Текст книги "По наследству"

– Нэ тронь! – кричала она, – да дэшь Гоша?

– Ба, отойди! Ничего! Посмотрим, кто кого!

Анатолий таки устранил преграду, и Нюся шкопырнулась на бок с жалобным кряхтением.

– Я же просила отойти, – запыхавшись в перехвате отцовских рук, дробью выпалила Саша и затолкала отца в дом, мгновенно подперев дверь спиной. Анатолий выдавливал дверь наружу, но крепкая дочь так уперлась ногами, что потрепыхавшись он затих.

«Так-то лучше», – сказала про себя Саша, отойдя от двери.

– Бок болыть, – драматично констатировала старуха.

Пришел с пыльным носом Гоша – он, оказывается, готовил свою машину к зиме в Ольгином дворе, потому что в родном дворе его машине не было места, а в гараже стоял старый, кривобокий «Москвич» отца.

– Гоша, я ж тэбэ́ гука́ла, – плаксиво начала Нюся, – ба́тько Сашу чуть нэ убы́в.

Внук внимательно посмотрел на сестру, потом на отца, который облокотился о притолоку и выставил напоказ разбитую скулу.

– Я не пойму, кто кого убивал? – иронично заметил Гоша. Покрыть мови́лем уязвимые места у своей «четверки» для него в этот момент было более важным делом, чем семейные войны. – А ну вас, – махая рукой, он опять ушел к соседям.

Саша осмотрела немного помятое ведро, затем поставила его под колонку, открыв воду. Не успела она забрать полное ведро, как распахнулась калитка, и в уличном просвете нарисовался дед Валентин. Во всем была несвойственная для него резкость: в движениях, и даже в глазах – они были похожи на антрацит. Без вступления он возвестил:

– Фёдора мне, как брата, жалко, а Лида – сволочь!

«Конечно, сволочь. Просила шкаф для внучек, но куда там!» – поэтому, Саша не собиралась уточнять, тем более Нюся, обрадовавшись гостю, сахарно зазывала его:

– Сват, прохо́дь, проходь у ха́ту. Хоть ты ёго поругай.

Старики тяжело вползли в дом, Нюся усадила гостя.

– О, дядь Валь, – тоже обрадовался Анатолий, – Саш, у тебя нет пять капель? – заискивающе-буднично спросил он, сидя возле печи на венском стуле и держась рукой за печную стойку, напоминая худого безбородого Посейдона.

– Ктой-то тебе так? – дед заметил кровяной узор.

– Я, – спокойно призналась Саша.

Дед хоть и понял, что не зря дошло до членовредительства, однако, выказал интерес:

– За что?

– За Тамару Бурдючиху.

– Тамара… Тамара… У ней и брат есть?

– Есть.

– Это те, что свою хату бросили, а ее разбомбили?

– Они самые.

– Чего бы не жить? Вода в доме есть, хатка хорошая. Сейчас еще стены и крыша стоят, остальное всё посрывали. Так, а сами они де живуть?

– У цыганей прислуживают.

– Молодые, и опустились до последней степени, – дед вздохнул и вроде бы успокоился. Саша ушла за водкой в свой дом, где было спрятано несколько бутылок – остатков от похорон. Войдя с двумя рюмками, водкой и тарелкой закуски она услышала оправдание отца:

– Мне женщина нужна.

Дед учил, что надо искать порядочных женщин, а не шаромыг. Нюся укоряла за неувиденных невест от дальних родственников, по ее разумению, именно одна из них и была бы подходящая.

– Нэ то, шо Нына. Хоть бы раз рубаху ёму простирнула.

Саша не стала слушать эту галиматью и ушла с несвежими раздумьями об отце: «Вот примитивщина – ревет, как марал в брачный сезон на всю округу. Почему же Гоша не таскает девок в дом? Потому что воспитан, он еще маме говорил, что тогда познакомит с девушкой, когда будет уверенность в серьезности отношений. А папаша – ни стыда, ни совести».

Добрые уличные вестники проинформировали Сашу о том, как Бурдючиха получила неизгладимое впечатление от посещения дома Анатолия. Цыганки таращили глаза от описанных зверств дочери, подтрунивали над Тамарой – мол, еще пойдешь в гости? – и пустили по цыганам слух: Саша страшный человек.

Через пару дней под предлогом взять у внучатой племянницы мелких гвоздей с большими шляпками пришла Лида.

– Люди говорять, что ты сказала – родня не дали ни копейки на похороны Мани.

– Так это же правда. А какие люди? Впрочем, я знаю, – Саша вспомнила, как она удовлетворила любопытство соседки, тети Любы Плахтюковой, конечно же не рассчитывая, что она начнет склочничать.

– Я говорю – не дали. Продадуть внуки дом и окупять расходы.

– Насчет расходов – они оказались больше в три раза, чем могли быть. А за дом много не дадут – во-первых, во-вторых – еще продать нужно. Молостиха собирается покупать, дает только четыре миллиона, и тех нет. Место – на любителя: рядом тропа в этот гадюшник-карьер, сзади цыгане, перед тропинкой тоже цыгане. Устроили торговлю наркотиками; покупают наркоманы зелье и по тропинке в карьер, там и растворяются. Из бабушкиного дома хорошо слышно «топ-топ» и днем, и ночью.

– Я думала, что в Фениной хате русские живуть, а ты говорышь цыгане.

– Приехали из Ровеньков, расползлись по всему поселку и сеют зло.

– Куда же милиция смотрыть?

– Милиция с них дань собирает, еще предупреждает, когда облавы будут.

– Ну, надо же?

– Вот пусть оденет дед Федор свой полковничий мундир и стукнет кулаком по столу под носом у начальника горотдела – когда порядок будет?

– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялась Лида, – порядка во всей России нету. Пенсию задерживають, шахтерам не платять, народ злой. А дед Федор уже негожий, с бутылочкой ходить – ему ж операцию делали. А у нас на днях Валентин был, – «Уже теплее» – подумала Саша, – хвалился:

– Прышел на работу, говорю, сестра померла. Мне начальник – беры, Филиппович, любые доски, делай гроб. А я не стал. Кабы мне внуки дали пять тысяч, тогда бы сделал.

– Мы за четыре с половиной купили уже обитый, – вставила Саша.

Я ему:

– Чем хвалися? Родная ведь сестра была, хоть бы постыдился такое говорыть.

Он:

– Не встревай, я до брата прышел по делу. Мы, Федор, прямые наследники, давай в наследство вступать.

Так Федор – молодец, правильно ответил:

– Если я помру, значить, ты и у моих внучек всё заберешь?

Дак он аж побелел…

– Я там всё делал.

– Делал, так тебе Маня платила и кормила.

Ушел не солоно хлебавши… Жадный – и ртом и жопой бы хапал.

Лида вывалила, как отходы на свалку, наболевшее и засобиралась, положив сверточек мебельных гвоздей в тканевую сумку.

– Там у нас яблок много, портются, прыходи – наберешь, – сказала она напоследок.

– Спасибо, не надо, – Саша провожала взглядом бабу Лиду, напоминающую со спины клопа-черепашку.

«Ну и дед! У меня и мысли не возникло, что юридически он, конечно, прав. Я – простуха, о человеческих законах думала: на маму было завещание, мама умерла, значит, нам детям мамино. Оказывается, деды главнее».

– Что ты хочешь? Старое поколение, с дерьмом не расстанутся, – начал обсуждение темы наследства Гоша, – брось ты свои ночные вылазки, пусть дед Валентин заботится о сохранности.

– Он даже не сообщил о своих притязаниях – «Лида сволочь», и больше ничего. Все-таки я схожу к нему.

Малоприветливо встретил дед внучатую племянницу, пыхтел и хмурил брови. Саша знала много оттенков в обращении с людьми, для начала она «включила дурочку», наивно, хлопая ресницами, сказала:

Оказывается ты, дед, баба Аня и дед Федор – вы главные наследники, а мы с Гошей – с боку-припёку. Продавайте сами, и смотрите теперь сами за домом.

Какую внутреннюю работу проделал дед, осталось неизвестным. Может, вместе с Клавой принял тяжелое решение, а может, подточили его устои непритязательные Федор с Анной, но, нахмурившись еще больше, он объявил:

– Здоровья нету смотреть за Маниной хатой, ты ближе живешь, вот и хлопочи. Не надо мне ничего.

– Что ж, если продам, то тебе, как прямому наследнику выделю часть. Только продать не просто будет. Место проблемное. Состоятельный человек не захочет жить в такой дыре, ну а у бедных сейчас денег нет. Уже спрашивали две семьи беженцев, одни дают два, другие три миллиона, и то нужно ждать пока они соберут деньги. Молостиха, с горем пополам, обещает четыре, но тоже надеется на продажу пианино и стиральной машины.

Сказано это было уже деловым, далеким от юродства тоном, так что дед поплямкал губами и немного повеселел.

– Ладно. Продавай. А там посмотрим.

Шкафа, однако, не было видно. Понятно. Продан.

Осень, сделав два легких шага – сентябрь и октябрь, почти не капризничая, тряхнула подолом, и появились пестрые листвяные циновки. Еще седьмого ноября было до уютности тепло. Праздник, когда-то уважаемый за повод сплоченно выпить на второстепенной улице, чтобы бодро прошагать по главной с флагом или портретом члена политбюро, перешагнув 75-тилетие, был не нужен и не интересен, как больной старик. И вот пришла к больному сострадательная родня – редкая кучка пожилых коммунистов. Они устроили митинг с транспарантами: «НЕ ПРИЗНАЕМ НЕУДАЧНЫЕ РЕФОРМЫ», «ЕЛЬЦИН – ВРАГ СВОЕГО НАРОДА», – которые заслонили двухметровые сапоги воина-памятника.

Саша, не уловив робкого звука праздника, вычищала от сажи хода своей печки, а к вечеру занималась еще более неприятным делом – чистила и разделывала пять небольших рыбин, которые отец приобрел на вокзальном базарчике у рыбаков.

Восьмого бахнул мороз с нешуточным восточным ветром, усиливающим вдвое неприятный эффект. Саша с досадой поглядывала из окна, как гнал сквозняк к порогу темные листья. Анатолий отвел душу жареной рыбой, потом, заскучав, отправился к Вальку с Раей распить бутылку.

Соседи во всех смыслах жили плохо: в доме грязно, сами зачуханные, скандалы часты – но гостей любили.

– О-о-о! Тимофеич! Заходи, – татарское лицо Раи прыснуло радостью.

Скользкая бутылочная шея сообщила ладони прохладу, и с нежным внутренним хлюпом, с сияющей медалькой-крышечкой поллитра описала дугу из кармана куртки на стол.

Помимо хмельного каляканья, Анатолия ждал сюрприз. Как в тени пенька скромно вылезла бледная поганочка, так и в закопченной комнатушке на облезлом табурете сидело худосочное создание с осветленной стрижкой. Создание преданно повело зелеными глазами на Анатолия, и он понял: «Вот, наконец, судьба после огрызков дала мне чудо-фрукт».

Всё было чуть проще. Не считая постыдного обнаружения Сашей Раи в отцовской машине, соседка дважды приводилась в дом Анатолием. Нюся возмутилась шашням сына с мужней женой, тем более соседа. Саша пообещала выправить ситуацию. Она перемахнула через забор, цыкнула на двух кобельков и впервые в жизни вошла в убогое соседское жилище.

– Я вас прошу больше не бывать в доме отца.

Виноватая Рая не посмела отлепить глаза от умерщвленной домашней птицы, лишенной наполовину оперенья коричневыми от крови пальцами хозяйки. Она знала, что воевать с Сашей «в лоб» не получится. Поэтому принесла как-то на заре мертвую дворняжку и положила ее под стеной Сашиной кладовки, предварительно разведав, что приболевший Лютин будет в доме.

«Вот мразь!» – мысленно возмущалась Саша, конечно, зная, чьи это проделки.

Дворняжка не исправила кривое Раино самолюбие, ей хотелось масштабности. К счастью в ее сети попала крупная добыча в лице наркоманки, давшей стрекоча из родной станицы. Пришел после отсидки в родную станичную хату брат, а сестра всё родительское добро «проколола». Нашел он уцелевший топор и хотел поучить мотовку. Но ускользнула верткая сестра из лап пьяного брата. Куда? На автобус и в Шахты, где много знакомых мест и хороших людей, которые позволят переночевать, пусть даже и за интимные услуги. На самый крайний случай можно постоять на улице Маяковского, обязательно найдется желающий, и ты уже с деньгами, а если доехать до трассы «М-4 Дон», так еще и попутешествовать есть возможность. В общем, такая девушка, как Светлана не пропала бы.

Какое-то время она крутилась в обществе карманников на Сашиной улице. Саша, желающая всем ворам, алкоголикам и наркоманам сгореть в адском пламени, старалась их не замечать. Справляться с собой было трудно, потому что улица кишела паразитирующим сословием. Наркоманы предлагали купить у них вещи, алкоголики вились возле двора, липли к Анатолию. Воришки, всегда клубившиеся у Великохацких, теперь больше базировались у Мики, пригретому полулегкомысленной женщиной в доме напротив Сашиного двора. Растворялась зеленая калитка, и выпархивала Света в ворованной кожаной куртке, мчалась по поручению за водкой и закуской. Жизнь была прекрасна до тех пор, пока соседка находилась в запое. Но, на то она и полулегкомысленная – когда в голове родились здравые мысли, все были разогнаны, калитка надежно заперта и спущены собаки, оставлен был только ненаглядный Мика, Света попыталась увязаться к вору, подарившему ей куртку, но он признался, что женат. Дорога одна – к цыганам. Они охотно забрали куртку в обмен на «ширку», и разрешили остаться прислугой. Рая тоже приходила в цыганский двор – мыть туалет, чистить печи, уносить мусор. Две служанки разговорились. Рая, не столько по-женски сочувствовала, сколько смекнула свести наркоманку с Анатолием, чтобы знала ненавистная Сашка «где раки зимуют».

– Есть у меня на примете хороший человек. Он, правда, в возрасте, но при здоровье и при кое-каких денежках, – Рая хихикнула.

По логике у беглянки должна была быть фамилия Колобкова, но у нее была цирковая – Алмазова. Раин выстрел оказался снайперским. Анатолий подсел к Алмазовой, остроумничал и, сгорая от любовного пыла, даже не послал «за добавкой». Но Рая была не в накладе, она потирала руки: «Ой, что будет?!»

Анатолий не знал о черных пятнах в биографии Светы, ему сообщили только о белогорячечном кровожадном брате, который согнал сестру голую и босую в лютую стужу. Поэтому помимо навязчивой идеи жениться припуталась еще благородная миссия помочь несчастной. Он взял Свету под свое подъеденное молью крыло.

Молодая жена была введена в дом, и как только старые глаза Нюси разглядели, что невестке чуть больше двадцати лет, она приковыляла к Саше с недоброй вестью. Стоя на морозном ветру, Саша и Гоша смотрели в белое электрическое окно родительского дома.

– Я ее видела в Микиной компании, она наверняка воровка. Надо ее вышвырнуть со двора, – предложила сестра.

Но Гоша не был задорист и, наблюдая галантности отца, он махнул рукой:

– Что мы сделаем? Он имеет право. Да и не надолго это.

Саша пожалела, что в этот момент брат был дома, сама бы она проявила жесткость, и уж если бы не выгнала Алмазову, то хотя бы сделала попытку. Негодующая дочь вызвала отца на улицу:

– Ты с ума сошел! Знаешь, что это за личность? Она с ворьем водится, может, даже по их заданию к тебе приклеилась.

– Мне лучше знать, как жить.

– Убирай сейчас же эту гопницу!

– Я сказал, сам разберусь, – перетаптываясь от нетерпения, недовольно подытожил родитель.

– Ах, так! Ноги, ни моей в твоем доме, ни твоей в моем, не будет.

– Вот и хорошо, – отец обрадовался по-настоящему.

Судьба неслышно подкралась и надела на Сашу железные латы бессилия. Где-то внутри пульсировала воспаленная ее внутренняя свобода. Легкий воздух и еще более легкая пустота заменились тяжелой обидой: тук-тук-тук – отбивала водянистая груша.

Перед уходом на работу, отец повел свою молодую в туалет, и Саша увидела в окно, как Алмазова с алчным восторгом осматривала двор, подразнила рукой разъяренного Лютина, зарешеченного в вольере. «Мерзость, она еще смеет раздражать собаку. И ухмылка точно такая же, как когда она шастала в кожаной куртке, а я в старом свитере на корточках выбирала из выброшенной золы несгоревшие угольки и гвозди. Ненавижу! Ненавижу!»

В туалет Саша не пошла из принципа, отправилась на подворье бабы Мани, осмотрела все ли цело и попользовалась узкой кривенькой бабушкиной уборной. Почти весь день она пролежала поперек своего разложенного дивана под печью в напряженном оцепенении. Все человеческие потребности стали чужими: не елось, не спалось, не читалось. Хорошие мысли покинули голову, как пчелы улей.

– Сашок, надо у́гля набра́ты, – попросила Нюся.

– Я поставлю ведра у порога, а топить печь не буду.

– Кобель проклятый! А вона́ выда́ть бы́та, яка́сь прощалы́га.

– Хуже.

– Господи! Яко́ говно ны плывэ́, и усё до нашего бэ́рэга.

Гоша, приехав с работы, застал сестру в запечном унынии.

– Не принимай так близко к сердцу.

– Я матери обещала… Он не разрешал ей губы красить, надомницей устроил. Хозяйничал, хозяйничал над ее мыслями и поступками, а теперь ходит по двору нечисть, прошла «Крым и рым». Мне всё Микина дура рассказала. Такую шваль не то, что в дом вводить, убить просто мало.

– Что мы можем сделать?

– Что, что… Сразу нужно было выгнать.

Кое-как наскребла Саша силенок, чтобы покормить Гошу и Нюсю. Бережно работая ложкой, старуха бесшумно поглощала фасолевый суп. Миска была большой, и сделав передышку, она с хвастливой ненавистью рассказала:

– Прыви́з копчёну ковбасу́ и мандары́ны. Дава́лы и мини́, а я кажу́ – у Саши пои́м.

Да, копченая колбаса и мандарины в этот момент были для Саши роскошью, но она не умела завидовать материальному. Просто было обидно, что скуден стол – Гоша очень потратился на похороны бабы Мани, Саша теперь имела только пенсию Нюси, а пенсию задерживали. Очень помогла посылка от самой старшей дочери Нюси, которую она не воспитывала.

Внучка и пенсию бабке оформила. У Нюси не было трудового стажа, но когда вышел закон дать пенсии и неработающим, именно Саша ходила по кабинетам собеса. Потом еще гуманнее отнеслись к старым матерям – сделали прибавку и за детей. У Нюси их было восемь, вместе с потерянными, но только три свидетельства о рождении сумела предоставить внучка, остальные неизвестно куда подевались. И последнее благо – доплата за старость, кому перевалило за восемьдесят. Со всеми приплатами вышло сносно для неизбалованной старухи.

Сын Михалыча заезжал в Гошин магазин за какой-то мелочью для мотороллера и рассказал, что занялись они продажей моющих средств и всякой бытовой химии, включая прокладки. Вся семья, получилось, при деле, а Саше, конечно, не было места. Гоша решил отложить эту новость на потом, ибо сестра и так в парандже горя.

Были мысли о самоубийстве, но Нюся, Гоша, Лютин… Что будет с ними?

Двадцатиградусный мороз не помешал прийти хорошей знакомой – вязальщице Зое. И что она увидела? Саша словно из-под пресса, бледная, измученная, почти безжизненная. А ведь имя Зоя значит – жизнь. Сама она барахталась в потоке невзгод отчаянно. Родители глухонемые, мать еще пьющая и нервная. Когда Зоя рожала сына, муж сгорел вместе с имуществом, остались только стены домика. Перебралась к родной сестре на время, но муж сестры стал домогаться, и, перессорившись с родственниками, Зоя вернулась в сгоревший дом. Погоня за большими заработками на хлопчатобумажном комбинате закончилась астмой и частичной потерей зрения. Зоя не сломалась, даже не гнулась – ходила с балетной спиной, удлиненную шею сзади окружал дымок светлых завитушек, не доставших до заколотого пучка на макушке. Через стекла крупных очков просматривались хватучие небольшие серые глаза, а маленький рот, часто улыбаясь, показывал аккуратные зубы. Подобно ласточке, строившей гнездо, Зоя прилепляла к своему бюджету пошивочно-вязальные подработки. По этой причине она пришла к сестре на мебельную фабрику, как раз в Сашину бригаду, а сестра, в свою очередь, кликнула любопытных. Многие умели вязать, поэтому вскоре отошли от гостьи, только Саша договорилась о заказе и взяла адрес. Почти три года она искала человека, который связал бы ей штаны. Многие не понимали, чего от них хотят. «Как у детей костюмчики, видели? Вот такие, только на меня, в крупную резинку», – в который раз объясняла Саша. «Они будут тяжелые и упадут», – сделав дикие глаза, сказала одна специалистка по вязаным платьям. В ателье «Пушинка» сослались, что нет подходящей пряжи. Та, которая пару раз вязала пуловеры, сказала, что не умеет штаны. Но мечта с упорством лосося стремилась к реализации: Саша нашла красные гамаши для толстой и, должно быть, сумасшедшей старухи и детский джемперок, почти такого цвета. От джемпера отрезались резинки от рукавов и низа, низ джемпера стал верхом штанов, лямки для стоп

безжалостно были отхвачены, щиколотки теперь должны обхватываться рукавными резинками. Ширина гамаш убрана до нужного размера, ну и последний штрих – это лампасы из джемперовой ткани, потому что ткань гамаш была скучно гладенькой. Получились штанцы привлекательные, в них Саша поехала в Москву и чувствовала себя новатором моды в 1988 году.

И все-таки мечта требовала натуральный продукт, а не заменитель. Зоя сказала, что она попробует связать штаны, и у нее получилось. Наконец-то красные штаны в резинку. Самое смешное, когда Саша износила свои штаны и не раз подштопывала их, на каждом углу стали продавать вязаные лосины. Черные, серые и всякие, и полстраны женского населения оделись в них; ни с кого лосины не падали.

– Ну, что ты так, Сашуля! Нельзя так. А я принесла образцы пряжи. И вот, – Зоя разложила на диване четверо вязаных трусиков.

Саша не могла не оценить стремление заработать копеечку, поэтому купила самые маленькие, белые, какими-то букольками. Цена была низкой, и такая сумма у нее нашлась.

– Зоя, мне пока не до заказов, – подвела она нежелательную для вязальщицы черту.

Знакомая была участливым человеком, она полистала в памяти варианты и возможности, и через несколько секунд предложила:

– Ты говоришь – она наркоманка и бродяжка, значит, мы сейчас идем в кожвендеспансер и говорим, что подозрительная личность, приведенная пьяным отцом, чешется, что она, быть может, заразная. Приедут и заберут ее на обследование. Да может, она в самом деле больная.

– Очень может быть, что она больна СПИДом, худая, блёклая… Только разве нас послушают?

– Обязаны!

– Что-то не верится.

Однако, так хотелось избавиться от мачехи, и Саша перешагнула через порядочность, которая в этот момент лежала, как дохлая кошка на тротуаре. Зоя с Сашей отправились на вокзал к трамвайной остановке, выставив лбы острому встречному ветру.

– Больная должна сама к нам обратиться, – таков был ответ в больнице.

– Она может заразить всю семью, – не могла успокоиться Зоя.

– В таком случае нужно соблюдать меры предосторожности: мыть руки, пользоваться отдельной посудой и полотенцем, – лениво рассказывала врач.

Мысленно отмечая – не касалась ли она дверных ручек, Саша уже за порогом заведения подытожила:

– Я так и знала, что ничего не получится.

– Не знаю, почему не отреагировали? Раньше только скажи, и уже примчатся на санитарной машине.

– Раньше была хоть порочная, но система, а теперь переходный период на фоне развала. Всё куда-то подевалось: бензин, машины, деньги, совесть и даже бюрократический страх.

Болтается у какого-нибудь водителя чертик или скелетик под зеркалом заднего вида. Зачем он повесил страшилку? Захотел так хозяин – барин. Вот так жизнь подвесила отвлекающее подругино горе. Ольга, вся в слезах, пришла сказать, что пропал ее брат.

Валуховатый Колька, с глазами полными чистых помыслов, всегда улыбался незамужней Саше. А она и не подозревала о его робкой и ухоженной мечте жениться на ней.

– Выбрось все из головы. Ты ей не пара, – несколько раз осадила братца Ольга.

Тогда еще не было у нее с Сашей дружбы, но она являлась одной из клиенток Валентины. Подгоняя по фигуре платье или халат, Валентина иной раз говорила о детях:

– Гоша в меня. Стеснительный. Ему бы девочкой родиться. А Саше – наоборот – мальчишкой. Но учится хорошо и, как будто, не от мира сего, вечно вырядится по-своему, и хоть кол ей на голове теши.

Ольга познакомила Кольку со своей сотрудницей, которая стерла каблуки в поиске мужа. Хорошая хозяйка, чистюля, конечно, сразу стала матерью. Жили, как образцовая советская семья, с взаимной помощью, походами в парк и распухающим семейным альбомом. Но кризис среднего возраста арлекином вкувыркнулся в их квартиру в своем костюмчике: наполовину красном, наполовину зеленом. Забренчали колокольчики – взаимные претензии. И выяснилось – жене бы денег, мужу – понимания. Ведь странным казалось благоверной и подрастающей дочери увлечение Кольки творчеством Высоцкого, и еще того хуже: сам он начал осваивать гитару. От насмешек и тяжелых взглядов зачастил он к сестре. У Ольги теснота, муж, трудно переносящий постороннее присутствие, два почти взрослых сына. Пока было тепло, Колька обретался в полузаброшенном доме, который числился как наследство родственников. Захолодало, и уже не грела бутылочка вина – предмет Ольгиных опасений; как бы брат не спился. Несколько дней Кольки не было. «Очевидно, помирился с женой», – подумала Ольга. А жена принесла прощальную записку и адрес гадалки, у которой она уже побывала и надеялась, что еще какую-нибудь информацию получит от гадалки и Ольга.

Гоша отвез подруг в поселок текстильщиков, где в здании бывшего детсада устроила свой офис гадалка. Если Ольга хотела, чтобы отыскался брат, то Саша очень хотела, чтобы исчезла со двора Алмазова.

Сняв ботинки, как требовало обязательное условие ведуньи, Саша прошла через большой светлый зал с фресками детского позитива и попала в гадательную комнату. Почти обычную комнату, без хрустального шара и иной изотерической атрибутики. За небольшим столом сидела пожилая сухонькая женщина, одетая по старинке в ношенный фланелевый халат, в советских времен джемпер, в деревенский платочек. Сзади нее висела небольшая икона Спасителя, а на столе лежала затертая колода карт.

– Деточка, нельзя себя доводить до такого состояния, – начала она, – попей на ночь валерьянки, сходи в церковь. У тебя недавно были похороны. Не беспокойся, смерть естественная.

«Похоже. Насчет естественной смерти я и не сомневалась. Что же она не говорит о главном, об этом невыносимом нарыве?» И уже не сдерживаясь, Саша спросила:

– У меня большие неприятности с отцом. Что в этом плане?

– Место, где ты живешь, очень нехорошее, беспокойное место. У отца твоего на почве алкоголя ухудшился характер. Тебе нужно его опасаться. Он представляет угрозу для близких женщин. Так что, милая, уезжай, убегай оттуда.

– Куда мне бежать?

– Куда угодно. Жить отец будет долго. Запомни, отец опасен для тебя. Помогут тебе мужчина и женщина. Возле тебя вижу две женщины, одна хорошая, другая плохая, не связывайся с ней.

Гадалка не раскладывала карты, а мусолила колоду и время от времени вынимала из нее по одной карте. В общем, гадание получилось убедительным, потому что большую часть сказанного она как бы увидела в своей памяти.

О Кольке Ольга не узнала ничего нового. Может оттого, что гадалка вспомнила фотографию, уже приносимую женой. Со слов провидицы Колька жив, но очень плох, нужно искать женщину, которая его подобрала. Ольге было дано много указаний насчет мужа, и это вызвало только раздражение в подобный момент. Саша тоже не удовлетворилась пророчеством: «Опасен, беги без оглядки»… Про Алмазову ни слова.

– Куды́ нам диваться? Хай вин идэ́ в сва́хыну хату, – планировала Нюся.

Внучка была с ней согласна, только настырный отец, она знала, не захочет уйти в бабы Манин дом.

Алмазова прожила уже почти неделю и прибарахлилась за счет Анатолия. Он купил ей короткую шубейку и ботинки с меховыми отворотами, а она выискала в запасах Валентины сукно и сшила себе на старинной ножной машинке деда Тимофея длинную юбку.

Самая старшая из детей Тимофея Варвара пришла проведать мать, а заодно взглянуть на новую невестку, о которой слухи уже переползли через три улицы и шлепнулись мутным скользким комком у ее порога. Сгорбившаяся мать кротко сидела под печной духовкой на маленьком стульце, дом был наполнен медленно плавающими змеями голубоватого табачного дыма, и в этом едком клублении сновала омерзительная чужачка. Для Варвары всё было омерзительно в этой особе: возраст, чахоточный вид, дурные привычки и всё ее прошлое и настоящее. «Как могло так случиться, что в материном доме снует эта острица? Брат, не иначе, сошел с ума». С каким теплом Варвара отерла лик покойной Валентины в своей душе, и он источал ангельский свет. Те разногласия, что были когда-то, поднялись, вот прямо сейчас, и на глазах испарились.

– Молода́ичка, тебе не кажется, что ты попала не по адресу? Здесь не притон. Ты что так накадила? Бабушка старенькая, а ты травишь ее, и вообще, в семье никто не курит. Или ты думаешь, если мой брат рехнулся от пьянки, то тебе тут можно делать всё, что угодно?

– Я им кажу́: ухо́дьтэ в сва́хыну хату, – подала голос старуха.

– Чё ты мелешь, старая дура, – раздался голос Анатолия.

– А-а-а, и брат дома, – Варвара заглянула за шторку в следующую комнату, – вылеживаешься?

– У меня выходной.

– У тебя в последнее время сплошные праздники, здорово не перетрудишься. Как ты с матерью разговариваешь?

– Забери ее себе, и молись на нее Богу.

– Мать живет в своем доме, а ты ей жизнь отравляешь и детям тоже.

– Пошла ты на х… Явилась указывать. У себя порядки наводи.

– Сейчас побегу за Лёниной двустволкой, один патрон в тебя пущу, другой в твою молодую. Сволочь неподобная, еще будет меня посылать! После таких слов ты мне не брат! Убирайтесь, пока есть куда! Приедет Жора, детей позовем, и окажисся под забором!

В Сашин дом вошла раскрасневшаяся от скандала тетка и мрачная Нюся. Несмотря на подорванное настроение, Варвара не изменила своей привычке осмотреть обстановку – не разбогатела ли племянница с момента последнего посещения? Не разбогатела, вот и хорошо.

– Варя, ба́чила, як вин со мною разгова́ривае?

– Ничего! Сообщу Жоре, пускай его приструнит. Хам такой! Совсем обнаглел.

Саша чуть-чуть зажглась надеждой – может, тетя и дядя и есть та женщина и тот мужчина, которые по предсказанию должны помочь ей.

И Георгий не добился результата:

– Брат, хватит дурью заниматься. Мать затиранил, дети недовольны.

– Ее затиранишь…

– Нельзя же думать только о своих удовольствиях, ведь ты среди людей живешь, нужно и о других не забывать.

– Я не забываю, – дыша легким перегаром спокойно ответствовал Анатолий.

– Ты сядь и обдумай свое поведение, а то и на работе на тебя жалуются.

– Ха, на работе… Да я тридцать пять лет в гараже, и только одни благодарности получал.

– Раньше получал, а на сегодняшний день претензии к тебе появились.

– Н-а-а-чхать мне на их претензии.

– Надеялся я, что сумею тебя убедить… Теперь вижу, напрасно надеялся.

– У меня всё в порядке. И не лезьте в мою жизнь.

Георгий угостил мать батончиком «Баунти», и второй передал для Саши. Уехал в паршивом настроении к Гоше в магазин. Там они обсудили драматичную ситуацию, права Анатолия на свободу действий и признались в личных бессилиях что-либо изменить.

«Что ж, не первый раз на передовую», – подумала Саша и пошла на следующий день в родительский дом за сервизом. С раннего детства она слышала мамины слова: «Один сервиз для Саши, другой для Гоши». Свой она забрала, когда вышла замуж, Гошин всё еще стоял в родительском буфете. После выноса реликвии она вернулась в дом к отцу, подошла к не замечаемой до этого момента Алмазовой, взяла ее спереди за воротник кофты: