Текст книги "Всемирный экспресс. Поезд ночных теней"

Миссис Штейнман и пять «НК»

Когда Флинн с Касимом с опозданием на две минуты ввалились в вагон, где проходили занятия по героизму, миссис Штейнман там ещё не было. Со своего места на них тотчас оглянулась Гарабина, но вместо того, чтобы сказать что-нибудь гадкое, тут же молча отвернулась.

Флинн вздохнула с облегчением. С колотящимся сердцем она прошла по покрытому мягким ковром центральному проходу мимо старинных парт ко второму ряду, где сидела Пегс, что-то царапая у себя в блокноте для эскизов.

– Так ты всё-таки участвуешь в неделе состязаний, – констатировала она, рассмотрев листок, который Флинн держала в руке.

– Нет, – решила Флинн. – Я найду другой путь, чтобы поговорить с северными енотами. – Плюхнувшись за парту рядом с Пегс, она затолкала листок в портфель и достала блокнот и ручку.

Столетия до блеска отполировали деревянные парты Всемирного экспресса и снабдили их трещинами. Кроме них, всё в вагоне мерцало золотом и серебром: от кубков на широких полках до мигающих созвездий, скользящих по тёмному, как ночь, расписному потолку. Касим со своего места на другой стороне от прохода оглядывал кабинет, словно размышляя, какую из медалей прикарманить на этот раз.

Пегс недовольно хмыкнула. Но прежде чем она успела что-либо сказать, дверь в начале вагона открылась, и в кабинет снежной замятью влетела миссис Штейнман. Локтем она зацепила полку, заставленную дребезжащими кубками, а её шаги громыхали даже по толстому ковролину, словно тяжело топал какой-то тролль. «Миссис Штейнман бузит, даже когда молчит», – с беспокойством подумала Флинн.

– Я только что ознакомилась со старым учебным планом мадам Флорет, – не здороваясь, прогремела новая учительница. – Порядочная тинкерская чушь, если хотите знать моё мнение!

Воздух наполнился шёпотом. В поезде никто из взрослых никогда не говорил о мадам Флорет ничего плохого – даже после того, как она хотела открутить назад время в поезде. Во Всемирном экспрессе вообще было не принято, чтобы учителя пренебрежительно отзывались друг о друге.

– Мне всё равно, кем была эта мадам Флорет, – продолжала громыхать миссис Штейнман. – Но то, что она собиралась пустить вас под откос или что-то вроде того – это факт. Поэтому я её не выношу.

Взволнованный шёпот сменился напряжённой тишиной. Флинн казалось, что даже перестук колёс стал тише и менее яростным. Он смешался с потрескиванием крошечных магически-технологических изобретений, украшающих полки рядом с медалями и грамотами.

За партой позади Флинн вверх взметнулась рука Гарабины.

– Простите, миссис Штейнман, – сказала она медоточивым голоском, – но мадам Флорет не собиралась пускать нас под откос.

Миссис Штейнман с неприветливым выражением лица взглянула на Гарабину.

– Верно, отчасти это был и твой план, – поправилась она, подчеркнув, – или как-то так. Разве это не одно и то же, Гарабина Бласко-Диас? Пустить под откос, стереть с лица земли, открутить время назад, пока на свете не станет никого из вас?

Гарабина молчала. Флинн боролась со страстным желанием оглянуться на неё. Павлины нервно заёрзали на стульях. До сих пор никто из учителей, кроме Даниэля, не обращался к ученикам на «ты». Но миссис Штейнман это, похоже, не волновало.

– Я научу вас очень важным вещам, – громогласно вещала она на весь кабинет. – Не важно, кто вы – опаслики или тигрики, – но однажды вы измените этот мир.

– И-и кру-уг-глики, – с самого последнего ряда дополнил Якуб, и Флинн сочла, что с его стороны поразительно смело поправлять миссис Штейнман сразу же на первых пяти минутах урока.

Новая учительница недовольно причмокнула.

– Кто бы то ни был, – буркнула она. Тяжёлым качающимся шагом она ходила взад-вперёд по проходу между партами. Ненадолго, словно охотник, увидевший антилопу с двумя головами, она вперилась взглядом в глаза Флинн, а затем прошла дальше. – Вероятно, вы спрашиваете себя, как это сделать: что-то изменить, перевернуть страницу к лучшему, участвовать в грандиозных начинаниях. – Опять взглянув на Флинн, она воскликнула: – Я скажу вам как: не сдаваться. Звучит просто? Ага, как же! Совсем не просто!

Миссис Штейнман в отличие от мадам Флорет не стала опускать рулонные шторы со старинными наглядными пособиями. Бескрайняя ширь российских пейзажей сияла так же ослепительно, как все медали на полках. Впервые за то время, что Флинн занималась в этом кабинете, приглушённый свет настольных ламп казался избыточным. Словно понимая это, лампы с упрёком мигали, и их мигание напомнило Флинн о книге Стуре в её портфеле.

– Сейчас, в эту минуту, – громыхала миссис Штейнман, – ваши головы полны планов, а сердца – огня. Но планам нужно время, а огонь следует поддерживать. И то и другое исчезнет, как только вам придётся подавать налоговые декларации и оплачивать счета.

Флинн украдкой оглядела кабинет. Покрытые снегом ветви берёз за окнами гнулись к поезду, словно слуги в поклоне перед сказочной каретой. Ранний снег превратил осеннюю желтизну бесконечных лесов в чёрно-белое кино. Пейзажи выглядели как из книжки с картинками, но никто из учеников в окна не смотрел. Даже Касима, похоже, слова миссис Штейнман увлекали больше, чем схваченная льдом осенняя листва. Про лежащий перед ним листок с бинго он, видимо, и думать забыл.

Неужели миссис Штейнман говорит правду? Флинн не видела себя ни тем, у кого голова полна планов, ни тем, кто однажды станет подавать налоговые декларации. Это были её двойники из какого-то другого мира.

– Посмотрите сюда! – резким движением руки миссис Штейнман указала на медаль над головой Стуре. Тот вздрогнул, словно ждал нападения, но, заметив, что ошибся, расправил плечи и откинулся на спинку стула как король на троне. – Томас Алва Эдисон был когда-то совершенно обыкновенным учеником, – громовым голосом продолжила миссис Штейнман. – Как же это у него получилось стать не чиновником или торговым представителем фирмы, продающей пылесосы, а изобретателем лампы накаливания, хм, тигрик?

Она смотрела на Флинн так, словно ожидала продуманного ответа. Флинн стало не по себе. Она только вчера листала биографию Эдисона, а сейчас голова была забита, казалось, одними бесполезными фактами.

– Потому… потому что он не сдался? – нерешительно спросила она.

У неё за спиной насмешливо фыркнула Гарабина.

– Конечно! – Голос миссис Штейнман пронёсся по вагону как боевой клич. – Именно так! Разница между теми, кто изменил этот мир, и теми, кто этого не сделал, заключается в том, что одни сдаются, а другие нет.

Флинн не удержалась: быстро обернувшись, она бросила торжествующий взгляд на Гарабину. Гарабина сидела словно окаменевшая.

– Какая чушь! – пробурчала она, но миссис Штейнман то ли не услышала её язвительного замечания, то ли проигнорировала его. Откинув шиферную доску в начале вагона, она рукавом стёрла с неё круговорот магии, который мадам Флорет нарисовала на прошлой неделе, и корявым почерком написала:

«5 НК».

О чём она говорит, Флинн имела такое же слабое представление, как и о круговороте магии, чем-то похожем на пропеллер.

– Я скажу вам, что надо делать, чтобы не сдаваться, – пообещала миссис Штейнман. Она понизила голос почти до нормальной громкости, что произвело тот же эффект, как если бы она говорила шёпотом. Павлины за партами наклонились вперёд, чтобы ничего не пропустить. – Я могу помочь вам не оказаться с возрастом среди тех, чьи планы уходят в песок. – Её низкий голос звучал как обещание будущего. – Но сперва вам нужно кое-что узнать обо мне: я не павлин. И никогда им не была. Я никогда не училась во Всемирном экспрессе.

За этими словами последовала внезапная жутковатая тишина. Среди павлинов распространились тревога, ужас и замешательство. Флинн и Пегс обеспокоенно переглянулись. В прошлое воскресенье выяснилось, что мадам Флорет на самом деле не бывший павлин, а тинкер. А потом мадам Флорет попыталась пустить их всех под откос. Ну или что-то вроде того.

– И кто же вы тогда? – гнусавым голосом спросила Гарабина. Вопрос её прозвучал испуганно и в то же время заинтригованно – и так, словно она не намеревалась без всяких объяснений мириться с этим исключением.

Миссис Штейнман пригладила курчавые волосы. Сегодня в красной куртке-дождевике она выглядела вызывающим ужас клоуном.

– Кроме Всемирного экспресса, есть и другие особые школы, – окинув всех многозначительным взглядом, пояснила она.

Рядом с Флинн шумно вздохнула Пегс.

– Но вы ведь не из Дома теней, нет? – резко спросила она.

О Домусе Делектусе в поезде говорили только шёпотом, хрипло предостерегали и распространяли слухи, говорящие о вражде между этой школой и экспрессом. То есть Дом теней был нехорошим местом.

– Разумеется нет! – прогрохотала миссис Штейнман так громко, что от её голоса затрясся весь вагон. – Я выпускница академии Виньи, – приосанившись, сказала она. – Основатель нашей школы Пьер Виньи был почтенным человеком.

Флинн не имела ни малейшего представления, что такое академия Виньи. Гарабину ответ, похоже, тоже не удовлетворил.

– Может, и так, – сказала она, словно эта другая школа её ни капли не интересовала. – Но что даёт вам право учить нас?

Казалось, в вагоне стало нечем дышать. Впервые за несколько минут павлины спешно бросились смотреть в окна.

Флинн же не сводила глаз с миссис Штейнман. Она была вынуждена признать, что Гарабина права: чему такому обучалась миссис Штейнман в этой академии Виньи, что теперь может пригодиться павлинам? Что в академии Виньи особенного?

Миссис Штейнман, казалось, секунду боролась с собой, а затем её гнев словно растворился в воздухе. Пожав плечами, она снова повернулась к доске:

– Вам нужны пять НК – пять не-слу-чайных качеств. Может мне кто-нибудь из вас сказать каких? – Она, буквально по слогам произнеся «неслучайных», так выделила последнюю часть слова, что Флинн не удивилась, когда Касим с хитрой улыбкой от уха до уха выкрикнул:

– Каких-каких? Чайных? С ромашкой, мятой, фенхелем, имбирём и бергамотом.

Вагон наполнился тихим смехом. Флинн как заворожённая смотрела на новую преподавательницу. Похоже, Касим испытывал её, чтобы выяснить, какого типа она учитель – скорее как Даниэль или всё же как мадам Флорет? Пока что она не производила впечатления ни особенно мягкой, ни слишком несправедливой.

– Мне, пожалуйста, с четырьмя ложками сахара, – откликнулась миссис Штейнман и отправила Касима с урока в чайный бар заваривать чай для всего класса.

Когда Касим выходил, лицо его выражало то удовлетворение, то замешательство. Все в классе сомневались, что реакция миссис Штейнман была шуткой.

– Касим не дворецкий, – громко сказала Пегс, когда железная дверь за ним с грохотом захлопнулась. На ковёр и полки, кружась, оседали снежные хлопья.

Миссис Штейнман подняла брови.

– Но круглик, не так ли? – уточнила она. Флинн мгновенно увидела новую учительницу такой, какую узнала в ней ещё вчера: жуткой особой.

– Я вам не подружка, – стукнув кулаком по шиферной доске, громко заявила миссис Штейнман. – Но если до конца года вы сумеете показать мне, что означают эти пять неслучайных качеств, в следующий класс вы перейдёте. – И она низким голосом перечислила: – Жажда деятельности, чувство такта, тактика, смелость и талант. До конца года мне нужны от вас примеры, поняли?

Павлины усиленно закивали. Флинн чувствовала, как у неё трещат мозги. Как представить примеры для абстрактных понятий? Может, сочинение написать? Какой-нибудь рассказ? В пальцах появился зуд, словно они уже истосковались по ручке. Её охватило волнение.

– Чушь! – снова буркнула у неё за спиной Гарабина. – Абсолютная чушь в духе академии Виньи!

Флинн покачала головой. Не то чтобы она симпатизировала миссис Штейнман – но ей нравилась перспектива действительно закончить в декабре этот год, хоть она и пропустила много месяцев. Мадам Флорет ей такой возможности точно бы не дала. К тому же она и правда чему-то научится. Чему-то, что, вероятно, поможет ей найти Йонте – кто знает?

Прислушиваясь к словам миссис Штейнман, Флинн ощущала витающие в воздухе перемены как ласкающие кожу солнечные лучи. Весть будоражила и манила, и на лице её отпечатывалось: всё по-новому, всё по-новому, всё по-новому.

Касим на урок не вернулся. К концу занятий Флинн не только выучила кое-что о Томасе Эдисоне и Николе Тесле, но и сломала голову, размышляя, как изобразить тактику, жажду деятельности или смелость.

– Миссис Штейнман было бы неплохо позаниматься у Вильмау, – кипятилась Пегс, когда они присоединились к потоку старшеклассников на пути в столовую. – То есть я хочу сказать, что она кажется более сведущей в героизме, чем мадам Флорет, но чувство такта – не смешите меня! Его у миссис Штейнман ни грамма!

Они нашли Касима в чайном баре, где он королевским кивком отвечал на взгляды проходящих мимо него павлинов. Сидя на стойке, тянущейся вдоль всего вагона, он в эту минуту наливал себе в чашку чай из самовара. Рядом с ним лежали смятый листок с бинго и синий блокнот с надписью: «Безумно остроумные безумные идеи». Что за мысли он туда записывает, Флинн решила лучше не спрашивать.

В вагоне ощущалось приятное тепло. На стеклянных полках у окон переливались разными цветами бесчисленные бутылки с напитками. Распылители с шипением охлаждали банки с имбирснафом, бутылки с крем-содой и несколькими сортами холодного чая.

– Приветствую вас, бесчайные мои, – сказал Касим, потягиваясь, словно до этой минуты спал прямо на барной стойке. – Ну, и для чего эти пять НК? Я всё пропустил.

– Обычно тебя это не волнует, – заметила Пегс, в то время как Касим, взяв блокнот, последовал за ними в столовую.

У стойки самообслуживания стояла толпа, и только через пятнадцать минут Флинн, Пегс и Касим нашли свободный столик в центре вагона.

Как только они сели, Касим стал большими кусками забрасывать в рот филе лосося.

– Пять НК, – задумчиво размышлял он. – Может, это ловкость рук, умение готовить сладости, находчивость, весёлость и болтливость?

Пегс опасливо попробовала кусочек фаршированного яйца, горкой лежащего у неё в тарелке. У Флинн было чувство, что она всё ещё расстроена из-за того, что Касим украл вчера мини-Рахенснафа.

– Касим, ну как ты можешь быть таким беспечным?! Скоро повсюду будут висеть объявления о нашем розыске, – пробубнила она, словно в доказательство правоты Флинн. – Такие же, как заказала мама Флинн.

Флинн молчала. Ей не хотелось вспоминать о том, что весь мир мог видеть её в блузке с рюшами.

– Да брось ты! Пять НК! – умоляющим тоном воскликнул Касим и продолжил перечислять без разбора: – Опасливость, высокий рост, таурин, открытость, талант?

– Тепло, – подтвердила Флинн, хотя совершенно не представляла, существует ли на самом деле слово «таурин». Взяв мерцающий графин, она налила себе в стакан ледниковой воды и сделала большой глоток. Тут же в носу защекотали пузырьки, как если бы она вдохнула шипучего порошка.

– Касим! – с упрёком завопила она. Из горла у неё вырывалось потрескивание. Точно так же трещали неделю назад волосы, когда Флинн, сама того не зная, покрасила их в лиловый, голубой и золотой цвета. – Что ты туда подсыпал?! Шипучий порошок Рахенснафа?!

Касим громко рассмеялся:

– Разгильдяйство, тщеславие, бесшабашность, унылость, непоседливость?

Флинн со вздохом встала из-за стола и понесла грязную посуду к стойке самообслуживания. В мыслях она была далеко, в голове состава, кое у кого, кто тоже любит добавлять в воду шипучий порошок Рахенснафа.

Поезд громыхал по засыпанным снегом сосновым лесам. У Флинн оставался ещё час времени до начала вечерних самостоятельных занятий. Она сделала глубокий вдох и с решительным видом толкнула железную дверь в начале вагона-столовой. Пришла пора поговорить с Фёдором.

В коридоре вагона-кухни в воздухе парила музыка. «Ненавижу орхидеи, а люблю азалии», – заливался высокий женский голос. Очевидно, Рейтфи за работой опять слушал какой-нибудь мюзикл. Флинн прошла весь прилегающий к кухне хозяйственный вагон, где, как всегда, было свежо и дуло из всех щелей. В следующем за ним багажном вагоне метровыми штабелями высились старые чемоданы и дорожные сумки, шурша, покачивающиеся на поворотах. По деревянным нестроганым половицам сновали мыши. Флинн быстро шла по мрачному вагону – и вот впереди остался лишь один соединительный мостик.

Между вагонами ей в лицо и волосы ветер швырял снег и льдинки. С онемевшими от холода губами и снежной паутиной в волосах зайдя в складской вагон, Флинн нашла Фёдора в его тёмном запылённом углу. Она казалась самой себе какой-то йети, но Фёдор, сидящий на ящике с надписью: «Овощи», ненадолго подняв глаза от книги, сказал:

– О, смотри-ка, Снежная королева!

Флинн подумала, что он плохо её рассмотрел. И всё же, хотя голос его звучал недружелюбно, на душе у неё при этих словах чуточку потеплело.

На стене рядом с гамаком Флинн обнаружила список, который подарила Фёдору пять дней назад, думая, что расстаётся с ним. Там было написано:

«Благостный

Напольные часы

Плеяды…»

Каракулями Фёдора внизу было приписано ещё «волосы единорога». Эти слова привели её в радостное смущение, как почти комплимент Фёдора при их первой встрече в поезде. Тогда, несмотря на её невыразительный облик, он сразу угадал в ней девчонку: «Ты себя в зеркале когда-нибудь видела? У тебя такие глаза…» – восторженно разглядывая её лицо, сказал он.

«Золотистые глаза… пёстрые волосы… всё-таки выгляжу я более незаурядно, чем та девица с пучком на затылке», – с досадой подумала Флинн. Ей очень хотелось поговорить с Фёдором о его встрече на вокзале с той девушкой, но, открыв рот, она запнулась. Она ведь ему не подруга. Не постоянная подруга. Внезапно она вообще перестала понимать, имеет ли право расспрашивать его о личной жизни.

«Мы всегда говорили только о поезде, – осознала вдруг Флинн. – О магической технологии, паркур-дуэлях и непавах». Фёдор никогда не рассказывал ей о себе. Что-нибудь такое, о чём никто другой не знает.

Флинн почувствовала себя полной дурой. А что, если он всегда видел в ней только несносную обузу?

– Все считают меня какой-то особенной, – неожиданно начала Флинн, – потому что меня выбрал тигр. – Она знала, что если кто и понимает её тревогу, то это Фёдор.

Но Фёдор лишь недовольно фыркнул, не отрываясь от своей потрёпанной книжки:

– Всемирный экспресс ещё не весь мир, Флинн. Совсем наоборот, – прибавил он таким назидательным тоном, словно разговаривал с малышнёй.

Внутри у неё всё скрутилось в болезненный узел.

– Знаю, – поспешно сказала она, – но… – Её слова парили по вагону подобно мерцающей угольной пыли, такие невесомые и незначительные и будто совершенно Фёдору неинтересные.

Флинн сникла. Она смотрела на сидящего тут Фёдора – мощные плечи склонены над книгой, серьёзный сосредоточенный взгляд направлен на грязные страницы, – и разница в возрасте между ними казалась ей непреодолимой преградой: словно их разделяли не какие-то два года, а целая жизнь.

В лице его отражались истории, которые он Флинн никогда не расскажет, а в глазах стояло прошлое, сделавшее его слишком сердитым и утомлённым для пятнадцатилетнего. Тут угадывался опыт, позволяющий ему говорить «Всемирный экспресс – это ещё не весь мир».

Флинн снова начала разговор:

– Знаю, но он очень важная часть мира. – Она подумала о неиспользованном билете Фёдора, приклеенном в вагоне для самостоятельных занятий, и прибавила: – Вот только ты этого не понимаешь!

Она знала, что её слова ранят Фёдора, но это правда. Рельсы, по которым катил Всемирный экспресс, были не просто какой-то точкой на глобусе. Более того – они были нитями вокруг него, удерживающими словно в клубке шерсти все страны и континенты. Но откуда же у Фёдора взяться ощущению, что он держит в руке целый мир, если он даже пальцем пошевелить в том направлении не соглашается?

Флинн недолго поразмышляла, не стоит ли извиниться перед Фёдором, но потом просто повернулась и скрылась за стеллажом со школьными принадлежностями. В душе у неё всё как-то странно застыло. Чтобы успокоиться, она принялась считать шаги до конца вагона. Два, три, четыре… На счёт «пять» покрытая копотью ладонь схватила её за руку.

Флинн, в испуге остановившись, обернулась. Она стояла к Фёдору так близко, что ощущала лёгкую ауру дыма и жара, часто часами окружающую его после работы в будке паровоза.

– Я не это имел в виду, Флинн, – сказал Фёдор. В лице его читались огорчение и неподдельное раскаяние. – Ты, конечно же, тигрик по праву.

Флинн не верила своим ушам. Всего две недели назад он уверял, что она ни за что не станет никем выдающимся. А теперь утверждает обратное! Если всё так, как он говорит, значит, им навсегда суждено жить в разных мирах.

Флинн с ужасом вырвала руку.

– Определись, наконец! – в раздражении воскликнула она. Сердце её бешено колотилось, словно она призывала Фёдора сделать выбор не между двумя точками зрения, а между ней и девушкой с пучком на затылке.

Фёдор разочарованно вздохнул:

– У меня нет времени препираться, Флинн. Мне неспокойно. Ты в окно выглядывала? Всю дорогу снег, и лёд, и холод. – Он бессильно покачал головой. – Я уже говорил об этом с Даниэлем и Дарсоу. Тут что-то не так. До того как оказаться во Всемирном экспрессе, я тринадцать лет прожил в России – и никогда в сентябре не было так много снега! – Он многозначительно взглянул на неё. – Вот это действительно большая проблема.

Сердце Флинн болезненно сжалось.

– Ты подчеркнул «это», а не «большая проблема», – констатировала она. – Так, словно мои тревоги ничего не стоят. – Голос её становился всё более вялым. – Так, будто это какое-то идиотское соревнование! – Всё тело у неё покалывало от изнеможения. Ей подумалось о северных енотах, которые отказывались говорить с ней, пока она не победит в неделе состязаний. Состязаниями она уже сыта по горло.

Фёдор, нахмурившись, опустил руки.

– Что с тобой творится? – искренне недоумевая, спросил он.

Флинн растерянно уставилась на него. Он что, не понимает? Ей просто хочется меньше споров между ними и больше доверительности. Меньше разочарования и больше радости. Но слова у неё на языке были тяжёлыми, как камни, поэтому она просто развернулась и вышла из вагона – так же решительно, как и вошла.