Текст книги "Уровень ZERO. Монстр из Синего Камня"

VIII

Проснулись мы от наглого звонка в дверь. Я взвилась от неожиданности и, чертыхаясь, понеслась открывать. На площадке с безмятежной улыбкой и жвачкой во рту стоял еще один сосед – студент второго курса факультета психологии Пашка. Его нахальная физиономия пыталась изобразить детскую невинность.

– Теть Зин, – скороговоркой забасил он, – у вас кофейку не найдется?

И, предвидя отказ, пустил в ход шантаж:

– Я до утра не спал, у вас так шумно было!

Я вздохнула и поплелась на кухню.

Пашка проник в комнату, сходу стащил две конфеты и запихал за щеку. Потом, критически оглядел обстановку, остановил взор на разбитом стекле, и восхищенно воскликнул:

– Ух, ты! А хорошо погуляли! Вы что, бутылками в окно швырялись?

– Заткнись! – посоветовала я. – Тебе куда кофе сыпать?

– А вы мне в банке отдайте, – предложил Пашка, заглянув внутрь, – у вас там чуть-чуть на донышке осталось.

Я потрясла банку. Кофе оставалось не менее половины. Но препираться не хотелось, я плюнула и отдала ему банку.

– Вот, спасибо! – обрадовался парень. – Можно я еще рыбки возьму?

Пашкины родители обретались по делам где-то на Дальнем Востоке, оставленную на месяц сумму он прокутил с друзьями за три дня, и теперь регулярно подъедался у Натальи.

– Бери, – великодушно разрешила я, – вот тебе и колбаска в довесок, но только харч отработать придется.

Пашка застыл с продуктами в руках. Он был патологически ленив и лихорадочно соображал, что ему придется делать: грузить вагоны или же стеклить окна?

Я принесла сумку, достала бумаги с рекламным текстом, которые передал Лавринович, протянула Пашке, многозначительно прищурилась и зашептала:

– Строго конфиденциально, никому ни слова! Нужен квалифицированный анализ текста! За два дня сделаешь?

– Сделаю, – прошептал польщенный Пашка и гордо удалился, прихватив по дороге кусок торта.

На пороге появилась заспанная Наталья, зевнула и объявила категорическим тоном:

– Я поеду с тобой!

– А окно? – попыталась я урезонить подругу.

С одной стороны, она была полноценной боевой единицей, и не стоило отказываться от ее помощи. Но, с другой стороны, мы не знали, как сложится ситуация, а у Натальи было не очень здоровое сердце.

– А окно постережет Пашка. Я позвоню мастеру, а студент проследит, чтобы все было в порядке. Может, за это время лишних глупостей не наделает.

– Зато ты сделаешь свою самую большую глупость, он же тебя обожрет! Эта саранча сегодня за каких-то пару минут ополовинила твои припасы!

– Да пускай ест! Он, бедняжка, оголодал без родителей.

Мы собрались, выпили кофе, а через пару минут появился «бедняжка» и сразу же исчез на кухне. Хлопнула дверь холодильника.

– Ты не лопнешь? – ласково поинтересовалась я из комнаты. В ответ послышалось невразумительное мычание. Я поняла, что уничтожение Наташкиных припасов началось.

В дверь позвонили. Это были Виталий с Чипом, которые проводили нас до электрички.

В вагоне мы решили сначала отправиться в редакцию, выяснить новости, а потом поехать на Монпарнас.

– Вот черт! – с досадой воскликнула я, доставая из сумки вместе с сотовым выпавший из еженедельника рисунок Соломона. Наталья вопросительно взглянула на меня.

– Не догадалась фотографию Полторанина у Виталия стащить!

С виртуозностью фокусника Наталья извлекла откуда-то фото загадочного Глеба и торжествующе протянула мне. Я не удивилась. Еще в юности она слыла одним из самых удачливых шулеров в студенческой среде, и садиться за карточный стол с ней остерегались даже опытные игроки.

Я набрала номер редакции. Ответила секретарша Лена.

– Зинаида, – возбужденно закричала она, – ты когда появишься? Тут такое творится! И Жукова с Ромкой нет!

– А что творится-то? – прервала я поток эмоций.

– Скандал по поводу твоей публикации!

– Про художника? – догадалась я. – Дирижабль появился?

– Дирижабль не появлялся, звонила его супруга и устроила скандал!

– Курица Стася? А ей-то до этого что за дело?!

– Она сказала, что Дирижабль заболел, что у него инфаркт будет от нашего самоуправства, что учредители журнал закроют, и все мы пойдем на улицу! А Лавринович ее послал, как Сталин Крупскую, и она сказала, что этого так не оставит!

– При встрече с этой клушей я переплюну и Лавриновича, и Иосифа Виссарионовича, – раздраженно пообещала я. – Появлюсь, когда смогу, так начальству и передай.

Не успела я выпустить пар, телефон позвонил снова. Это был Соломон.

– Федор пропал, – мрачно сообщил он, не поздоровавшись.

– Как пропал?! Когда пропал?

– А я знаю? Он еще вчера на Монпарнасе не появился, я думал, – на пленэр уехал. А сегодня из Интуриста к нам клиентов должны привести, и он в любом случае обязан быть здесь. Ему деньги нужны.

– А ты его адрес знаешь?

– Адрес знаю, пил там. Но ехать не могу, клиентов дожидаться буду. А ты съезди! Только возьми с собой кого-нибудь, на всякий случай, – заботливо предупредил осторожный Соломон. – Кстати, Лешка тоже не появлялся.

Я передала разговор Наталье, и было решено вначале посетить Монпарнас.

Ночью прошла гроза, в тепле первых лучей над сохнущим асфальтом стлалась легкая дымка. Мы поднялись на холм. Внизу сновал транспорт, и сияла на солнце золотая маковка старинной церкви. А на краю пятачка стояли «скорая помощь» и милицейский фургон. Возле них сгрудился народ, все жестикулировали и что-то оживленно обсуждали. У меня сдавило горло.

Мы ускорили шаг и в раскрытую дверь «скорой» увидели профиль сидящего там Соломона. Возле него суетился медбрат.

Приблизившись, мы увидели, что один глаз Соломона заплыл, а под другим красовался кровоподтек. Он стоически переносил манипуляции медперсонала и, судя по выражению лиц работников силовых структур, так же стоически переносил их вопросы. Милиционеры нервничали. Соломон вперил в меня единственный функционирующий глаз, моргнул им и показал жестом, чтобы подождала в сторонке. Пока я любовалась живописным видом художника, куда-то исчезла Наталья.

Рядом остановилась стайка женщин. Из их возбужденного щебетанья я поняла, что этот «здоровенный, с бородой» прогуливался по тротуару, когда рядом остановилась роскошная машина. Из нее вышли двое респектабельных джентльменов, и бородач, ни с того, ни с сего, начал их бить. Из автомобиля выскочили еще двое, но Соломон, зверски рыча на весь квартал, побил их тоже. Мимо ехал милицейский патруль, пострадавшие почему-то ретировались, а стражи порядка, заставшие финал сражения, кинулись за объяснениями к Соломону. Тот, как тореадор, в горячке боя пошел и на них. Милиционеры спрятались за машину, выбросили белый флаг и вызвали «скорую помощь». И вот сейчас Соломону латали раны, а патруль безуспешно пытался восстановить картину происшествия. Пострадавшие сбежали, претензий к Соломону никто не предъявлял, а сам он в ответ на все вопросы только свирепо сопел. Более того, многие граждане утверждали, что нападала другая сторона.

Милиционерам все это надоело, они зафиксировали паспортные данные художника, имена свидетелей и поехали разыскивать более благодарную жертву. «Скорая» тоже отчалила.

Подошел истерзанный Соломон. Чалма из бинтов, патриаршая борода, следы побоев и кроткий, но горящий взор делали его похожим на первого христианина, потерпевшего за веру от рук римлян. С другой стороны подплыла Наталья. Я представила их друг другу.

– И кто это вас так? – полюбопытствовала Наталья, с интересом разглядывая страдальца.

– Меня?! – задохнулся от возмущения Соломон. – Да их было четверо! Да я их… Да они меня… Да вы их не видели!

– Стоп! – призвала я его к порядку. – Объясни толком, что произошло? У тебя же встреча с клиентами намечалась, чего на приличных людей стал кидаться?

Здоровый глаз Соломона полыхнул пламенем.

– Это они-то приличные?! – загромыхал он, и мирно пасущаяся стайка воробьев с испугом взметнулась ввысь. – Да они меня чуть не похитили!

Это было не только неожиданно, но и неправдоподобно. Богатырская фигура художника и физическая мощь, которая в ней ощущалась, мгновенно отбивали всякую охоту совершить над ним какое-либо насилие.

– Поясни! – потребовала я.

И Соломон начал рассказывать.

Он подготовил работы для клиентов и ожидал звонка, поскольку точное время встречи не оговаривалось. За полчаса до нашего появления клиенты позвонили и назначили встречу рядом с пятачком, напротив крохотной булочной. Соломон удивился, поскольку считал, что заказчики должны увидеть товар лицом, при солнечном свете, поэтому сделка должна происходить на Монпарнасе. Но у богатых свои причуды. Он спорить не стал, захватил полотна, пересек улицу и направился к булочной.

Не успел Соломон достичь цели, как рядом остановился черный мерседес, оттуда вышли двое амбалов в черных костюмах и рекомендовали сесть в машину. Менее всего они походили на любителей изящных искусств, тон выбрали неверный, и гордый художник заартачился. Тогда на помощь амбалам из машины выскочили еще двое. Теперь они вчетвером пытались запихать Соломона в машину. И художник начал звереть. Но полностью вышел из себя, когда «заказчики» вытащили оружие. В сущности, милицейский патруль спас и амбалов, и Соломона. Но Соломона – исключительно от тюрьмы, куда он попал бы за смертоубийство.

– Они думали, что я безобидный ботаник, – вращая глазом, жаловался художник, – но теперь, надеюсь, у них пропадет охота похищать нашего брата!

– А зачем ты им вообще сдался? – остановила я его.

Соломон задумался. Эта мысль до сих пор ему в голову не приходила.

– И, правда, – удивился он, – чего им от меня нужно было?

И мы стали думать вместе. Приобретение картин исключалось, значит, похитителям нужен был сам Соломон. Зачем? Перебрав все возможные варианты, коллектив пришел к единственному правдоподобному выводу: бандитам нужна информация. Но какая?

– Им не мои, им Лешкины картины нужны, – неожиданно изрек Соломон. – И они точно знают, что я этой информацией владею. И Федор исчез из-за картин Алексея.

– Ты думаешь, его похитили?

– Если не убили. Зачем им свидетели?

– Но ведь ты тоже свидетель!

– Во-первых, они не ожидали, что я отобьюсь. А, во-вторых, я видел только «шестерок», а вопросы должны формулировать хотя бы «восьмерки».

– Но почему такой ажиотаж из-за этих картин? – встряла Наталья. – Их же, вроде, критиковали все, кому не лень.

– Они гениальные, – перебил ее художник. – Лешкины полотна – гениальные! А хаяли их те, кому платили алчущие денег бездари.

В голове у меня забрезжила догадка.

– Соломон, – сказала я, – а перед тем, как Стасевич исчез, у тебя не возникло ощущения, что с реализацией его работ что-то не то?

– Что – не то? – не понял художник.

– Ну, я несколько раз наблюдала, как к его полотнам приценивались, а потом к потенциальным покупателям подходили какие-то люди, отводили в сторону, что-то говорили, и те больше не появлялись. Более того, я пару раз слышала, как реально договаривались об их приобретении, но работы по-прежнему оставались у Алексея. И я сказала ему об этом.

– А он что?

– Да ничего, отмахнулся, посмеялся. За последние пару месяцев у него, по-моему, так ничего и не купили.

– Святой человек! – вздохнул Соломон. – От рождения ни злобы, ни зависти не знал, одним словом – гений! Так в чем суть твоих наблюдений?

– Но гений-то пока непризнанный, – заметила я. – Ты помнишь историю Модильяни? Жил в нищете, а едва умер, – и цены подскочили до небес!

– Ты хочешь сказать, – медленно проговорил Соломон, – то же самое может произойти и с картинами Лешки, если он навсегда исчезнет?

– А почему бы и нет?

– Но я уже рассказывал, что какой-то мужик предлагал Лешке за картины хорошие бабки.

– А почему Алексей не согласился их продать?

– В том-то и загадка! Ему нужны были деньги, но картины не продавал. Почему? Не знаю! Молодежь удивлялась, те, кто постарше, считали, что он хочет пристроить свои работы в коллекции истинных знатоков. Некоторые даже болтали, что гордыня одолела.

– Минуточку! – вмешалась Наталья. – Соломон, скажите, лицо человека на этом снимке вам знакомо? – И она протянула ему фотографию Глеба Полторанина.

Соломон пару секунд рассматривал ее, потом воскликнул? – Ну, конечно! А я-то думал, кого он мне напоминает? Конечно же, это типичный военный, причем, скорее всего, – из спецслужб! Я прав? – обратился он к Наталье.

– Более или менее, – уклонилась она от ответа.

– Так в деле исчезновения Лешки замешаны спецслужбы? – округлив глаз, почему-то шепотом поинтересовался Соломон.

– Вряд ли, – остудила я его пыл, – кстати, в милицию о пропаже Стасевича заявляли? А об исчезновении Федора?

Соломон потупил взор. Потом сказал:

– Так ведь таскать начнут, и чем все закончится, неизвестно. Да и вообще, прежде, чем в милицию обращаться, нужно хотя бы к Федору зайти. Его мастерская недалеко отсюда, а мой рабочий день все равно пропал.

На том и порешили.

IХ

Мастерская Федора располагалась в небольшом, дореволюционном, хорошо отреставрированном строении в глубине живописного Старого города. Мы перешагнули через низенькую кружевную изгородь, выкованную из чугуна, обошли заросшую клумбу и поднялись на крыльцо. Вокруг не было ни души. Соломон набрал код, мы вошли в подъезд и поднялись по узенькой лестнице на второй этаж. Повернули налево и застыли в изумлении.

Длинный коридор оказался неожиданно широким, справа его освещали три огромных, закругленных к верху окна, а напротив, в глубокой нише прятались настоящие джунгли из каких-то ярко-зеленых, неизвестных мне растений. Свет, сияя на листьях, проливался на землю и стекал в глубину рукотворной чащи. И там исчезал, словно впитанный листьями и тонкими хрупкими корнями.

– Это все Лешка устроил, – пояснил Соломон, довольный нашей реакцией. – Он еще попугаев хотел запустить, так ведь улетят в открытое окно, а не улетят, так загадят все вокруг!

– А если в клетке? – подсказала Наталья.

– В клетке птицу держать нельзя, – вознегодовал художник, – в клетках птиц только извращенцы-садисты держат!

Что ж, такая оригинальная точка зрения на содержание пернатых тоже имела право на существование. Но в данный момент нас меньше всего интересовала орнитология. Во всем здании царила абсолютная, давящая тишина, и от этого становилось жутковато.

– Здесь всегда так… пустынно? – поинтересовалась я у Соломона.

– А чего вы хотите? Лето, народ на пленэре, на разных культурных мероприятиях в стране и за рубежом. Чего им в пыльных мастерских сидеть? Зимой насидятся.

– Но ведь цветы кто-то поливать должен? – вмешалась Наталья.

– С чего вы взяли? – удивился Соломон. – Сколько помню, они сами по себе растут.

– У тебя что, даже кактуса никогда не было? – укоризненно заметила я. – Это же не твоя борода, растения кормить нужно. Вот, взгляни: земля влажная, значит, у кого-то из твоей братии сохранились сострадание и школьные знания по ботанике!

– Вот это и удивительно! – озадаченно молвил Соломон. – Я имею в виду не сострадание и школьные знания, а просто здесь никого быть не должно!

– Ну, может, чья-то подружка или сестра полила цветы, – предположила Наталья.

Соломон с сомнением покачал головой и достал связку ключей.

Дверь открылась без скрипа.

Мастерская Федора ничем не отличалась от мастерских других небогатых художников, только в углу стояли небольшая электроплита, шкафчик с кухонной утварью, да за комодом приткнулся дряхлый диванчик, который, судя по всему, служил кроватью. Соломон объяснил, что однокомнатная квартирка, доставшаяся Федору от сестры, уехавшей к мужу в Польшу, располагается в унылом районе, напичканном производственными мощностями. Жить в ней постоянно он не может: слишком велико давление окружающей действительности на его творческое начало. И когда вдохновение заполоняет артистическую натуру художника, он, дабы не расплескать его, неделями и даже месяцами пребывает в мастерской. А поскольку находится она недалеко от Монпарнаса, и пейзажи вокруг умопомрачительные, коллеги Федора часто навещают его и, утомившись от красного вина или водки, остаются на ночь. Каждый из них старается внести свою лепту в поддержание уюта в этом замечательном доме: кто-то подарил плафон от уличного фонаря, кто-то – швабру, а Алексей развел тропический сад.

Мы прошли в глубь помещения и стали искать следы пребывания Федора. Некоторые вещи покрывал толстый слой пыли, что, в сущности, абсолютно ни о чем не говорило. Зато предметами первой необходимости, вроде электрочайника и посуды, явно недавно пользовались.

Внимательно осмотрев местность, Соломон мрачно заключил:

– В последние сутки Федора здесь не было, это точно. А до этого в мастерской находились посторонние, выпивали, но их Федор не звал и не ждал. А, значит, скорее всего, и не знал.

И он стал объяснять свои наблюдения.

Для чаепития и потребления кофе хозяин использовал керамические кружки, для распития спиртного – высокие устойчивые стаканы. Напитки художники употребляли разные, в зависимости от состояния души, поры года и наличия денег. А стаканы были хороши и для водки, и для шампанского, и для сухого вина. По серьезным праздникам Федор сервировал стол приличной посудой и красивыми рюмками и бокалами, привезенными их Чехии. А еще у него были подаренные каким-то клиентом толстостенные граненые стаканы для виски, но их Федор не выставлял никогда. Виски художники не пили, а для иных напитков посуда была неудобной, да и выглядела комично.

Сейчас же три стакана для виски стояли на столе. Более того, они были тщательно протерты льняным вышитым ручником, доставшимся Федору от прабабки ворожеи. А ручник этот художник берег пуще зеницы ока: хранил в комоде, завернув в папиросную бумагу, и очень надеялся, со временем, разгадать суть странного, вышитого на нем орнамента. Прабабкино наследство, как утверждал он, не только таило в себе потаенную, неразгаданную до сих пор информацию, но и обладало мощной энергетической силой. И Федор скорее отсек бы себе руку, чем воспользовался раритетом в хозяйственных целях. Он и показывал его лишь узкому кругу избранных. А сейчас драгоценный ручник небрежно свисал с ручки продавленного кресла, куда художник его бросить никак не мог. Но коль вещица до этого хранилась в комоде, то, значит, кто-то туда заглядывал, причем, без разрешения хозяина!

Соломон открыл дверцу, но бросающегося в глаза беспорядка не обнаружил, хотя в вещах, по его утверждению, рылись. Стоящие в углу картины и наброски на столе тоже перебирали чьи-то чужие руки. Да и вообще создавалось впечатление, что в мастерской произведен легкий обыск, причем, без особой надежды на успех.

– А если и виски, и ручник, и стаканы – для каких-то богатых клиентов? – с надеждой спросила я. – Ну, можно ведь сделать исключение из правил, если неожиданно масть поперла?

Соломон категорически покачал головой:

– Федор ни для кого исключения не делал. Да и к богатым клиентам не привык. У него работы, в основном, незавершенные: найдет на него, начнет картину, поработает на одном дыхании, а доделать – терпения не хватает. Отложит на потом, берется за следующую. А, вообще, у него попадаются отличные полотна. Но вы посмотрите, как хитро все, сволочи, сделали: и не догадаешься, что здесь посторонние побывали!

Это была правда. Если допустить, что в мастерской в последний раз был все-таки Федор, то, по утверждению Соломона, он нарушил все свои привычки, все, выработанные на протяжении долгого времени правила. А такого быть не могло. Значит, его навестили гости, причем, нежданные и нежеланные. Более того, посторонний взгляд не мог определить эти нарушения, поэтому и милиции предъявить было нечего. Лето, пленэр, тусовки… Мало ли куда могла творческая личность податься! А то, что пили не из той посуды, да еще и протерли ее старым полотенцем, так что в этом крамольного?

– Подведем итог, – сказала я. – У Федора вчера или позавчера побывали чужие люди, которые что-то искали. Находились долго, даже выпить успели. Значит, не очень маскировались. Однако явных следов своего пребывания, постарались не оставлять, чтобы не привлекать постороннего внимания. Это гарантирует посетителям фору, по крайней мере, со стороны силовых структур. Но был ли здесь во время визита Федор? Если нет, то где обретается? Если был, то, скорее всего, его увезли, тем более, что такая попытка предпринималась в отношении Соломона. Но куда увезли и зачем? А, главное, что искали?

– Я же сказал: искали картины Лешки! – упрямо бубнил Соломон.

– Не похоже, – покачала головой Наталья. – Если бы искали картины, то все выглядело бы по-другому. Тут бы все перерыли. Так что, если что-то и искали, то это, несомненно, очень небольшая вещица. Но ее поисками тоже всерьез не занимались, полагая, видимо, что она совсем в другом месте, о котором знает лишь Федор.

– Флешку! – вдруг осенило меня. – И пусть это похоже на скверный голливудский фильм, который я недавно смотрела, но, скорее всего, искали флешку или диск с какой-то информацией! Но с какой?

– А теперь давайте зайдем с другой стороны, – скептически взглянув в мою сторону, предложила Наталья. – Соломон говорит, что картины и наброски незнакомцы все же просматривали, хотя, видимо, и не очень рассчитывали найти то, что нужно. Значит, они их тоже интересуют? При этом Соломон все время говорит о полотнах Стасевича, ты начала развивать мысль о Модильяни. Если продолжить ее, что мы имеем?

А имели мы вот что. Если какой-то знаток живописи сумел по достоинству оценить работы Алексея и решил скупить их оптом, то выгоднее всего это было сделать до признания художника. Но тот, видимо, заартачился. Возможно, его насторожили слишком настойчивые предложения, размер предлагаемых гонораров или объем «закупок». Но почему? В чем заподозрил неладное? Может, располагал какой-то сомнительной информацией о своих клиентах? Или художник попросту решил подождать своего звездного часа?

– Цены-то на его картины поднимались после каждой твоей публикации, – заметил Соломон. – А еще он говорил, что ты фильм о его работах собралась снимать.

– Это правда, – подтвердила я.

По моим сценариям было снято несколько документальных лент, и полгода назад я предложила своему знакомому, классному оператору снять фильм о Стасевиче. Тот видел картины, был ими очарован и поэтому согласился. Правда, Алексей при встречах все время пытался сместить акценты со своих работ на красоты пригородных пейзажей и какие-то фантастические легенды о них. Но мы надеялись, что ко времени съемок эта блажь у него пройдет.

– Ты представляешь, как подскочила бы стоимость его работ после фильма? – сказал Соломон.

Резон в его словах был, хотя сомневаюсь, чтобы нашлись местные богатые любители, которые могли бы скупить работы Стасевича сразу, все на корню, да еще за приличные деньги! Значит, на них положили глаз серьезные люди издалека. Или же речь шла лишь о некоторых полотнах? Тогда чем определялась их ценность: только художественными достоинствами или было в картинах еще что-то? Но что именно? И коль заинтересованным лицам приобрести их не удалось, то Алексей, вопреки предсказаниям, мог быть еще жив?

– А если предположить, что его действительно убили? – сказала Наталья. – Посмертный фильм, посмертные публикации о художнике прославят его гораздо больше, чем прижизненные. Соответственно, и стоимость картин взметнется выше.

– Если, не дай Бог, Алексей умер, – медленно заговорила я, – то его полотна без всяких фильмов и публикаций уже стоят целое состояние. Вопрос заключается в том, находятся ли они в руках неведомых покупателей или все еще нет? Если второе, то Соломон, возможно, прав, и неизвестные действительно пытаются найти их, не брезгуя никакими средствами. То есть, скорее всего, все упирается в сумму потенциальной выгоды. А вдруг Алексей прячется от преследователей и нуждается в помощи? И, знаете, мне почему-то кажется, что ситуацию мог бы прояснить погибший в Чечне Глеб Полторанин.

– Ты забыла, – прервал мой монолог Соломон, – что семь Лешкиных полотен мы спрятали, так что они точно не могли никому из посторонних достаться!

– Соломон, – тихо сказала я, – а ведь ты с Федором в числе тех, кто их спрятал! Тебя это не наводит на некоторые размышления?

Соломон ошарашено глянул на нас, хлопнул себя по лбу, поморщился и закивал

белоснежной чалмой:

– Точно, именно поэтому и Федор пропал, и меня увезти хотели!

– А за тобой почему следят? – резонно возразила Наталья. – Ты же картины не прятала!

Соломон с интересом воззрился на меня. Я вздохнула и коротко обрисовала ему ситуацию, сложившуюся за последние дни.

– Ни черта не понимаю! – огорченно заметил художник. – Ты-то им зачем нужна? Может, используют любой, даже самый бредовый шанс, чтобы выйти на Лешкины работы? Тогда выходит, что у них нет того, что нужно.

Итак, главный вопрос, похоже, действительно заключался в том, все ли картины Стасевича им нужны или только определенные? И какие именно? Более того, во мне зрела уверенность, что неизвестных интересует еще что-то, связанное с Алексеем и не имеющее прямого отношения к художественной, а также финансовой ценности его работ. Но зато самое непосредственное отношение к этому почему-то имела я.

Странно, что художники не знали ни домашнего адреса Стасевича, ни адреса мастерской, никто не слыхал о его родственниках или друзьях, о семье или хотя бы возлюбленной, если таковая имелась. Алексей словно материализовался из воздуха, в котором опять растворился без всякого следа. И откуда такой внезапный интерес к его работам? Критики повода для него не давали, мои дилетантские публикации, стимулируя, безусловно, рост цен на картины, вряд ли могли поколебать основы классического воззрения мэтров на современную живопись. Ну, покупали работы Стасевича экстравагантные коллекционеры из дальнего, а, порой, и ближнего зарубежья, так ведь это не повод менять сложившуюся систему взглядов! Среди них, конечно же, мог попасться и сведущий человек, поделившийся впечатлениями с кем-то из знакомых, но без заключения специалиста никто из богатых людей полотна Алексея в качестве шедевров не воспринял бы. А тут такой тихий ажиотаж! Вот фильм о художнике мог бы реально повлиять на оценку его картин, тем более, что к нам уже, как ни странно, поступили предложения о его приобретении из-за рубежа. И это – всего лишь после первых снятых кадров с его работами, которые мы с оператором как-то показали в кругу друзей-киношников, обосновавшихся в Европе и приехавших на фестиваль в наш город.

– А что, Соломон, – обратилась я к художнику, варившему для нас кофе, – не интересовался ли в последнее время работами Алексея какой-нибудь заезжий искусствовед?

Соломон от неожиданности пролил кофе и уставился на меня заплывшим глазом.

– Был один, – сказал он, – а ты откуда знаешь?

Я объяснила ход своих мыслей. Соломон кивнул:

– Приезжал какой-то тип из Италии, его этот стриженый разведчик с фотографии привозил. Смотрел картины, ему и мои некоторые работы понравились, и Федора. А возле Лешкиных долго стоял. Потом они о чем-то разговаривали.

– С переводчиком?

– Без переводчика, на французском, Лешка языки знает. И стриженый рядом крутился. И еще мужик какой-то, может, переводчик. Хотя мне показалось, что стриженый тоже понимает, о чем речь идет.

– А потом?

– А потом вся компания распрощалась и направилась к машине. Я Лешку даже расспросить ни о чем не успел, как почти сразу же итальянец вернулся, отозвал его, и они опять долго о чем-то беседовали. Потом итальянец что-то записал и ушел. Лешка стал объяснять мне про итальянца, но тут его кто-то позвал, а меня отвлек знакомый

клиент. Через минуту Лешка появился опять, попросил присмотреть за работами, обещал скоро вернуться и исчез.

– А какая машина привезла итальянца?

– Да я внимания не обратил. Заметил только, что Лешка все косился на стриженого, и к итальянцу вначале настороженно отнесся. И только потом, когда они поговорили немножко, оттаял.

Игриво зачирикал Наташкин мобильник, пытаясь изобразить «Турецкий марш» Моцарта. Я отметила, что мой сегодня что-то подозрительно молчалив, но оказалось, что села батарейка. Звонил Иван, возвратившийся из Киева, и Наталья заторопилась домой. Мы привели в порядок мастерскую.

– Соломон, – сказала я, скорее, по наитию, – можно я на время ручник прабабки Федора возьму? Ну, скажем, на хранение, как наиболее ценную реликвию его семьи?

– Бери, – удивился художник, – хотя не пойму, на кой он тебе?

– Пока и сама не знаю.

Соломон запер дверь и, поколебавшись, протянул мне ключ. Я вопросительно взглянула на него.

– Возьми, – сурово сказал здоровяк, – я на некоторое время у родственников осяду, подлечусь, подумаю, а тебе может понадобиться. Только одна не приходи, мало ли что… А я «симку» сменю и номер сообщу. У меня «симка» от друга литовца осталась, который в командировку приезжал. И номер кодового звонка запиши.

– Соломон, – вспомнила я, – ты, на всякий случай, по старой симкарте созвонись с теми художниками, кто картины Алексея на сохранность взял, выясни, все ли у них в порядке. Только по новой пока не звони, чтобы не вычислили, где находишься. Предупреди, чтобы поменьше болтали и вели себя осторожно.

– Обязательно! – пообещал художник.

Мы спустились вниз, перешагнули через витую изгородь и увидели хвост серебристой «тойоты», которая, шурша шинами, не спеша, поворачивала за угол. Было решено судьбу не испытывать, поэтому Наталья с Соломоном загрузились в такси, стоящее возле кофейни, и поехали сначала на вокзал, откуда через двадцать минут отправлялась электричка на Масюличи, а затем художник потаенными тропами должен был пробираться на конспиративную квартиру к своим родственникам.

Я же направилась на троллейбусную остановку, предвкушая торжественную встречу в родной редакции.