Текст книги "Всемирный экспресс. Тайна пропавшего ученика"

Тигр в библиотеке

– Привет, – сказал Даниэль. Он стоял в длинном открытом вагоне, находящемся за Последним, на своего рода крытой смотровой площадке. Увидев Флинн, он быстро потушил недокуренную сигарету и вытряхнул через перила бумажный стаканчик, но она успела заметить, что тот был полон пепла. – Так и думал, что ты ещё не спишь, – сказал Даниэль, – после такого судьбоносного дня.

По-видимому, он абсолютно не представлял, насколько уже поздно. Или ему было наплевать.

– Хм, – хмыкнула Флинн в сомнениях, не последуют ли за этим какие-нибудь неприятности. Она оглянулась на Последний Вагон, надеясь, что мадам Флорет не придёт в голову искать её здесь, снаружи. – Вы думаете, он судьбоносный?

– Что? – переспросил Даниэль. Он крутил в руках пачку сигарет, словно собирал кубик Рубика. Заметив, что делает, он поспешно сунул её в карман жилета.

– День – судьбоносный? – повторила Флинн.

– Ну, – Даниэль внимательно разглядывал её, – по крайней мере для нас. Ты тут первый безбилетный пассажир с… за всё время.

На лице Флинн мелькнула улыбка. Значит, у Йонте действительно был билет! Разумеется, он у него был. Он ведь незаурядный, одарённый и честолюбивый. Он верил в себя и в то, что может что-то совершить. В конце концов, он Йонте.

– Время, проведённое в поезде, всегда судьбоносное, – продолжал Даниэль, очевидно обрадованный её улыбке, – даже для непава вроде тебя и… – Он замолчал.

– …и Фёдора, – подсказала Флинн.

Даниэль слегка вздрогнул:

– Да, Фёдора. Конечно. Он выручает нас, работая кочегаром.

Вслед за Даниэлем Флинн тоже выглянула в ночь. Ветер свистел у неё в ушах и гнал на смотровую площадку волны тьмы. Вдали светился огнями какой-то город, словно Фата Моргана в бесконечной Вселенной.

Несколько секунд они прислушивались к перестуку колёс под ногами, потом Флинн кашлянула. Тишина казалась ей неприятной.

Даниэль взглянул на неё так, словно совсем забыл, что она рядом.

– Мне тут подумалось, – сказал он, – что мы ещё совсем не говорили о твоих родителях.

– О маме, – поправила Флинн. Отца у неё не было – по крайней мере с тех пор, как она себя помнила.

– Да, о маме, понимаю, – сказал Даниэль. В его глазах что-то сверкнуло, как маяк в тёмном море. – Несколько минут назад я уведомил центральное бюро Всемирного экспресса. Они управляют всеми делами поезда. Сейчас твоей маме, должно быть, уже всё сообщили. Бедняжка, наверное, заболела от волнения.

Флинн в этом сомневалась. Она ещё помнила, как её сводный брат Янник однажды полтора дня провёл у друга, пока мама обнаружила, что его нет дома. Но Даниэлю этого не понять. Флинн ведь и сама не понимала.

– Ты, вероятно, уже заметила, что мы тут не особо жалуем современную электронику, но в твоём особенном случае ты, разумеется, можешь звонить маме сколько захочешь.

– У меня нет мобильника, – призналась Флинн, не зная, стыдиться этого или нет.

Даниэля её признание, казалось, совершенно не смутило.

– Хорошо, – сказал он, – тогда лучше всего будет сразу же написать ей письмо.

– Сейчас? – слегка испугавшись, спросила Флинн.

Даниэль, прищурившись, выглянул в ночь, словно впервые осознал, что вокруг темно. Он долго всматривался в циферблат старых часов на запястье.

– Ну что ж, – улыбнулся он, – пожалуй, лучше завтра. На следующей остановке в воскресенье утром я его отправлю. По воскресеньям экспресс всегда заправляется всем, что требуется на неделю. Павлины в это время гуляют по вокзалу и спускают все деньги на сладости и всякую ерунду. Например, Никос из третьего класса, если не ошибаюсь, собирает изречения, напечатанные на обёртках Рахенснафа. – Он покосился на Флинн.

А Флинн подумала: «Но я же не павлин». Никогда ей не придётся ни учиться тому, как изменяют мир, на таких уроках, как героизм или стратегия и уверенность, ни на самом деле изменять его после окончания школы.

Однако она ничего не ответила.

Над их головами потрескивали ночные светильники. И опять Флинн не смогла разглядеть в них ни лампочек, ни свечей. Под ними роились комары и мотыльки, их белые крылышки мелькали, мерцая словно блёстки феи.

– Тебе понравятся эти прогулки, – заверил Даниэль. – Воскресенье уже через два дня.

Флинн невольно вспомнился перрон номер два в Брошенпустеле. Все вокзалы жутко унылые, не важно – со сладостями или без.

– Написать маме, чтобы прислала мои вещи? – без особого воодушевления спросила она. Вообще-то ей этого не хотелось. Мама отправит всё не то, к тому же Флинн не хотела, чтобы она рылась в её шкафу. – Ну, вы понимаете, шмотки там… то да сё. – Она вытянула руки. – У меня же с собой ничего нет.

Даниэль лукаво улыбнулся:

– Не нужно. – Он указал на её голову и сердце. – Всё, что тебе понадобится, уже здесь.

В коридорах тоже горели ночные светильники, и все шторы были опущены. В Последнем Вагоне Флинн несколько секунд прислушивалась, но Гарабины было не видно и не слышно. Вероятно, они разминулись, хотя непонятно, как можно разминуться в поезде.

Хорошо ещё, Флинн не схлопотала на свою голову новых неприятностей – если, конечно, мадам Флорет не ждёт её в купе.

К счастью, её там не было.

Флинн без сил рухнула в постель – на удивление, застеленную чистым бельём и до середины накрытую золотистым покрывалом. На сине-зелёной подушке, рядом с одеждой, которую дал ей вечером Кёрли, лежала длинная, неимоверно мягкая сине-зелёная пижама с логотипом школы. А ещё на двери висел пушистый халат её размера. Очевидно, здесь снова побывал Кёрли.

Флинн не смогла сдержать улыбки. Даниэль прав. Это был судьбоносный день. С этого дня она две недели будет колесить в магическом поезде по Европе. И при этом она уже не одна. Впервые в жизни Флинн встретила ровесников, которые захотели с ней подружиться. Если она ещё и Йонте найдёт, то особенным будет не только этот день.

Когда Флинн проснулась, в щель между колеблющимися занавесками в купе проникали первые лучи солнца. Золотистое покрывало на кровати мадам Флорет горело как расплавленный металл и лежало так ровно, что у Флинн возник вопрос, ложилась ли кондукторша вообще прошлой ночью в постель.

Было немногим больше шести часов, но Флинн заставила себя встать. В ванной комнате она натянула плотную рубашку Йонте в жёлтую клетку и зашнуровала башмаки.

Над поездом лежала сонная тишина, но неумолчный перестук колёс создавал у Флинн ощущение, что она уже где-то далеко-далеко. Вибрация под ногами, покачивание на поворотах – всё это начинало казаться ей привычным.

Флинн вышла в тамбур. От колючей прохлады прозрачного утреннего воздуха у неё перехватило дыхание. Он необычайно бодрил, и казалось, что весь мир остался немного позади. Флинн моментально проснулась.

Она прошла по составу до чайного бара, но, когда собиралась толкнуть тяжёлую железную дверь за ним, в маленьком окошке увидела стоящего в тамбуре Даниэля. Похоже, он с кем-то разговаривал, потому что в эту минуту, пожав плечами, стал нервно размахивать пачкой сигарет.

– Я себе этого тоже объяснить не могу, – донёсся до Флинн его голос. Железная дверь была только притворена. – Тема закрыта, моя дорогая. Вы уже говорите как Берт.

Флинн не собиралась подслушивать, но подозрение, что что-то здесь не так, вспыхнуло в ней так внезапно и мощно, как пламя зажигалки Даниэля, когда он прикуривал сигарету.

Экспресс сейчас пересекал какую-то область Франции, об этом сообщали порхающие буквы под окном, у которого, пригнувшись, стояла Флинн. Вдоль железнодорожного полотна, в тонком осеннем свете лежали виноградники, похожие на бахрому скатерти. Встречный ветер был таким слабым, что Флинн слышала каждое слово:

– Я вам никакая не дорогая!

Флинн тут же узнала этот решительный голос. Выглянув в крошечное окошко в двери, она увидела качающийся конский хвост. Мадам Флорет! Несмотря на столь ранний час, она была одета с иголочки. Вместо агентско-кондукторского костюма на ней были узкая юбка и наглухо застёгнутая белая блузка. Флинн удивилась, когда же она успела побывать в купе, чтобы переодеться.

– Я просто не верю этому ребёнку, – сказала мадам Флорет, поправляя на голове громадные кожаные защитные очки.

Мысли в голове у Флинн затеяли чехарду. О ком она говорит – о ней, о Йонте или о Касиме? Из-за синих волос она его, кажется, тоже не особо жалует.

– Моя не дорогая, какие у вас для этого основания? – спросил Даниэль, выпустив облачко сигаретного дыма так непринуждённо, словно выдувал мыльные пузыри.

На секунду создалось ощущение, что мадам Флорет поражена.

– Мне не требуется никаких оснований. И перестаньте наконец курить, – заявила она. – Вы собирались не делать этого в присутствии учеников.

– Собирался? – Даниэль посмотрел на сигарету, дымящуюся в его руке, так, словно не имеет ни малейшего представления, откуда она там взялась, и погасил её. – Пардон, – извинился он и примирительно добавил: – Значит, у вас есть основания?

– Основания, основания. – Мадам Флорет внезапно занервничала. – Вы питаете слабость к этому ребёнку. Я точно так же могу спросить, какие основания есть у вас. – И поскольку Даниэль и не собирался приводить какие-либо основания, она стала перечислять: – Тринадцатилетний ребёнок, который по ночам, не раздумывая, запрыгивает в поезд! Который в принципе может видеть Всемирный экспресс! И, кстати, я не думаю, что она вскочила бы на какую-нибудь дрезину. Или в какой-нибудь проржавевший товарный поезд. Или вы считаете иначе?

Внутри у Флинн всё сжалось. Говорят о ней! Она догадывалась, что мадам Флорет терпеть её не может. Но чтобы она ей не доверяла?! Что такого Флинн могла вытворить – стащить её папку с зажимом?

Даниэль тяжело вздохнул, словно мечтал, чтобы от него отстали и дали спокойно покурить:

– Я считаю: или в заблудившуюся электричку.

– Я знаю, что посторонние обычно видят вместо поезда. – Теперь голос мадам Флорет звучал не только раздражённо, но и обеспокоенно.

– Она непав, – сказал Даниэль, – и, конечно, она может видеть экспресс.

– Но она не имела права запрыгивать в него! – настаивала мадам Флорет. – Зачем она это сделала? Она будет тут всё вынюхивать! – Она обиженно засопела. – Можно подумать, у меня нет более важных дел. Извините, но мне нужно проследить за завтраком. – И с этими словами она исчезла в соседнем вагоне-столовой.

Флинн заглянула в дверное окошко. Через секунду она поняла, что Даниэль не пойдёт за мадам Флорет. Ей оставалось бежать только вперёд. Она поспешила выйти из вагона, как раз когда Даниэль собирался в него войти. Чтобы спешка выглядела естественно, она не стала тормозить и с разбегу врезалась сначала в дверь, а потом в Даниэля.

– Великий Стефенсон, да что же это такое! – сердито воскликнул Даниэль. – Флинн! – Он поправил съехавший набок галстук – Флинн заметила, что под ним у него всё ещё пижама, – и удивлённо взглянул на неё. – Что это ты в такую рань уже на ногах?

– Простите, – только и сказала Флинн. Ей вообще не хотелось ничего говорить: ответа, похоже, Даниэль всё равно не ожидал. Прежде чем Флинн успела что-нибудь добавить, он уже прошёл мимо неё в конец состава.

В этот ранний час субботнего утра завтракали только мадам Флорет и несколько павлинов, все вроде бы старше Флинн.

Далеко за панорамными окнами, над тёмными крышами французского города Лилль взошло солнце, и яркие лучи рассекли столовую. Подставив лицо тёплым будоражащим лучам, Флинн прошла по вагону и только почти у самой стойки самообслуживания обнаружила, что Гарабина тоже уже встала. Она сидела с прямой, как струна, спиной, обсуждая с каким-то черноволосым мальчишкой местность под названием Граубюнден.

– Тебе позволили порыться в контейнере с обносками? – съязвила она, увидев Флинн в рубашке Йонте. – Я думала, вчерашние шмотки ты надела по недоразумению. А ты, судя по всему, просто любишь стиль а-ля моряк рыболовецкого судна Аляски.

Флинн ощутила, как у неё запылали щёки. Не отводя глаз от стойки самообслуживания, она никак не могла выбрать что-нибудь из бутербродов, омлетов и круасанов.

– На Аляске одеваются совершенно по-другому, – монотонно проговорил сосед Гарабины по столу. – Как это так: ты уже девять месяцев сидишь со мной за одним столом – и до сих пор этого не знаешь? – Парень говорил не зло, но эта отповедь всё же привела Гарабину в смятение.

Подавив злорадную усмешку, Флинн взяла наобум омлет и чашку кофе с молоком и прошла мимо Гарабины к столику в другом конце вагона. Она завтракала, не замечая, что ест, и, перед тем как выпить кофе, глубоко вдыхала исходящий от него запах корицы. Прежде, когда Йонте ещё был дома и всё было в порядке, корица присутствовала во всём: шоколад с корицей, чай с корицей и пироги с корицей. Йонте всё это любил.

При этой мысли Флинн ощутила счастье, печаль и беспокойство одновременно. Нужно использовать утро, чтобы продвинуться в поисках Йонте. Но с чего же начать?

После завтрака она прошла в складской вагон. Но там, среди покрытых копотью стеллажей, не нашлось никого, кто мог ей помочь. Фёдор, очевидно, забрасывал уголь в топку паровоза. А Пегс и Касим наверняка ещё спали. Да и всё равно – как попросить их о помощи, не рассказав о Йонте?

Выйдя в тамбур, в прохладу утра, она тяжело вздохнула. Ей опять приходится рассчитывать только на себя.

Флинн бесцельно слонялась по составу, пока не очутилась в вагоне-библиотеке. Это тихое и уединённое место, несмотря на широкие, заполненные стеллажи, выглядело таким же пустым, как было пусто и на душе у Флинн. Со стеклянной витрины рядом с дверью на Флинн глядело её невыразительное отражение. Она, как всегда, рассердилась на себя за постное выражение лица, как вдруг её напугал и отвлёк от собственных мыслей какой-то треск.

Чуть выше пола, прямо вдоль стены вагона, что-то со свистом пронеслось по стеклянной трубе. Почти у двери это что-то с лёгким скрежетом исчезло за одним из стеллажей. Флинн слышала, как неизвестный предмет, просвистев наверх, шлёпнулся за дверцей, расположенной в стеллаже на уровне глаз и напоминающей специальную дверцу для кошек.

Флинн, отпрыгнув назад, во все глаза смотрела на это угловатое нечто, лежащее за стеклянной дверцей. Наклеенные на дверце буквы гласили: «Внутренние почтовые отправления».

Поколебавшись, Флинн откинула дверцу наверх и достала оттуда маленькую фигурку. Это был павлин из цветной бумаги, сделанный так детально и так натурально, что Флинн бы не удивилась, если бы он вытянул шею и раскрыл хвост.

Она осторожно отнесла павлина из оригами к узкому столу и села в стоящее рядом кресло.

Лампы на столах горели и днём. Под их слабым светом бумажные крылья павлина действительно раскрылись – совершенно сами по себе. Флинн благоговейно разгладила тонкие странички. Их было двенадцать.

На первой таким же изящным шрифтом, как и на бортах вагонов, было написано:

ЭКСПРЕСС В ЭКСПРЕССЕ

Превосходное освещение событий внутренней жизни

на протяжении 9532 недель

Спонсор: Всемирный экспресс

Флинн собралась было почитать, но тут её отвлекло невесомое порхание букв на оконной раме, нежное, как крылья мотыльков. Старинные буквы на раме поменяли надпись «Вокзал Сен-Кантена» на «Пикардия», словно кто-то на них подул.

Флинн не удержалась и, хихикнув, приникла к одному из окон.

По обеим сторонам дороги высились бесчисленные замки. Их коричневые и кремовые громады отражались в какой-то реке, которая искрясь протекала вдоль железнодорожных путей.

Франция.

Она повернулась к окну на другой стороне вагона в надежде высмотреть там очертания Парижа, но что-то большое белое загораживало ей обзор.

Флинн вздрогнула. В вагоне, всего в нескольких метрах от неё, сидело нечто. То самое нечто!

Поджарое, сотканное из тумана. Оно ехало в поезде, как и Флинн.

Зверь со станции. Охотник. Здесь, в поезде!

Он не шевелился, но смотрел на неё. Их разделял только узкий проход. Флинн внезапно охватило предчувствие, что сейчас зверь нападёт. За всеми этими книгами её никто не услышит. Каждый вагон был миром в себе, одним из нанизанных на цепочку микрокосмов.

Что делать?

Как и в ту ночь, зверь недвусмысленно пригнул голову, словно собираясь подкрасться к Флинн. По спине у неё поползли мурашки, её трясло, как на морозном зимнем ветру. На долю секунды она зажмурилась. «Нет, нет, нет».

Когда она открыла глаза, зверь исчез. В полной растерянности она тёрла глаза – две секунды, а может, и две минуты – и не двигалась. Она просто не отваживалась пошевелиться.

И тут дверь в библиотеку распахнулась. Тишину вспороли громкие голоса группы павлинов, с ними вошла и Пегс, которая сегодня воткнула в волосы розовый бант и к своим зелёным замшевым сапожкам опять надела что-то с обилием тюля.

Шум так испугал Флинн, что она чуть не свалилась с кресла.

– У тебя видок, словно ты призрак увидела, – констатировала Пегс. Она обнаружила Флинн в углу и, стремительно запрыгнув на стол, уселась прямо перед ней. Её шелестящая юбка закрыла газету. – Тебя укачало? У Кёрли наверняка есть какое-нибудь средство от морской болезни. Если хочешь, могу спросить. Он у нас типа сестры-хозяйки.

Флинн покачала головой. Ей совсем не хотелось видеть этого Кёрли с его устрашающим орлиным взглядом. Она смотрела мимо Пегс, туда, где только что сидело это существо, пока та наконец в замешательстве не оглянулась в том же направлении.

– Париж прекрасен, – вздохнула она.

Лишь тогда Флинн заметила остающиеся позади высокие здания и широкие прямые улицы, мимо которых летел поезд. Ей попадались на глаза прохожие в костюмах, с газетой под мышкой со стаканчиком кофе в руках. Но теперь её это уже не интересовало.

Она взглянула в открытое лицо Пегс и быстро решилась:

– Я должна вам кое-что рассказать. Тебе и Касиму.

Услышав её приглушённый голос, Пегс тут же сообразила:

– Какую-то тайну? Я так и знала, что с тобой что-то не так. – Она воодушевлённо захлопала в ладоши.

Её слова не слишком польстили Флинн, но она считала, что, по большому счёту, Пегс права. Дотронувшись до открытки в кармане брюк, она кивнула.

«Прости, Йонте, – подумала она, – но мне нужна помощь».

Всемирный экспресс всё больше казался ей каким-то отдельным миром, полным диковинных законов, идей и магии. Для неё будет лучше иметь рядом кого-то, кто знает, как вести себя в этом магическом поезде-интернате. Как обходиться с созданиями, сотканными из тумана. С девчонками вроде Гарабины. И – что тоже не лишнее – с морской болезнью.

– Не здесь, – распорядилась Пегс. – Может, сегодня вечером? У меня в купе? Касиму я сообщу. По выходным он обычно спит до обеда, а потом всегда злой. – Она скорчила гримаску.

Флинн кивнула. Звучит хорошо. И уже похоже на какой-то план. На то, что дело сдвинулось, – и на пижамную вечеринку с плетением фенечек.

– Но не исключено, что я приду довольно поздно, – предупредила Флинн. – Я хотела бы кое-кого привести. – Она бросила взгляд на трубу системы почтового сообщения на полу. Наверняка эта система проходит по всему составу. – Ты случайно не в курсе, как пользоваться этой штукой, а?

Тайны почтовой открытки

Спустя несколько часов Флинн охватила паника.

Она не сомневалась, что Йонте когда-то был в поезде. И не только из-за его рубашки и открытки: она повсюду ощущала его присутствие – как музыку, которая смолкла совсем недавно.

Но она уже засомневалась, что правильно поступила, решив рассказать о брате новым друзьям. Может быть, они не захотят в этом участвовать. Наверняка они ожидают услышать какую-нибудь крутую тайну, а вовсе не такую странную историю.

Так, размышляя, она скользила по длинным коридорам спальных вагонов, днём тихих и пустых, ощущая себя каким-то призраком за стенкой. Словно и во Всемирном экспрессе она оставалась той, кем была в Брошенпустеле: всего лишь сторонним наблюдателем.

Она лихорадочно соображала, как отменить сегодняшнюю встречу. И тут в коридоре самого первого спального вагона навстречу ей полилась музыка, громкая и чуть-чуть с жестяным призвуком, как на послеобеденных танцах сто лет назад.

«Будешь ты в слезах купаться, днями тосковать, метаться», – пел мужской голос.

Флинн остановилась в замешательстве, а потом увидела в конце коридора Пегс, сидящую на ковровом покрытии, прислонившись спиной к стене. На коленях она держала металлическую коробочку, похожую на крошечную древнюю шарманку.

– Флинн, – сказала она, крепко прижав к себе коробочку-шарманку, словно кто-то собирался отнять её, – куда ты подевалась?

«Я спряталась у себя в купе и переживала». Нет, этого она сказать не могла.

– Мне пришлось уйти из комнаты отдыха, – пожав плечами, сообщила Пегс.

«Ну, а если ты разлюбишь вдруг, – горланил голос из шарманки, – в Будапешт уеду я, мой друг. Меня там обожают все!»[8]8
  Пегс слушает песню «Если ты меня покинешь вдруг» из оперетты «Принцесса цирка», написанной Имре Кальманом в 1926 году, либретто Юлиуса Браммера и Альфреда Грюнвальда. (Прим. авт.)


[Закрыть]

– Никому из павлинов это не нравится, – объяснила Пегс, показывая на прибор.

Флинн улыбнулась, потому что в голову не приходило ничего, чем она могла бы опровергнуть слова Пегс.

Ей эта старомодная музыка тоже не нравилась.

Пегс театрально вздохнула:

– Этот Стуре Аной из Гренландии наконец-то замаскировал наше радио, чтобы мадам Флорет его опять не конфисковала, и я было подумала, что парень, возможно, очень даже ничего. И тут он начинает возникать из-за моих музыкальных вкусов!

Флинн, улыбнувшись ещё шире, устроилась на полу рядом с Пегс. Снизу весь вагон показался ей гораздо импозантнее: золотой солнечный свет, падающий в широкие окна и затопляющий коридор осенним теплом, лениво танцующие в нём пылинки, закрытые двери купе из полированного красного дерева. На миг Флинн даже забыла о своих тревогах.

– Думаю, Стуре Аной – самый большой в мире невежда в искусстве, – принялась за своё Пегс. – Уверена, он даже не знает, что означает «если упрямо ты шёл за мечтой, поднимется ветер в ночи».

Ужас молнией пронзил Флинн. Ей почудилось, что открытка в кармане брюк стала накаляться.

– И что же это означает? – прохрипела она.

– Что-что! Что никогда нельзя сдаваться, – пояснила Пегс, задумчиво почёсывая свой острый носик. – И что нужно всегда верить в лучшее.

Флинн покачала головой:

– Нет, я имею в виду – откуда ты знаешь эти стихи?

Пушистый ковролин поднимался и опускался, словно самые безобидные американские горки в мире, но Флинн внезапно тряхнуло, как в высшей точке настоящих американских горок.

Пегс замолчала, прижав кончик пальца к носу, и озадаченно взглянула на неё.

– Это начало нашего школьного гимна, – сказала она. – Мы поём его каждую пятницу перед ужином. Ну, то есть если мадам Флорет не потратит всё время на чтение школьных правил.

Широкая железная дверь рядом с ними распахнулась, и холодным встречным ветром в вагон занесло паровозный дым.

– Когда мы были павчатами, мы не сидели у всех под ногами, – проворчала одна из двух темноволосых пав, протиснувшихся мимо них.

– Мне что, на крыше свою музыку слушать?! – поглаживая блестящую поверхность шарманки-радио, проворчала Пегс.

Флинн взволнованно ёрзала рядом с ней, ожидая, пока ученицы скроются у себя в купе.

– А кто-нибудь из посторонних гимн знает? – прошептала она.

Выдохнув с облегчением, Пегс покачала головой:

– Не думаю. Вообще-то папа научил меня уже много лет назад, но Касиму, чтобы его выучить, даже в поезде три месяца понадобилось.

Откуда папа Пегс мог знать школьный гимн? Флинн потрясла головой. Не важно. Она почувствовала, как подпрыгнуло сердце. Поезд скользил по рельсам, погромыхивая на стыках, и Флинн ощущала себя оцепеневшей и необыкновенно живой одновременно.

Она не станет отменять вечернюю встречу. Йонте бы этого не хотел. Ведь в открытке он написал не какой-то там любительский стишок. Нет, он подал ей знак, который она поняла только здесь, в поезде. Так, будто Йонте знал, что однажды Флинн отправится за ним.

За ужином Флинн чувствовала необычайное возбуждение. Пути назад у неё не было. Этой ночью ей придётся рассказать другим о Йонте.

– Что, буйабес? – спросила Пегс, заметив задумчивое выражение её лица. – Это рыбный суп с хлебом. И как Рейтфи в голову приходит, что нам такое может нравиться!

Рейтфи, повар, любил подбирать блюда к регионам, по которым в это время проезжал Всемирный экспресс. В ширину он был чуть ли не в два раза больше, чем в высоту, и Флинн по-прежнему знала о нём только то, что он обожает мюзиклы.

Она хотела сказать «И всё же это не один хлеб», но, отхлебнув ложку, сказала:

– Вот и мне интересно.

– Я налепил на дверь пожеланий записку «Только никаких супов!» – сказал Касим, заглатывая уже вторую добавку. Он пожал плечами. – Но вообще-то меня всё устраивает.

Пегс со стоном отложила ложку.

Флинн догадалась, что Касим говорит о бумажках на кухонной двери. Видимо, павлины писали на них свои пожелания по еде. Похоже, особого эффекта записки не имели, но сейчас Флинн это не волновало.

В мыслях она находилась не на кухне, а на три вагона дальше, там, где пахло копотью и персиками. А вдруг Фёдор посчитает сообщение, посланное ею по трубе, дурацким? Ему уже пятнадцать, у него тяжёлая работа, и он наверняка найдёт занятие поинтереснее, чем принимать её приглашение.

Громкий смех за соседним столиком вырвал Флинн из её тревожных мыслей.

– Силой-то она как раз и не отличается! – воскликнул какой-то мальчишка. Флинн тут же вспомнила все насмешки в школе фройляйн Шлехтфельдс. Помедлив, она с горящими ушами обернулась в сторону говорившего.

За соседним столиком сидели четверо павлинов, казавшихся не намного старше её. Удивительно, но говорили они не о ней.

– А мне и не обязательно, – заявила единственная сидящая там девчонка. – Вполне достаточно, что я по сравнению с вами здесь как небоскрёб, – она ткнула пальцем себе в голову.

– Что ты имеешь в виду? – прикинулся дурачком светловолосый парень напротив неё. – Уиспи, что она хочет этим сказать? Такой придурок, как я, просто не в состоянии уследить за ходом её мыслей.

Взрыв смеха за столиком через проход не дал Флинн услышать ответ девчонки.

– …прошлой ночью, клянусь. В общем, сегодня утром я спросил у Кёрли, нет ли среди найденных вещей карманного фонарика для театра теней…

– Чел, он по-любому был слишком дорогой, – перебила рыжеволосая девчонка. – Ты купил его за одиннадцать ролингов.

Взгляд Флинн на несколько секунд задержался на этой девчонке, и она поймала себя на том, что завидует смеху и лёгкости учеников экспресса. Она спрашивала себя: становятся ли такими автоматически, когда тебе открыт весь мир, или такими рождаются, как Йонте?

– А что такое ролинги? – спросила она, обернувшись к Пегс, когда за соседним столиком углубились в обсуждение этой темы.

– Это деньги, которыми пользуются в поезде, – пояснила Пегс, с тоскливым взглядом ковыряясь в своей тарелке. – На любом вокзале их можно обменять на валюту соответствующей страны и купить себе бургер и картошку фри.

За соседним столиком снова раздался смех.

– Думаю, она говорит о своей шее, – сказала темнокожий парень по имени Уиспи. – Она действительно длиной с небоскрёб… ой, осторожно, Брут идёт!

Секунду спустя у ног Флинн пробежал ветерок. Что-то тёплое и влажное потекло в её ботинки, намочив носки.

Флинн окаменела. Вытянувшись, она пробормотала:

– Люди… мне кто-то пускает слюни на лодыжку!

– Брут! – Громко взвизгнув, Пегс подтянула покрытые тюлем колени к подбородку. – Сделай что-нибудь, Касим! – потребовала она.

Касим совершенно спокойно продолжал есть суп. Если бы Флинн отважилась пошевельнуться, она бы как следует тряхнула его от злости.

– Ну сделай же что-нибудь! – настойчиво попросила она.

– Как скажете. – Разломив кусок булки надвое, Касим сунул одну половину под скатерть.

Флинн почувствовала, что горячее дыхание у её ног исчезло.

Она заворожённо наблюдала, как Касим нагнулся под стол и вынырнул оттуда с раскормленным псом с широко расставленными лапами. Вместо задней левой у пса был золотой механический протез. Когда пёс двигался, протез с шипением выталкивал горячий воздух.

– Брут, это Флинн. Флинн, это Брут, – представил их друг другу Касим.

Чавкнув, пёс обнажил два ряда острых зубов. Большинство из них, как и протез задней лапы, были золотыми.

– Он почти весь состоит из протезов и уже не совсем настоящий пёс, – пояснил Касим, с любовью глядя на Брута.

Флинн тайком вытерла лодыжку краешком длинной скатерти.

– Но всё-таки Брут – собака, а не убийца Цезаря, – пробормотала она уже не так испуганно. Ей хотелось рассмешить Пегс, но та лишь повизгивала, продолжая таращиться на пса как на какого-то особо отвратительного хищника.

– Исторические познания, – констатировал Касим, скривив лицо. – Ракотобе Лаламби будет в восторге. Он преподаёт стратегию и уверенность.

Флинн посмотрела вслед за ним в сторону преподавательского столика – там сидел широкоплечий загорелый человек и с отсутствующим видом облизывал губы.

– Каков пёс, таков и хозяин, – пожав плечами, сказал Касим.

Флинн с удивлением обнаружила, что Ракотобе Лаламби похож не только на своего пса, но и на повара.

– Ракотобе и Рейтфи – братья-близнецы, – заметив её взгляд, объяснил Касим. – Но они часто ссорятся из-за Брута. – Он зажал пса под мышкой, как диванную подушку. – Пойду-ка посмотрю, что там на десерт. Кто-нибудь из вас составит мне компанию?

Пегс вместо ответа с отвращением взглянула на пса у него под мышкой.

– Конечно, – вставая, сказала Флинн.

В это время повар Рейтфи занимался тем, что заполнял десертами этажерку на стойке самообслуживания.

Касим прижал Брута к животу.

– Пегс просила узнать, нельзя ли, когда экспресс в следующий раз будет проезжать Францию, вместо супа приготовить нам лучше шоколадных мух, – сказал он.

Флинн почти не сомневалась, что он имел в виду шоколадный мусс, но промолчала.

Повар издал звук, напоминавший то ли икоту, то ли смешок, и продолжил расставлять маленькие вазочки с грушевым суфле и ванильным мороженым.

– А я прошу узнать, не отправить ли поскорее в кастрюлю вот эту псину. – Он указал сервировочными щипцами на Брута. – Больше. Никаких. Собачьих. Слюней. В моей. Еде, – выделяя каждое слово, заявил он, клацнув сервировочными щипцами в двух сантиметрах от носа Касима. – К тому же, чтобы произвести впечатление на девочку, нужно не заказывать шоколадные конфеты, а сделать их самому, – с улыбкой прибавил он.

Уши Касима под синими волосами покраснели.

– Я всего лишь выполнил просьбу, – стал защищаться он.

Рейтфи опять то ли икнул, то ли хохотнул и стал напевать себе под нос мелодию из «Призрака оперы».

– Вообще-то он нормальный мужик, – пояснил Касим, когда повар вышел из вагона. – Только иногда слишком прямой.

Улыбнувшись в ответ, Флинн занялась поиском грушевого суфле, которое не выглядело бы слишком кашеобразным.

– А кем работают другие взрослые в поезде? – спросила она, указав подбородком на два столика для персонала.

– Погоди. – Касим усадил Брута на длинную стойку между супницей и ванильным мороженым. – Это чтобы Гарабина сюда не сунулась, – пояснил он. Поезд мчал вдоль бесконечных виноградников, в синих сумерках простиравшихся по холмам до самого горизонта, а Касим перечислял: – Во-первых, есть два машиниста, Генри и Дарсоу. Но Дарсоу сейчас, конечно, сидит в паровозе. Потом, здесь мадам Флорет, Даниэль, Ракотобе Лаламби и Кёрли. Кёрли занимается стиркой и мелким ремонтом. Высокий, тощий, в джемпере с кошками – это Берт Вильмау. Он преподаёт поведение, но при первом же удобном случае ссорится со всеми. Маленький итальянец рядом с ним – это синьор Гарда-Фиоре, наш преподаватель боевых искусств.