Текст книги "По наследству"

– Убирайся из моего двора, – вкладывая в каждое слово по пуду злости, сказала Саша.

– Но тертый бублик Алмазова, как показалось ей, мало испугалась и сделала попытку высвободиться, чем и навредила себе. Саша так пригвоздила локтевой костью своей левой руки горло мачехи к стене, что у той уже мутились от удушья глаза, и лицо налилось от натуги кровью. Какая-то секунда отделяла Алмазову от обморока, а может и смерти; Саша отняла локоть.

– Повторять я не привыкла, завтра чтобы тебя здесь не было.

– Я сейчас не колюсь, – пытаясь прилипнуть хоть к какому-нибудь оправданию, Алмазова стала тащить вверх рукав кофты.

– Мне не интересны твои наркоманские подробности. Тебе показалось, что ты попала в семью олухов, но я не тетя и не дядя. Итак, последний срок твоего присутствия – завтрашнее утро!

Из вечернего доклада Нюси, Саша узнала о жалобе Алмазовой Анатолию на нее.

– Она такая! – подтвердил Анатолий. – Пришибёть, и глазом не моргнёть. Пойду ей дам по голове.

– Пусть только сунется, – невозмутимо сказала Саша бабке и покосилась на большую кочергу возле печки.

Анатолий не пришел разбираться. Но Сашу заботило следующее утро: каким способом выгнать приживалку? На ночь глядя она отправилась в район мебельной фабрики к бывшему сотруднику.

Бывший электрик мебельной фабрики устроился в войска ОМОН, и даже побывал в командировке в Чечне. Он хорошо относился к Саше, особенно его тронуло ее предложение поклеить обои в его доме, после пожара, случившегося от включенного, забытого женой утюга.

– Вася, помоги. Для меня это вопрос чести, я матери обещала. Да и речь идет о такой пакости, что грех сидеть, сложа руки.

– Ладно. Подойду завтра утром, разберемся. А это ты зря, – Вася попытался отстранить пакет с двумя бутылками шампанского.

– Понимаю, тебе бы вместо шампанского водки, но… что могу.

– Санек, да наоборот – ничего не надо.

Но Саша втолкнула в его руки пакет и быстро отошла:

– Спасибо!

– Еще не за что. Не боишься по темноте идти?

– Как-нибудь добегу, места ведь не чужие, четыре года ходила этой дорогой.

– Ну, до завтра. Я постою на углу, на всякий случай. – Хорошая девка, жаль у меня семья, – всматриваясь в темень, думал Вася.

Нюся без интереса глядела в экран телевизора, поджидая внучку.

– Нэ найшёвся Колька? – спросила она у Саши, поверив, что та уходила к Ольге.

– Нет, не нашелся.

– Бедный парны́ха…

– Ольга думает, что он повесился где-нибудь в посадке. Просит Сергея с Шуриком походить по лесополосам, а они не хотят.

Бабка поохала, повздыхала некоторое время и пошла спать.

В девять утра Саша впустила во двор сотрудников милиции. Высокому Васе и такому же высокому другому милиционеру пришлось поклониться второй низковатой двери в родительском доме. Алмазова была уже на ногах, деловито шастала по дому, но, увидев Сашу и двух милиционеров, замерла на середине комнаты.

– Гражданка, ваши документы? – официально спросил Вася.

Алмазова быстро зашлепала ресницами, нижнюю губу заслонила верхними зубами, и свела набок рот. Сохранив гримаску несколько секунд, она, наконец, сказала:

– У меня нет паспорта, он дома.

– Где ваш дом?

– В Мелихо́вке.

– Здесь что делаете?

– Забери́ть еи́ з мо́его дому, – попросила очень обрадованная милиционерам Нюся.

– Бабушка, вы хозяйка дома? – спросил второй.

– Хозяйка то я, та вот сын мэнэ́ обижа́е. Тя́нэ в дом, кого попало.

– Собирайтесь, пройдемте с нами.

– Зачем? Я не пойду, – воспротивилась Алмазова.

– Сделаете только хуже. Мы должны вас проверить: не числитесь ли в розыске, не причастны ли к преступлениям. В общем, всё, как положено.

Алмазовой пришлось подчиниться. Вася на прощанье подмигнул Саше.

– Слава Богу, – ликовала Нюся, – воны́ шо, самы́ пришлы́?

– Они по улице шли, я увидела и пригласила.

– Пра́выльно зробы́ла.

Саша набирала воду, когда вернулся с работы отец и проскочил мимо нее. Услышав довольные пояснения матери, что его Светку забрала милиция, он поспешил на улицу, чтобы застать дочь у колонки.

– Сделала свое черное дело?

– Напрасно ты думал, что у меня безграничное терпение.

Отец потоптался на месте, сплюнул и вышел за калитку.

Проехал ли он в отделение и там получил свое сокровище? Или она отсиживалась у Раи с Вальком уже выпущенная, после ответов на щекотливые вопросы, с предупреждением о том, что она надоела уже всем в отделе, и при желании подведут ее под статью о наркотиках. Но общение с милицией вышибло из ее головы эйфорию: простачек Анатолий – надежный спасательный круг. Дочь, как гвоздь, как острая кость, спустила из эйфорийного дутыша воздух. Алмазова боялась возвращаться в дом Анатолия. Ему пришлось пуститься в долгие уговоры, заверять, что не повторится подобное испытание, что жить без нее не может, и так далее и тому подобное.

Тихонечко открыл он калитку и впустил Свету. Осторожно ступая, прошли они в дом и изо всех сил старались не разбудить Нюсю. На следующий день Света уже не сновала по дому, а сидела в зашторенной комнате, вздрагивала от каждого звука и обдумывала свое бесправное положение.

– Ты овпье́ть тут? – неприятно удивилась Нюся. – Гляды́, раз Саша за тэ́бэ узяла́сь, то ти́льки тика́ть трэ́ба, – лукаво продолжила она.

Алмазова еле дождалась Анатолия, она по-кошачьи к нему приластилась и зашептала:

– Толя, давай уйдем отсюда. Бабка говорит, что домик у твоей тещи хороший и угля много. Пожалуйста, ради меня… Я не могу жить здесь в постоянном страхе.

Анатолий направил глаза в одну точку на полу и просидел так несколько минут. Света не могла понять: обдумывает он ее предложение или обиделся на просьбу. Она присела перед ним, потеребила бледными пальцами его сцепленные друг с другом кисти рук, и показала наполненные слезами глаза:

– Толя, давай уйдем.

Никогда бы он не решился на уход в тещин дом, но ради Светы, чтобы она не горевала, и ей было удобно, Анатолий дал согласие перебраться в субботу.

Саша прежде времени не радовалась, дунула несколько раз в пустой мятый шарик своей свободы, и тут же выпустила воздух: «Потом, потом»…

Отец вместе со Светой перенес спартанский комплект: железную кровать, стол, несколько стульев, перину, немного посуды и телевизор. Саша, пока они уносили вещи, выставила им из погреба половину зимних заготовок. Она вышла встретить у калитки Ольгу, когда молодожены забирали свое последнее добро. Подруги провожали глазами ссутулившегося отца и его щуплую подругу. Лицо Ольги запечатлело какое-то ощипанное сострадание, она покачала головой:

– Молодые…

Саша испытывала то чувство жалости, которое возникает при виде калеки или урода, когда и жалко, и ничем не можешь помочь, и стыдно за свою полноценность.

– Пусть живут. Я в дальнейшем сделаю на него документы. Здесь он хоть и считал себя хозяином, но всё бабы Нюсино.

Первый раз за все существование Нюсиного подворья прилетела Птица счастья. Изредка она пролетала и раньше, показав переливчатое оперение, когда были удачи: Жора поступил в институт, когда поставили дом, а Варвара с Леней добротный флигель (теперь Сашин), когда рождались внуки, и когда на большие праздники собиралась вся Нюсина семья и пели украинские песни. Но симпатии и антипатии служили поводами к непониманию, иногда к размолвкам, поэтому Птица счастья не садилась даже на ветви деревьев, во множестве насаженных Нюсей на пустом когда-то бугре.

Птица выводила любовные трели, так как для этих троих наступило время согласия, сострадания и любви: Нюся уповала на внуков и обожала их, а они жили дружно и жалели ее.

– Як в раю, и помыра́ть нэ охота, – похвалилась как-то старуха Ольге.

Где-то за облаками благоухает вечный рай, на земле всё переменчиво. Дней через десять после ухода отца Саша увидела во сне бабы Манин дом. В комнатах было грязно, стол завален кусками черного хлеба, мутными стаканами и тарелками с какими-то несвежими остатками. «Видимо, у отца не задается семейная жизнь», – подумалось дочери. С не таявшим осадком от этого сна она прожила несколько дней. И вот поспешает старуха на своих боязливых ногах, тыкает в мерзлую землю алюминиевой тростью.

– Батько вэрну́вся! Ка́же – выноват пэред дэтьми, а сам пьяный, лиг на диван и заснув.

Глубоко-глубоко вздохнула Саша и ничего не ответила.

8

– Шо? Нэ на до́вго старый жэнэ́тся? – подтрунивала Нюся над проспавшимся сыном.

– Права была Саша. Эта крыса меня обворовала.

– А шо вона́ узяла́?

– Четыреста тысяч. Брал под отчет, в Ростов собирался.

– Четы́рыста тысяч? – переспросила Нюся. – Каза́лы тэбэ́ дураку…

Произошло это неделю назад, но Анатолию надо было промыть водкой душевную рану. К нему потянулись кое-кто из карьерцев, в первую очередь Тарзан. Даже Вера глухая, почти одинакового возраста с Нюсей, не оставила давней привычки посещать места бесплатных обедов и тех мероприятий, где подносят рюмку. Она хвалила соленья и хотела узнать, кто их готовил – Анатолий, не моргая, сказал, что он сам всё купорил.

Пришельцы из карьера быстро расправились с запасами, даже банки куда-то подевались. Пару раз выставлялось стекло, и загребущая рука собутыльника хватала электробритву, чайник, кусок мыла. С пустыми карманами, обворованный и обожранный прихлебателями, Анатолий больше не мог оставаться в тещином доме.

В гараж он сходил один раз, сообщил, что деньги у него украли, выслушал угрозы и упреки. Начальство пообещало высчитывать деньги из зарплаты. Он прикинул – долг отрабатывать понадобится года четыре, внутренне с этим не согласился и перестал ходить на работу.

Саша избегала встреч с отцом. Вскоре после возвращения, она увидела его на автобусной остановке, когда шла на вокзальный рынок. «Наверное, на работу собрался», – подумала она. Саша заметила собачью выразительность его глаз, жалкую просительность, мимо которой так трудно проходить, но многослойные обиды препятствовали.

Анатолий был на остановке, потому что пытался отыскать следы Светы, как потом рассказал сын бабы Лиды – дежурил несколько дней обманутый Дон Жуан, надеясь встретить воровку. Циничная кража позволила ему сделать прыжок от любви до ненависти. В своих мечтах он вдохновенно перехватывал тоненькую шейку, и садил кулаками по стриженой голове.

Опытная Алмазова перебралась в другой конец города к бывшему наркоману, пользуясь тем, что нравилась ему раньше. Она убедила его – нужна была проверка чувств, и вот теперь со стопроцентной любовью отдает ему руку и сердце. И поверил же, простофиля.

Имела место попытка разобраться с Раей за ее медвежью услугу.

– Тимофеич, ну кто мог знать? Я думала: бедная девчонка, будет благодарна тебе, а оно видишь, как получилось! – каждое слово было так промаслено, что просто не к чему придраться.

За репутацию старшего брата беспокоился Георгий. Он ездил в гараж, чтобы договориться о судьбе Анатолия. Начальник автоколонны помнил вечера, которые провел он, когда-то молодой механик, в компании старших товарищей в хлебосольном доме Тимофеича. Помнил деликатесы из погребка Валентины, особенно чудные малосольные арбузы, и ее пышные румяные пирожки, поэтому сказал:

– Пусть работает. Прогулы мы не поставим.

– Езжай. Тебе до пенсии меньше года осталось. Не позорься на старости лет, – просил Георгий брата.

– Хорошо. Я подумаю.

Почему-то думы Анатолия приводили его то в берлогу Тарзана, то к Насте Балаболихе, то к Рае с Вальком. Раньше Саше казалось, что отец и умрет в гараже, но теперь она даже радовалась его блуканиям, лишь бы поменьше с ним видеться. Ей самой пришлось перенести назад его пожитки и убрать бабы Манин дом. Понимая, что Молостиха так ничего и не продала, Саша решила больше не потворствовать утопической мечте соседки, а вешать объявления о продаже, или хотя бы о сдаче дома в аренду.

На нескольких вокзальных киосках уже выделялись Сашины объявления, написанные фломастером, как ей сообщили: в доме появились квартиранты.

– Что за чудеса? – недовольная Саша вошла в открытый дом, где начался ремонт.

– Доча, ключ нам дал твой отец, деньги за квартиру он сказал тебе отдать, – выступил вперед пожилой цыган.

– Я не хотела связываться с цыганами. Вы что, не могли ко мне обратиться? Отец – пьющий человек, и не надо было с ним вести переговоры.

– Доча, не волнуйся, мы родители Зины, ну вот шо рядом живёть, нам хотелось возле дочки.

– Ну да, устроить здесь наркокартель вам хотелось.

– Какой нарко… коптель? У нас есть хата в Каменоломни, но там щас племянник со своёй семьей. Скоро приедеть наша родственница, жены моёй сестра, – он указал на цыганку, насупленную, в длинном толстом джемпере и в огромном пуховом платке, который закрывал всю ее спину. – Она ку́пить эту хату, она щас в Ровеньках, скоро выижжаить. Ей эта хата как раз в пору бу́дить, у ей мальчик, а мужа она схоронила. Мы бы сами купили, да у нас еще сын меньший и невестка, скоро будить рожать, и нам нужен дом побольше. Так шо мы поживем пока. Всё будить в порядке, вот увидишь.

Цыган был в меру упитан, роста небольшого, с приятным, еле-еле смуглым лицом: «Мине зовуть дядя Паша, а это тетя Катя». Цыганка подозрительно осмотрела Сашу. «Косится, как сыч», – подумала та.

Что же вам в Ровеньках не жилось? – Саше захотелось мелкой леденцовой мести, и за то, что влезли в дом цыгане, и за насупленность тети Кати.

– Мы к детям прыихали, вот же Зина рядом живёть, а туды дальше Галя – самая старшая, еще Петро через две улицы, ну а меньший Маркеда́н с нами будить жить.

– Да, семейство большое, а дело одно.

– Какое дело, доча, ты шо?

– Вы знаете, о чем я говорю.

– Не знаю, – придуривался дядя Паша, а его жена пучила глаза, не понимая, как себя вести.

– Если будут претензии со стороны наших доблестных правоохранительных органов или соседей, то вам придется искать другое жилье, – Саша бросила в интонацию большой острый кусок льда.

– Не будить претензий, Богом клянусь! Будить чисто. Ты видишь, мы ремонт делаем.

– Да вижу… – Саша заглянула в зал, откуда доносилось шмурыганье по стене.

Ее ближайшая соседка Рая терла стены мокрой тряпкой, стирая побелку. Она показно старалась и не глянула на Сашу. Конечно, Рая слышала весь разговор, в ее душе разлилось жирное пятно злорадства, отливающее радужным спектром.

– Будем обои клеить. Надо же освежить после покойницы. Так шо, доча, давай полгода мы поживем бесплатно.

– Здрасте! Полгода… А уголь, дрова? Вам за красивые глаза?

– Уголь со штыбом, ничего хорошего.

– Вам многое не нравится, но я же вас не приглашала. Ищите другую квартиру.

– Зачем так? Шо, низя договориться?

– Два месяца я не буду брать за жилье, учитывая ваш ремонт, но за свет возьму по счетчику. Углем из сарая можете пользоваться, тот, который на улице, я заберу. И, само собой разумеется, ни о какой прописке не может быть и речи.

Цыган замер, примеряя требования на свой лад, потом выдохнул:

– Всё! По рукам! Сидай з нами чай пить.

– Из мебели была только железная кровать и стол, накрытый очень яркой клеенкой с нарисованными птицами и фруктами. На одном окне стоял самовар и стаканы, на другом рафинад в коробке и на блюдце лимон.

– Мы ще нэ переехалы. Туды дальш прибирёмся, ты не узнаешь свою хату.

– Я надеюсь, в хорошем смысле не узнаю?

– Конечно, в хорошем, доча. А у тибе муж есть?

– Нет мужа.

– То-то я вижу ты такая сердитая.

Саше стало смешно, и не переставая смеяться, она сказала:

– Если бы был муж, я бы была еще сердитей.

Она еще раз посмотрела на окно с самоваром, и подумала: «Почему цыгане любят пить чай из стаканов?»

– Подарить вам подстаканники? У меня четыре есть, мне они не нужны.

– Ой! Подары, доча.

– Приду в конце месяца, посмотрю ваш ремонт, и подстаканники принесу.

Калитку запрудила тележка с флягой воды, Тарзан, заваливая флягу набок, сволок ее прямо в грязь, потом боком затащил тележку во двор. «Работничек», – съязвила про себя Саша, посмотрела своим подлобьим взглядом и спросила у него:

– Божьей кары не боишься, ворюга?

– Чёй-то я ворюга?

Но Саша уже вышла за калитку.

Декабрь, как бы назло суровому ноябрю был теплый и туманный. Вместе с детством ушло новогоднее предвкушение праздника, когда в памяти кружится запах хвои и подарочных кульков с мандаринами и шоколадом, а сказочное настроение подхватывает и держит тебя долго-долго. Только когда вынесут на улицу ощипанную елку, понимаешь, что наступили обычные дни. Почему жизнь в, казалось бы, цветущий возраст – 32 года, как грузовик, высыпала кучу забот, тревог и разочарований? Мышонком скреблась маленькая радость – с конца декабря начнет прибавляться день, значит, победит свет тьму и должно, должно улучшиться настроение.

Поездка в Ростов с Ольгой была, пожалуй, единственным развлечением, если это можно назвать развлечением. Ольге хотелось, чтобы о пропаже Кольки объявили по телевизору, как это делали иногда по «Дон ТР». В шахтинской милиции сказали: «Езжайте в областное УВД». Но в представительном снаружи здании погоняли Ольгу по узким коридорам из кабинета в кабинет и отказали в просьбе, потому что не было нужных бумаг из шахтинской милиции.

– Ну, изобрели на свою голову бумагу, – пытаясь поддержать подругу, сказала Саша.

– Идиоты, ничего не объяснили, послали «в белый свет».

Саша любила быть рядом с Ольгой, и не важно, о чем говорить, пусть даже помолчать, конечно, не долго, а потом снова петляет ниточка разговора – ткет дружбу.

Сашины подозрения о том, что Тарзан вынес из землянки бабы Мани ее припасы, подтвердились, когда она вышла проводить Гошу, за чем-то приехавшим домой. Бабушкин самовар, сразу узнанный, держали поганые руки пьяницы. Он нес его впереди себя, сзади плелся его собутыльник Ричард, переименованный из Вовки – длинного одногодки Гоши.

– Это же самовар бабы Мани, – с долей растерянности и уже накатывающего возмущения сказала сестра.

Чего она ждала от Гоши? На нем чистый костюм, ему надо ехать, и уже забыты похоронные передряги. И потом, самовар, он не нужен никому. Гоша только смотрел, как Тарзан нырнул в калитку следующего двора, где их соседи Артаманы брали всё в обмен на бражку или водку.

– Да ладно. Что теперь? – сказал Гоша и подумал: «Лучше бы я этого не видел».

«Лучше бы я одна это увидела, и тогда эти мерзавцы только бы и видели самовар», – тут же подумала Саша.

Ричард ждал друга с бутылкой, и тот вскоре вышел, на ходу вставляя в карман эквивалент самовара, но Саша уже не хотела сдерживать свою сварливую справедливость:

– Чтоб отсохли твои руки, сволочь.

Тарзан не ожидал разоблачения и подрастерялся, он усердно заморгал, а Ричард, наоборот, нагловато улыбаясь, прищурил глаза. Впрочем, в этом была закономерность: Тарзан вдвое старше и поэтому имел кое-какие понятия. Ричард – другое поколение, более развитое, как в хорошую, так и в плохую сторону. И уж если бы имелся у Тарзана внук, да удался бы в дедушку, то о нем сказали бы – полный отморозок.

– Хлопаешь бесстыжими глазами? Ко двору не подходи никогда, слышишь? Ты бы и сейчас так просто не ушел, кабы я одна вышла. Я бы из самовара лепешку сделала об твою голову, подонок!

Гоша подождал ухода обруганных воришек:

– Пусть подавятся. Нам все равно не нужен этот самовар.

– Если бы мне нужен был бабушкин электросамовар, я бы его забрала сразу. Могли бы подойти, попросить – и картошку, и крупу отдала бы, но по-человечески, а украли – нет им оправдания.

Уголь из закромка, который баба Маня устроила рядом с калиткой, Саша постепенно вы́носила домой. Как раз на осень его хватило для протапливания трех печей. Под старой акацией лежала приличная угольная горка – сезонный паек, по бумагам 2,8 тонны, по факту около 2,5. Эта горка, притрушенная жухлыми листьями, огороженная у основания круглыми поленьями всё не давала покоя Саше.

– Гош, давай как-нибудь перетаскаем уголь домой.

– Времени нет с ним возиться. Я куплю скоро, тем более его все равно не хватит. Да, и потом – цыгане. Не хочу видеть их рожи.

Пока Саша размышляла, где взять глубокую тележку – их была мощная, но мелкая – брат купил 6 тонн угля.

– Ты не надрывайся, сегодня у меня вечер занят, а завтра я приеду пораньше и занесу уголь во двор, – предупредил Гоша сестру.

Но это был не тот случай, чтобы сестра подчинялась. Только он уехал, Саша оделась в соответствии с работой, и за лопату и ведра.

Анатолий похрапывал после обеденной прогулки к Балаболихе, и не реагировал на призывы матери. Несколько раз она трогала его за плечо с просьбой:

– Устава́й. Подмогны́ Саше.

– Х-р-р-р, – с перегарным духом и больше ничего.

Нюся своей дряхлой походкой обошла угольную кучу, вымерила глазами – не обманули ли Гошу, что 6 тонн и даже пощупала несколько камешков.

– Ба, это уже лишнее, испачкала руку…

– Ничё, помою.

– Ну, эксперт, как наше топливо?

– Хороший уголек. Я плоха. Господи, нэма́ сылёнок. Ра́зи бы стояла так? А то даже насыпа́ть уже нэ́ могу. Надо бы, хоть як нэбу́дь утянуть в двор. Бросать ния́к низя́.

– Занесу всё до уголинки.

Суету над привезенным углем Саша помнила с детства, когда у Нюси еще было здоровье, точнее, с ее слов уже как бы не было, но стоило Анатолию привезти уголь, тут же его мать загоняла свои хвори в пузырьки с растирками, увязывала в теплые платки и придавливала суконными тапками. А сама надевала штапельное, чернильного цвета платье и транспортерные стоптанные чувяки и, «Господи, благослови». Какие могут быть уроки или игры? Пока уголь не будет снесен в сарай, и не помышляй о чем-нибудь другом. К вечеру возле двора можно было заметить только след от въевшейся в землю угольной пыли, похожий на круглую тень.

Мерно вышагивая с полными ведрами, внучка вспоминала рассказы бабки, похожие на оды «черному золоту»:

– Ничёго нэ було́ на этом бугри́. Ти́льки шахта рядом, та ка́мэнь пид боком. Носы́ла ка́мэнь в подоли́ и скла́ла хатёнку. А потом ваш дедушка пои́хав на заработки, осталась я з трэмя́, мал-мала́ мэньш. Денег нэма́. Шо делать? Пла́чу и молюсь Нико́ле Уго́днычку. И тут е́дэ мымо старычок на тележке, остановы́вся и ка́же: «Молода́ичка, мо́жэ продашь уголь?» Я кучку с тонны дви натягала з ру́дныка. Купы́в вин ми́й уголь, и пообеща́в ще прыи́хать. Так и вы́жилы. Тоди́ дед вэрну́вся, деньжат прыви́з, давай мы прыбарахля́ться, а то ж ни обуться, ни одеться. Кода́ дитвора́ пидросла́, оны́ ста́лы уголёк выбыра́ть, а я на базар выно́сыла. Конечно, страшно за ных було́, объе́зчики смотря яко́й попадэ́ться, а то плёткой мог побы́ть. «За что? Ведь из породы выбирали? Ее целый, никому не нужный террикон», – спросят, бывало, внуки. «Так шахта – чужим низя́». «А за колоски тоже били?» «О-о-о, там объе́зчики ще злий булы́».

Треть кучи уже в сарае, и тут снежинка за снежинкой посыпало с неба. Саша расстроилась – теперь смерзнется в сарае уголь, она прибавила в свои движенья скорости, но вспотела и запыхалась. В момент передышки подъехал Гоша, чтобы переодеться. Еще в двух машинах сидели его друзья из магазина с женами и детьми. Все они собрались ехать в Донецк на день рождения Леши Рытикова, их единственного не местного товарища.

Сестре показалось, что помимо приятного удивления от ее стараний, Гоша испытывает неловкость: нафуфыренные жены лицезрели Сашу с испачканным лицом за черной работой.

– Зачем было спешить? – поправляя воротник рубашки перед зеркальцем машины, сказал он.

– Ты видишь, какая погода?

С Гулливеровскими ощущениями Саша равнодушно смотрела на окна двух машин, из которых, как из террариумов просматривались лица жен с выражением непонимания и чопорности, лица избалованных детей, и лица Гошиных друзей, с выражением поддержки.

После отъезда машин улица вновь приобрела будничный вид. Нюсе не сиделось в тепле, она сполоснула руки и снова прителепала к внучке:

– Вот го́рюшко, снежок нэ кстати.

Пятном сквозь брызги побелки, появился пробирающийся через снег силуэт знакомой цыганки Зины Калиновой. Саша сначала не обратила внимания – идет да идет, но Зина, пройдя еще немного, стала на дороге и принялась поглядывать по сторонам, как будто поджидая кого. Напряжение и выдало ее – ждет она покупателей-наркоманов, и в тоже время опасается милицейского рейда. Совсем недавно она солидно откупилась от тюрьмы, но все-таки вошла в репортаж по милицейским сводкам на местном телеканале. Саша об этом узнала от Ольги и неприятно удивилась, что Калиниха «дошла до такой жизни». Венцом деятельности цыганки Саша считала торговлю водкой.

Озолотились цыгане на Горбачевском «сухом законе». Вот, например, Зинкин брат построил двухэтажный дом недалеко от центра города, из импортного кирпича, сложенного особой кладкой – одним словом, сумел выделиться Васька Калинов.

Водка – бизнес грязноватый, не полусвятое занятие – продажа ароматной помады в перламутровом колпачке или ушанки из крашеного кролика. Но ведь больше водки надо народу, чем бутылка в месяц на человека по талончику. Отсюда получается, предприимчивость цыган не возбранялась людьми и самой Сашей. Другое дело – наркотики, нажива от них утопает в деградации, воровстве, слезах и возмущении близких.

«Сучка. Клиентов подлавливает», – думала обозленная Саша, сопя рассопливленным от работы носом.

Маячить посреди улицы Зинке, видно, надоело, и она подошла к старухе.

– Здравствуй, бабуля, как поживаешь?

– Цэ ты, Зина? – Нюся приставила ладонь-лодочку к бровям. – Усё б ничего… Пье паразит, та издевается надо мною.

– Это вы про сына говорите?

– А то ж про ко́го?

– Ну, внуки вас не обижают?

– Вну́кы у мэнэ́ золоти́.

– Саш, сколько отдали за уголь? – переключилась цыганка на внучку.

– Не знаю, это Гоша купил.

– Куча, я смотрю, большая. Молодец, хорошо работаешь. Чё, хочешь всё убрать?

– Да, надо постараться.

Цыганке понравилось крутиться возле людей – не так наглядно для посторонних, и в то же время можно продолжать бдить свой интерес. Она вполуха слушала жалобы бабки. Саша принялась разбираться мысленно со своими взглядами: «Осуждаю Зинку за торговлю наркотиками… Как так? Набожный человек, и занимается подобным? Дети… Плюс нет профессии. Забота о ближнем – это правильно. Сама я? Ну, забочусь о бабе Нюсе и Гоше, а отца не чту. Чей грех больше? Мой или Зинкин? Пожалуй, мой. Скверно».

Нюся, тем временем, расспросила обо всех Калиновых. Они, после указа об оседлости цыган, сразу поселились на улице и считались своими цыганами, даже работали на производствах и отправляли детей в школы. Саша, в свою очередь, поинтересовалась племянницами Зинки, с которыми училась, и которые теперь проживают в Воронеже. Вспомнили и Валентину, она была хорошей знакомой родителей этих самых племянниц. Цыганка расчувствовалась и предложила Нюсе заговорить воду от тревоги, тоски и прочих напастей.

– Зина, помогы́! Так ты уми́ишь лэчи́ть?

– Да. Я знаю молитвы, и некоторых людей вылечила. Сама ведь чуть не умерла, уже ходить не могла, но во сне мне приказал архангел Михаил пойти в церковь и поставить свечку. Проснулась я, вспомнила сон и думаю: как же пойду в церковь? Но встала и дошла, и свечку поставила своему небесному покровителю. С тех пор берусь лечить людей.

Саша таскала и таскала ведра с углем, и с большой долей скепсиса слушала обрывки цыганкиных рассказов о ее мистификациях. Удивилась, однако, тому, что Зина затронула тему о биополе: «Подхватила на лету уроки Кашпировского и Чумака», – подсмеивалась про себя Саша.

Пуховым пером медленно падали сумерки, первый снег был безжалостно раздавлен машинами и ногами прохожих, только дома стояли с идеально белыми крышами, пугая темными прямоугольниками ставень, как привидения.

Уже подгребались последние уголинки, обваленные в снегу, словно ежевика в сахаре, скрип какой-то или хруст появился. Может, это приковыляла скрипучая Нюсина надежда? – такая же старая, но живая и возмечтавшая еще пожить тихо, в ладу с окружающими. Нет. Это мороз подкручивает градусы, отирает рукавом запотевшее небо, чтоб была видна каждая звездочка.

Два дня уговаривала бабка Сашу снести цыганке воду для заговора, наконец, с мыслью «чем бы дитя не тешилось», внучка отправилась к Калинихе. Сравнения с фешенебельным домом брата Васьки и домиком Зины не было никакого. Девочка-подросток, совсем не похожая на мать, провела Сашу в крошечную кухню, снаружи похожую на теремок из сказки, а внутри имевшую две комнатки, обставленные всем необходимым, так что здесь еда готовилась и хранилась, и можно было пить чай с двумя, не более, гостями. Чистота и пестрая уютность приятно изумляли. Фатима – так звали девочку – усадила гостью за столик, над которым висели во множестве иконы, и предложила чаю.

– Мамка скоро придет, – сообщила она.

Сделав несколько прыжков от домика к кухне, вбежал мальчик. Этот был в Зинину породу – на каждой черточке лица написано: Калинов. Дети напоминали ручных любопытных котят, и к приходу матери уже подружились с гостьей.

Зина прибежала немного всполошенная и голодная. Она покричала для порядка на детей на половинчатом языке, перемешивая цыганский с русским, налила себе чаю и пояснила, что по средам и пятницам пьет только один несладкий чай – постится.

– У бабушки, которая умерла, были иконы? – спросила она.

– Четыре, но одну забрала сестра.

– А те три где?

– Да лежат.

– Отдашь их мне?

– Отдам, только они простенькие, не старинные, одну я рисовала, когда была возрастом как Фатима.

– Ничего, я в церкви освящу и повешу у себя.

– Хочешь, я тебе картину подарю? Родственница собиралась забрать, но почему-то одну взяла, а эта осталась.

– Тоже ты рисовала?

– Нет. Муж бабушкиной сестры.

– Что на ней нарисовано?

– Фрукты и шампанское.

– Принеси. Я люблю такие картины. Ну ладно, давай воду. Она не питая?

– Нет. На рассвете набирала.

Зина почитала молитвы над банкой, периодически крестя ее зажженной церковной свечкой, и предложила подкорректировать биополе Саше. Подстрекаемая любопытством, та согласилась.

Зина усердно терла ладони.

– Чувствуешь тепло? – деловито и даже злобновато спрашивала она.

– Вроде бы чувствую.

– Расслабься, – приказывала Зина.

Старания цыганки для Саши были мало ощущаемыми, но она решила подыграть и сказала, что ей стало гораздо лучше.

– Ты тоже воду пей.

– Ладно, – пообещала Саша.

После цыганской воды Нюсе крепко спалось. Просыпалась она к обеду, и с отечным от сна лицом приходила к внучке кушать.

– Н-е-е-е, шо нэ говоры́, а вода помога́е, – довольно провозглашала она, – ты поблагодары́ Зину.

– Я ей отрез гобелена отнесла.

Кстати, Калинова постно приняла это подношение – к Сашиному удивлению. Красочный гобелен должен был понравиться, но цыганку, наверное, смутил хлопковый состав ткани, а не шелковый. Более благодарно она приняла иконы, и просто фурор на нее произвела картина. Огромная бутылка шампанского, которая обязательно бы проломила столик на тонких ножках, две грозди темно-синего винограда, размером с овечку, красные с жаровыми боками яблоки и ваза с барбатусами, равная по величине бутылке – приводили всех цыган к благоговейному трепету. Васька обещал большие деньги за вторую подобную картину и долго не верил тому, что автор не Саша.