Текст книги "Бунтующая Анжелика"

Глава XIII

От криков Монтадура сотрясались стены замка Плесси. Анжелика услышала их еще в подвале.

«Неужели он обнаружил мое отсутствие?» – замерев, подумала она и осторожно поднялась в вестибюль.

– Отрекись! Отрекись!

Какое-то скорчившееся существо вылетело из гостиной и рухнуло к ногам Анжелики: ошалевший крестьянин с распухшим окровавленным лицом.

– Заступница, – простонал он, – вы всегда были добры к реформатам… Спасите!.. Спасите!

Она положила руку на его большую взлохмаченную голову, и он, уткнувшись в складки ее платья, зарыдал как ребенок.

– Я их всех перебью! – прорычал Монтадур, появившись на пороге комнаты. – Как клопов передавлю, да и всех католиков, которые им помогают, тоже прикончу.

– Как небеса могут сносить такое! – воскликнула в крайнем возмущении Анжелика. – Отрекись! Отрекись! Можно подумать, что мы в мусульманском Мекнесе. Вы ничем не лучше фанатиков-мавров, пытающих христиан, попавших в плен к варварам.

Капитан пожал плечами. Судьба пленных христиан в варварских странах была ему безразлична. Он с трудом догадывался, что они вообще существуют.

Анжелика заговорила вполголоса с распростершимся на полу человеком. Она шептала ему на местном наречии:

– Бери косу, крестьянин, и присоединяйся к отрядам де Ла Мориньера. И пусть с тобой уйдут все здоровые мужчины. Следуйте до перекрестка Трех Филинов. Там вы получите от герцога дальнейшие приказы и оружие. И через пару дней, а может, и раньше, Монтадура изгонят из наших земель… Я знаю, уже все готово.

– Ну, госпожа маркиза, раз вы так говорите… – оживившись и с надеждой во взоре отвечал крестьянин.

И в нем пробудилась крестьянская хитрость.

– Ну, так я им подпишу, это ихнее отречение, чтобы отвязались и отпустили… Только на пару дней и во славу Господа, он ведь не может взыскать с меня за такое. И заставлю их расплатиться за это ихнее Credo!..

Через два дня, когда Монтадур и его люди отправились патрулировать окрестности, оставив в замке только несколько охранников, на аллее, ведущей к дому, показался всадник, припавший к ленчику седла. Раненый драгун свалился с лошади на гравий дорожки и, прежде чем испустить дух, крикнул своим товарищам: «Нападение! Банды подступают!»

Под кронами дубов возник неясный шум. Появился герцог де Ла Мориньер и его брат Ланселот с обнаженными шпагами. За ними следовала плотная группа вооруженных крестьян. Солдаты бросились к сараям за мушкетами. Один из них выхватил на бегу пистолет, и пуля просвистела рядом с герцогом. Протестанты схватили драгунов и безжалостно перерезали им глотки. Они проволокли их по гравию до эспланады оскверненного ими жилища благородного семейства Пуату, где герцог де Ла Мориньер велел швырнуть их трупы к ногам Анжелики.

* * *

– Вы поедете к королю!

Молин держал Анжелику за руки.

– Вы поедете к королю и выразите свое подчинение. ТОЛЬКО ВЫ ОДНА можете остановить эту резню.

– Мэтр Молин, отпустите меня, – мягко попросила Анжелика.

Она потерла руки, которые он больно стиснул. В замке и в парке вновь воцарился покой. Не храпели лошади, не слышались грубые голоса драгунов. Но что-то странное таилось в этом покое. От него тревожно становилось на сердце.

– Мне сообщили, – продолжал управляющий, – что к Пуату движутся войска, посланные военным министром Лувуа. Расправа будет ужасной. Когда герцога де Ла Мориньера посадят в крепость или казнят, то восстание послужит отличным поводом для уничтожения протестантов… Ну а вас…

Анжелика молчала. Она сидела перед инкрустированным столиком и со всей остротой чувствовала, как течет время, час за часом, тяжело низвергаясь в сияние этого осеннего дня. Через открытое окно вливался аромат опавшей листвы. День был словно подвешен над пропастью между двумя жизнями, между двумя неизбежными катастрофами.

– Отряды господина де Ла Мориньера будут истреблены, – продолжал Молин. – Не нужно думать, что восстанет все Пуату. Католики пропустят армию, потому что испугаются, а еще потому, что не любят протестантов и желают заполучить их добро. И мы вновь увидим, да мы уже и сейчас видим все ужасы религиозной войны: сожженный хлеб на полях, детей, брошенных на пики солдат… Провинция будет уничтожена, перестанет существовать на долгие годы, ее исключат из состава королевства… Вот чего вы добились, безумная гордячка.

Она бросила на него мрачный загадочный взгляд, но продолжала молчать.

– Потому что вы этого добивались, – настаивал несговорчивый старик. – У вас был выбор, но вы уступили желаниям своего необузданного характера. Вы уподобились силам той земли, которая вас породила. И вам легко удавалось направлять стремления де Ла Мориньеров, этих фанатичных скотов или суеверных мужланов. Одно ваше появление выводит их из себя.

– Разве моя вина, что мужчины не могут спокойно видеть женщину? Вы преувеличиваете, Молин. Я долго управляла этим имением и даже жила здесь во время своего вдовства, после смерти маршала, и не помню, чтобы вносила в округу смуту.

– Тогда вы были придворной дамой… Женщиной, как и другие… Сегодня вы не понимаете, что творите, что вызывает один только ваш взгляд. Вы приобрели на Востоке какую-то волшебную, таинственную силу, что-то такое… Но до меня доходят россказни, которые кочуют из кухни в кухню. Люди вспоминают, что вы были когда-то лесным духом, что вас видели в разных местах одновременно. Что там, где вы проходили, урожаи становились богаче. А все потому, что вы привлекли мелких ленивых кроканов, которые только вам и верят. И что теперь вы вернулись и бегаете по ночам по лесу, чтобы освободить Пуату от всех бед и принести в провинцию процветание силой своих волшебных чар.

– Вы заговорили, как мельник Валентин.

– Теперь этот мельник превратился в недалекого скупца… – проскрипел Молин. – Еще один простачок, которого десятилетней девчонкой вы вовлекали в свои безумства у Камня Фей! Сейчас мне кажется, что ваши чары и по сей день не утратили своей силы. После мельника кого изберете вы себе в любовники, мадам дю Плесси?..

– Господин Молин, вы переходите все границы, – выпрямившись, с достоинством отвечала Анжелика.

Но вместо того чтобы разразиться гневом, как он того ожидал, выражение ее лица смягчилось и на губах заиграла улыбка.

– Нет, не пытайтесь пробудить во мне угрызения совести, намекая на мое прошлое развратной девчонки. Я, Молин, оставалась невинным ребенком. И вам это хорошо известно. Вы продали меня графу де Пейраку девственницей… Вы в этом не сомневались, иначе никогда бы не заключили той сделки. О Молин, я хотела бы еще не начинать жить! Вновь обрести те простые радости, дивное спокойствие тела и души. Но в детство нельзя вернуться, как в отчий дом. Это единственная страна, куда нет обратной дороги. Букетики незабудок, собранных для меня Валентином, лесная земляника Никола, наши танцы вокруг Камня Фей при свете восходящей над лесом луны – все это оставалось невинным и необычайно прекрасным. Во всем этом не было ничего плохого. Но позднее я не смогла пройти по тем же следам, не замарав их кровью, смертью и желаниями. Неужели я лишилась рассудка? Ведь я считала, что родная земля защитит меня…

– Земля – это самка. Она служит тем, кто защищает и оплодотворяет ее, а не тем, кто предает ее разору. Послушайте, дитя мое…

– Я не ваше дитя.

– Да нет, немного и мое… Вы все же поедете к королю, и мир возвратится.

– Вы, реформат, просите предать людей своей секты, которым я обещала поддержку?

– Речь идет не о том, чтобы их предать, а чтобы их спасти. Здесь вы в своем поместье, но уже не сосчитать повешенных, болтающихся по всей округе на ветвях дубов. Женщины проливают слезы стыда, изнасилованные скотами. Дети терпят от них жестокости, их бросают в огонь. На многих полях урожай уничтожен. Это безумие растет, потому что солдаты охвачены страхом. Когда к ним придет подмога, они удвоят усилия, чтобы отомстить за свой страх. И преследования будут тем ужаснее, что они останутся неизвестными и остальной части королевства, и самому королю. Все совершится втихомолку, при поддержке ловких членов Общества Святых Даров, окружающих короля, и он увидит не кровавые последствия, а только все более длинные списки с именами обращенных. Только вы можете их спасти. Только вы можете поговорить с королем, предупредить его о том, что́ готовится против его подданных. Вы, потому что к вам он прислушается. Вам он поверит. Вам одной. Потому что, невзирая на все ваши недостатки и нежелание подчиняться, вы внушили ему безмерное доверие. Это одна из причин, по которой он вас добивается. Вы станете всемогущей… Вы сможете всего от него добиться…

Он наклонился над ней:

– Вы добьетесь того, чтобы повесили Монтадура и подвергли опале господина де Марийяка. Вы освободите короля от влияния нетерпимых святош… И в деревнях воцарится мир, справедливость и труд…

– Молин, – простонала она, – вы подвергаете меня страшному искушению! Самому ужасному…

Она смотрела на него так же, как тогда, когда он убеждал ее ради спасения семьи выйти замуж за неизвестного дворянина, о котором говорили, что он убогий и знается с дьяволом.

– Вы станете всемогущей, – повторил он. – Подумайте о тех временах, которые наступят после вашего подчинения. А слова короля… Вы ведь знаете, что они не будут жестоки.

* * *

Моя драгоценная, мое несносное дитя, моя незабвенная…

В предрассветном сумраке Версаля, после ночи, когда ее сомкнутые губы будут удерживать крики протеста – а возможно, они и вырвутся, пронзительные, как крики преступницы, которую навсегда клеймят каленым железом, – король склонится над ней.

Она будет еще спать, ощущая пресыщенное тело – ах! как знакома ей эта чудесная слабость всего существа, это бесконечное изнеможение, – наслаждаясь даже во сне вновь обретенными роскошью и великолепием. От ласки она почти пробудится, потягиваясь среди кружев, безотчетно сладострастная, и вдруг широко раскроет глаза, отливающие зеленью леса. Она увидит его, и не станет сопротивляться, и выслушает его – наконец пойманная… плененная… после стольких лет недосягаемости, – а он будет тихонько повторять, как приказ, как победный клич: «Анжелика… вместе… мы непобедимы…»

* * *

В растерянности Анжелика покачала головой.

– Это ужасно, – простонала она. – Это подобно требованию моей смерти, вы принуждаете меня к отказу от всех надежд.

Этот разговор с Молином напомнил ей уже пережитую однажды сцену, и перед ней возник Осман Ферраджи, уговаривавший ее уступить Мулаю Исмаилу. Но она не уступила ему… И тогда перебили всех евреев меллаха и посадили на кол всех рабов…

Получается, что повсюду, во всех странах, существуют правители-тираны и закабаленный народ, подвластный их капризам. Таков неизбежный закон…

На улице начался дождь, зашумели деревья и раздались веселые крики Флоримона и Шарля-Анри, которые бегали под дождем.

Управляющий подошел к секретеру, взял лист бумаги, перо и чернильницу и положил их перед Анжеликой:

– Пишите… Пишите королю. Я отправлюсь сегодня же вечером и отвезу письмо.

– Что же я ему напишу?

– Правду. Что вы к нему явитесь и выразите подчинение. Что вас вынуждает к этому не раскаяние в содеянном, не угрызения совести, а окружающие вас незаслуженные страдания самых верных его подданных. Что вы не можете поверить, будто это творится по его приказу. Что вы прибудете в Версаль только после того, как отзовут из страны драгун господина де Марийяка и отведут войска министра Лувуа. Но что вы покорно выразите свое подчинение в тех самых выражениях, которые угодны его величеству, потому что вы признаете его справедливость, его доброту и его долготерпение…

Анжелика принялась возбужденно писать, и очень скоро ею овладело желание высказать все обвинения против мучителей Пуату. Она перечислила оскорбительные и жестокие меры, принятые против нее лично, рассказала, как пьяный солдафон тиранил ее домочадцев под ее собственной крышей, назвала Монтадура, господина де Марийяка, господина де Солиньяка и Лувуа, уточнила нынешнее расположение королевских отрядов, упомянула о неизбежном и разрастающемся протесте крестьян, прося о снисхождении к ним. И пока она писала, перед ней стоял образ серьезного и внимательного молодого короля в ночной тиши рабочего кабинета.

– Он не хотел всего этого, – заявила она Молину.

– Он мог этого хотеть неосознанно. Обращение протестантов нужно ему для искупления собственных грехов. Он закрывает глаза и затыкает уши. А вы принудите его увидеть и услышать… Ваша роль благотворна…

Окончив, она почувствовала себя разбитой, но обрела покой. Молин посыпал послание песком и запечатал воском.

Анжелика проводила его до дома. Она плохо осознавала, где находится. Что-то подозрительное таилось в тишине полей. Временами ветер доносил запах дыма.

– Опять горят или дотлевают поля, – заметил Молин, садясь на коня. – Монтадур с войсками отошел к Секондиньи, все сжигая на своем пути. Ланселот де Ла Монтадур пока их сдерживает, но если его отряды отступят… А Патриарх вынужден вернуться к Гатину, чтобы встретить войска Лувуа.

– Молин, а вам не угрожают опасности в пути?

– Я взял с собой оружие, – отвечал он, указывая на дуло пистолета, спрятанного под плащом.

Его сопровождал старый слуга на муле. Они отправились в путь.

Флоримон скакал перед замком на одной ножке, подталкивая камешек. Он подошел к Анжелике и весело, словно сообщая приятную новость, заявил:

– Матушка, теперь пора ехать.

– Ехать? Но куда?

– Далеко, очень далеко, – отвечал мальчик, указывая куда-то за горизонт. – В другую страну. Нам нельзя здесь оставаться. Солдаты могут вернуться, а нам нечем защищаться. Я осмотрел старые кулеврины на стенах. Это просто игрушки, да к тому же проржавевшие. Они не способны стрелять. Я, конечно, попробовал привести их в порядок, но едва сам не взорвался. Поэтому вы понимаете, что надо уехать…

– Ты просто с ума сошел. Откуда у тебя такие мысли?

– Но… я наблюдаю, – ответил ее сын, пожимая плечами. – Это война, и я полагаю, что она еще только начинается.

– Так ты, может быть, боишься войны?

Он покраснел, и она прочла в его черных глазах удивление и презрение.

– Я не боюсь сражения, матушка, если вы это имеете в виду. Но только мне не понятно, с кем я должен сражаться. Против протестантов, которые не согласны подчиняться королю и отрекаться от своей веры?.. Или против королевских солдат, которые оскорбляют вас в вашем собственном доме? Я не понимаю. Это нечестная война. И потому я хочу уехать.

С самого возвращения он не вел с ней такой долгой беседы. Она считала, что он ни о чем не задумывается.

– Не волнуйся, Флоримон, – отвечала она. – Я думаю, что все уладится. Послушай, тебе хотелось бы… – продолжала она с трудом, – тебе хотелось бы вернуться ко двору?

– Честное слово – нет, – не задумываясь, отвечал ее сын. – Одни мне там льстили, а другие вредили, потому что король полюбил вас. А теперь мне вредят, потому что король вас разлюбил. С меня хватит! Я предпочитаю уехать. Да мне и скучно в этих краях. Я ничего здесь не люблю. Люблю только Шарля-Анри…

– А меня?.. – едва не закричала она в тоске.

Это было местью за только что нанесенное ему оскорбление и, подсознательно, за то, что она завлекла его на этот безысходный путь.

«Одному Богу известно, как я боролась за своих сыновей и чем я пожертвовала ради них. И сегодня я вновь приношу себя в жертву».

Не проронив ни слова, она пошла ко входу. Сам факт, что она только что написала письмо королю, обострил ее нервы. Ей не хватало мужества, чтобы успокоить сына. «Удивительно, как дети ускользают у вас из рук, – подумала она. – Думаешь, что наконец их узнала, завоевала их дружбу. Но достаточно одной разлуки…»

Перед отъездом Анжелики на Средиземное море он вел бы себя иначе, он не сомневался бы в своей матери. Но теперь он достиг возраста, когда начинают задумываться о своей судьбе. Если опыт ислама так глубоко повлиял на Анжелику, то почему же год, проведенный Флоримоном у иезуитов, не смог так же преобразить его? И у души есть свои распутья… И нельзя вернуть ее вспять.

Она услышала, что Флоримон догоняет ее. Он коснулся ее руки и настойчиво повторил:

– Матушка, нужно ехать!..

– Но куда же, дитя мое, ты хочешь ехать?

– На свете много мест, куда можно отправиться. Я обсудил отъезд с Натанаэлем. И увезу с собой Шарля-Анри.

– С Натанаэлем де Рамбуром?

– Да, это мой друг. Раньше, когда мы жили в Плесси, до моего отъезда на службу при дворе, мы всегда проводили время вместе.

– Ты никогда мне об этом не говорил.

Он нахмурился с загадочным видом. Существует еще очень многое, о чем он никогда ей не говорил.

– Тем хуже, если вы не хотите ехать! Но я увезу Шарля-Анри.

– Ты говоришь вздор, Флоримон. Шарль-Анри не может покинуть свое наследное поместье. Этот замок, парк, рощи и окружающие земли принадлежат ему и по достижении совершеннолетия поступят в его распоряжение.

– А что есть у меня?

Она посмотрела на него.

– А у тебя нет ничего, сын мой, мое прекрасное, такое гордое дитя! – сказала она, чувствуя тяжесть на сердце.

– У меня нет ничего?

Тон требовал ответа. Несмотря ни на что, он еще надеялся. Каждое мгновение молчания матери подтверждало тяжелый приговор, о котором он подозревал уже и раньше.

– Ты получишь деньги, вложенные мной в коммерческие предприятия…

– А мое имя, мои поместья, мое наследство, куда они делись?..

– Ты ведь знаешь… – начала она.

Он резко отвернулся, устремив взгляд вдаль:

– Вот потому-то я и хочу уехать.

Она обняла его за плечи, и они медленно вернулись в замок. «Я поеду к королю, – думала она. – Пройду по Большой галерее, вся в черном, под насмешливыми и довольными взглядами придворных. Встану на колени… Отдамся королю… Но потом я верну тебе титулы и наследство… Я согрешила против тебя, сын мой, желая сохранить свою женскую свободу. Но нет выхода…» Она крепко прижала его к себе. Он удивленно взглянул на нее, и впервые после возвращения они обменялись нежными улыбками.

– Пойдем сыграем партию в шахматы.

Шахматы были одним из страстных увлечений мальчика. Они устроились возле окна за шахматной доской из белого и черного мрамора, которую король Генрих II подарил одному из сеньоров дю Плесси. Фигурки из рога и из слоновой кости. Флоримон, сжав губы, внимательно их расставил.

Анжелика смотрела через окно на испорченную лужайку, на экзотические деревья, срубленные на дрова драгунами злонамеренно, потому что заросли кустарника находились рядом.

Ее жизнь походила на этот разоренный парк. Она никак не могла упорядочить свое существование. Ее опустошили чужие страсти, и она поникла под их тяжестью. Здесь, рядом с таким еще юным и беззащитным сыном, она ощутила всю слабость одинокой женщины, не имеющей защитника. Когда-то она ощущала себя способной на все ради достижения успеха. Но сегодня это «все» оставило после себя привкус горечи. Она прочувствовала всю тщету человеческую. Ислам научил ее, что только полное воплощение человеческого существа приводит его в согласие с собственной душой.

Итак, она отдастся королю. Поступок худший, чем предательство по отношению к самой себе, к своему прошлому, к мужчине, которого она не в состоянии позабыть…

– Ваш ход, матушка, – сказал Флоримон. – И если вы мне доверяете, я посоветовал бы пойти королевой.

Анжелика слабо улыбнулась и пошла королевой. Флоримон задумался над сложной комбинацией, потом, после очередного хода, взглянул на нее.

– Я прекрасно понимаю, что не во всем ваша вина, – сказал он тем тихим голосом, который приобрел в коллеже. – Нелегко жить среди людей, желающих вам зла только потому, что вы красивы. Но я думаю, что следует уехать, пока еще не поздно.

– Дорогой мой, все не так просто, как ты себе это представляешь. Куда, по-твоему, мы должны отправиться? Я, Флоримон, недавно совершила очень длинное путешествие. Избежала страшных опасностей и все же вынуждена была вернуться, не найдя того, что искала…

– А я найду его! – пылко воскликнул Флоримон.

– Не будь самонадеянным! За этот недостаток приходится дорого платить.

– Я перестал вас узнавать, – сказал он строго, – разве не вас провел я подземным ходом, когда вы решились отправиться на поиски моего отца?

Анжелика расхохоталась:

– Ох! Флоримон, мне нравится твоя сила! Ты, по сути, конечно, прав, что бранишь меня, но, видишь ли…

– Если бы я все знал, то отправился бы вместе с вами вместо того, чтобы дать себя упрятать в их проклятом коллеже. Вдвоем мы бы всего добились.

– Какой ты самонадеянный! – повторила она с нежностью.

Жестокое Средиземноморье возникло перед ее глазами. Маленькие оскопленные дети, проданные в рабство, бури, сражения, постоянный торг человеческой плотью. Слава богу, что она не взяла Флоримона в это путешествие. И сколько раз упрекала она себя за ту необдуманность, с которой доверила Кантора герцогу Вивонну, отпуская его на войну с турками…

– Ты не представляешь себе всех опасностей и трудностей такого путешествия. Ты еще слишком молод. Необходимо ежедневно что-то есть, находить кров, свежих лошадей, да мало ли что еще! И за все это надо платить.

– У меня есть тугой кошелек из моих сбережений.

– Правда? А когда кошелек опустеет? Люди жестоки, Флоримон. Они ничего не дают за так, запомни это.

– Ладно, – сказал явно обиженный Флоримон, – я все понял. Я не возьму с собой Шарля-Анри. Он-то еще слишком мал, чтобы справляться со всеми этими трудностями, а кроме того, у него есть наследство. Я об этом как-то не подумал. Ну а я хочу разыскать своего отца и Кантора. Я знаю, где они.

Анжелика замерла с шахматной фигурой в руке:

– Что ты сказал?

– Да, я знаю это, потому что видел их во сне сегодня ночью. Они находятся в радужной стране. Это странная страна. Повсюду клубятся облака, и когда они смешиваются, то окрашиваются во все цвета спектра. И в этом разноцветном тумане я заметил своего отца. Я плохо его различал. Он был словно призрак, но я твердо знал, что это он. Я хотел к нему подойти, но меня окутал туман. И вдруг я заметил, что стою в воде. В море. Я никогда еще не видел моря, но сразу узнал его по волнению, по пене, которая набегала на берег и омывала мне ноги. Волны становились все выше. И вдруг появилась огромная волна, на гребне которой стоял Кантор. Он смеялся и кричал мне: «Иди сюда, будем играть! Знаешь, как здесь весело!»

Анжелика вскочила, оттолкнув стул. Холодная дрожь пробежала у нее по спине. Слова Флоримона словно подтверждали очевидность, в которую она не хотела верить: СМЕРТЬ! Смерть обоих дорогих существ, которые бродили теперь в царстве теней.

– Замолчи, – прошептала она, – ты пугаешь меня.

Она убежала в свою комнату и села перед секретером, обхватив голову руками.

Через какое-то время ручка медленно повернулась, и Флоримон проскользнул в полуотворившуюся дверь.

– Я поразмыслил, матушка, и решил, что мне надо отправляться на ДРУГОЕ море… Вы ведь слышали, что есть и другое море, кроме Средиземного? Я узнал об этом у иезуитов. Это Западный океан, он называется Атлантическим, потому что простирается над древним континентом Атлантида, который некогда ушел под воду, соединив воды Севера и Юга. Арабы называют его Морем Тьмы, но теперь стало известно, что это море омывает Западную Индию. Может быть, там…

– Флоримон, – сказала она в изнеможении, – мы поговорим об этом позднее, а теперь оставь меня, иначе… Иначе, мне кажется, я буду вынуждена дать тебе пару пощечин.

Подросток ушел с недовольным видом, резко захлопнув за собой дверь.

Несколько минут Анжелика боролась со слезами. Потом она открыла один из ящиков секретера и вынула оттуда письмо короля, то самое письмо, которое в свое время она отказалась прочесть.

«…Моя незабвенная, не поддавайтесь безумным надеждам своего сердца. В безысходной душевной тоске, вас охватившей, вы воззвали ко мне о прощении и помощи через преподобного отца де Валомбреза. Но чтобы почувствовать всю его искренность, я хотел бы услышать это из ваших собственных уст. Вы так опасны, прекрасная Анжелика. В вас так много дремлющих сил, мне враждебных. Придите вложить свои руки в мои. Я просто одинокий король, ожидающий вашего возвращения. Вы получите всю полноту власти, и я удалю всякого, кто вам неугоден. Вам нечего будет бояться. Потому что я твердо знаю, что вы можете быть как искренним другом, так и откровенным врагом…»

Письмо продолжалось в том же духе, и она чувствовала признательность к королю за то, что он не старался ее обманывать и коварно завлекать в ловушку. Он писал:

«Вы станете моей повелительницей, и ради вас одной я постигну все значение этого слова. Я не сомневаюсь в вашей верности, так поверьте и в мою преданность… Говорите со мной, я готов вам внимать. Покоритесь мне, и я покорюсь вам…»

Усталая и побежденная, Анжелика закрыла глаза. Она правильно сделала, решив уступить. Завтра несправедливость будет исправлена. Она приложит к этому все силы.

В большой аллее слонялся Флоримон с рогаткой в руке, пытаясь попасть в белок. Анжелике стало жаль сына, и она пошла его утешить. Она поговорит с ним о короле, перечислит блестящие титулы, которые ему вернут, расскажет о должностях, которых она для него добьется.

Но когда она спустилась, Флоримон уже исчез. Она увидела возле пруда только Шарля-Анри, который наблюдал за лебедями. Его атласный костюмчик был столь же белоснежным, как оперение этих прекрасных птиц, а волосы блеском и цветом походили на ивовые ветви над его головой.

Что-то в поведении трех птиц, собравшихся возле берега, насторожило Анжелику. Ведь всем известно, что это опасные птицы и что они могут затащить ребенка в воду и утопить его. Она подбежала и взяла сына за ручку:

– Дорогой, не стой так близко к воде. Лебеди злые.

– Они злые? – переспросил ребенок, подняв на нее свои лазурные глазки. – Но они такие красивые, такие беленькие…

Его мягкая пухлая ручонка доверчиво лежала в ее руке. Не сводя с нее глаз, он мелко семенил рядом. Ей всегда казалось, что он похож только на Филиппа, но Гонтран оказался прав. В розовой мордашке, обращенной к ней, Анжелика узнавала некоторые черты Кантора – недовольная гримаска, овал подбородка, – присущие и другим отпрыскам рода де Сансе: Жослену, Гонтрану, Дени, Мадлон, Жану-Мари…

«Ты, малыш, ведь и мой сын тоже», – подумала она.

Анжелика села на мраморную скамью и взяла ребенка на колени. Она гладила его по волосам и расспрашивала, хорошо ли он себя вел, играл ли с Флоримоном и научился ли уже кататься на ослике.

Мальчуган отвечал одно и то же тоненьким нежным голоском: «Да, маменька. Да, маменька».

Неужели он глуп? Вероятно, нет. Его взгляд, затененный густыми ресницами, казался загадочным, в нем таилось что-то от задумчивости его отца. Может быть, он похож на Филиппа в детстве: маленький одинокий сеньор в своем замке, который он унаследует позднее. Анжелика прижала его к груди. Она думала о Канторе, которого так редко ласкала. Теперь он мертв. Жизнь проходила в бурных интригах взрослых, так что не оставалось времени быть хорошей матерью! А ведь когда-то она играла с Флоримоном и Кантором, в те времена, когда они не были еще богатыми и жили в домике на улице Фран-Буржуа. Но потом она часто отстранялась от Шарля-Анри, и это плохо, потому что нельзя ведь отрицать, что она любила Филиппа. Любила иной любовью, чем первого мужа, но любила. К этой любви примешивались отроческие мечты, опьянение трудно достигнутой победой и что-то от братской привязанности, соединившей их в детстве в родной провинции.

Она ухватила малыша за полную щечку и нежно расцеловала:

– Знаешь, малыш, я очень тебя люблю…

Он замер, как пойманная птица. Восторженная улыбка, обнажив белые зубки, появилась на его губах.

Между деревьями показался Флоримон. Он приблизился к ним, прыгая на одной ножке.

– Догадайтесь, сыночки, что мы сделаем завтра? – спросила Анжелика. – Мы оденемся в старье, как браконьеры, и вместе пойдем в рощу ловить раков.

– Bravo! Bravissimo! Evviva la mamma![3]3
  Браво! Брависсимо! Да здравствует мама! (ит.)


[Закрыть] – закричал Флоримон, которого Флипо учил итальянскому.