Текст книги "Бунтующая Анжелика"

Глава VII

Человек, трубивший по вечерам в рог, на какое-то время избежал преследований Монтадура. Возможно, потому, что мелкое поместье Рамбур находилось поблизости от Плесси и капитан не сомневался, что всегда сможет наложить свою тяжелую лапу на этого бледного дрожащего гугенота, обреченно ожидавшего своего часа сыграть роль жертвы.

В юности Анжелика с сестрами частенько насмехались над нескладным парнем с выдающимся адамовым яблоком, они встречали его на деревенских сходах или на ярмарках в соседних городках. С годами у барона де Рамбура появились длинные печальные усы, постоянно беременная жена и толпа маленьких бледных гугенотиков, цепляющихся за полы его одежды. В противоположность большинству своих единоверцев, он оставался крайне бедным. Местные говорили, что его род проклят в девятом колене из-за предка-рыцаря, который попытался обнять спящую фею в замке на берегу речки Севр. Проклятие, вероятно, только усугубилось, когда Рамбуры перешли в кальвинизм. Исаак, последний в роду, жил под сенью своей башни, увитой плющом, и его талант и занятие состояли в умении трубить в рог. Всеобщее удивление вызывало могучее дыхание, которое таилось в его тощем теле. Вся округа приглашала Исаака Рамбура участвовать в охоте, потому что он умел придавать различным сигналам широкое и мощное звучание, приводившее в возбуждение охотников, собачьи своры и саму дичь.

Но в последний год охоты случались редко. Мелкие помещики – и католики, и протестанты – сидели по своим углам, ожидая конца волнений, вызванных появлением солдат. Барону де Рамбуру пришлось откликнуться на увещевания герцога де Ла Мориньера, устоять перед настойчивостью которого было трудно.

* * *

Анжелика поняла это еще лучше, когда увидела предводителя гугенотов в черном развевающемся плаще, шагавшего по ландам ей навстречу. На фоне бледно-золотистого неба он выглядел еще более внушительным, чем в полутьме Теснины Великана. С ним вместе шли его братья.

Место встречи на опушке леса нависало над окрестностями обрывистой скалой. На этой полоске земли, заросшей дроком, некогда располагался римский лагерь. Здесь же находился маленький полуразрушенный храм, посвященный Венере, покрытый цветущими асфоделями.

Вероятно, на границе между проклятым заливом и полным опасностей галльским лесом римляне молились богине о сохранении их мужской силы, которой угрожали кровожадные пиктоны, также не упускавшие случая поднести собственным богам ужасные трофеи. Сохранились руины, каменный портик, две колонны да антаблемент с латинскими надписями. Анжелика уселась в их тени.

Герцог сел напротив на квадратный каменный блок. Оба брата держались поодаль. Римский лагерь служил одним из мест сбора. Крестьяне-гугеноты прятали в храме съестные припасы и оружие для изгнанников. С этого места хорошо просматривалась вся округа, и поэтому не грозило незаметное нападение.

Герцог еще раз поблагодарил за заботу о безопасности женевского пастора. Этот поступок доказывал, что барьер между верами преодолим, когда для свержения тиранической власти объединяются оскорбленные души. Ему известно, что она тоже много претерпела от короля. Впрочем, разве не стерегут ее как узницу и теперь? И как это мадам дю Плесси удалось к ним выбраться? Анжелика объяснила, что воспользовалась подземным ходом. Монтадур ни о чем не подозревает.

Не отвечать на вопросы герцога де Ла Мориньера было невозможно. Его повелительный тон тотчас принуждал собеседника вступать в объяснения. Он не сводил с нее пристального взгляда глубоко запавших глаз под кустистыми черными бровями. Словно два золотистых огонька. Их резкий блеск утомлял. Анжелика отвела взор. Она вспомнила колдунью, которая боялась этого темного служителя Господа.

Ради сегодняшней встречи Анжелика выбрала туалет, приличествующий ее рангу, – богатое платье темного атласа. В корсете, сжимавшем талию, и в трех тяжелых нижних юбках в складку не так-то просто было пролезть через узкий проход, ведущий в лес. Сопровождавший ее Ла Вьолет нес ее манто. Как хорошо воспитанный слуга, он застыл в отдалении. Анжелика хотела придать этой встрече некоторую торжественность, чтобы при разговоре с герцогом чувствовать себя ровней.

Она сидела под римским портиком, потемневшим от времени. Носки красных кожаных башмачков выглядывали из-под платья цвета спелой сливы, а волосы слегка выбивались на ветру из тщательно уложенной прически. Она слушала с замиранием сердца. Низкий голос герцога одновременно привлекал и волновал. Анжелике казалось, что под ногами разверзлась пропасть. И туда предстоит прыгнуть.

– Что, сударь, вам угодно от меня?

– Чтобы мы вступили в союз. Вы католичка, я реформат, но мы можем действовать вместе. Это союз гонимых, союз свободных умов… Монтадур проживает под вашей крышей: наблюдайте за ним и оповещайте нас. Ну а ваши крестьяне-католики…

Он наклонился, заговорил тише, чтобы лучше довести до ее сознания свое властное требование:

– Убедите их, что им нечего делить с нашими крестьянами, такими же жителями Пуату, как и они сами, что враг – это солдаты короля, пришедшие разграбить наши дома… Напомните им о сборщиках налогов, о талье,[1]1
  Талья – земельный налог.


[Закрыть] о подушной подати. Разве не лучше им будет жить, как некогда, под управлением своих сеньоров, чем трудиться ради далекого короля, который в награду присылает на постой армии чужаков…

Он говорил, наклонившись над ней, его руки в кожаных перчатках сокольника упирались в массивные бедра, и Анжелике уже не удавалось избежать его взгляда. Он убеждал ее в своей вере в безнадежное дело, похожее на конвульсивные попытки связанного великана порвать свои путы. Ей казалось, что она видит, как великий крестьянский народ, из которого вышла и она сама, поднимается, напрягается в нечеловеческом усилии, чтобы вырваться из смертельного парализующего закабаления того, кто раньше был сеньором только Иль-де-Франс. Денье, собранные с полей Бокажа, тратятся на развлечения в Версале, на бесконечные войны на границах Лотарингии или Пикардии. Представители знатных имен Пуату, превратившись в слуг, подают королю сорочку или подсвечник, а их поместья остаются в руках недобросовестных управляющих. Другие дворяне беднеют, оставаясь на своих землях, и фискальные службы по клочку растаскивают их земли. И знатные соседи презирают их за то, что они не сумели понравиться королю. Сегодня разорение и голод, как змеи, расползаются по стране с приходом армий, присланных в попрание всякой справедливости и здравого смысла. Они наводят отчаяние на тех, кто растит пшеницу, охраняет стада на пастбищах и собирает плоды, – всех этих крестьян с мозолистыми руками, в больших черных шляпах. И не важно, католики они или гугеноты…

Анжелика все это знала. Но внимательно слушала. Ветер усилился. Она вздрогнула и отвела прядь волос, которая постоянно падала на лицо. Подошел Ла Вьолет и протянул ей манто. Она нервно укуталась. Вдруг она заломила руки и подняла на де Ла Мориньера взволнованный взгляд.

– Да, – воскликнула она, – я помогу вам, но тогда… тогда ваша война должна быть открытой и грозной. Чего вы ждете только от молитв, которые распевают в оврагах?.. Вы должны захватывать города, перекрывать дороги. Вы должны превратить провинцию в укрепленный бастион до того, как успеют прислать подкрепление. Вы должны перекрыть все выходы на севере и на юге… Нужно вовлечь в эту войну и другие провинции, Нормандию, Бретань, Сентонж, Берри… Пусть король признает в вас равного правителя и вынужден будет вступить с вами в переговоры и принять ваши условия…

Порыв Анжелики потряс де Ла Мориньера. Он встал. Его лицо побагровело. Глаза метали молнии. Он не привык, чтобы женщина разговаривала с ним в таком тоне. Но герцог сдержался. Несколько минут он хранил молчание, теребя длинную бороду. Он вдруг понял, что может рассчитывать на необузданную силу этого создания, которое раньше казалось ему подобным всем женщинам. Но теперь он вспомнил некоторые изречения одного из своих дядьев, служившего при Ришелье, который охотно использовал дам в своих шпионских делах или в политических интригах: «Женщины вдвое сильнее мужчин, когда речь идет о подрыве основ города… Даже если они во всеуслышание признают себя побежденными, то про себя никогда так не думают. Для манипулирования женской хитростью, этим разящим оружием, нужны надежные перчатки, но более грозного оружия я не знаю…» Так считал Ришелье.

Он тяжело дышал:

– Мадам, ваши слова справедливы. Действительно, таковы цели, к которым необходимо стремиться. И если мы не стремимся к этим целям, то лучше сразу сложить оружие… Наберитесь терпения. Помогите нам. И клянусь вам, этот день придет!

Глава VIII

Вдруг резко возросло число убийств и стычек. По всей округе растеклась ненависть к красным драгунам, подобно тому как растекается на тысячу ручейков ключ, бьющий на поле среди травы. Все началось с того, что на перекрестке Трех Филинов обнаружили четверых повешенных драгунов с табличками на груди: «Поджигатель», «Грабитель», «Голод», «Разорение». Их товарищи не посмели снять тела, потому что место находилось возле леса, в котором, как стало известно, прятались шайки протестантов. Зловещие ярко-красные призраки долго висели, медленно раскачиваясь и напоминая прохожим о тех угрозах, которые они несут провинции: пожары, разграбление, голод и разорение… Густая летняя листва служила им изумрудным храмом, роскошной часовней, в которой они казались еще более мертвыми и отвратительными.

Монтадур, брызгая от ярости слюной, хотел нанести сокрушительный удар. Чтобы вырвать сведения о логове семейства Ла Мориньер, он подверг пытке одного протестанта и повел в лес самых смелых солдат. Несколько часов блужданий в полумраке и мертвой тишине леса, среди непроходимых зарослей и огромных стволов деревьев, с которых свисали корявые переплетающиеся ветви, а предательские корни ежеминутно расставляли ловушки, подорвали их решительность. Крик внезапно проснувшейся совы завершил поражение.

– Капитан, это их сигнал. Они там, на деревьях. Сейчас они на нас посыплются с ветвей…

Драгуны беспорядочно бросились назад в поисках прогалины, видимого над головой неба и торной дороги. Они забрели в молодую поросль, заблудились, и когда в сумерках вышли наконец на опушку леса и увидели обработанные поля, то пришли в такое возбуждение, что многие упали на колени и пообещали поставить свечу на ближайшем алтаре Богородицы.

Но даже если бы они добрались до цели, то все равно вернулись бы с пустыми руками. Главаря гугенотов заранее предупредили.

Монтадуру и в голову не могло прийти, что между его неудачами и неожиданно возникшей любезностью пленницы существует какая-то связь. Она, всегда такая высокомерная и почти затворница, теперь сама заговаривала с ним, а он даже осмелился пригласить ее к «своему» столу. Он решил, что она заскучала и что наконец принесли плоды его собственные хорошо известные чары и проявленное им галантное обхождение. Он удвоил предупредительность. Этих знатных дамочек не возьмешь драгунским наскоком. Придется потрудиться. Монтадур почувствовал прелесть в медленном завоевании и уже ощущал себя поэтом. Если бы не эти проклятые гугеноты-безбожники, отравляющие такое приятное существование! Он написал господину де Марийяку, требуя подкрепления. Он не может одновременно нести охрану маркизы дю Плесси-Бельер и заниматься делом обращения еретиков, с каждым днем принимавшим все больший размах. Ему прислали второй отряд, который должен был расквартироваться в районе Сен-Мексан. Их командир, лейтенант де Ронс, прислал сообщение, что в настоящее время не может занять вышеназванные квартиры, ибо вооруженные гугеноты заняли старый замок, перекрывающий дорогу и реку Севр. Надо ли его отбивать?

Монтадур опять выругался. Что прикажете думать? Что протестанты уже не согласны, чтобы их притесняли? Этот Ронс ничего не понимает. Достаточно Монтадуру только появиться…

– Как, капитан, вы уже меня покидаете? – с обольстительной улыбкой спросила Анжелика.

Она сидела напротив него. Только что принесли корзину первых черешен, и она наслаждалась ими. Ее белые зубки сверкали на фоне красных ягод.

И Монтадур решил предоставить де Ронсу выпутываться самостоятельно. Пусть поднимется немного выше, к Партене. А при такой всеобщей озлобленности населения у Монтадура и здесь полно дел. Вот, теперь начали рассыпать гвозди под копыта лошадей. Да они все кроканы,[2]2
  Кроканы – участники ряда крестьянских восстаний во Франции в конце XVI века и первой половине XVII века.


[Закрыть] что гугеноты, что католики. У них в подвалах закопаны горшки, полные золотых экю, но им этого мало. Им повсюду чудятся глаза трех мистических врагов: волка, солдата и сборщика налогов.

Их, видите ли, охватывает паника, если огонь с уничтожаемого урожая протестантов иногда перекидывается на поля католиков. Ни один мужик не согласится потерять хотя бы три колоска во славу своей религии. Всех бы их в один мешок, этих жителей Пуату с арабскими глазами, вечно они за спиной грозят солдатам кулаком.

– Присылайте ко мне этих смутьянов, – сказала Анжелика, – я их отчитаю.

После этого в замке начались посещения. Приезжали также и соседи-католики. Месье дю Круассек, еще больше растолстевший, безоговорочно соглашался с планами Анжелики и принимал все указания, исходящие из уст, тайно обожаемых долгие годы. Навестили ее и супруги Фейморон, Мермено, Сент-Обен, Мазьер. Отверженная Анжелика и живущие уединенно дворяне Бокажа образовали подобие светского общества. Монтадур с умилением взирал на эти визиты. Он написал господину де Марийяку, что мадам дю Плесси прилагает большие усилия, оказывая содействие в его нелегкой задаче, и что господа из Общества Святых Даров должны в душе радоваться.

Капитану все труднее становилось отрываться от блестящего общества, привлекательные стороны которого он обнаруживал с каждым днем. Очаровательная в своих элегантных нарядах, к которым она вновь обрела пристрастие, Анжелика царила в своем доме.

Неужели вернувшимся цветом лица и блеском волос она обязана таинственному напитку, приготовленному из трав колдуньи? Теперь в ее теле бурлила новая сила, а в душе – страсть. Она вновь обрела пьянящее чувство неуязвимости, которое часто охватывало ее при выполнении трудной задачи. Конечно, иногда это чувство оказывалось обманчивым. Почва под ногами становилась ненадежной, усиливался жар, собиралась гроза, как в июле, когда на голубом раскаленном небе начинают сгущаться тучи.

Лето вошло в свои права. Наступил сенокос. Но слишком часто работы прерывались. «Драгуны волокли женщин за волосы, если те отказывались добровольно идти на мессу, им прижигали ступни, и войска любым путем добивались своего…» И неоднократно крестьяне, вооружившись цепами, давали отпор грабителям или этим «миссионерам», обращающим в истинную веру.

Волнения нарастали.

Глава IX

Герцог де Ла Мориньер пересылал Анжелике сообщения с обученным соколом Ла Вьолета.

Птица приносила послание. Встреча назначалась ночью в римском лагере, или возле Камня Фей, или на перекрестке возле Вербного креста, или возле кладбищенской башенки с фонарем, или возле источника, или в пещере… Анжелика ходила на встречи одна. Эти ночные прогулки не только не пугали ее, но скорее доставляли удовольствие. Монтадур никогда бы не узнал свою элегантную пленницу в одетой в крестьянскую юбку из бумазеи женщине, которая с восходом луны выбиралась из подземного хода и скрывалась в кустах.

В темном лесу Анжелика чувствовала себя счастливой. В листве буков сияли тысячи алмазных капель. Они покрывали пышное одеяние каштанов и дубов и казались серебряной вышивкой.

Ее не пугала встреча с диким лесным хищником: кабаном, волком или даже медведем, которые, говорят, еще водились в здешних местах. Лес представлялся менее опасным, чем общество людей, которые наносят такие глубокие сердечные раны. И ей казалось, что она вновь обрела то простодушие, которое познала в пустыне и тоска о котором продолжала храниться в душе.

Когда она приходила на место встречи, эйфория ее покидала. Со смешанным чувством нетерпения и дурного предчувствия ожидала она появления гугенотов. В лесной тишине, нарушаемой только шорохом листьев, их шаги слышались издалека. Между деревьями виднелось красное пламя факелов.

Поначалу герцог де Ла Мориньер приходил в сопровождении своих братьев, потом все чаще он стал появляться один, и это настораживало Анжелику.

Если он был один, то не брал с собой огня. Похоже, он тоже мог видеть в темноте и знал все лесные тропинки. Когда он возникал – черный человек, под тяжелыми сапогами которого хрустели сухие ветки, – и пересекал прогалину в молочном свете луны, Анжелику охватывал необъяснимый трепет. Патриарх обладал резким и очень низким, словно замогильным, голосом, а его пылающие глаза проникали до самой глубины души. Она чувствовала в нем высокомерное презрение. Что-то в этом человеке ее отталкивало. Даже Мулай Исмаил не вызывал такой неприязни. Тот был жестоким хозяином, но как женщина она никогда его не боялась.

Мулай Исмаил любил женщин и прилагал усилия, чтобы их успокоить. Он был чувствителен к их чарам, красоте, хитростям и привлекательности. Слабая умелая ручка могла добиться уважения от этого льва пустыни.

А герцог де Ла Мориньер делил женщин только на две категории: грешниц и праведниц. Произнесенные им в Версале анафемы против прелестных искусительниц не были забыты. Он, вероятно, никогда не замечал, что его жена безобразна и неуживчива. Овдовев, он не женился вновь. Могла ли строгая жизнь, охота и покаяние погасить жар в его крови?.. Он презирал женщину, этот нечистый сосуд скудельный, и не мог смириться, что одна из них играет такую роль в деле, угодном Создателю.

Анжелика остро ощущала подобные настроения. Они ее настораживали. Но она нуждалась в его силе, только с его поддержкой могла она сопротивляться королю. Герцог пойдет до конца. Но, вступив в союз с гугенотом, она чувствовала свою вину перед Богом и Девой Марией.

Противоречия в их взглядах обнаружились однажды ночью, когда оба спускались по горной тропе, направляясь к болотам. Герцога там ожидал приплывший по протокам пастор из Ньора, и Анжелика вызвалась его проводить. Лес поредел, через расступившиеся деревья лился серебристый свет яркой луны, и в пространстве, неожиданно открывшемся внизу, они увидели сияющие аметистовые крыши и прозрачные колоколенки.

Под их ногами лежала оправа, вырезанная из чистого серебра, – творение света и тьмы, – где гирлянды черного бархата внутренней монастырской галереи повторяли белый рисунок дворика, словно пришпиленного в центре резными стенками колодца. Ньельское аббатство.

Анжелика затаила дыхание. Какое чудо!.. Там внизу лежало аббатство, безмятежное, обнесенное стенами, полное шепота монашеских молитв. На Анжелику нахлынули воспоминания об одной ночи, проведенной в его стенах. Она была ребенком, когда брат Жан вырвал ее из сомнительных затей толстого брата Тома. Он привел ее в свою келью, где она оказалась в безопасности, и смотрел на нее со светлой нежностью: «Вас зовут Анжелика… Анжелика, Дочь Ангелов!» – и, жалуясь, показал ей синие кровоподтеки на своем теле: «Посмотрите!.. Посмотрите, что сделал со мной Сатана!»

Ее душой овладело очарование той мистической ночи.

– Да будут прокляты эти монахи-идолопоклонники… – раздался полный ненависти голос герцога де Ла Мориньера. – Придет день, и огнь небесный поразит эти стены и не оставит камня на камне… И земля очистится.

– Замолчите, еретик! – вне себя от гнева обернулась к нему Анжелика. – Вы еретик!.. Ах! Ненавижу вашу гнусную секту.

Эхо возвратило ее крик, и Анжелика замерла. Ее нервы напряглись от бессильного гнева и страха. Герцог подошел к ней. Она слышала его учащенное дыхание. Он опустил тяжелую руку ей на плечо, и пальцы в кожаной перчатке клещами впились в тело. Горло перехватило. Напрасно пыталась она скинуть его руку. Близость герцога грозила опасностью. Он загораживал лунный свет, и Анжелика уже не могла стоять спокойно, задыхаясь до головокружения от исходившего от него запаха воина и охотника.

– Что вы сказали? – выдохнул он. – Вы нас ненавидите? Какая разница! Все равно вы будете нам помогать. Вы нас не предадите, – продолжал он, и в его голосе проскользнуло некоторое сомнение.

– Я никогда никого не предавала! – гордо возразила она, глотая слезы.

Ноги ее дрожали. Анжелика боялась, что лишится чувств и будет вынуждена на него опереться. Она напряглась, чтобы освободиться от вцепившейся в ее плечо руки.

– Отпустите, – беспомощно попросила она, – вы пугаете меня.

Тиски разжались, и он медленно снял руку.

Анжелика пошла вперед. Сердце сильно билось. Ее охватил страх. Она боялась и его, и себя. Ее пугало, что она рухнет в эту безымянную тьму, которую лес уготовил для страстей. На рассвете, проступившем между деревьями, сначала сером, потом рыжеватом, они подошли к жилищу углежогов. Анжелика замерзла и зябко куталась в плащ.

– Эй! Вилланы, – закричал герцог, – найдется у вас овощной суп, хлеб и сыр?

В одной из почерневших хижин они уселись на шаткие скамьи перед столом, на который хозяйка поставила горшок с молоком и блюдо горячей фасоли с салом и луком. Полуголые дети, вымазанные углем до самых глаз, изумленно смотрели, как двое пришельцев ели в полном молчании. Чернобородый мужчина и женщина с влажными от росы золотистыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Они возникли перед ними как призраки, выйдя из ночной тьмы сквозь предрассветный туман, и пересекли поле, покрытое золой.

Анжелика украдкой бросала взгляды на герцога де Ла Мориньера. Ее тянуло к нему, вероятно, потому, что своей мощной фигурой он немного походил на Колена Патюреля. Но Колен Патюрель – это Адам, совершенный человек из утраченного рая. А этот – воплощенный грех, человек тьмы.

* * *

– Он подходил к дверям вашей спальни, – прошептала Бертилия, молоденькая служанка, когда она вернулась в Плесси.

– Кто подходил?

– Да Гаргантюа! Он стучался, звал вас… Но вы не ответили.

«Понятно почему», – подумала Анжелика.

Капитан Монтадур явился и на следующую ночь.

– Маркиза! Маркиза! – звал он.

Его руки шарили по закрытой двери, а пуговицы мундира на толстом животе терлись о деревянную поверхность.

Анжелика слушала, приподнявшись на локте. Любовная страсть Монтадура, томящегося ночью за дверью, скорее беспокоила, чем пугала ее.

По сути, бояться приходилось ему. Необъяснимая тишина царила за дверью и в прошлую ночь, и теперь. Здесь нетрудно поверить и россказням челяди, что по ночам их хозяйка оборачивается ланью и носится по лесам.

* * *

Время шло. На яблонях уже наливались яблоки. И вдруг трое братьев Ла Мориньер начали посещать все уголки провинции. И от Тифожа на севере до Монконтура на востоке вспыхнуло сопротивление протестантов невиданной силы.

«Оставайтесь на месте, – писал Марийяк капитану Монтадуру. – Ваш район является центром восстания. Постарайтесь схватить главарей шаек мятежников…

Внимательно следите за поднадзорной особой, – добавлял он в постскриптуме. – Я отмечаю, что волнения разрастаются, и, возможно, не без ее участия».

Губернатор провинции возглавил отряд копейщиков на севере Пуату. Четыре протестантские деревни, подвергшиеся осаде наступавших солдат, были сожжены. Схваченных мужчин повесили. Остальные пополнили войско, набранное Ла Мориньером. Тогда собрали женщин и детей и выгнали их на дорогу, предварительно зачитав следующий эдикт: «Никому не дозволяется помогать советом или оказывать помощь и содействие еретичкам из деревень Нуартер, Пьерфит, Кэнже и Арбек, а также давать им приют, кормить, поить или давать огня, а также совершать любой другой милосердный поступок».

После этого губернатор с войсками направился вглубь Пуату, преследуя банды протестантов. Они получили сведения, что трое братьев де Ла Мориньер сконцентрировали значительные силы. Губернатор запросил помощи у ополчения города Брессюир. Но этот город, населенный по преимуществу протестантами, прислал незначительное количество людей, и почти одновременно с этим господин де Марийяк получил известие, что малочисленный отряд де Ла Мориньера, воспользовавшись отсутствием защитников, вступил в город. С криками «Город взят! Город взят!» они рассыпались по пустынным улицам и разграбили оружейные лавки.

Господин де Марийяк не потрудился отбить город. Он все еще не хотел признавать, что эти стычки принимали размах религиозной, если не сказать гражданской, войны. Он заехал в Плесси, чтобы посоветоваться с Монтадуром.

С горных отрогов Ньельского леса восставшие гугеноты могли наблюдать, как по римской дороге растянулась серая лента солдат с густым частоколом пик.

На следующий день войска ушли, оставив драгунам Монтадура небольшое подкрепление. Враждебность населения, даже католиков, обеспокоила губернатора. Солдатам отказывались продавать хлеб и вино, их забрасывали камнями. Марийяк не решился оставить войска, остерегаясь вызвать усиление волнений. Он отвел солдат за Пуатье и отправился в Париж обсуждать с министром Лувуа меры, которые необходимо принять в данных обстоятельствах.