Текст книги "Неведомый"

Глава 6
Кровь от крови

орлинка отцветала, и красные лепестки осыпались с высохших стеблей. Пахло медом, пылью, кровью и потом. В воздухе кружились прекрасные белые птицы – в империи их звали воллы, что означало – «свободные». Свобода здесь и впрямь была только у тех, кто мог летать. Солнце ласково припекало в спину – еще один славный день позднего лета. Рунд лежала на песчаной земле, боясь дотронуться до перебитого колена. Ее мучители стояли рядом, выкрикивали насмешки и ждали, когда же она поползет прочь. Тогда они догонят ее и снова изобьют. Рунд глотала тихие злые слезы, но двигаться больше не могла, да и не хотела. Умереть в такой прекрасный день казалось не так уж и плохо. Отец бы ею не гордился, да и пошел он. Подумав про Тита, Рунд слабо пошевелила пальцами и поднесла их к глазу. Кожу с них местами содрали, в раны набились песок и мелкие камни.

– Вставай, маленькая леди. – Рослая темная фигура загородила солнце, и Рунд поспешно закрыла глаз. – Думаешь, раз на тебе дорогие цацки, а твоя одежда чище нашей, так ты лучше? Вставай!

Лысый курносый мальчишка с забавно оттопыренными ушами, чье имя Рунд не успела узнать, протянул к ней руку, и она вцепилась в нее зубами. Так сильно, что свело челюсть.

– Ах ты дрянь! – Он ударил ее укушенной рукой по лицу и поднял палку. У них у всех были палки – тяжелые, норовящие выскользнуть из неумелых рук. Рунд, никогда не учившаяся сражаться, свою сразу же уронила. Сдалась без боя, как любил говорить своим воинам отец.

– Может, она хочет, чтобы мы ее прикончили. Но так неинтересно. – Разочарованный голос принадлежал белобрысой девочке, на вид младше Рунд. Младше, но крепче, жилистее, и у нее было два глаза. Два целых глаза – вот где удача. – Уродка. Наша леди – уродка, – добавила девочка и плюнула в Рунд.

Остальным это показалось веселым, и плевки последовали один за другим. Некоторые оседали в пыли, но большинство из них все же достигали цели. Налетел ветер, и десятки алых, точно кровь, лепестков взвились в воздух. Несколько месяцев назад Рунд отрывала бутоны от подаренных ей роз, и вокруг толпились слуги, которые пожелали с ней проститься.

– Ты смелая девочка. Ты обязательно вернешься домой. – Тит положил руку на ее плечо и сжал до боли. Но его выдали глаза, полные страха. Отец в это не верил, и она бросила розы ему под ноги: «Ты трус!» Случилась беда, и никого не было с нею рядом.

Не выдержав, Рунд разрыдалась – громко, жалобно, под смех улюлюкающей детворы. Горе сосало под ложечкой, и сердце ныло не переставая. Боль в теле не могла сравниться с болью в душе.

– Эй, что это вы здесь устроили, недомерки?

Рядом выросла еще одна тень, выше других. Размазав кровь и грязь по лицу, Рунд посмотрела на надсмотрщика – мальчишку на пару лет старше, рыжего, как пламя, с покрасневшим от гнева лицом. Но даже краска на впалых щеках не могла скрыть миловидность и тонкость черт. Рунд стало стыдно за себя и то, что ее так просто одолели. И особенно стыдно за то, что она, раскорячившись, лежит и не может сама за себя постоять.

– Мы должны помогать один одному. Если нас будет мало, старые боги тьмы победят и скверна захватит мир. Мы не враги друг другу! А ну, – рыжий повернулся лицом к притихшим детям, – попробуйте выбить палку из моих рук!

Никто не сдвинулся с места. И девочка, первая плюнувшая в Рунд, хмыкнула.

– Кажется, у леди завелся преданный пес. Пойдемте. В следующий раз мы ее достанем. Не сможет же он все время бегать рядом с ней. – Последнюю фразу она произнесла громко, чтобы Рунд услышала сквозь гул в побитой голове.

Когда последний из оборванцев скрылся из виду, мальчик, неожиданно вставший на ее защиту, наклонился и, нахмурившись, потряс ее за плечо.

– Эй, меня зовут Бёв. Не бойся, вставай, нужно отвести тебя в лазарет. Да вставай же!

Рунд вздрогнула и очнулась в провонявшей кислым потом комнате. Пустошь исчезла, но рука на плече никуда не делась. Язык во сне прилип к засохшему нёбу. Горло саднило, и очень хотелось пить. Не поднимая века, Рунд протянула руку, пытаясь нащупать брошенную на пол флягу, но наткнулась на холодную босую ногу.

– Да просыпайся, ну!

Проморгавшись, Рунд увидела плавающую в полумраке свечу и бледное встревоженное лицо Кации. Оглянулась – Бёва рядом уже не было, осталось только смятое и еще теплое одеяло.

– Что происходит? – Дышалось с трудом, и тяжелый липкий сон никак не хотел ее отпускать. Во рту появился металлический привкус. Рунд провела ладонью под носом и с удивлением обнаружила на пальцах темные капли. – Что ты здесь делаешь?

Вместо ответа Кация подобрала разбросанную одежду и бросила ее на постель.

– Девка вздумала рожать и вот-вот отойдет к праотцам. Вставай.

Спросонья Рунд не поняла, о какой девке говорит Кация, а после скривилась.

«А мы здесь при чем?» – хотелось спросить Рунд, но Кация уже поспешила прочь, звучно шлепая по полу. Приоткрытая дверь впустила в комнату встревоженные голоса, всхлипы и далекий крик роженицы. Нога после сна одеревенела, и пришлось долго массировать мышцы, разминать их и договариваться с болью. Порывшись в мешке, Рунд отыскала ус. Один комок засунула под язык, другой взяла с собой. Подумав, прихватила еще один нож, побольше, и стянула с матраса серую простыню.

«Зачем мне все это?»

«Ты дала клятву, – сказала бы Дацин. – Помогать каждому человеческому существу – врагу или другу».

«Как мне надоели ваши клятвы».

Рунд принимала роды не один раз, но тогда рядом с ней находилась наставница Дацин. Эта молчаливая суровая женщина выбрала в помощницы только ее одну – из двадцати девочек, мечтавших стать ценотами, лекарями. Бросила на Рунд внимательный короткий взгляд и сдавила подбородок сильными пальцами.

– Подойдет эта. Смерть ее боится – видишь, отступилась и оставила напоследок отметину? Она сможет помогать появляться новой жизни в этом мире. – Наставник Гатру молча покивал и на прощанье отвесил Рунд затрещину.

«Помни, о чем я тебе говорил, – прошептал он ей, когда Рунд проходила мимо. – Заставь их поверить в твою слабость».

Дацин не была лысой, как прочие наставники, и, уж конечно, не обладала боевой сноровкой, но боялись ее куда сильнее, чем всех остальных в Паучьей крепости. Наверное, из-за глаз – настолько светлых, что зрачки казались черными тоннелями, прорытыми прямо в белках. А еще из-за тяжелого взгляда и ударов палкой, на которые Дацин никогда не скупилась.

Рунд она лупила как минимум дважды в неделю – за малейшую провинность.

«Я кую твою волю, девочка», – любила повторять наставница в перерывах между ударами.

В комнате было жарко от разведенного очага. В котле под пристальным взглядом Кации закипала вода. Девица, раскинув ноги, лежала на дощатой кровати и вопила в потолок. Оттуда на нее молча взирал оберег – соломенный паучок, и на каждом из его сочленений болталась связка перьев. Рыжеватые воробьиные, длинные вороньи, куриный пух, украшенный бусинами. Яграт подпирал стену и не сводил взгляда с языческой твари. Мать девушки опустилась на колени и держала в своих красноватых ладонях руку дочери. Отца Рунд встретила в коридоре – он истуканом стоял во тьме и при виде ее поспешно опустил глаза. Никто ни о чем ее не просил, но Рунд этого и не требовала.

Горели с десяток свечей – на широком столе, подоконнике и на полу. Тени нервно сновали по бревенчатым стенам, и комната казалась горнилом, в котором ковали страдания и боль.

Кация вылила в глубокий таз исходящую паром воду и взялась за нож. Чистое полотно трещало, расходясь на части.

– Где Бёв и Шим?

– Бёв внизу, успокаивает лошадей. А Шим отправился за травой – трактирщик сказал, что в этом лесу растет ус.

Рунд подошла к кровати и пощупала потный лоб. Ладонь обожгло лихорадочным жаром, девушка ошалела от боли, и взгляд голубых глаз бессознательно метался из угла в угол. Вряд ли она понимала, что происходит вокруг. Светлые пряди прилипли к мокрому лицу и шее, и в них запутался сульд, повешенный на кожаный шнурок. Слепой бог не торопился спасать ее душу.

– Дураки оба. Откуда в Митриме взяться усу? – Рунд достала из кармана мятый красный комок и, зажав пальцами нос, затолкала его в рот девушки. Ум и Шим – эти вещи никогда не пересекались. – Как зовут?

Женщина не сразу поняла, что Рунд обращается к ней, а после уставилась глазищами и пробормотала что-то себе под нос.

– Громче!

– Меня? Тея.

– Ее, тупица. Как зовут твою дочь?

Губы трактирщицы задрожали.

– Леда.

– Эй. – Рунд повернулась к яграту и показала на изголовье кровати. – Встань здесь и шепчи свои бестолковые заветы. Живее!

Яграт вздрогнул и еще сильнее вжался в бревенчатые стены своим щуплым телом.

– Они староверцы. Птичьи поклонники. Я не буду призывать сюда своего господина.

– Да чтоб тебе провалиться на этом самом месте! – Рунд коснулась шеи Леды, потом достала нож и наставила его на мольца. – Или подойдешь сам – или приволоку за шкирку. Ты видишь на ее груди сульд? Тогда встань здесь и бормочи все, что полагается. К утру девка испустит дух, но я попытаюсь спасти ребенка.

Услышав ее слова, женщина разразилась громким плачем и еще крепче вцепилась в тело своей дочери. Рунд мотнула головой, и Кация, подхватив под мышки трактирщицу, поволокла ее прочь. По пути Тея вырывалась и награждала тацианку ударами, а напоследок даже укусила за руку.

– Пусти! Пусти меня к дочери!

С трудом вытолкав женщину в темный коридор, Кация захлопнула дверь и подперла высоким табуретом. Яграт, не отводя взгляда от ножа, пробрался к кровати и вцепился в свою татру, как будто боялся, что ее с него стащат. Зажмурившись, он начал что-то напевать, и Леда на время вынырнула из забытья. Лихорадка путала ее сознание, и она явно приняла Рунд за кого-то другого.

– Нет, – тонкие пальцы крепко обхватили ее запястье, – пусть он замолчит. Пусть он замолчит. Позовите Мартина, пусть он придет! Позовите Мартина! Он поможет принять роды. Мой ребенок… Кровь от его крови…

– Молчи, дура. – Рунд вырвала руку, задрала подол ночной рубашки и положила руки на большой живот. Ее собственные волосы лезли в глаз, липли к щекам. Пот стекал по шее и щекотал ключицу. – Никакого Мартина здесь нет.

От воя у Рунд заложило уши, и она ввела руку в матку, чтобы проверить – да, все так и есть. Маленький убийца захотел появиться на свет задницей вперед. Рунд подумала, что на его месте попыталась бы умереть еще в материнской утробе. Ничего хорошего младенцам мир предложить не мог.

– Кация, помоги ее перевернуть.

Вдвоем они заставили девушку встать на четвереньки[2]2
  Повитухи в Тацианской империи прибегали к подобной практике, чтобы принять тяжелые роды (например, когда ребенок неправильно располагался в утробе матери).


[Закрыть], но это нисколько не облегчило ее судьбу. Дацин говорила, что смерть многолика и узнать ее не так просто. К каждому она приходит в свой час и в том виде, который человеку более приятен. Смерть не пугает – она уговаривает, заманивает и уводит с собой за великую Стену.

К Леде она пришла давно, в ту самую минуту, когда та зачала ребенка.

– Не тужься! – приказала она Леде, но та наверняка ее не услышала. Ус взял боль под уздцы, но целиком вряд ли забрал. Слишком худая, слишком узкие бедра – такой и рожать-то нельзя. Рунд закусила губу и впервые искренне помолилась всем богам, которых знала.

Осторожно нащупала подмышку младенца и, уже заранее зная, что ее решение не принесет спасения, осторожно перевернула плод внутри. Не слишком умело – и по рукам тут же потекла кровь.

– Кация, положи ее на спину. Дай мне нож.

– Полить его горячим вином? – голос тацианки не дрожал, она с любопытством и неодобрением рассматривала стонущую девушку. Та скользила руками по кровати и не переставая шептала имя своего любовника.

– Не надо. Ты, – Рунд дернула дрожащего яграта за рукав, – начинай отмаливать ее грехи.

Плоть разошлась под клинком, и девушка закричала – так могли вопить темные духи, изгнанные с земли Слепым богом. Этот крик врезался в сердце и заглушил мысли Рунд. Она сжала зубы, и Дацин, которой уже не было в живых, одобрительно похлопала ее по плечу.

Ребенка Рунд вытащила трясущимися руками. Окровавленный, сморщенный комок поторопился сообщить миру о своем появлении и завопил так же громко, как до этого кричала его мать. Рунд даже не потребовалось его шлепать. Она торопливо поднесла тщедушное тело к материнскому лицу и прошептала:

– У тебя родился мальчик.

Но Леда не дождалась этой радостной новости: глаза ее смотрели, не мигая, на паука, перебирающего в воздухе соломенными лапками.

Кация подала тряпку, и Рунд осторожно положила на нее мальчика. Жидкие черные волосенки прилипли к испачканной в крови коже, он плакал не переставая, и сучил ногами. Рунд осторожно сняла с шеи мертвой девушки сульд и положила его на крошечное тело. Яграт опустился на колени и нехотя взял в руки ладонь покойницы.

– Эй! – Стул, приставленный к двери, содрогнулся от сильного удара. – Может, впустите меня?

Пока Рунд обтирала кровь с младенца, в комнату вошел Бёв и остановился под пауком. Лицо его исказилось от ярости, волосы встали дыбом, а вымаранная в грязи рубашка лишилась одного рукава.

– Этот трактирщик спятил. Накинулся на меня с кулаками прямо во дворе, а жена его выскочила на улицу и побежала в сторону деревни. Она что, умерла? – Бёв ткнул пальцем в распростертую Леду. Постель утонула в крови, и издалека казалось, что девушку выпотрошили. Кация подняла с пола простыню, принесенную Рунд, и набросила на девичье тело.

– Как ты догадался, ума не приложу. – Рунд подняла на руки захлебывающегося в плаче ребенка. – Надо искупать заморыша. Передвиньте воду ближе к огню и подайте еще один таз. Его надо помазать.

Теплая вода заставила ребенка на время затихнуть. Рунд обливала крохотную голову из ковша и бормотала молитвы, пока яграт сопровождал дух Леды за Стену. Рунд не любила детей. В замке Тита их было много – дочки и сыновья кухарок и конюхов, громкие, непослушные, они днями носились по двору. Рунд пряталась от них на стене или в саду – залезала на деревья и наблюдала, как мелкая свора наворачивает внизу круги. Видела она и младенцев – они выскальзывали из утроб в ее руки или руки Дацин. Не нравился Рунд и этот мальчик, рожденный вне брака. Сморщенный, крикливый уродец.

Интересно, кем был его отец?

Кация пошевелила кочергой дрова, и пламя потянулось вверх, как будто желая разгадать загадку и дать ответ на вопрос Рунд.

«Они могут принимать разные обличья…»

Рунд протерла глаз – вероятно, от усталости и недосыпа ей привиделось. А потом осторожно, так, чтобы Кация ничего не заметила, повернула голову мальчика ближе к свету. Ноги ее онемели, а руки, сжимавшие щуплое тельце, задрожали. Младенец доверчиво смотрел на нее крохотными глазами – голубым, доставшимся от матери. И зеленым, перешедшим с кровью отца.

– Какая редкая удача!

Рунд вздрогнула – голос Бёва, раздавшийся у самого уха, напугал ее. Младенец едва не выскользнул в таз, и она поспешно прижала его к себе. Дыхание сбилось, а в груди неистово заколотилось сердце. Полукровка. Жалкий пищащий комок – полукровка. Скверна. Как она могла скрываться в создании, не успевшем произнести ни слова? И в чем его вина?

«Они могут принимать разные обличья. Могут быть уродами и красавцами, невинными и распутными. Их колдовство – тьма, и за тьмой они скрывают истинные лица. Их сила – в человеческой крови. Они столетиями поедали нашу плоть, обгладывали кости, чтобы напитать себя и своих богов. Скверна находит разные пути, чтобы проникнуть в этот мир. Жалость и соблазн – ваши первые враги».

Слова Гатру скрипели в голове, как и перо, которым Рунд записывала их на пожелтевшем пергаменте. Тахери сшивали вместе листы с великими Речами. Писанием, согласно которому они, помазанники алой длани, дети двух солнц, должны были жить. И убивать. Это все казалось таким простым там, в сырой темной крепости. Но сейчас, когда тщедушное тело вороненка беспокойно дергало крохотными руками и ногами, Рунд не ощущала в себе никакой уверенности.

«Лицемерка». Недавно она вскрыла горло отцу и дочери, и кто знает, были ли они виновны в чем-то, кроме вороньей сущности? Милосердие для одного, смерть для другого. Так не бывает.

– Какая редкая удача! Нам благоволит сам Слепой бог. – Бёв обошел Рунд и остановился напротив. Теперь их разделял таз с розовой от крови водой, и пар поднимался, скрывая лицо друга за полупрозрачной пеленой. Но Рунд видела улыбку, скривившую тонкие губы Бёва. Ярость на его лице уступила место восторгу. – Полукровка, и такой невинный. Мы пришли сюда неспроста. Давай, – и Бёв протянул к Рунд руки.

Дрова трещали в камине, пот стекал по лицу Рунд, но, несмотря на духоту в комнате, ей стало холодно. Она замерла, не в силах выпустить младенца из плотно сплетенных рук. Бёв истолковал ее поведение по-своему и улыбнулся еще шире.

– Конечно, прости. Ты хочешь сделать это сама. Великая честь! Такого подношения Слепой бог еще не видел. Ты помогла ему родиться, тебе его и дарить. Я горжусь тобой. – Бёв приблизился, и его сухой поцелуй коснулся щеки Рунд. Лицо загорелось, как от удара. Впервые прикосновение друга вызвало у Рунд приступ дурноты. Мальчик, словно почувствовав ее смятение, снова закричал.

Бёв поморщился.

– Только быстрее. Нам еще надо отыскать Шима – он до сих пор не вернулся. И что-то мне подсказывает, что мать этой девки побежала в деревню не за гробовщиком.

Рунд обернулась – яграт прервал свою молитву и испуганно смотрел на нее. Чего он боялся? Что Рунд передаст почетное дело ему? Или того, что она может отказаться? Может, он усомнился в своей поганой вере? На мгновение Рунд показалось, что сейчас служитель подойдет и вырвет младенца у нее из рук. Но здесь, в пропитанной кровью и дымом комнате, не было места для милосердия. Рунд медлила. Кация удивленно приподняла бровь, а Бёв глядел с презрением – только не на нее, а на розовый пищащий комок.

«Чтоб у тебя, Тит Дага, отвалился хер, которым ты меня заделал».

Мальчик доверчиво протянул к ней руку, наверняка приняв ее за мать.

«Я тебе не мать, – со злостью подумала Рунд. – Мне никогда не стать чьей-то матерью. Ты ошиблась, тацианская шлюха Дацин: смерть не боится меня – она надо мной смеется. И пусть дикие псы по ту сторону Стены вечно глодают твои кости».

Младенец завопил, и этот крик вонзился в голову Рунд раскаленным прутом. Вонзился – и застрял там навеки.

Вода была обжигающе горячей.

✦✦✦✦

Рунд вырвало прямо на выскобленный пол. Дрожащими пальцами она вытерла рот и, с трудом разогнув больную ногу, добрела до стойки. Смахнула на пол оставленные трактирщиком деньги и бумаги, подцепила кружку с остатками пива и прополоснула рот. Сплюнула и допила до дна. Зубы стучали о медный ободок, в глаз впивалась тупая боль.

Она это сделала. Она! Рунд затряслась, как при лихорадке, и ее снова скрутило пополам.

Трактирщик лежал на полу у дверей, покряхтывая и поджав под себя изувеченную ногу. Он даже не заметил, как они спустились вниз. Яграт неуверенно топтался рядом, впервые не бормоча под нос свои проклятые молитвы. Рунд подошла к окну и сорвала бычий пузырь – дохнуло свежестью, разгоряченное лицо окунулось в утреннюю прохладу. Дрожащими руками она убрала мокрые пряди волос с лица. Небо над зубчатой линией гор окрасилось в розовый, и звезды тускнели – светало. Рунд прислушалась к тишине, разлитой в рассветном воздухе, но со стороны деревни не доносилось ни звука. Только из труб поднимались дымовые завитки, и ветер шуршал прошлогодней листвой. Затишье. Не к добру.

Хотелось напиться, взять коня и бросить напарников разгребать разведенное ими дерьмо. Но Рунд не могла позволить себе такую роскошь. Она посмотрела на пальцы – чистые, без крови, они мелко тряслись, выдавая страх.

– Ты сын идиота, Бёв. Зачем нужно было его калечить?

– А что, я должен был позволить ему себя убить? – возмутился Бёв. – Он кинулся на меня с топором. А его девка понесла от ворона – да их всех здесь надо перевешать! – Парень подошел и пнул мужика по больной ноге. – И поджечь деревню со всеми, кто там живет. Неизвестно еще – может, они скрывают этого перевертыша, отца мелкого ублюдка, – услышав стоны трактирщика, Бёв осклабился, довольный собой.

Пощечина вышла достаточно сильной, и ладонь Рунд онемела. Она с удивлением уставилась на свою руку, а после – на покрасневшую щеку Бёва. Парень замер и удивленно посмотрел на Рунд. Сама не понимая, зачем ударила Бёва, она открыла рот, но не произнесла ни слова.

Куда, интересно, подевался тот деревенский добряк, никому не отказывавший в помощи и принимавший свое бремя как наказание, проклятие, а не честь? Рунд впервые поймала себя на том, что мальчик, которого она прежде знала, давно умер. Тот, кто стоял перед ней, никогда не подал бы руку девочке, наглотавшейся песка под ударами чужих палок. О нет. Он бы взял палку и умножил ее страдания.

– Да что на тебя нашло? – Слюна Бёва забрызгала ее щеку, и его красивые глаза превратились в свинячьи щелки. Он схватил Рунд за плечо и встряхнул. – Может, ты еще будешь оплакивать того мелкого сучонка?

– Это был ребенок. – Голос Рунд прозвучал неожиданно свирепо, и она замолчала, пытаясь удержать гнев. А после добавила: – Да, оскверненный. Но ребенок.

Кация хихикнула, как будто услышала хорошую шутку. Яграт сделал вид, что ничего не заметил, а Бёв потрясенно смотрел на Рунд, словно впервые ее видел.

«Да! – хотелось крикнуть ей. – Мы делили с тобой постель, но ты ничего обо мне не знаешь, как и все остальные. Ничего!»

– Что ты несешь?! Это была честь. Великое благо – для людей и даже для таких неблагодарных скотин, как этот, мать его, трактирщик со своей сраной женой. И дочерью-потаскухой, которой все равно, кого и от кого рожать. Ты тахери! Ты поклялась своей кровью и всем, что у тебя есть. Искоренять погань. Людоедов, язычников, безбожников. Они увели моих родителей, принесли в жертву младшего брата – а тому было три года! Он, – Бёв ткнул пальцем в мужика, который пытался выползти на улицу, – пригрел бы этого выродка. И вырастил чудовище!

Рука Бёва сжалась на запястье, причиняя боль, но Рунд не торопилась его высвобождать. Напротив – придвинулась ближе и усмехнулась, отчего лицо друга сморщилось от раздражения.

– Дурак ты, как есть дурак. Всем, что у меня есть, – да ничего у меня нет! Как и у тебя. И клясться мне было нечем. Что моя кровь – давай, пусти ее прямо здесь, я буду только рада!

– Хватит! – Кация протиснулась между ними и ударила Бёва по руке. – Прекратите! Вы понимаете, что Шим не вернулся? Нам надо его отыскать! И убираться отсюда. Не нравится мне здесь.

Не глядя на Рунд, Бёв отпустил ее и поднял с пола топор. Повел широкими плечами, неторопливо поправил съехавший набок ворот. Лезвие, испачканное в крови, качнулось туда-сюда, обещая выполнить любое поручение. Не в пример непослушной Рунд. Трактирщик обернулся и открыл рот, собираясь что-то сказать, но лезвие с хрустом вошло в спину, заставив передумать. Понадобилась всего пара ударов, чтобы утихомирить мужика, – Рунд считала. Не выпуская топорище, Бёв вышел наружу. Дверь, которую он с силой толкнул, с грохотом ударилась о стену. Кация цокнула языком и, достав из голенища широкий охотничий нож, подошла к раскоряченному, поломанному телу.

В ее коллекции еще не было голубых глаз.

✦✦✦✦

Митрим впустил их в свое нутро, и дневной свет померк. Темные исполинские стволы неохотно расступились, давая им дорогу, и пуща заговорила сотней разных голосов. Одни заманивали, другие насмехались, прятались в высоких кустарниках, таились в плотно переплетенных друг с другом ветвях. Проклинали, жалели, уговаривали.

Рунд языка леса не знала, но его знал Тит. Знала его и Данута, полная диких историй и страшных сказок. Рунд верила в них, сидя в своей комнате, укрывшись мехами и глядя на пламя, гарцующее в камине. А после забыла. И теперь, стоя посреди вороньих угодий, ощущала легкое волнение, как будто встретила старого друга. Даже боль и отвращение отступили, стоило вдохнуть тягучий сырой воздух.

– Последний великан родился, когда на свете еще не было мегрийских богов, которых называют Праматерью и Праотцом людей, Старцем и Старицей, видевшими начало мира. Только старые духи владели пущей. Она покрывала землю, словно зеленое бескрайнее море, и волны ее бились о каменные великаньи ноги. В те времена она охватывала все княжество, и звали ее Грённ, – костяшки на нити стучали, сдвигая соседок, и Данута причмокивала губами, будто пробовала каждую сказку на вкус – и те оказывались невероятно вкусными. – Тучи здесь висели так низко, что ни один луч света не мог пробиться сквозь них. Но солнце в ладони мегрийских богов стало погибелью великанов и превратило их в камень, а вместе с ними уничтожило и дивов, живущих в пуще. Остались только вороны, и вся зелень пущи ушла в их черную кровь. Глянешь такому в глаза – и сразу поймешь, чем был мир до пришествия людей. Обманом они победили: вышли навстречу королевским воинам в человеческом облике и погубили их.

– Вороны пили человеческую кровь? – Рунд дождалась, когда Данута повернет голову к ней. Было страшно смотреть в подслеповатый, затянутый пленкой глаз, и Рунд поежилась. – Говорят, они ели сердца людей.

– О нет, – ответила нянька и улыбнулась, как будто в этом было что-то смешное. – Они поедали только свои сердца. Сила передавалась с кровью, но шла от сердца вожака. С тех самых пор, когда первый ворон выклевал его у великого воина и получил способность обращаться в человека. От деда к отцу, от отца к сыну шло воронье сердце – сильное, смелое, колдовское.

– Это как?

Данута посмотрела на нее, и Рунд сделалось жутко от молочного тумана, клубящегося в ее глазу. Казалось, что оттуда, из-за пелены, за Рунд наблюдает кто-то другой, не Данута.

– Вальравны поедали их, вырезав из груди своих умерших князей. Иногда те были еще живы, а ритуал уже начинался. У людей власть передается с короной, у воронов более надежно – с сердцем, – скрюченными пальцами Данута коснулась ее груди. – Любой дурак, надев любую корону, может возомнить себя королем. Но только тот, в ком течет воронья кровь и кто съест сердце, полное древней магии, сможет лететь во главе стаи.

Рунд нашарила под рубашкой сульд, который ей дал молчаливый яграт. Пластинка, ничем не примечательная вещь, но отец сказал ее никогда не снимать. «Она защитит тебя от зла», – сказал отец. А кем были вальравны-людоеды, если не злом?

– Последний из Наитов убит идунами, сброшен в реку и сожжен. А пепел, в который обратились князь Норвол и его старший сын, развеяли по ветру. Сердце исчезло, дитя. Тебе нечего бояться.

✦✦✦✦

Идол плакал кровавыми слезами. Одинокий, потерянный, притворившийся огромным валуном, он стоял в окружении сорной травы и растерянно держал в руках каменную чашу. Кто-то счистил с него мох и сорвал стебли вьюнка, обнажив давно забытый лик. Подношения ему не принесли, однако же размазали краску под глазами и начертили на широком лбу символы, за которые король Абнер приказал отрубать руки по самые локти. Яграт застыл перед старым богом, и люмина, испускавшая сладковатый дым, тревожно замерцала.

– Я же говорил, что в этой деревне живут безбожники. – Бёв пнул сапогом каменный бок изваяния и насмешливо поглядел на Рунд. – Старую развалину надо бы разбить.

– По-моему, он сделан из гранита. – Кация осторожно коснулась раззявленного в безмолвном крике рта и тут же отдернула руку. – Какая гадость.

Но вороний бог не был страшен. Здесь, в глухом лесу, он был одинок и плакал по утраченным дням, когда ему поклонялись. Все хотят любви, даже такие страшные божества. Странное дело, но сейчас, в этом лесу, единственным близким созданием Рунд казался бог, лишенный имени.

– Пойдем. – Она отвернулась и потянула за собой лошадь. – Шим не мог уйти далеко. Найдем его и двинемся дальше.

– Ну уж нет. – Рука Бёва сдавила ее плечо – сильнее, чем обычно. – Мы повернем назад. Я не позволю, чтобы эти люди остались без наказания. А этот камень мы возьмем с собой, чтобы рубить на нем головы.

– Заманчивое предложение. – Кация провела рукой по узорам на голове и облизнулась. – Но дурацкое. Однако как ты себе это представляешь? Тацианские лошади, конечно, сильны, но не настолько, чтобы тащить эту махину до самой деревни. Поступим проще: сожжем вражьи языки, а пепел подарим яграту в Горте. Думаю, он обрадуется. Неловко приходить в гости с пустыми руками.

Яграт, стоявший рядом с ними, поглядел на Рунд. Его губы беззвучно шевелились, но, как всегда, он решил оставить свое мнение при себе. Светлые глаза блестели так, словно парень собирался заплакать. Он охотно отмолит души всех, кого положат в битве Бёв и Кация. А она сама, конечно же, внимательно проследит за тем, чтобы каждого предателя как следует поджарили на костре. Прожевав последний кусок уса, Рунд зло сплюнула его в пустую чашу.

– Хорошо. Тогда нам нужно идти быстрее.

– Это еще почему? – Бёв отпустил ее, но продолжал пристально следить за каждым движением. Что-то непоправимо изменилось, и Рунд теперь не внушала ему доверия.

«Да и пес с ним».

– Потому что ты сын идиота, а в этом лесу любой оборванец сможет перерезать нам глотки быстрее, чем ты пернешь. Посмотри вокруг. Здесь день равен ночи, и никто из нас не знает никакой другой дороги, кроме той, на которой мы стоим. А эти люди живут годами на этой земле. И знают все тропы куда лучше нас.

Оставив последнее слово за собой, Рунд пошла вперед, подавая другим пример. Кация спорить не стала, только проверила, легко ли выходит оружие из ножен. Яграт послушно отдал Рунд люмину и сложил пальцы в молитвенном жесте. Рунд сомневалась, что тацианский бог имеет здесь какую-то власть, но спорить не стала. Бёв фыркнул и двинулся самым последним, беспечно напевая старую мегрийскую песню.

 
Было у меня три сына,
Один из них держал меч,
другой крепко сидел в седле.
А третий оказался слабым семенем из всех.
Первый погиб на ратном поле,
второго затоптала турнирная лошадь.
Третий снял мою голову,
чтобы отобрать мою корону.
 

– Тише! – Рунд обернулась, чтобы предупредить Бёва: в старой пуще не поют. Но опоздала.

Лес встревоженно зашумел. Зашуршал ядовитый копытник, начали перекликаться между собой говорливые птицы, выдавая их присутствие. Рунд остановилась и приподняла шар повыше, чтобы его погасить, но передумала. Кация же, потеряв терпение, оттолкнула ее и двинулась вперед.

– Шим! – громко окликнула она. – Где ты, Шим? Пора возвращаться. Мы знаем, что ты здесь! Шим!

В ответ на ее восклицание зашевелились лысые кустарники, и стая крошечных пищух, выпорхнув оттуда, расселась на ветвях осины, возмущенно чирикая.

– Да заткнетесь вы оба или нет? – разозлилась Рунд. – Если он все еще здесь, то и так нас не потеряет: дорога в Митриме одна – и туда, и обратно. Пойдем дальше, вдруг Шим попал в неприятности.