, словно Итрида была маленьким ребенком, а он – взрослым, объясняющим, что мир вовсе не такой, каким ей видится.

Самовила почувствовала взгляды чужаков, обернулась и сощурилась. Ее глаза полыхнули такой злобой, что Итрида невольно поежилась и отвернулась, поспешив за шеххом. Сунув руки в карманы и напевая, Даромир уже ушел вперед, уверенный, что Итрида последует за ним.

– Дар, – прошептала Итрида, догнав шехха. – А где ее крылья?

– Наверно, она отказница, – отозвался шехх, не оборачиваясь и не сбавляя шага. – Не смогла прыгнуть со скалы. Таким крылья обрезают. Потому-то и не остаются они в родных землях. Либо с жизнью кончают, либо вот так. К людям приходят. А кое-кто – и к живникам.

Итрида не выдержала и обернулась на самовилу-отказницу, но ни девушки, ни лешего не увидела.

– Куда мы идем? – спросила она приятеля, догнав его.

– К Йулле.

– Птице?! Постой, Дар, погоди! Нам нельзя к ней!

– Если ты хочешь задержаться в Белоозере, тебе придется познакомиться со старухой, Итка, – Даромир остановился и слегка сжал плечо Итриды, внимательно глядя ей в глаза. – Либо надо уйти прямо сейчас.

Итрида сжала кулаки, глядя в глаза Даромира. Ее огонь молчал. Ухали совы, мерцали светлячки, тихонько гудели разговоры прохожих. От травы поднимались тонкие нити тумана, из леса тянуло сыростью и холодом.

Даромир сказал, что птицелюдки бывают только женщинами. У кого, как не у старейшей из них, узнать, права ли молва или все-таки ошибается?

Итрида медленно кивнула. Шехх кивнул в ответ, снял руку с ее плеча и снова пошел впереди.

* * *

Белоозеро имело форму треугольника. Дом Йуллы располагался на его вершине, дальней от входа, там, где в городе людей был бы детинец. Итрида ожидала увидеть терем, но птицелюдка предпочла расстроить свое жилище вширь, а не ввысь. Оно лежало на небольшом пригорке, одноэтажное и темное, со множеством окон и крыльцом почти на всю длину дома.

Возле входа горел огонь в двух жаровенках. Их держали в когтях железные совы ростом с человека. Острые клювы от огня подсвечивались красным, круглые глаза в упор смотрели на дерзнувших побеспокоить хозяйку. Итрида поежилась: уж больно живыми выглядели грозные стражи.

Над дверью был приколочен крупный череп, по виду – волчий. Весь сруб оказался покрыт рунами. Дверь была открыта, и теплый ночной ветерок трепал длинные нити бус, занавешивающих вход в избу. Итрида пригляделась: на нити были нанизаны хрустальные капельки, ракушки, колечки, напоминавшие височные, кое-где встречались даже зубы. Все это богатство шуршало и позвякивало, звуча подобно перестуку капель дождя, и Итрида сама не поняла, как заслушалась и замерла возле поющей занавеси.

Даромир дотронулся до ее руки, и магия звука разрушилась. Шехх постучал костяшками пальцев о косяк двери и негромко позвал:

– Йулла, ты здесь? Позволишь войти?

Итрида выглянула из-за плеча шехха.

– А ничего, что мы… вот так? Разве мы не должны были испросить дозволения, чтобы предстать перед ней?

– Церемонии оставь для людских городов, девочка. Старая Йулла не любит лишних слов, – прервал девушку скрипучий голос, и из теней выдвинулась на свет птицелюдка. Итрида вздрогнула, но глаз не отвела.

Ниже по-стариковски поджатых губ лицо Йуллы было обычным. Острый подбородок, дряблая кожа, покрытая пятнами… Платье украшал воротник из перьев. Тонкую шею обнимали в несколько рядов бусы, только не из безделиц и костей, а из дорогих, тускло поблескивающих смарагдов и кровавиков.

Выше рта человеческие черты истаивали, превращаясь в птичьи. Вместо носа у Йуллы оказался загнутый книзу клюв, у основания окруженный редкими седыми перьями. Быстро моргающие глаза были черными и без зрачка. В их уголках росли пучки мелких перышек, похожие на ресницы. Те же перья покрыли и лицо, и голову, заменяя волосы. Йулла повернулась к Даромиру, и Итрида разглядела, что перья стекают по спине, прячась под платьем. Цветом оперение напоминало сову-сипуху Йулла опиралась на палку, хотя спина ее была прямой. Старуха по-птичьи склонила голову к плечу, рассматривая Итриду.

– Даромир, шакалий сын, – раздался наконец скрипучий голос. – Кого ты притащил в город старой Йуллы?

Шехх прокашлялся и заговорил неуверенно, чего с ним раньше никогда не бывало:

– Она мой друг. Ее зовут Итрида. И мы просим у тебя разрешения обождать в Белоозере, пока наши соратники не вернутся от болотной ведьмы Ихтор.

– Йулла тебя не о том спросила, – женщина-птица дернула шеей. На миг ее глаза затянулись пленкой. – Йулла спросила, кого ты притащил. Впрочем, чего ждать от людей – вы дальше собственного носа не видите и не чуете толком. Убирайтесь прочь. Прочь! – Йулла взмахнула палкой, будто выметая сор из дома. Но «сор» попался упорный.

– Мы не сделали ничего плохого! – Даромир нахмурился и скрестил руки на груди, не спеша уходить.

Итрида же стояла словно громом пораженная, не слыша и половины слов, которыми обменивались шехх и птицелюдка. Злость старухи была так несправедлива, что неожиданно задела Итриду.

– Тогда почему от нее воняет сгоревшими перьями? – прошипела Йулла и наставила палку на Итриду. – Она якшалась с крылатыми, да еще и с самой мерзкой их частью – Опаленными! Таким нет места на земле старой Йуллы.

– Я не знаю, о ком вы говорите, – Итрида сжала кулаки и вышла из-за спины шехха.

Она встала напротив птицелюдки, глядя той в глаза. Странное, чуждое лицо смущало, взгляд, по которому нельзя было прочесть ровным счетом ничего, вызывал дрожь, но Итрида заставила себя смотреть.

– Внутри меня живет огонь, о котором я не просила. Он выжигает меня изнутри вот уже пять весен. Им проклял меня мужчина – человек, – и уж точно он не был ни самовилой, ни птицелюдом. Но недавно я повстречала одного птицелюда, который мог бы быть вашим братом… если бы у вашего народа рождались мальчики.

Йулла наклонила голову к другому плечу.

– Заходи, – наконец отрывисто каркнула она. – И ты, блудливый шехх, тоже.

Глава 11. Смарагдовая шкатулка

В доме Йуллы терпко пахло благовониями: они дурманили голову и размывали зрение, убаюкивая и заманивая в свои объятия. Итрида старалась дышать ртом, чтобы коварные зелья не сбивали с ног. Йулла вела их с Даромиром через свои покои, постукивая палкой по темным доскам пола. Путники миновали длинный коридор со множеством дверей. Одна из них была открыта. Итрида не удержалась и заглянула в комнату, когда они проходили мимо. Там сидела на кровати девушка-птица и штопала рубашку. Ее лицо, склоненное над одежкой, медово освещала горящая лучина. На краешках светлых перьев дрожали золотые искры. Почувствовав чужой взгляд, девушка вскинула голову. Ее глаза на миг подернулись пленкой, совсем как у Йуллы. Век у птицелюдок не было, и Итрида решила, что, должно быть, они так моргают. Девушка отбросила ткань, подбежала к двери и захлопнула ее.

– Йарре не любит людей, – скрипуче каркнула Йулла.

– Я думала, этот дом только ваш, – задумчиво произнесла Итрида.

Но Йулла лишь усмехнулась.

– Он только Йуллы. И потому только Йулла решает, кому здесь оставаться. Нас слишком мало, чтобы терять друг друга из виду, поэтому вся молодежь поначалу живет под крылом Йуллы, а вылетает тогда, когда докажет, что способна выжить среди людей.

– Это… разумно, – подумав, кивнула Итрида.

Йулла приоткрыла клюв и издала странный звук, похожий на скрип сломанного дерева. Ради собственного спокойствия Итрида решила, что птицелюдка засмеялась.

Йулла наконец остановилась и дернула головой, указывая на другую приоткрытую дверь.

– Заходите. Садитесь. И говорите всё, что вам есть сказать. Если старой Йулле покажется, что вы несете чушь, – уберетесь прочь из Белоозера и забудете сюда дорогу навеки. На веки вечные!

Итрида и Даромир переглянулись. Подчиняясь указанию черных когтей, они гуськом вошли в комнату, оказавшуюся ложницей Йуллы. Даромир уселся на низкий топчан и тут же потянулся к серебристому кувшину, стоявшему рядом на столике. Плеснул в найденный тут же кубок, отпил и скривился: вода! Но вслух ничего не сказал.

Итрида была уверена, что Йулла выгонит их прочь за такое самоуправство, но птицелюдка лишь указала ей на место рядом с шеххом. Сама Йулла расположилась на широкой скамье, раскинув по ней разноцветные полосы ткани, из которых состоял подол ее платья. Сухо застучали камни в бусах, пока городничая Белоозера готовилась слушать рассказ незваных гостей.

Итрида опустилась на топчан рядом с Даромиром. Ей привычно было сидеть по-мужски, широко расставив ноги. Но под непроницаемым взглядом птичьих глаз огненосица вдруг смутилась – она уж и забыла это чувство за годы бродяжничества – и ограничилась тем, что положила ногу на ногу. Переплела пальцы и уставилась на них так внимательно, будто ее многочисленные кольца вдруг оказались самым интересным в мире зрелищем.

– Что ж. Я не знаю, о каких Опаленных вы говорите, но пять весен назад в лесу я повстречала странного огненосца…

Пять весен назад. Беловодье

Рыжая Итка сидела на крылечке.

Из-под ее рук сыпалась сладко пахнущая стружка. Тонкий нож с деревянной рукоятью ловко гулял по сучковатой ветке, девичьи пальцы держали его нежно, будто обнимали. Девушка наклонилась над своей работой. Конец толстой рыжей косы зазмеился по крыльцу, сверкая на солнце маленькими золотистыми искрами.

Распахнулась дверь, и из избы показалась мать. В руках она несла бадью с грязным бельем. Не заметив Итку, мать натолкнулась на нее, и нож повело: морда волка получилась кривой, будто зверь усмехался.

– Чего расселась на проходе? – прикрикнула мать недовольно. – Другого места не нашла? И чем занята? Опять своих собак режешь? На лучше, сходи на реку, постирай.

– Это волк, – тихо возразила Итка.

Она гладила пораненное дерево, поджав губы. Волк смеялся под ее пальцами, и девушке показалось – над ней. Она покосилась на бадью, которую мать с размаху хлопнула на крыльцо, и тяжело вздохнула. Идти на реку, где сейчас наверняка собрались все женщины волости, не хотелось. Опять начнут смеяться, дразнить ее Иткой-парнем, а то и, сговорившись, повалят в воду и сорвут обереги, как в прошлый раз. Но если белье не постирать, мать отстегает хворостиной так, что седмицу толком будет не присесть…

Итрида убрала за пазуху недоделанного волка, спрятала нож и пошла в горницу. В доме мать распекала младшего брата за то, что он плохо вымешивал тесто на хлеб. Итрида поморщилась. Младший был худой и слабый после глодавшей его чуть не всю зиму хвори. Ему бы на улицу, под солнышко. Бегать вместе с ней в лес, ползать по ягодным полянам, ночевать под звездами и набираться сил. Но если не они, то кто поможет матери? Отец сгинул, когда младший еще не родился, а мать отвадила тех, кто желал ей помочь, задирая нос и кичась городским происхождением. Так и вышло, что труд они поделили на четверых. Потому как братьев у Итриды было двое. Звали их Ждан и Златко.

Итрида сняла с колышка ремни и вышла обратно на улицу, так ничего и не сказав матери. Продела ремни через ручки бадьи и вскинула ее за плечи. Пропустила ремни под мышками, встряхнулась, проверяя, чтобы везде было удобно, и направилась прочь со двора.

Уже у самой калитки ее нагнал Златко. Схватил за плечо, и Итрида невольно зашипела. Младше нее, а силищи как у медведя…

– Чего тебе? – недовольно буркнула она.

– Ты же в лес собираешься?

Златко отпустил плечо Итриды и неуверенно переступил с ноги на ногу. Он насупился и смотрел на нее сверху вниз тяжелым взглядом таких же черных, как у нее самой, глаз. Итрида всегда невольно ежилась под этим взглядом, хотя из них троих Златко, пожалуй, был самым тихим. Ждан, несмотря на телесную слабость, мог ужалить не хуже змеи – не делом, так словом. А Златко предпочитал промолчать, за что Итрида любила его немножечко больше, чем Ждана.

Потому и сейчас не стала колоть его словами, а только кивнула. Златко потер подбородок, будто не решался что-то сказать, и Итрида тяжело вздохнула.

– А ты чего хотел-то? – мысленно она сетовала на нежданную задержку.

До ручья, где Итрида собиралась стирать, идти было не близко, каждая минута дорога.

Златко наконец решился и выдохнул едва слышно, озираясь по сторонам:

– Мужики в деревне сказывали: в Подлипки колдун захаживал.

– И что? – не поняла Итрида. – Мало, что ли, колдунов по дорогам шастает? Да и какому колдуну понадобилась наша волость? Нечисть у нас не лютует, лаум мы не звали, а знахаря колдуном звать только незрячий будет. Опять твой Лют всех взбаламутил?

– То настоящий дейвас был, – обмирая от страха и восторга, шепотом воскликнул Златко. – Только странный какой-то. Без знака ихней Школы и не в кафтане, а в свитке простой.

– Так с чего ты решил, что это огненосец был?

Итрида начала злиться. Солнце пекло голову, ремни тяжелого короба оттягивали плечи, гудела гнусь, норовя впиться в мокрую от соленого пота кожу. Больше всего Итке хотелось скорее нырнуть в зеленый сумрак леса, отыскать знакомый ручей и искупаться, смывая холодной водой жару, тревогу и непонятный страх от этого разговора.

Златко потер шею, глянул на ладонь и обтер руку об штаны.

– Я сам видел, – пробурчал он, старательно пряча глаза.

– Что ты видел?

– Тот мужик. Он спрашивал, есть ли в деревне лаума, а потом вскинулся как чумной, вылетел из корчмы и давай во дворе огнем кидаться!

– В людей, что ли? – усомнилась Итрида.

– Да не! Вверх кидал. Ворона какого-то пытался подбить, но не сразу сумел. Хотя ворон тот – царь-ворон, не иначе. Видала бы ты его! Жирный, черный, как три обычных ворона размером. Ух и воняло, когда его тот колдун таки поджег!

– А ты сам-то что в корчме делал? – вкрадчиво поинтересовалась Итрида.

Брат тут же покраснел, потом побледнел и пошел розовыми пятнами. Вместе с рыжими волосами он стал дюже похож на мухомор, и Итрида не удержалась от улыбки.

– Ладно, сама знаю, что там парни делают, чай, не маленькая. Так что с колдуном стало? Лаум-то мы давненько не звали. Убрался восвояси?

– Выглядел он – на краду[2]2
  Крада – поминальный костер.


[Закрыть] и то краше кладут. Морда бледная, щеки впалые, и все бок один придерживал. А уж как поколдовал, и вовсе кровью харкать начал. Хоть он корчмаря и убеждал, что не заразный, да только тот все одно корчму окурил и лаумовой смесью всех напоил, едва колдун убрался.

– Правильно сделал, – одобрила Итрида действия корчмаря. – Только чужеземной заразы нам не хватало. А куда колдун делся, видал кто-нибудь из дружков твоих?

– Видали, – неожиданно Златко подобрался и снова тронул сестру за плечо. – В лес он пошел, Итка. Из корчмы прямиком в лес.

* * *

Птицы пересвистывались над головой, точно роняли на землю россыпь стеклянных бусин и золотистых зернышек. Деревья медленно и печально покачивались на ветру. В просветах густых крон виднелись лоскутья голубого неба, чуть белесые по краям от солнечного жара. Итрида запрокинула голову и закрыла глаза. Порыв ветерка обласкал ее лицо и донес печальный посвист пастушьего рожка, чуть погодя к нему добавился еще один.

Итрида поправила короб и снова двинулась к ручью. До него оставалось немного: она уже чуяла запах воды, к которому примешивался аромат хвои и сопревшей земли. Ноги несли ее привычной тропкой – узкой, едва хватит одну ступню поставить. Не человеком та тропа была проложена, но Итка пользовалась ею не в первый раз, и до сих пор Лесной батька препятствий ей не чинил. От леших же Итрида защищалась, как предками заведено. Вот и сейчас шла она в одежде наизнанку да в лаптях, надетых наоборот: левый на правой ноге, а правый – на левой.

Отведя рукой низко склонившиеся ветви, Итрида поднырнула под них и оказалась на берегу говорливого ручья. Здесь он разливался, превращаясь в узенькую, но на диво глубокую речку. Вода отражала густую зелень, которой заросли берега, деревья склонялись друг к другу так низко, что неба было совсем не видать, и весь этот кусочек леса превращался в смарагдовую шкатулку, полную драгоценностей для того, кто сумеет ее открыть.

Итрида со вздохом облегчения избавилась от короба. Солнца отсюда она не видела, но темнота пока даже не блазнилась у подножия деревьев, и девушка решила, что, даже если искупается, все равно поспеет домой к закату.

Вода была холодная до зубовного скрежета, зато тело, измученное жарой, стало легким-легким, будто вместе с потом и грязью смылась и плоть. Итрида даже испугалась и завертелась волчком, пытаясь заглянуть себе за спину: не сползло ли мясо с костей, не посинела ли кожа, не обратилась ли она мавкой, завороженная навьими чарами?

Чей-то негромкий смех прокатился по коже роем мурашек, и Итрида вздрогнула, вскидывая голову.

– Кто здесь?

Но ответом ей был лишь шум ветра в ветвях. Подождав немного, девушка успокоилась и по шею погрузилась в воду, закрыв глаза. Только когда ноги стало сводить от холода, Итрида выбралась на землю и принялась одеваться, натягивая одежду прямо на мокрое тело.

– Ты русалка? – раздался хриплый негромкий голос.

Итрида вздрогнула и метнулась за короб, прячась от незнакомца. Тот застыл в нескольких шагах, склонив голову к плечу, и не таясь ее разглядывал. Мужчина выглядел точно как его описывал Златко. Дышал он хрипло, бок сжимал обеими руками, но кровавое пятно было уже не скрыть даже его широкими ладонями.

– Я человек. Вы заплутали, пан дейвас?

– А ты откуда знаешь, кто я? – на лице незнакомца не мелькнуло ни тени удивления.

Итрида решила, что ему слишком больно и сил на другие чувства нет. Ей не было страшно – мужчина выглядел слабым и неопасным. Он стоял нетвердо, лицо его было бледным, как у навьей твари, а кровь все быстрее сочилась через рубаху.

– Мой брат видел вас в корчме. Пан дейвас, вам знахарь нужен. Зря вы в лес пошли.

Дейвас отнял одну ладонь от рубахи. Посмотрел на нее – она была вся красная – и усмехнулся побелевшими губами.

– Знахарь мне уже не поможет. Я думал найти в деревне кого-нибудь… Но мне не повезло. Надо было брать того мальчишку… рыжего… ему было бы в масть. А вместо того зачем-то потащился в лес. А тут только ты. Русалка…

Его голос звучал все тише. Мужчина шагнул вперед и рухнул на колени. Его голова свесилась на грудь, длинные грязные волосы закрыли лицо. Дейвас бормотал что-то, но слов Итрида разобрать не могла. Она с тоской огляделась: вынесли же навьи этого умираюшего огненосца к ее ручью! Не мог куда-нибудь в другое место забрести? И что прикажете с ним делать? Она не знахарка, трав, способных затянуть тяжелую рану, не знает и помочь никак не сумеет.

Итрида снова с тоской огляделась. Но лес все так же молчал, глядя на коленопреклоненного дейваса и застывшую в нерешительности рыжую девушку.

Тяжело вздохнув, Итрида все же подошла к мужчине и села перед ним на корточки. Тронула его за плечо, подивившись, до чего же он горячий – ну ровно печка натопленная! И вроде тронула легонько, а он все равно повалился как подрубленный. Над верхней губой дейваса выступили капельки пота. Он умирал – не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. Глаза дейваса были устремлены в небо. Итрида заглянула в них и застыла, завороженная пламенем, танцующим вокруг зрачка. Она склонялась все ниже и ниже, пока не встретилась взглядом с собственным отражением. И на миг ей показалось, что это она – горит.

Вдруг вокруг ее запястья сжались твердые, будто каменные, пальцы. Она вскрикнула, но другая рука, пахнущая кровью и железом, зажала ей рот. Дейвас смотрел на Итриду, но его взгляд был слеп. Он не видел девушку – или видел на ее месте кого-то другого.