Текст книги "Хранители. Книга вторая: Луч смерти"

– Ну-ну, – мрачно отреагировал Сорин. Мужчины замолчали.

***

Я поверила в существование мема мгновенно. Эта тварь кормилась, минимум, в трех измерениях: прошлом, настоящем и будущем, и пожирала любую правду.

Умирали ветераны Великой Отечественной, и мракобесы от истории все громче несли ахинею об «имени Сталина, с которым солдаты рвались в бой!» А мы сделали уйму программ с этими людьми. И никто из них ни разу не вспоминал всуе Иосифа Виссарионовича.

«Когда в атаку идешь, так страшно, что не только Сталина или Родину, даже мать родную не вспомнишь! – признался как-то орденоносец и Герой Советского Союза. – А все эти лозунги – плод ума особистов и журналистов!»

Друзья-однополчане возмущенно галдели и подтверждали сказанное. И признавались: если бы не заградотряды за спинами, то и в атаку, порой, не поднялись бы! А воинственные клики при наступлениях концентрировали отборный мат, что, кстати, величие солдатского подвига никак не умаляло!

То же было со сталинским режимом.

Я дрожала от злости, когда слышала с телеэкрана, в отечественных и даже зарубежных фильмах, что «вся страна верила Сталину» и «рыдающие толпы провожали вождя в последний путь, не зная, как им жить дальше». Что-то в этом роде. И авторы находили для интервью тех, кто действительно верил, или придуривался, что верит, и тех, кто искренне или, придуриваясь, рыдал нал гробом! Отчего же не остальных, которых было намного больше?

Мы были хорошими журналистами, у нас были умные родственники и знакомые, и мы знали совсем иную картину, – подлинную. В ней Мандельштам не только писал, но и читал знакомым стихотворение об усатом горце, население шепотом рассказывало политические анекдоты и прекрасно понимало, что происходит. Да и как не понять, когда десятки миллионов прошли через лагеря, были расстреляны, и по каждому скорбели родственники и друзья?

Но проклятый мем сожрал правду. И, с подачи идеологов, образ народа огромной страны на десятилетия, а, может, и навсегда ассоциировался с гигантским одноклеточным организмом, ко всему еще и дебильным, не сумевшим даже выработать условный рефлекс на боль и смертную муку. Единственное, на что он казался способным, – это размазывать сопли и тупо обливаться слезами над гробом того, кто его мучил и убивал. Как же нужно было людей презирать, чтобы заменить правду таким бредом!

И о смерти Сталина мы знали от очевидцев совсем другое. На похоронах его была жена всемирно известного художника-сценографа Евгения Чемодурова Аза Ивановна. По ее словам, лавина людей, сметая все, действительно катилась прощаться с кормчим.

«Многие плакали? – спросила я. – Настроение было скорбное?» «Ну, что вы! Гул стоял, как в половодье, когда ломаются льдины. Народ был возбужден, глаза блестели, все стремились убедиться, что он действительно умер! Хотя у гроба плакали: кто-то, наверное, искренне, кто-то – на всякий случай».

Наверное, каждый видел то, что хотел. Но была правда, которую видели все, независимо от своих желаний, пусть и не признавались в этом. И потомки имели право о ней знать, какой бы противоречивой она не была.

И я подумала, что даже популярную поговорку, придуманную в Древнем Риме, обкорнал мем. На каждом шагу мы слышали: «О мертвых – либо ничего, либо хорошо!» Это морально клеймило тех, кто пытался докопаться до истины, и работало на тех, кто хотел ее скрыть. А ведь в полном объеме поговорка звучала так: «О мертвых либо ничего, либо хорошо, либо правду!» И то, что прожорливая тварь отгрызла последнюю, самую важную часть, полностью меняло смысл мудрого изречения. То же случилось и с поговоркой: «Кто старое помянет, тому глаз вон!», у которой есть хитрая концовка: «А кто забудет, тому – два!»…

– Опять в транс впала? – засмеялся Олег и обнял меня.

Пока я пребывала в астрале, он, на свою беду, упомянул о потрясающих успехах «Аненербе» в парапсихологии, психотронике, а также в использовании тонких энергий для управления индивидуальным и массовым сознанием. И Димка с Русецким жаждали подробностей о научно-мистической структуре!

– Порой, немцы работали на стыке таких разных областей, что только диву даешься, что из этого могло выйти! – зевнув, сообщил Олег.

– Например? – рассеянно спросила я, снимая шкурку с банана.

– Например, Институт прикладных военных исследований зачем-то объединили с отделением энтомологии и Институтом генетики растений!

– Ну, там всякие зараженные тараканы, ядовитые плющи, – попытался фантазировать Димка…

– Погодите! – осенило меня. – А что, если именно эта триада и занималась генетическим созданием сверхчеловека? Только начинала с преобразования растений?

Ребята раскрыли рты.

– Смотрите, что получается, – возбужденно заговорила я, – ученые, вроде моего друга Жаркевича, который нас посетил, горюют по поводу скармливания населению трансгенных продуктов: то ли это делается ради денег, то ли сдуру, то ли землянам объявлена генетическая война! А вдруг это – лишь первый этап на пути создания генетически модифицированного человека? В растения вживляются клетки разных существ, в том числе, человеческие, и ведутся наблюдения, что из этого получится? А потом будет проведен отбор, какое насекомое или растение скрестить с человеком? А то напортачили когда-то предки: то минотавр у них, то кентавр…

Роднин смотрел на меня во все глаза, не зная, плакать ему или смеяться? Но мысль уже подхватили ребята.

– И вымрут те, у кого трансгены вызовут рак и прочие болезни, а останутся сверхорганизмы, которым все хвори по барабану! То есть люди, питаясь такими продуктами, сами станут генетически модифицированными. А заодно и рожать меньше будут, население сократится, – предположил Сорин.

– А мне непонятна ситуация с детьми-индиго, – подозрительно сообщил Шурик. – С какой стати после статьи какой-то американки о них, советские врачи, будучи закоренелыми материалистами, ринулись в роддома изучать младенцев?

– И сразу же СМИ запестрели статьями на эту тему, – поддакнул Димка. – И ни единого серьезного обоснования рождения неформатных детей! Может, они и не рождаются вовсе, а их создают искусственно после зачатия? «Опыляют» эмбрионы информацией, как говорил Роднин? Или, наоборот, берут на учет, поскольку боятся? Тогда что же с ними собираются делать в дальнейшем?

– Стоп! – воскликнул Олег. – Ребята, я с вами с ума сойду. То ли вы переутомились, то ли начинаете разогреваться, но мне даже страшно представить, что еще придет в ваши головы!

Мы расхохотались.

– Поздно уже, – и я выразительно посмотрела на ребят.

Димка, потянулся:

– И, правда, завтра день напряженный: съемок еще до фига! Олег, можно задать тебе последний вопрос?

Роднин вопросительно поднял брови.

– Почему ты был с нами так откровенен? Ведь в Москве ты меня убеждал, что понятия не имеешь о разработках отца?

– А чего ты хотел? Сколько мы были тогда знакомы? Ну, а кроме того, в ближайшее время я хочу проверить кое-какие догадки, и мне понадобится ваша помощь. Поэтому вы должны иметь представление о моей работе.

Не сводя испытующего взгляда с него, Сорин спросил:

– Лиза, ты идешь к себе?

Впервые он пытался меня увести от Олега. Но я отрицательно покачала головой.

Коллеги удивленно переглянулись, попрощались и удалились.

Я видела, что Роднин едва держится на ногах, но невозмутимо сказала:

– Идем, прогуляемся!

Он удивленно вскинул глаза:

– Ты серьезно?

Я кивнула, и мы медленно побрели к озеру. Олега пошатывало, и я обняла его за талию.

Было свежо, в небе переливались звезды, и я рассказывала любимому человеку о загадочном озере Свитязь, которого он никогда не видел. О том, что на дне его покоится город, и в церковные праздники из глубины доносится колокольный звон. А в окрестных деревнях живут интересные люди: в одной – музыканты, в другой гончары, в третьей – ткачи и вышивальщицы. И нас с Димкой однажды пригласили на столетний юбилей патриарха одной из семей.

Был май, и в саду поставили длинные деревянные столы. Ткачи и вышивальщицы накрыли их самоткаными скатертями с вышитым орнаментом, гончары расставили глиняную посуду, а музыканты принесли инструменты. На столе дымились домашние яства, мерцали разноцветные наливки. И под старинную мелодию, которую любил юбиляр, на седую голову, кружась, падали лепестки яблонь.

Председатель местного сельхозкооператива до аварии жил в Чернобыле, и писал о пережитой жути в журнале «Новый мир». А жена его, красавица полька преподавала в школе и организовала там маленький Дом мод. И девчушки в нарядных платьицах, сшитых своими руками, подходили к юбиляру и поздравляли его. А тот смахивал слезы и крестил их дрожащей рукой.

А потом учительница повела нас на кладбище на могилу татарского мальчика, которого единоверцы почитают святым. Он умел летать, и сельчане говорили об этом, как о нормальном явлении. И мы положили букетик фиалок на могилу маленького татарина, который единственный из всего местного населения рискнул позабыть о гравитации.

Вечером лесники варили уху на берегу озера и рассказывали, что местные чистят металл от ржавчины, опуская его в Свитязь. А перед командировкой я познакомилась с талантливым музыкантом Владимиром Китой, братом Бориса Кита – создателя космического топлива для американских ракет, который был родом из этих мест. И тот объяснил: их правильная фамилия вовсе не Кит, а Кита с ударением на последнем слоге, что означает на старом белорусском – охапка сена. А еще рассказал об огромных прекрасных синих цветах, которые растут на середине Свитязи и светятся из-под толстого слоя воды. Увидеть их можно только с лодки, и нет таких цветов больше нигде на свете, кроме какого-то швейцарского горного озера.

Олег так заслушался, что мы благополучно добрались до спуска к песчаной площадке. Я осторожно нащупала ногами тропинку и потянула Роднина за собой. А когда спустились, сбросила одежду и приказала:

– Разденься!

Олег онемел от изумления и разделся.

Я взяла его за руку, подвела к краю площадки и прыгнула. От неожиданности он тоже плашмя плюхнулся в воду. И сразу же озеро заискрилось и утянуло нас вниз. И я поняла, что оно нас узнало.

Мы парили над мерцающей глубиной, кожу слегка покалывало, и энергия заполняла каждую клетку тела. А потом вода подняла нас наверх и понесла в сторону мостков. Олег подтянулся на руках, выудил меня, поставил на влажные доски и радостно засмеялся.

– Ты чего? – удивилась я.

– Боже, как же мне хорошо, словно заново родился!

Легкий ветер путался между нами, мы опустились на песок, и я стала медленно целовать его лицо. Олег задохнулся и жалобно прошептал:

– Что же ты делаешь? Ну, что ты со мною делаешь?

– Просто люблю, – спокойно сказала я.

Олег повернулся и сжал меня так, что я вскрикнула. В глазах у него заплясали зеленые искры, а сердце застучало громко и медленно. И вечер держал нас в хрустальном бокале, разглядывая снаружи миллиардами глаз. А потом хрусталь вдруг рассыпался, и мы стали частью того, что нас окружало. И озеро, как большой и ласковый зверь, терлось боком о шершавый песок.

…Мы очнулись, когда небо стало синим, звезды совсем блеклыми, а потом и вовсе начали пропадать одна за другой. Озеро после сна потянулось, встопорщилось легкой рябью, и зябкий ветер напомнил, что скоро рассвет. Олег вскочил, подхватил меня, мы накинули одежду и понеслись к гостинице.

И надо же такому случиться, чтобы опять дежурил тот самый парень, которого я напугала после своего вояжа в город! Он обомлел, потом взял в себя в руки, открыл дверь и сумасшедшим взглядом проводил нас до лестницы. Мы мгновенно взлетели наверх к Олегу, завалились в постель и уснули глубоким, спокойным сном.

VII

В комнату просочилось жемчужное утро, и я открыла глаза.

За столом перед маленьким зеркалом сидел полуголый Роднин и, высунув кончик языка, пытался замаскировать седую прядь среди роскошной волнистой шевелюры. Но все портили белые виски: их спрятать было невозможно! Вид у Олега был такой сосредоточенный, что я не выдержала и расхохоталась. Он вздрогнул, опрокинул зеркало и умоляюще посмотрел на меня.

– А ты покрась волосы или обрейся наголо! – ехидно посоветовала я.

Олег смущенно улыбнулся:

– Не поверишь, но меня это впервые обеспокоило!

– Дурак ты, Роднин! – спокойно сказала я. – Во-первых, шрамы и седина мужчин украшают. Во-вторых, при первой встрече меня покорила именно твоя прядь. А, в-третьих, я любила бы тебя даже лысого, старого и больного! И, кстати, может быть, ты не заметил, но мне уже тоже давно за двадцать.

Олег довольно хрюкнул, щелкнул меня по носу и пошел в ванную. Оттуда донеслись плеск воды и беззаботное посвистыванье.

А я задумалась. Похоже, всю инициативу наших отношений, за исключением первой ночи, я брала на себя. Правда, однажды Роднин обещал выломать дверь, но с его стороны это мог быть порыв страсти, не более. Я была самолюбива, навязываться не хотела, но жить без Олега уже не могла. И чем дольше думала, тем тоскливее мне становилось, потому что впереди маячили мрак и холодная беспросветность.

На пороге возник сияющий Роднин, но при виде моей унылой физиономии зацепился за кресло и едва не грохнулся во весь рост. Он взвыл, выругался, плюхнулся на диван и стал тереть щиколотку, исподлобья поглядывая на меня. Я скорбно наблюдала за его действиями.

Закончив процедуру, Олег поднялся, прихрамывая, подошел к кровати и холодно осведомился:

– Ну, что еще?

Я поколебалась и честно призналась, что вешаться ему на шею не собираюсь.

Брови у Роднина поползли вверх: он ожидал продолжения.

Я плюнула и рассказала о своих сомнениях.

Олег правой рукой вцепился в мой пульс, а левой сделал выразительный жест у виска:

– Это месть за то, что опоздал с признанием? И долго подобный шантаж длиться будет? Хочешь кофе в постель, так и скажи!

Материальное меня не интересовало, а цинизм Роднина просто потряс! Я захлюпала носом и отвернулась. И услышала, что он кому-то звонит. «Наверное, своей врачихе Людмиле из клиники, – подумала я. – Ну, и пусть!».

– Черт, Сорин не отвечает! – пробормотал Олег.

И я поняла: ему просто нужна была консультация человека, который меня хорошо знал.

Олег присел на кровать, взял меня за плечо и рывком повернул к себе. Не знаю, что он увидел, но в глазах у него мелькнули страх, смятение, раскаянье. Он приподнял меня, крепко обнял и забормотал:

– Господи, милая, так ты серьезно? Ну, что с тобой? Что случилось? Просто ты устала! Все эти дни спасала меня и очень устала! Сейчас все пройдет!

Он подул мне на лоб и принялся укачивать, как ребенка. А я вдруг с ужасом подумала, что повторяется прежняя история: мне нужны доказательства его чувств! И если их постоянно не будет, или я вовремя не остановлюсь, то все закончится, как в юности.

Я могла бы признаться во всем Олегу и попросить о помощи, но боялась показаться слабой и сумасбродной. «Нужно научиться справляться самой, – решила я. – Иначе не миновать эмоциональной вспышки или депрессии. А, самое главное, я его потеряю!»

Мои руки слегка дрожали, но я пересилила себя, улыбнулась Олегу и пошла в ванную. Он проводил меня задумчивым взглядом.

«Точно решит, что я на голову больна, – мелькнула горькая мысль. – Впрочем, может, это и правда. Было же у меня сотрясение мозга!».

Я стояла под душем, пока вода не привела организм в норму.

При моем появлении Олег скомкал телефонный разговор и решительно заявил:

– Сядь! Хочу кое-что объяснить. Я влюбился в тебя мгновенно, при первой же встрече! Но сразу же потерял и очень жалел об этом. И то, что судьба дала мне второй шанс – великое благо, и упускать я его не собираюсь.

До вашего приезда мне пришлось пахать, как проклятому. Я неделю провел в клинике и почти не спал. Наконец, понял, что это предел. Меня привезли в гостиницу, и я двое суток не выходил из номера.

Олег закурил, сделал глубокую затяжку, выдохнул дым и пояснил:

– Поэтому, кстати, и был небрит, когда вы здесь появились. Увидел тебя возле озера, и решил, что галлюцинирую! А потом Фомин рассказал о твоем женихе. Не в моих правилах разбивать семьи, а, тем более, препятствовать свадьбам. Но говорю совершенно искренне: я решил тебя увести! А после первой ночи окончательно убедился: никакая другая женщина мне не нужна. Такое случилось со мной впервые, и поэтому я не собирался от тебя отказываться, – это было бы преступлением по отношению к самому себе! Мешало одно: я не знал, как ты относишься к Алексею. И если уж быть совсем откровенным, то не уверен, что удержался бы от применения своих навыков, если бы понял, что он тебе безразличен, а я нет. И подобная мысль меня посетила впервые.

Я недоверчиво улыбнулась.

– Правда-правда, – кивнул Олег. – Но ты все время топорщилась, и я был сбит с толку. У тебя невероятно колючий характер, я таких женщин не встречал. Поэтому до сих пор не могу поверить, что ты меня действительно любишь!

Но тут еще одна беда: я, наверное, перенапрягся, а с вами полностью расслабился. И теперь мой организм довольно болезненно восстанавливается. Но пока я слаб. Если это не очень приятно со стороны, то процесс можно прекратить.

– Олег, – тихо спросила я, – а когда ты себя чувствовал так же расслабленно, как сейчас?

Роднин растерянно посмотрел на меня, подумал и неуверенно сказал:

– До смерти отца, пожалуй.

– Бедный ты, бедный, – я погладила его по голове. – Не нужно ничего прекращать, просто я – эгоистичная, вздорная дура.

– Ну, вот и договорились, – засмеялся Олег. – А теперь собирайся, идем завтракать. И еще: если у тебя возникнут проблемы, не скрывай от меня, пожалуйста. Я все сделаю, чтобы помочь! И не бойся показаться смешной или слабой. Во-первых, я люблю тебя и всегда постараюсь понять, а, во-вторых, я же все-таки врач!

– А вот теперь точно договорились, – пробормотала я и достала косметичку. И подумала, что таким тоном, наверное, разговаривают с душевнобольными.

Меня мучил вопрос: если все так, как сказал Роднин, то почему же в кафе, где мы впервые друг друга увидели, вернулся не он, а Леша? Неужели нельзя было дела отложить? Но я не хотела ничего уточнять, чтобы не ставить его и себя в неловкое положение. И еще: в словах Роднина я не ощутила накала страстей. И это тоже мне не давало покоя!

…Сорин и Шурик сидели за столиком и о чем—то спорили. Завидев нас, заулыбались, но в глазах у Димки мелькнула тревога.

– Ну, вы даете, – завистливо оглядел нас Русецкий. – Мы едва встать смогли, чувствуем себя разбитыми, а вы почти не спали, и как огурчики!

– Есть способ, – подмигнул Олег.

– Знаем мы этот способ! Сорин, сегодня же звоним дамам в белах халатах и реанимируемся!

– Ну, да, – буркнул Димка, – а заодно и женимся. Знаю я этих сердобольных красавиц, воспитанных на природе! Ну, почему здесь нет Лешки? Он давно созрел для брака, и мы бы его на заклание отдали!

Официант принес завтрак. Мужчины набросились на еду, словно не ели трое суток.

Я с умилением наблюдала за процессом, потом осведомилась, как им удалось истратить за ночь месячный запас калорий?

– Мы полночи анализировали и спорили, – с набитым ртом сообщил Димка.

– Уж больно интересно Олег про мемы рассказывал, – промычал Шурик. – Вечером мы не полностью осознали значение его работы и решили, что она изначально представляет угрозу для условной идеологической машины всей планеты. Но, видимо, этот вирус бывает разным, как и в компьютерным программах. И иммунитет от одной его разновидности, не защищает от остальных.

Олег слушал ребят с интересом. А я удивилась:

– Это ты к чему?

– А к тому, что если отбросить гуманные медицинские цели, то Роднин разрабатывает механизм, как ставить блоки против пропаганды, которая не устраивает тот или иной режим. И при его помощи можно свести на нет эффективность идеологической машины любого отдельно взятого государства!

– Или же группы государств, – прожевав, резюмировал Димка. – Поэтому Олега будут лелеять, пока не закончит исследования. А затем попытаются завладеть не только их результатами, но и самим профессором. И по сравнению с этим, какие-то загипнотизированные террористы – полное тьфу! Если, не дай Бог, Роднина кто-то тронет, вмиг изведут террор под корень сразу и всем миром! Не секрет, что террористов используют все, кому не лень, но тут с этими ребятами церемониться не станут, даю гарантию!

– Ешьте, мальчики, – ласково прочирикала я и пододвинула к ним тарелку с бутербродами. – Честное слово, вы не напрасно калории тратите!

Мужчины рассмеялись и принялись жевать с еще большим воодушевлением.

Димка между делом сообщил о беседе со знакомым генералом:

– Коснулись системы ПРО, которую США планируют разместить на территории Восточной Европы. Он долго хохотал по поводу шумихи на эту тему и сообщил, что в военном плане она никакого значения не имеет, и никакой угрозы для восточных соседей не представляет. Следите за рукой: руководство пост-советских государств боится воздействия на подсознание населения специально модулированным сигналом!

– И что это за сигнал? – удивилась я.

– Да черт его знает! То ли нас хотят запрограммировать, то ли перепрограммировать, то ли будут ставить информационные блоки против местной пропаганды! Так что работа Олега весьма актуальна, как видите.

Все это время Роднин молчал, прихлебывая маленькими глотками кофе. А когда все поели, сказал:

– Вообще-то, модулированный сигнал, о котором шла речь, может оказаться более опасным, чем прямая военная угроза. Так что не стоит легкомысленно относиться к подобным вещам. А теперь о деле. Я должен позвонить Бородину и сообщить, что поглотитель, возможно, здесь. Надеюсь, вы не против?

Вряд ли устройство в руках спецслужб превращалось в невинную детскую забаву. Но из всех зол приходилось выбирать меньшее.

– Он приедет с командой? – осведомился Русецкий.

Олег покачал головой:

– Сначала Борису нужно удостовериться, что установка действительно на башне.

– Звони, – пожал плечами Сорин.

Мы высыпали на улицу. Роднин отошел в сторону и долго разговаривал по сотовому. А я за это время уговорила коллег съездить на свалку, выяснить, что происходит в Тростниках. Ребята согласились. Олег попросился за руль, Шурик сел рядом, а мы с Димкой устроились сзади.

По дороге Роднин напомнил о любовной истории, что столетия назад развернулась в княжеском замке:

– Вы же обещали рассказать! А то я штативы таскаю, а зачем, – понятия не имею!

И мы с Димкой, дополняя друг друга и отчаянно привирая, начали трагическое повествование.

…Несколько столетий назад в замке жила овдовевшая графиня, урожденная дочка здешнего князя. Ее муж был французским графом, потомком древнего известного рода, который погиб в одном из многочисленных в то время сражений. И вдова уединилась вдали от страстей и претендентов на ее красивую руку.

Но однажды во время прогулки лошадь красавицу понесла, и ее спас интересный мужчина, оказавшийся неподалеку. Это был польский дворянин, конечно же, старинной и славной фамилии, который гостил у друга, жившего по соседству. С тех пор они часто встречались, разумеется, совершенно случайно, и без устали язвили и пикировались в бесконечных беседах. Он был ироничен и хорош собой, она остроумна и чертовски привлекательна: тонкие черты, зеленые глаза и копна темно-рыжих волос.

В один из вечеров их застала гроза. Графиня пригласила кавалера в замок, а утром оба поняли, что жить друг без друга уже не смогут! И все шло к счастливому финалу, как вдруг король призвал счастливца на какую-то небольшую, но кровавую войну. Тот обещал вернуться спустя месяц.

Суженая ждала полгода, и, наконец, получила письмо: любимый писал, что слегка ранен, но скоро они снова сольются в страстных объятиях. А рядом в конверте была записка от его друга, где тот скорбел о безвременной кончине ее кавалера: рана оказалась смертельной!

Графиня оделась в траур, ни с кем не встречалась и ничего не ела. И через два месяца умерла от истощения. А в день ее похорон примчался возлюбленный и долго рыдал на могиле красавицы: записка-то оказалась липой! А, может, ошибкой. И тогда дворянин помчался обратно, напросился на новую кровавую войну, где и погиб в неравном бою.

– В общем, все умерли, – трагическим голосом сообщил Сорин.

Шурик вздрагивал от тихого смеха, а Роднин обиженно заметил:

– Ну, и стоило все это городить? Банальная любовная история, каких навалом.

– Не скажи, – возразил Димка. – Есть тут одна странность! Друг героя любовника, у которого тот гостил, и который дезинформировал графиню, тоже претендовал на ее руку. И, по слухам, был далеко не прост: состоял в каком-то мистическом обществе, занимался алхимией, астрологией и, вроде, даже служил черные мессы. Не случайно, видимо, все кавалеры вдовы, которые появлялись в окрестностях и сватались к ней, исчезали или же погибали: Архив-то находился на территории замка, и упускать его тайные силы не собирались! Кольцо, в котором зашифрован ключ к нему, тоже, наверное, там хранилось, а действовал мистик очень грамотно. Может, и смерть первого мужа графини была подстроена, дабы освободить место возле нее для другого избранника? Единственное, чего не сумел просчитать злодей, так это силы новой любви, которая, в сущности, и спасла эти земли!

– Кстати, о любви, – вспомнила я. – Ты своему другу профессору-алкоголику звонил по поводу перстня?

– Он не алкоголик, – с достоинством отозвался Димка, – и обещал сегодня перезвонить.

Тойота скользнула вдоль речки, миновала болотистый перелесок и перевалила через бугор. Открывшееся зрелище было не для слабонервных. Плато, где когда-то располагалась деревня Тростники, а затем концлагерь, покрывал толстый слой крупных хлопьев, похожих на пепел.

Мы озадаченно переглянулись, выбрались из машины, и подошли ближе.

– Здесь же свалка была, – растерянно огляделся Димка.

Трава возле нас тоже была покрыта странными серыми лоскутьями и несколько из них прилипли к босоножкам. У меня мелькнула дикая мысль, что это пепел из крематория.

Роднин сунул руки в карманы и, как цапля, высоко поднимая длинные ноги, направился в сторону плато. Сорин с Шуриком закатали джинсы и двинулись следом. Я, опасливо косясь под ноги, припустила за ними дробной трусцой.

Роднин добрался до пустыря, опустился на корточки и принялся рассматривать странную субстанцию. Ребята присели рядом и, оживленно жестикулируя, стали о чем-то спорить. А мое внимание привлекли металлические жестянки. И я, как сорока на блестящее, поскакала туда.

Это оказались баллончики из-под спреев, сваленные кучей на самом краю плато. Я подняла один. Он был тяжелый. Вспомнив уроки бомжа со свалки, начала его раскручивать.

– Не сметь!! – вдруг гаркнул Олег.

Я вздрогнула, уронила баллон и растерянно оглянулась: Роднин гигантскими прыжками несся ко мне. Подскочил, схватил за руки, осмотрел ладони и протер их платком. Обследовал одежду, отряхнул, наклонился, смахнул пыль с ног и обуви, и потащил прочь. Подоспели ребята.

– Ну, ты даешь! – укоризненно покачал головой Димка.

А Роднин резко добавил:

– Тебе сколько лет? Ты случайно все подряд в рот не тащишь? Или мозг только по выходным включается?

Я обозлилась: – А в чем, собственно, дело? И кто позволил разговаривать со мной в таком тоне?

– Ты бы действительно вела себя осторожнее, – примирительно сказал Шурик.– Мы ведь не знаем, что это такое? Правда, у Олега есть кое-какие соображения, но они тебе не понравятся.

Я фыркнула. Роднин наклонился, изучая свежий след от колес на влажной траве, потом выпрямился и кивнул в сторону баллона, который я только что держала:

– А теперь смотри!

Блестящий цилиндр на наших глазах начал темнеть, скукоживаться и неожиданно превратился в горстку пепла, прикрытую полупрозрачными серыми хлопьями. Я обомлела: если бы не Олег, кто знает, что стало бы с моими руками!

– Ни фига себе! – пробормотал Димка. – Что это было?

– Подтверждение моей версии, – хмуро сказал Роднин. – Похоже, поглотитель не просто впитывает энергию, но и может заряжать материю каким-то отрицательным зарядом. И та, в свою очередь, по инерции продолжает поглощать энергию из всего, с чем соприкасается. В данном случае, по-моему, пустые баллоны набиваются землей, которая подвергалась воздействию прибора, сваливаются на пустыре и распадаются. Заряженная земля действует постепенно, что дает время на перевозку. А баллоны предохраняют перевозчиков от нежелательных последствий.

– Но зачем все это? – изумилась я.

– Ты же сама как-то предположила, что здесь ликвидируются останки людей? И, судя по всему, оказалась права, хотя это и выглядело полнейшим бредом! Заряженные частицы из распавшихся емкостей, будут, как пиявки, продолжать всасывать энергию, и процесс продлится еще какое-то время. Держу пари: именно здесь превратились в прах тела клиентов Автандила, которых забирала «скорая».

– Но почему же остальных сбрасывали в озеро?

– Видимо, еще не додумались до столь простого способа утилизации.

– А, заодно, плато освобождается от прежних останков, – добавил Сорин. – Наверное, кое-что оставят, но лишние трупы точно уничтожат! И со статистикой все будет в ажуре.

– И как ты до этого додумалась две недели назад? – уважительно поинтересовался Шурик.

– Попала пальцем в небо, – буркнула я.

Меня начинало «крутить». Я поняла это утром, когда вдруг испортилось настроение, только еще не знала, какими будут последствия.

Блажен тот, кто всегда ровен и ясен, и может управлять своими эмоциями. Я о таком лишь мечтала. Настроение у меня, порой, менялось раз десять на день, и это могло вылиться в неконтролируемую вспышку. И тогда останавливались часы, искрили розетки и защелкивались турникеты в метро. Но сначала во мне долго копился негатив. И сейчас я почувствовала, что превратившийся без огня в пепел баллон стал последней каплей.

У Димки была прекрасная интуиция и по тревожному взгляду я поняла: он что-то заподозрил.

Мы загрузились в тойоту и отправились к руинам церкви, где сохранились древние фрески.

Я посмотрела на Роднина, который сидел за рулем, и вспомнила все нанесенные им обиды. И особенно сегодняшний грубый тон. Покосилась на Шурика и прозрела: он лишь притворялся мне другом!

Тойоту качнуло, Димка коснулся меня плечом и словно обжег! Я стала задыхаться. Выглянула в окно, и ветер швырнул нам навстречу охапку листьев.

– Ничего себе! – удивился Роднин. – Словно осенью!

Я стала дышать ртом, чтобы глотнуть больше воздуха. Ветви со стуком посыпались на лобовое стекло. Димка схватил меня за руку. Я вырвалась и крикнула:

– Останови!

Олег, видимо, не понял. Я сжала его плечо и прохрипела:

– Тормози!

Тойота стала. Я рванула дверцу и, пошатываясь, выбралась наружу. И порыв ветра чуть не сбил меня с ног.

– Куда?! – лицо Роднина стало белым.

Он попытался выйти, но ветер с силой сдавил машину, сыпанул мне в лицо горсть хвои, а затем обвил, как тугим канатом, выдувая из каждой клетки все, что меня так мучило! И мгновенно заполнил пустоты соленым воздухом Балтики, и свежим дыханием Севера, и едва уловимым ароматом горных цветов. Провел по щеке крылом, вздохнул, словно щелкнул парусом, и умчался обратно: закручивать гребни зеленых волн и тревожить сны рыбаков. А я, словно пьяная, бессмысленно улыбаясь и выставив руки вперед, пошла к машине.