Текст книги "Бунтующая Анжелика"

Он знал свое дело. Он прекрасно понимал, что для такой женщины, как Анжелика, самое тяжелое действительно заключалось в унизительных деталях, а не в необходимости передать одно из своих поместий короне. Они ожидали ее обещаний и заверений и уже готовили свои условия.

Но она надменно отпрянула:

– Вы все сказали, господа?

Губернатор поджал губы:

– Нет, мадам, мы еще не закончили. Я должен вручить вам личное послание его величества. Вот оно.

Анжелика сломала красную печать. Она узнала почерк короля.

«Драгоценная, мое несносное дитя, моя незабвенная…»

Буквы плясали перед ее глазами. Анжелика опустила письмо, не желая читать дальше.

Наконец королевские посланцы встали и направились к двери. Господин де Марийяк бросил взгляд на распростертую фигуру и пожал плечами. Он даст понять королю, что эта женщина повредилась умом. Так валяться на полу после того, как она царила в Версале! Крайне прискорбно. Напрасно он послушался Солиньяка и взялся за это дело. Оно не обещает ничего хорошего ни королю, ни ему самому, ни Обществу Святых Даров. Совершенно ясно, что она умирает.

– Господа! – окликнула их Анжелика.

Они застыли возле двери. Она поднялась, и спутанные волосы превратились в бледный ореол вокруг головы, подчеркивая непримиримый блеск глаз.

– Господа, соблаговолите передать королю, что он не вправе быть добрым ко мне.

– Что это значит, мадам? – удивился Марийяк. – Вы считаете себя недостойной доброты его величества?

– Нет. Я хочу сказать, что между нами нет места доброте. Его любовь меня оскорбляет, ибо мы враги. Не так ли? Между нами может быть только война!..

Губернатор сделался землистого цвета. При мысли, что ему придется повторить королю такие слова, у него потемнело в глазах.

Все вышли, крайне озабоченные.

* * *

– Безумная, просто безумная женщина, вот вы кто! – закричала Барба, устремляясь к изголовью своей хозяйки. – Что за блажь на вас нашла, крушить все вокруг! Несчастная! Говорить такое прямо в лицо этим знатным господам, которых король послал специально, чтобы уладить дело. Вот, значит, как вы добиваетесь прощения!

– Так ты подслушивала, Барба?

– Мало того что вы в немилости и измучены… – продолжала Барба, охваченная праведным гневом. – Вы чудом спаслись, а теперь еще продолжаете бездумно играть своей жизнью!

– Барба, в мое отсутствие ты научилась командовать, мне это не нравится.

– Так должны же мы были защищаться с маленьким Шарлем-Анри! Вы, мадам, бросили нас на произвол полиции, которая то и дело к нам заявлялась. Эти чертовы полицейские нас допрашивали, рылись в бумагах, взламывали шкафы. Это уже потом они оставили нас в покое. И нам приходилось только ждать. Вы думаете, это очень весело, вот так все ждать да читать молитвы, перебирая четки? И вот в один прекрасный день вы объявляетесь, тощая и ободранная, как бродячая бездомная кошка. А теперь парк полон солдат, под вашей крышей распоряжается какой-то толстый капитан, он жрет ваши припасы, пристает к служанкам. Так должна же я была научиться кричать и защищаться, как вы считаете?..

Пыл верной Барбы смутил Анжелику.

– А что же, по-твоему, должна я делать? – пробормотала она неуверенно.

– Поехали бы к королю, – зашептала Барба, вновь обретая надежду. – И все стало бы как прежде. Вы бы опять превратились в самую могущественную особу в королевстве, а ваш дом и ваши сыновья повсюду пользовались бы уважением. Поезжайте к королю, мадам. Вернитесь в Версаль.

Она наклонилась, стремясь прочесть на лице Анжелики признаки согласия. Но под усталыми веками сверкнул непримиримый блеск зеленых глаз.

– Ты, Барба, сама не знаешь, о чем говоришь. Поехать к королю! Для тебя, простая душа, нет ничего лучше, как жить при дворе. Но я-то осведомлена лучше. Разве я там не жила? Ты говоришь, жить при дворе? Какая насмешка! Погибнуть при дворе, вот это да. От скуки, от отвращения, в конце концов, от яда соперницы. Жить при дворе! Это все равно что танцевать трикоте на зыбучих песках. Я никогда не вернусь к ним.

– Но король ведь вас любит! Он весь в вашей власти!

– Нет, он не любит меня. Он меня хочет. Я никогда не буду ему принадлежать. Это невозможно. Послушай, Барба, ты кое-чего не знаешь: король Франции всемогущ, но я-то сумела сбежать из гарема Мулая Исмаила… Ты даже не представляешь, что это такое. Ни одной женщине это не удавалось. Это считалось невозможным, немыслимым!.. Так почему же я не смогу победить и короля Франции?

– Так вы этого хотите?

– Да… Я думаю… Я думаю, что мне не остается ничего другого.

– Ах! Рехнувшаяся, рехнувшаяся женщина! Да сохранит нас Господь, – зарыдала Барба и, закрыв лицо руками, выбежала из комнаты.

Глава III

Капитан Монтадур обедал в столовой замка. Анжелика следила за ним с порога. Он не ел – он жрал. Из-за рыжих усов его полнокровное лицо казалось еще более красным, глаза неподвижно застыли. Он целиком отдался нелегкой задаче опустошить все блюдо садовых овсянок, стоящее перед ним среди разнообразных судочков. Он ловко подхватывал пальцами овсянку, долго макал ее в соусник, а затем жадно совал в рот. Хрустел костями, звучно их обсасывал и вытирал руки о разложенную на его пластроне салфетку, один уголок которой он просунул в расстегнутую петлю.

– Мы его прозвали Гаргантюа, – хихикнула молоденькая служанка, также наблюдавшая за зрелищем из-за спины Анжелики.

Офицер распоряжался слугами, как в собственном доме. Один из них оказался не очень проворным, тогда, обозвав его деревенщиной, он выбил блюдо у него из рук.

Анжелика бесшумно удалилась.

У нее в голове не укладывалось, как король решился поместить такого борова под ее крышей? Конечно, он не знал о выборе, сделанном по зрелом размышлении господином де Марийяком. Но это не снимало с него вины за унижение, которое она испытывала. Ведь этим людишкам поручил король добиться повиновения маркизы дю Плесси.

По мере своего выздоровления Анжелика осознавала смысл этой двойной ловушки: она полностью зависела не только от короля, но и от тех людей, которые пытались тайно управлять королевством. Пока она не покидала спальни, ситуация не представлялась ей так ясно. В своей комнате она доходила до окна и черпала новые силы, любуясь близким лесом. Его сень, изобилие листвы и свежести всякий раз наполняли ее благодарным восторгом. Она напоминала себе, что все же осталась жива, что ее кости не белеют в пустыне и что только необыкновенное чудо позволило ей вернуться в родные края. Она так мечтала о тенистых лесах Ньеля, когда, с пересохшими губами и окровавленными ногами, тащилась следом за Коленом Патюрелем. И теперь, вновь вернувшись под их сень, ей все казалось простым и легким.

Понемногу она уступила настояниям Барбы и согласилась нормально есть и спать на кровати. И наступил день, когда она надела платье. Барба нашла в одном из сундуков старое платье, потому что более новые оказались Анжелике слишком велики.

И теперь, обходя свое жилище, Анжелика обнаружила другую сторону нового существования. Двери охраняли часовые. Они находились даже в служебных помещениях. Остальные солдаты разбили лагерь возле ограды.

Отовсюду раздавались крики Монтадура. Анжелика бродила нетвердой походкой выздоравливающей, постоянно опасаясь оказаться в неприятной ситуации. Знакомые лица слуг возникали как призраки прежней минувшей жизни. Их окружала с трудом воспринимаемая действительность.

Вся прислуга пришла в маленькую гостиную поздороваться и выразить свое удовольствие по поводу ее выздоровления: Лэн Пуару, повар, и его жена; чета Туранжо с радостными лицами, они служили в Плесси уже пятнадцать лет и все продолжали жаловаться, что вынуждены жить среди дикарей Пуату; бывший камердинер Филиппа Ла Вьолет (Смотрите-ка! А ей-то казалось, что она выставила его за дверь!); главный псарь Жозеф, конюший и главный смотритель экипажей Жанику, кучер Адриен; Мальбран Укол Шпаги, ее седовласый слуга, который против всякого ожидания полюбил деревенскую жизнь. Он курил трубку, ухаживал за лошадьми и, чтобы оправдать свое присутствие, учил азам фехтования и верховой езды маленького Шарля-Анри. «Но этот ребенок не такой способный, как его старший брат, – замечал он. – Ах! И зачем только держат Флоримона в коллеже, когда здесь ржавеют без дела отличные шпаги». Один только Мальбран, храбрец и бывший мушкетер, столько повидавший на своем веку, казался довольным своим положением. Все остальные были чем-то взволнованы, в их глазах читался неясный укор. Во время отсутствия Анжелики они ощущали себя брошенными. И все жаловались. Их волновало присутствие солдат, которые насмехались над ними и вели себя как завоеватели. Вся прислуга испытывала глубокий стыд, оттого что в господском поместье, словно в деревенском доме или в доме горожанина, разместились на постой войска. Анжелика слушала молча, глядя на них своими зелеными глазами, и легкая улыбка слегка кривила ее бледные губы.

– Почему же вы не защищаетесь, жители Пуату? Разве нет у вас ножей, топоров, кнутов, отличных деревянных дубин, а у тебя, Лэн Пуару, разве нет уже острых вертелов?

Пораженные слуги переглядывались. Мальбран Укол Шпаги обнажил зубы в радостной усмешке. Жанику, конюший, пробормотал:

– Конечно есть, госпожа маркиза, только мы не смели… Это ведь королевские солдаты…

– Ты знаешь пословицу: ночью все кошки серы. Королевского солдата можно вздуть точно так же, как и любого крокана.

Они молча качали головой и хитро щурились. Этим слугам, выходцам из крестьян, такой язык был понятен.

– Ладно уж, госпожа маркиза, – проворчал Жанику, – если вы не против, то мы-то и подавно.

Слуги многозначительно переглядывались.

Они не ошиблись, доверяя своей госпоже. Она так легко не сдастся. Они постараются побыстрее прогнать толстого вояку. Теперь королевским солдатам жизнь в поместье не покажется сладкой.

Как детям или простодушным людям, привыкшим делить судьбу своего хозяина, им казалось, что возвращение маркизы дю Плесси положило конец всем волнениям, что нет больше нужды опасаться будущего.

Но для Анжелики не все было так просто. Сохраняя беззаботный вид, она размышляла, прежде чем начать действовать. И чем яснее она осознавала положение, тем больше сомнений у нее возникало.

Укрывшись в одной из любимых гостиных первого этажа, она пыталась перебросить ненадежный мостик между прошлым и настоящим.

Анжелика сидела в той самой гостиной, в которой когда-то, шестнадцатилетней девушкой, столкнулась с разгневанным принцем де Конде.

В те дни знатный вельможа приехал в Пуату, чтобы поднять войска против Мазарини и королевы-матери и организовать заговор с целью отравить малолетнего короля и его брата.

Она видела, как он поднимал к свету зеленый пузырек, который передал ему монах Экзили, как оценивал шансы новых возможностей, которые откроются перед ним с исчезновением Людовика XIV.

Развлечения принцев! А сегодня страдающий подагрой Конде по вечерам с трудом притаскивается под своды Версаля на партию в пикет у королевы. Малолетний король оказался сильнее.

Но разве до конца улетучился едкий запах заговоров и мятежей в сердце далекой провинции, в белом замке над водами пруда на краю леса?

Анжелика смотрела в окно на уголок запущенного парка. Пышность каштанов, полыхающих высокими розовыми соцветиями, не могла скрыть испорченных лужаек, на которых солдаты Монтадура пасли своих коней. Справа блестело зеркало пруда, по которому быстро плыли два лебедя. Вероятно, они заметили Шарля-Анри с Барбой, которые пришли их покормить.

Анжелика подумала, что в этой атмосфере, похожей на дурной сон, красота маленького Шарля-Анри выглядела неправдоподобной.

Барба привела его к Анжелике. Малышу почти исполнилось пять лет. Преданная нянька ежедневно одевала его в шелка и атлас, словно он отправлялся на прием во дворец. Ребенок никогда не пачкал своей одежды. Он молча стоял перед Анжеликой, и она никакой лаской не могла добиться от него хоть слова.

– А ведь когда захочет, так он очень даже разговорчив! – вмешалась Барба, огорченная молчанием своего воспитанника. – Послушали бы его, когда по вечерам я укладываю его в постель и даю медальон с вашим портретом. Он с ним разговаривает, да так ласково. А может, он просто не узнает вас, вы теперь совсем не похожи на свой портрет.

– Тебе кажется, что я сильно изменилась? – с невольным беспокойством спросила Анжелика.

– Вы стали еще красивее, чем прежде, – с каким-то раздражением отвечала Барба. – И это даже ненормально, потому что, если приглядеться, так с чего бы это? Волосы у вас стали плохими, кожа просто ужасная! И вот, поди ж ты: иногда вам дашь не больше двадцати. А глазищи-то какие! Словно вы с того света вернулись.

– Так примерно и есть.

– Еще красивее? Уж и не знаю, – повторила служанка, покачивая головой в белом чепце, – но только думаю… Думаю, что вы стали для мужчин еще опаснее.

– Да оставь ты мужчин в покое, – откликнулась Анжелика, пожимая плечами.

Она посмотрела на свои руки.

– Ногти ломаются, – заметила она. – Просто не знаю, как вернуть им силу.

Она вздохнула и погладила светлые шелковистые волосы ребенка. Огромные голубые глаза, густые ресницы, бело-розовый цвет лица и тугие круглые щечки – ребенок словно сошел с картины фламандского художника. От его красоты у Анжелики сжалось сердце. Глядя на него, она вспоминала Филиппа, своего второго мужа, и ту ужасную шутку, которую сыграла с ней судьба, прислав посланца Жоффрея де Пейрака сразу после ее нового замужества.

В то время в нее словно дьявол вселился и она была готова на все, лишь бы женить на себе каменного Филиппа. Тем самым она собственными руками вырыла пропасть, навсегда отделившую ее от первой любви. «Ах! Ну почему ты всегда вмешиваешься в судьбу?» – говорил Осман Ферраджи.

Она вздохнула, отвела глаза и погрузилась в глубокое раздумье. Подождав немного, малыш незаметно ушел. Хотя бы за него ей не придется дрожать. Шарль-Анри дю Плесси, сын маршала, крестник короля, не потеряет наследства из-за проступков своей матери, но ее гордый старший сын Флоримон, родившийся законным наследником графов Тулузских, рода гораздо более древнего и более богатого, чем все дю Плесси, теперь разорен, и его судьба так же неясна и безнадежна, как судьба какого-нибудь бастарда.

* * *

С самого приезда Анжелика хотела увидеть своего старшего сына и слабым прерывающимся голосом продиктовала мэтру Молину письмо к преподобному отцу де Сансе. Она не предполагала, что это послание вызовет подозрения капитана Монтадура, а так как сам он читал с большим трудом, то заставил управляющего имением прочесть его вслух, а потом, поразмыслив над ответственностью, переслал его господину де Марийяку. Но все же письмо дошло до адресата, и вот сегодня Анжелика держала в руках ответ иезуита.

Из письма она узнала, что преподобный отец де Сансе получил приказ короля держать юного Флоримона в коллеже вплоть до того момента, когда его величество сочтет нужным вернуть его матери. Преподобный отец де Сансе полностью одобрял решение государя, озабоченного судьбой даже такого юного своего подданного. Действительно, Флоримону не сулит ничего хорошего вновь оказаться под влиянием женщины, поведение которой отличается как неблагодарностью, так и неосмотрительностью. Пусть она докажет свое раскаяние и вновь заслужит милость короля, после чего и соединится со своим сыном, перестав служить ему печальным примером неповиновения и легкомыслия. К тому же место двенадцатилетнего мальчика скорее в коллеже, чем рядом с матерью, которая постоянно выказывает себя удивительно непостоянной и неуравновешенной. Он становится юношей. Его дядя признает, что он достаточно способен к учению, но ленив и все воспринимает с трудом, несмотря на внешнюю открытость. Короче, его нельзя назвать многообещающим. Возможно, если проявить настойчивость, из него получится хороший офицер.

Раймон де Сансе завершал письмо туманными словами, выдававшими его горечь. Он устал, писал он, нести на своих плечах груз ошибок своих братьев и сестер и в одиночку спасать семейство де Сансе де Монтелу от немилости короля. Вскоре и он почувствует тяготы проявления этой немилости, хоть всегда был и надеется оставаться верным подданным его величества, но на протяжении долгих лет ему приходится вступаться за виновных, упорство которых в постоянном совершении ошибок можно сравнить только с их невообразимым легкомыслием. Разве недостаточно было суровых уроков, чтобы усмирить Анжелику? Разве сам он не предостерегал ее, так же как и Гонтрана, Дени и Альбера?.. Но, увы! На них не подействовали ни внушения, ни предупреждения… Дикая необузданная кровь берет в них верх.

Наступит день, когда он откажется вступаться за них…

Этот ответ возмутил Анжелику. У нее забрали Флоримона, и это несправедливо. Флоримон сирота, он принадлежит только ей. Ей одной. Он для нее друг и товарищ.

К тому же он единственное живое доказательство погибшей любви. Флоримон и Кантор, ее старшие сыновья, стали ей особенно близки после путешествия в Средиземноморье.

Ей казалось, что, безоглядно устремившись на поиски Кантора, разделив тайную мечту маленького пажа, она вернула его любовь. Они стали немного сообщниками, погибший ребенок и его мать, угодившая в ту же ловушку. Теперь она считала, что он не так далек от нее, не так безвозвратно исчез.

Но ей нужен Флоримон, ее первенец, в чертах которого оживал образ другого лица, ушедшего в прошлое.

С бессильным гневом она перечла письмо. Затем ее внимание привлекли жалобы брата. Почему он выражал претензии ко всем членам семьи, а не винил во всем, как обычно, одну только Анжелику? В детстве все несчастья случались из-за Анжелики, а теперь он говорил обо всех членах семьи.

Она задумалась. На память пришла фраза, прочитанная де Марийяком: «Неповиновение семьи, многие члены которой нанесли мне серьезные оскорбления» или что-то вроде этого. Она не могла уже точно припомнить выражения, потому что в тот момент не обратила должного внимания. И только соединив это обвинение с тем, о чем писал Раймон, Анжелика задумалась, не было ли здесь намека на неизвестные ей события. Она все еще размышляла над этим, когда вошедший слуга объявил, что ее желает видеть барон де Сансе де Монтелу.

Глава IV

Отец Анжелики, барон де Сансе, умер в прошлом году зимой, накануне ее отъезда в Марсель. Услышав это имя, она ушам своим не поверила и вскочила с дивана. По ступеням лестницы походкой отца поднимался мужчина в коричневом костюме и в грубых грязных башмаках. Она смотрела, как он шел по галерее, и вдруг узнала замкнутое недовольное лицо мальчиков де Сансе. Так это один из ее братьев?

– Дени, ты ли это?

– Здравствуй, – отвечал тот.

Она помнила его военным, занимающим хороший пост в одном из гарнизонов в окрестностях Парижа. И вдруг он объявляется провинциальным мелкопоместным дворянином. Он приобрел тяжелую походку и озабоченное выражение лица барона Армана. С недовольным видом он вертел в руках конверт:

– Вот. Я получил приказ от господина де Марийяка, губернатора провинции. Он просит нанести тебе визит. Ну, я и приехал.

– Воистину, в нашей семье теперь действуют только по приказу. Просто очаровательно!

– Еще бы, ведь положение очень непростое.

– А что же произошло?

– И ты еще спрашиваешь, хотя вся королевская полиция гоняется за тобой по пятам и как преступницу привозит тебя под охраной! Об этом говорит вся округа!

– Это понятно. Но что еще произошло?

Дени уселся с удрученным видом:

– Верно, ты ведь ничего не знаешь. Так я тебе расскажу, потому что господин де Марийяк и прислал меня для того, чтобы «ты сделала из этого нужные выводы». Это его слова. Так-то вот.

– Так в чем же дело?

– Не суетись. Сейчас узнаешь. Это чрезвычайно неприятно. На нашу семью свалился позор. Ах! Анжелика, зачем ты только уехала?

– Но неужели они посмели наброситься на нашу семью только потому, что мне было угодно отправиться путешествовать, не испросив на то королевского разрешения?

– Нет. Напрямик это не связано. Но если бы ты здесь оказалась!.. Все случилось через несколько месяцев после твоего отъезда. Никто точно не знал, почему ты уехала, но у короля было отвратительное настроение. Я не считал это трагичным. Я думал: «Анжелике это не впервой. Если она и сделала какую-то глупость, то при своей красоте легко ее поправит». Признаюсь, меня больше всего огорчало, что я не знал, где тебя найти, потому что хотел подзанять деньжат. Я как раз вбил себе в голову купить освободившуюся должность в гвардейском полку Версаля. И рассчитывал на твою помощь, на твое влияние и… твои денежки. Дело шло на лад, и тогда я пошел к Альберу, потому что знал, что он пробил себе дорогу при дворе Месье. Я верил в успех. Альбер купался в золоте. Он сказал, что Месье от него без ума и осыпает его милостями: дарения, должности – и что недавно он даже добился права на доходы от нашего большого Ньельского аббатства. Эта мыслишка уже давно сидела в голове нашего честолюбца. Теперь этот хитрец чувствовал себя обеспеченным до конца дней своих! Он вполне мог отвалить несколько сотен ливров мне, бедному солдату без особых мозгов, не умевшему нравиться мужчинам. Он не заставил себя упрашивать, и я смог купить должность. И расположился в Версале. Для всякого офицера это куда лучше, чем Медон. Хотя и дисциплина построже. Все время парады в угоду королю. Но и праздники были, опять же карточная игра. Было и кое-что другое, менее приятное, когда нас, не спросив, послали усмирять волнения каменщиков и мастеровых… В Версале, как ты помнишь, проводились большие работы.

– Да, я помню.

Монотонный голос молодого человека вызывал в памяти забытые картины: сверкающие глыбы нагроможденных камней, их скрип под гигантскими пилами, переплетение строительных лесов, которые возводились по сторонам обоих перестраиваемых крыльев дворца. Неумолчный шум непрекращающейся стройки долетал даже в глубину парка до гуляющих знатных господ: крики, удары молотов, скрип тачек, скрежет заступов… Огромная армия озабоченных муравьев.

– Было ошибкой набирать столько людей, словно для армии. Их и поселили здесь же. Им не позволяли отлучаться в семьи, потому что боялись, что они не вернутся. Ну и многие, конечно, были этим недовольны. А летом дело осложнилось, когда король решил вырыть водоем около леса, как раз напротив большой лестницы над оранжереей. Стояла жуткая жара… Налетели болотные комары. Началась лихорадка. Люди мерли как мухи… Нас заставляли их хоронить. А потом…

Дени описывал волнения, неожиданно охватившие этих рабов. Бригадиров сбрасывали с лесов. Разъяренные орды в лохмотьях, вооружившись брусьями и молотками, зверски расправились со швейцарцами и захватили партеры. К счастью, в это время на плацу находился целый полк. Солдат срочно построили в боевой порядок, и они поднялись к дворцу. Подавление мятежа продолжалось два часа. Два часа среди полчищ комаров, на жаре, под крики ненависти и стоны умирающих. Когда этих несчастных оттеснили, они забаррикадировались на стройке, скидывали с четырехэтажных лесов глыбы камней, и раздавленные солдаты умирали, словно клопы. Но мушкеты не давали промаха. И вскоре белый песок покрылся телами убитых.

С южного балкона с ужасом наблюдали за происходящим мадам де Монтеспан и ее свита.

Наконец рабочие сдались. На следующий день на рассвете зачинщиков привели на опушку леса, как раз напротив дворца, возле начатого водоема, чтобы там повесить. И вот тогда-то, когда ему уже набросили веревку на шею, Дени увидел его и узнал: Гонтран! Их брат Гонтран! Окровавленный лоб, дикий взгляд, жалкая изодранная одежда, вымазанная краской, мозолистые руки, изъеденные кислотой. Гонтран де Сансе де Монтелу, их брат-ремесленник!

Молодой офицер заорал: «Нет! Не его!» – и бросился к старшему брату, прикрыв его своим телом. Нельзя было допустить такого святотатства: повесить одного из членов семьи де Сансе де Монтелу!

Окружающие решили, что он помешался. А на губах Гонтрана блуждала странная улыбка, насмешливая и усталая.

Побежали за полковником. Задыхаясь, с большим трудом Дени попытался объяснить, что этот мятежник со связанными за спиной руками и по имени, и по крови его родной брат, рожденный теми же родителями, и приходится также братом и маркизе дю Плесси-Бельер. Знатное имя, поразительное сходство обоих братьев, а возможно, и вызывающее высокомерное поведение приговоренного – поведение человека благородного – все, вместе взятое, подействовало на полковника и побудило его отсрочить казнь. Однако он не мог слишком долго тянуть с исполнением приказа, гласившего, что до захода солнца все бунтовщики должны понести наказание за свое безумное поведение. Следовало до наступления вечера добиться для Дени прощения короля.

Он, мелкий офицеришка, должен был проникнуть к королю! А он никого не знал во дворце.

– Если бы ты была там, Анжелика! Еще за два месяца до того ты находилась при дворе, король только на тебя и смотрел, да тебе бы только слово сказать! Почему, ну почему ты пропала, и в самом расцвете славы! Ах! Если бы ты была там!

Дени вновь вспомнил об Альбере, положение которого на тот момент было самым надежным. Поиски иезуита Раймона заняли бы слишком много времени, да к тому же иезуиты хоть и обладают большой властью, но не любят неожиданностей. Итак, полковник сказал: до захода солнца. Дени поскакал во весь опор в Сен-Клу. Месье пребывал на охоте, естественно вместе с фаворитом… Дени бросился на поиски охотников. Необходимо разыскать Альбера, а время – уже полдень. И еще пришлось убеждать Месье отпустить его спутника на несколько часов, на что тоже ушло какое-то время.

– Альбер знает толк в улыбках и нежностях не хуже женщины. Я смотрел, как они стреляют глазками, играют кружевными манжетами, а сам все думал о Гонтране, сидящем под деревом. Ты ведь знаешь, я терпеть не могу Альбера, но надо признать, что он не подвел. Он сделал все, что мог. В Версале, куда мы прибыли к вечеру, он стучался во все двери. Он бегал ко всем. Он ничего не боялся: ни надоедать, ни умолять, ни льстить, ни выслушивать грубые окрики. Но приходилось ждать то в одной, то в другой прихожей. А я следил, как солнце опускается все ниже… Наконец месье де Бриенн соизволил нас выслушать. Он ненадолго удалился. Потом вернулся, сказав, что, возможно, нам повезет увидеть короля, когда тот выйдет из кабинета, где принимал в тот день главных эшевенов города Парижа. Мы ждали среди придворных в гостиной Войны, в конце Большой галереи… Знаешь, где это?

Дверь отворилась, король выглядел важным и величественным. При его появлении все голоса смолкли, головы склонились, дамы зашуршали своими шелками, приседая в реверансе.

Юный Альбер, побледнев, в трагической позе бросился перед королем на колени:

– Пощадите, сир, пощадите моего брата Гонтрана де Сансе!

Взгляд короля оставался грозным. Он уже знал, кто эти молодые люди и о чем они его умоляли. Однако он спросил:

– Что он сделал?

Братья опустили головы.

– Сир, он оказался среди тех людей, которые вчера бунтовали и на несколько часов посеяли волнение в вашем дворце.

Король состроил насмешливую гримасу:

– Один из де Сансе де Монтелу, дворянин старинного рода, среди каменщиков! Что за истории вы здесь плетете?

– Увы, сир, это чистая правда. Мой брат постоянно одержим сумасшедшими идеями. Он всегда хотел рисовать, и наш отец, разгневавшись, лишил его наследства. Тогда он стал ремесленником.

– Поистине странная блажь.

– Наша семья потеряла его из виду. И только в тот момент, когда его готовились повесить, мой брат Дени увидел и узнал его.

– И вы помешали исполнению приказа? – спросил король, повернувшись к офицеру.

– Сир… ведь это мой брат!

Король сохранял ледяное молчание. Все понимали, какой призрак пролетел между участниками этой драмы, какое имя безмолвно возникло, легкий силуэт какой гордой дамы показался и пропал в галереях Версаля. Призрак исчез, ранив, сразив короля. Он не мог простить. Когда король заговорил вновь, его голос звучал глухо:

– Господа, вы принадлежите к беспокойному высокомерному семейству, постоянно доставляющему нам неудовольствия. В ваших жилах течет кровь старинных, безмерно гордых феодалов, которые не раз потрясали наше королевство. Вы из тех, кто нередко задается вопросом, надо ли подчиняться королю, и частенько решаете, что нет. Мы знаем того человека, о помиловании которого вы просите. Опасный тип, нечестивец и буян, опустившийся до простолюдинов, чтобы легче было вовлекать их в беспорядки и дурные деяния. Мы собрали о нем сведения и, узнав его имя и родственные связи, были глубоко поражены. Один из семейства де Сансе де Монтелу, говорите вы? И что он добавил к своему имени? Служил ли он в нашей армии? Заплатил ли своей кровью долг каждого дворянина перед королевством? Нет, он пренебрег шпагой ради кисти художника и долота ремесленника, унизил себя, отказался от обязанностей, налагаемых его именем, и отрекся от предков, скомпрометировав себя связью с низами, избрав их своим обществом. Ибо он заявил, что предпочтет дружбу с каменщиком общению с принцем. И если бы еще нам стало достоверно известно, что необъяснимые поступки этого человека вызваны его болезнью, что он слабоумный, страдает пороком, ведущим к невоздержанности, стремлением к бродяжничеству… Такое встречается даже в самых лучших фамилиях. Но нет… Мы его выслушали… Мы пожелали его выслушать… Он показался нам умным, волевым, но пылающим странной ненавистью… Мы узнали этот высокомерный тон, полный злопамятства, увидели отсутствие страха перед королем…

Людовик XIV на мгновение умолк. Несмотря на выдержку, в выражении его лица сквозило что-то неуловимое, и это пугало. Глубокое страдание. Серые глаза Альбера де Сансе, в минуты волнения приобретающие зеленоватый оттенок, напомнили ему другой взгляд. Он глухо произнес:

– Он действовал как безумец и должен понести наказание за свое безумство. Пусть умрет позорной смертью негодяев. Быть повешенным! Разве не мечтал он дерзко потребовать от парламента выслушать его и объявить нам бойкот от лица поденных рабочих, как некогда силой и бунтом корпораций этого добился Этьенн Марсель от нашего предка Карла Пятого?..

Эти слова произносились для эшевенов Парижа, пришедших в тот день с изложением народных требований, которые король не пожелал удовлетворить.

И король проследовал дальше, опираясь на золотой набалдашник эбеновой трости.

Вдруг юного Альбера де Сансе озарила счастливая мысль.

– Сир, – воскликнул он, – взгляните наверх! Вы увидите на плафонах Версаля шедевры моего брата-ремесленника. Он нарисовал их, возвеличивая вашу славу…

Красный луч заходящего солнца упал через окно и озарил на потолке бога Марса на колеснице, запряженной волками.