Текст книги "Счастливый слон"

– Ладно тебе, теть Лиз, – заулыбалась она, явно довольная. – Какая там красивая, я только встала, у меня и морда не накрашена, я и не причесалась-то толком.

Дашкино лицо больше всего напоминало яркий свежий персик, а волосы лежали по плечам блестящей волной. Я, честно говоря, не понимала, зачем вообще красить такую морду, но на всякий случай просто еще раз сказала девочке, что она чудесно выглядит.

– Хватит уже, будет тут задницей вертеть, – шуганула Дашку Надя. – Иди уже крась свою морду, да умывайся, я блины буду печь. Тебя только ждали, человек с дороги некормленый сидит, а ты все об одном.

Дашка фыркнула и исчезла в ванной. Я посмотрела на брата с женой.

– Слушайте, но какая у вас девица роскошная выросла! Просто обалдеть! Чего вы ее так шпыняете, я не пойму. С такими глазами она куда угодно поступит, как делать нечего.

– Поживешь тут с ней – поймешь, – перебил Мишка. – Именно что делать нечего. Ладно, хватит про Дашку, давай лучше мы вещи твои пока разберем.

– Ой, я же вам подарки привезла, – спохватилась я. – Где там мой чемодан?

– Успеешь с подарками-то, – Мишка встал и пошел в прихожую за чемоданом. – Жильцы твои уедут через неделю, раньше не получается. Пока у нас поживешь. Диван вот этот разложим, он широкий, тумбочку Надя поставит…

– Миш, да не беспокойся ты, я отлично размещусь. А с квартирой так. За сколько она сдавалась?

– Шестьсот долларов.

– Вот, Миш, я тебя выставила, я тебе эти деньги отдам. Пока за месяц, а там видно будет, как поживу. Договорились?

– Да ты что, Лиз! – замахал на меня руками Мишка. – С ума ты сошла! Какие деньги? Это твоя квартира, ты и живи, мы и так вам за нее благодарны…

Я в это время успела вынуть из кошелька шестьсот долларов и аккуратно засунула их за стеклянную створку шкафа. Очень хорошо. За месяц я ему отдам, а там действительно видно будет. Главное, он сейчас сам все сказал – и что квартира моя, и что благодарны… Всегда проще, когда человек сам понимает, как обстоят дела, и отношения меньше портятся, и вообще. А теперь можно приступить к раздаче подарков.

С подарками Мишке и Наде у меня при выборе никаких вопросов не возникало. Мишке я купила пару галстуков и тонкий пуловер, Наде – пару кашемировых свитеров. Все хорошее, дорогое, из магазинов на Пятой авеню, выбирала, как себе, и ни секунды не сомневалась в результате. А вот с подарком Дашке пришлось помучиться. Одежда и обувь отметались сразу, потому что я не знала ее размеров, украшения дарить как-то пошло… В конце концов я поймала молоденькую продавщицу в «Бергдорф Гудмане» и заставила ее выбрать нечто, что бы она сама хотела получить в подарок. Она, недолго думая, притащила мне здоровую сумку ярко-фиолетового цвета, всю в карманчиках, пряжечках и свисающих отовсюду ремешках, утверждая, что именно это и есть мечта всех прогрессивных девушек Нью-Йорка и окрестностей. Стоила эта девичья мечта, прямо скажем, немало, но я все равно ее купила, потому что мне надоело метаться в бесплодных поисках, хотя сомнения оставались. И теперь, при виде Дашки, такой розовой и белокурой, они проснулись и зашевелились снова. Вдруг ей не понравится? Я сама, например, не вышла бы с такой сумкой на улицу ни за какие коврижки, а тут ведь ее не обменять… Дура я все-таки, зачем послушалась глупую продавщицу…

Мои сомнения прервал восторженный девичий визг.

– А-а-а! Тетя Лиза! Какая сумка-а! Вау! Настоящий «Моторсайкл Ледикс»! «Баленсиага»! Это твоя? Можно потрогать?

Я не поняла, при чем тут ледяной мотоцикл, но на душе полегчало.

– Нет, Дашунь, это не моя. Это я тебе привезла. Нравится?

– Нравится! Ты что! Это же… Да это же отпад! Я ее обожаю! Это сейчас самый писк, такой ни у кого нет, ее только недавно в самом «Глянце» напечатали! Девчонки поумирают! Ой, я с ума сойду! Спасибо, спасибо огромное!

Дашка схватила сумку и унеслась к себе в комнату – крутиться перед зеркалом. Ну ладно, продавщица, не даром свой хлеб ешь. Угодила.

Потом мы опять что-то ели, потом Надя принесла блины и мы ели их, а потом я почувствовала, что если сейчас же не лягу, то усну прямо сидя с блином во рту. Дашка благородно (или благодарно) уступила мне свою изолированную комнату, чтобы мне не лежать на проходе. Я, качаясь, добрела туда, рухнула на всклокоченную девичью постель, покрытую каким-то розовым пледом, и основательно отключилась.

Когда я проснулась, в комнате было полутемно, и я не сразу сообразила, где нахожусь. Щеку что-то колет, вокруг пахнет сладкой гадостью, обстановка незнакомая. Не сразу, но все же удалось вспомнить, что я в Москве, у Мишки, и сплю, обожравшись блинов, на кровати собственной племянницы. Какая все-таки Дашка красавица выросла… А ведь ничто, как говорится, не предвещало. Здорово, наверное, когда у тебя такая дочка. Жалко, что у меня не девочка. Вернее, жалко, что у меня, кроме Женьки, еще и девочки нет. Хотя при вновь открывшихся обстоятельствах это, скорее всего, только к лучшему.

Вспомнив окончательно обо всех своих обстоятельствах, я сделала вялую попытку почувствовать себя униженной и оскорбленной, но у меня как-то не получилось. Американская жизнь со всеми ее проблемами ушла куда-то далеко-далеко, осталась в другом полушарии и выплывала, как нечто отвлеченное, произошедшее не со мной, а с кем-то другим, вроде книжного персонажа. Ну да, жила-была одна такая тетка, муж ее обманул, а она, не будь дура, наняла адвоката, оттяпала у мужа кучу денег, чтоб неповадно было, и удрала на край света навещать родственников. Хорошо, но при чем тут я? Я, такая вся из себя прекрасная, богатая и благополучная американская тетушка, просто соскучилась и приехала в Москву погостить у давно не виденного двоюродного брата с семьей…

Кстати, где родственники-то? И вообще, что здесь у нас происходит, утро или вечер? Я поднесла к глазам руку с часами и с трудом разглядела в полутьме стрелки на циферблате. Половина восьмого. Половина восьмого – чего? Нет, наверное, все равно надо встать и разобраться на месте.

Я осторожно – вдруг все тоже спят – высунулась за дверь. Там располагалась гостиная, в которой мы ели блины, или как уж они эту комнату называют, но в ней тоже было темно и, похоже, пусто. Интересно, куда все подевались?

Медленно, плохо ориентируясь в чужой полутемной комнате, я пошла на поиски жизни. Не сделав и трех шагов, наткнулась на что-то жесткое, не иначе, стул. Он с грохотом упал, я чертыхнулась. Тут же послышались шаги, и надо мной вспыхнул свет.

– Теть Лиза, что с тобой?

Дашка.

– Да нет, ничего особенного. Налетела, как дура, на стул в темноте. Я вас разбудила?

Она рассмеялась.

– Да ты что? У нас вечер только, до сна еще далеко. И потом, мамы с папой вообще нет, они на дачу уехали, я одна на кухне сижу.

– На дачу?

– Ну да, сегодня же суббота, они всегда на выходные ездят, а вчера остались, тебя ждали. А потом ты заснула, и мама говорит, ты устала с дороги, все равно спать будешь, а там у них картошка не посажена или огурцы какие-то, а если не посадить, то все завянет, а на той неделе у мамы в школе экзамены начнутся, не выберешься. В общем, я не очень поняла, почему надо срочно на дачу, но они завтра вечером вернутся. А тебя пока буду я развлекать. Ты чего хочешь?

– Писать, – честно ответила я. – Потом умыться. Потом… кофе, наверное. Или не знаю, если вечер, то для кофе вроде поздно… Но главное – писать и умываться.

Дашка была явно обескуражена моим ответом.

– Нет, я имела в виду – может, мы пойдем Москву смотреть. Кремль там, еще чего-нибудь.

– Мы обязательно пойдем Москву смотреть, только я сначала умоюсь.

Приведя себя в порядок и все-таки выпив щедро разведенного Дашкой растворимого кофе, без которого организм ни в какую не желал просыпаться и функционировать, я более-менее пришла в себя.

– Ты правда можешь со мной по городу погулять? – спросила я Дашку.

– Конечно, – с готовностью согласилась она. – Я все тебе покажу. Я и маме обещала.

При этом Дашка искоса поглядела на лежащий перед ней на столе мобильный телефончик.

– Даш, ты имей в виду – я вообще-то тут родилась и выросла, кое-чего помню. А не помню, так знаю, как спросить. В общем, не потеряюсь. Это я к чему? Если у тебя какие-то свои дела есть, или просто неинтересно малознакомую тетку по городу таскать только потому, что мама поручила, ты спокойно можешь не напрягаться, ладно? По-честному. То есть я с удовольствием с тобой бы походила, но усложнять тебе жизнь мне совершенно не хочется. Я прекрасно понимаю, что тебе и без меня есть, чем заняться. А маме я сама, если надо, объясню.

– Да нет, теть Лиз. Ничего такого даже. Я тоже с большим удовольствием с тобой пойду. Только… Давай завтра, ладно? А то сегодня девочки потанцевать собирались, и я…

– Господи, Даш, да конечно. Я так и так сегодня никуда идти не хотела, поздно ведь.

– Ну и чудненько. Тогда я побегу. Ты ведь тут справишься?

– Справлюсь, конечно. Только простыню с полотенцем мне выдай. И покажи, как диван раздвигать.

– А не надо диван. Мама сказала, чтобы ты, пока их нету, у них в комнате спала. А то я приду, разбужу тебя на этом диване.

Тут до меня дошло, что девушка собирается уходить из дома на ночь глядя, а Москва, как всем известно, город, небезопасный даже днем.

– Даш, а как ты-то сейчас пойдешь? Поздно ведь, вон, почти стемнело. Ты тоже на машине?

– Если бы. От моих дождешься… Нет, я тачку поймаю. Теть Лиз, а Женька ваш машину водит?

– Конечно. В Америке без этого нельзя. Как шестнадцать исполнилось, так и водит.

– Круто. И машина у него своя?

– Ну да. Не на моей же ему ездить.

– И у тебя своя? И у дядь-Коли?

– Да. Но, Даш, это не роскошь, это просто жизнь. Там без машины вообще никуда не доберешься.

– А какая у Женьки машина?

– Я и не помню уже. «Тойота»? Или «Хонда»? Японская какая-то, а что?

– Так… Здорово. Я бы тоже от машинки не отказалась… Сесть так – ж-жж! Круто. Особенно если бы джип…

– Да ну. Они здоровые, неудобные. Это если детей много или дороги плохие, а в городе-то… Только с парковкой мучиться.

– Нет, ну ты что… Джип – это классно. У нас у одной девочки есть… Она даже на тротуар въезжает, как нефиг делать. Кайф. Все, я побегу, мне еще собираться…

Через сорок минут Дашка, одетая в короткие джинсы, открытую майку, усыпанную блестками, и босоножки на таких шпильках, что непонятно было, как она на них стоит, направилась на выход. На боку у нее висела новая сумка, а лицо она накрасила так, что выглядела старше лет на десять. С волосами она тоже что-то сделала, и они не лежали больше по плечам шелковой волной, а топорщились какими-то прилизанными прядями. Но мое-то какое дело? Что я вообще понимаю? Я не стала ничего ей говорить, а просто пожелала удачного вечера.

– Ага. Спасибки. Я побежала, целую.

На пороге остановилась и стала копаться в сумке, что-то вспомнив.

– Теть Лиз, вот на всякий случай мой номер. Если что – звони.

Вытащила листочек, поскребла по нему карандашиком, сунула мне в руку. И исчезла.

Оставшись одна, я побродила по квартире, приглядываясь к обстановке. Кухня, прихожая, гостиная со смежной Дашкиной комнатой, из прихожей – отдельная родительская. Тесновато, конечно. То есть втроем-то нормально, а вот еще один человек – и уже не повернешься. Хорошо, что я через неделю переберусь к себе.

Пользуясь временным одиночеством, я залезла под душ, вымылась, раскопала в чемодане свой халат и какие-то житейские мелочи. Разбирать все вещи мне не хотелось, попробую пожить в походном режиме.

Потом я постелила себе в Мишки-Надиной комнате, пожевала на кухне салатиков прямо из банки (хорошо, что Надя не видит), нашла в шкафу детективчик в мятой яркой обложке, забралась в кровать и стала читать. Сюжет был острый, но какой-то рваный, отовсюду почему-то ни к селу ни к городу падали трупы и вылезали дурацкие мопсы, странице на тридцатой я окончательно запуталась, кто кого убил и кто кому теща, и незаметно для себя снова заснула, даже не выключив лампочку над головой.

Таким образом, благодаря детективу следующее мое пробуждение состоялось при свете. На часах было без четверти четыре, но, поскольку за окном явно наблюдалась темнота, я быстро догадалась, что это ночь. Погасила лампочку, закрыла глаза и попыталась заснуть снова. Не вышло. Нечего было спать весь день, так тебе и надо.

Вдруг я услышала тихий металлический звон и шорох открывающейся двери. Под дверью в щелке появилась полоска света, и зацокали каблучки. Дашка вернулась со своих танцулек. Ничего себе. Пожалуй, Мишка с Надей не зря переживают… Хотя чего страшного-то, одернула я себя. Взрослая девушка, девятнадцать лет, живет, как хочет. Кого она должна спрашивать, до которого часу ей можно танцевать? Женька вообще уже несколько лет, как поступил в университет, живет в другом городе, я его и вижу-то, хорошо, если три раза в год, какие уж тут поздние возвращения. Но какой-то странный осадок остался.

Терзаемая то ли загадочным осадком, то ли банальным джет-лагом, я проворочалась с боку на бок еще часа три и совсем уж было собралась вставать, как почему-то неожиданно снова заснула. То есть это стало понятно потом, когда я открыла глаза, а на часах было без двадцати двенадцать, и в комнату светило яркое солнце. Елки-палки, Дашка, небось, меня ждет, мы же собирались Москву смотреть.

Я поднялась и поскакала в ванную. Попутно выяснилось, что никто никого не ждет, потому что Дашка спит себе в своей комнате сном младенца, что, впрочем, неудивительно. Так что в ванной я уже не спешила.

Когда я допивала свою первую чашку кофе – растворимого, гадость страшная, надо непременно купить нормального кофе, – на кухню выползла помятая Дашка в халатике. Впрочем, она даже после бурной ночи выглядела на зависть. Легкие синяки под глазами – и все, если не знать, когда она легла, так и не догадаешься. Эх, где мои девятнадцать лет?

– Доброе утро, теть Лиз, – Дашка ухитрялась зевать и улыбаться одновременно.

– Привет. Кофе будешь?

– Не, спасибо, я лучше чаю. Вот только умоюсь.

Дашка скрылась. Я включила чайник, достала еще одну чашку. Вернувшаяся Дашка взяла с подоконника маленький чайничек, заглянула в него, долила кипятку, взболтала и наклонила над чашкой. Из чайничка полилась тоненькая светло-желтая струйка.

– Даш, что ты делаешь? Давай я тебе нормальный чай заварю?

Она махнула рукой.

– Да он хороший, теть Лиз. Я только вчера вечером заварила.

Жидкость в ее чашке напоминала цветом что угодно, только не чай.

– Да где он хороший, смотри – и цвета-то нет.

– Так это ж зеленый чай, он всегда такой.

Посрамленная, я замолчала. Налила себе вторую чашку кофе. Зеленый чай. А я тут лезу, как из деревни, так мне и надо. Не то чтоб я никогда не видела зеленого чая, я просто не понимала, как его можно пить. Особенно с утра. Бурда бурдой. В нем, говорят, и кофеина-то никакого нет.

Дашка тем временем вытащила откуда-то длинную пачку сигарет и блестящую зажигалку.

– Я покурю, ничего, теть Лиз?

Я обреченно кивнула. Вообще-то я терпеть не могу табачного дыма, но не говорить же девочке в ее собственной кухне, что лучше не надо. Переживу как-нибудь. Я тоже в ее возрасте курила. Или нет – в ее возрасте я, пожалуй, уже была беременна, и как раз на этом мое курение кончилось раз и навсегда. Беременность, маленький ребенок, а потом Америка с ее стерильностью, там не покуришь, вот и отвыкла. Надо привыкать взад, ничего не поделаешь, это наша родина, сынок. Досюда, похоже, волна борьбы с курением в американских масштабах не докатилась, потому что еще в самолете я успела заметить, вернее, почуять, что мои соотечественники курят почти все и практически везде. Может, самой тоже начать? Говорят, от этого худеешь, здоровье мое никому на фиг не сдалось, а дышать будет заметно легче. Надо попробовать, и я попросила у Дашки сигаретку.

Она с готовностью протянула мне пачку. Я зажала тоненькую палочку во рту, чиркнула зажигалкой, затянулась и зверски закашлялась. Нет, пожалуй, эксперимент придется пока отложить, до большей акклиматизации.

Залпом допив свой кофе, я бросила сигарету в пепельницу.

– Извини, Даш. Хотела молодость вспомнить, не получилось. Так мы с тобой идем?

– Идем. Сейчас только докурю, потом лицо нарисую – и можем выходить.

Я пошла собираться. Выглянула в окно, оценила погоду и, резонно рассудив, что ходить придется изрядно, надела джинсы, простую майку и полуспортивные туфельки-тапочки без каблуков. Подумала – и накинула на плечи тоненький кардиган на всякий случай. Готово. Хотя нет, не все. Я взяла свою замечательную сумку и, чтобы не таскать с собой лишних тяжестей, вытащила из нее все то, что не могло пригодиться на городской прогулке – американский паспорт, бутылку воды, косметичку, пакет с основными денежными запасами. Между прочим, денег надо бы поменять. Под руку попался телефон. Вот черт, я же его так и не включила после самолета. Ник, небось, волнуется, куда я девалась. Хотя, конечно, мог бы и сам сюда позвонить, если б захотел. Да и мама в курсе, что я живой долетела, ей-то мы с Мишкой сразу отзвонились, тут попробуй не позвони… Так что ничего, информация есть, если хотел – разобрался.

Я нажала кнопку включения, телефон вроде ожил, но ничего внятного на экране не отобразил. Я еще потыкала в разные кнопки, и только потом сообразила, что мой телефон в Москве вообще работать не будет, стандарт не тот. Есть телефоны и с двойными стандартами, но мой не из них. Ну и ладно, значит, куплю просто новый, и все.

Вот и цели для прогулки обозначились – поменять денег и купить телефон. Ну и зайти куда-нибудь за продуктами, чтобы не обжирать хозяев. Кофе купить, апельсинового соку. Колбасы!!!

Готовая к выходу, я пошла к Дашке в комнату. Она, тоже в джинсах и яркой маечке, сидела перед зеркалом и тоненькой кисточкой сосредоточенно рисовала что-то вокруг правого глаза. Заметив меня в зеркале, она махнула рукой в сторону дивана.

– Садись, теть Лиз, я сейчас.

Это был процесс. Нет – Процесс. Я наблюдала за ней, как завороженная. В свои без малого сорок я, конечно, умела пользоваться косметикой, и на лице время от времени что-то себе рисовала, но как-то никогда не относилась к этому слишком серьезно. Нет, крем для лица я покупала и выбирала с интересом, не жалея на это денег, но вот чтоб краситься… Ну да, помада нейтрального цвета, немного пудры, чтобы нос не блестел, чуть-чуть теней в цвет одежды, тон для маскировки каких-то вопиющих дефектов – но это и все. Да и то скорее по большим праздникам, а они у меня случались не часто. Такого, как говорится, чтобы не выйти в булочную, не накрасившись по полной, за мной никогда не водилось. Да и знакомых у меня таких не было. В Америке вообще мало красятся.

Тут же передо мной было Мастерство, возведенное в ранг Искусства. То, что, наверное, и называется гордым словом Макияж. Основу Дашка, похоже, уже успела намазать раньше, потому что теперь она наносила сверху завершающие штрихи. Перед ней лежало несколько распахнутых ящичков, баночек и тюбичков – ни дать ни взять палитра художника, и она, придирчиво выбирая то одну, то другую кисточку разной толщины, окунала их в краски, подносила к лицу, жмурила старательно глаз, чуть-чуть касалась, наносила мазок, оценивала эффект, иногда что-то подправляла пальцем, брала следующую… Я просто оторваться не могла.

Закончив, Дашка позакрывала свои баночки, опылила себя сладким облаком из розового флакона, повернулась ко мне и кокетливо похлопала ресницами.

– Ну как?

Я не сразу нашлась. Мастерство было, конечно, несомненным, и результат на Дашкином лице был, пожалуй, достойным самой высокой оценки, вот только… Это лицо совершенно не нуждалось ни в каких ухищрениях, оно было прекрасным само по себе, от природы. После же кропотливой разрисовки оно стало… Не то чтобы даже старше, но как-то… Искушеннее, что ли. Более порочным, да. И почему-то более потрепанным. Хотя макияж отнюдь не был вульгарен, цвета мягкие, переходы ровные, черты лица подчеркнуто четкие… Не знаю. Наверное, я не понимаю ничего…

– Очень красиво, Дашунь, – в конце концов сказала я. И честно. Действительно, красиво. – А что, мы с тобой куда-нибудь идем?

– Ну так гулять же, – непонимающе ответила она.

– Нет, ты так собираешься торжественно, я думала, может, мы заходить куда-то будем…

– Да ну, торжественно, – махнула она рукой. – Где ж тут торжественно? Немножко морду освежила, и все. Эффект свежеумытого лица, утренний ненавязчивый макияж. По-моему, получилось неплохо.

Я снова не нашла слов.

В прихожей Дашка села на стул и стала застегивать свои вчерашние блестящие босоножки на высоченной шпильке. Тут я, как дура, опять не выдержала.

– Дашунь, – я очень старалась не звучать, как зануда, – мы же, наверное, ходить будем много.

– Ну да, – она потянулась за второй туфелькой.

– А ты выдержишь на таком каблуке?

– Да конечно, легко, – она поднялась и цапнула сумку. – Я готова, идем?

Мы вышли из дому. Я повернула было в сторону метро – Мишка живет в двух шагах от метро «Сокольники», – но Дарья решительным шагом направилась куда-то вбок.

– Ты куда?

– Тачку ловить, – ответила она так, как будто ничего другого и быть не могло.

– Мы же с тобой в центр едем.

– Ну да.

– Так тут на метро пятнадцать минут. Или я чего-то не так помню?

– Теть Лиз, ну на метро одни лохи ездят. Ну что это? Там грязно и воняет. Я в один момент поймаю тачку, и доедем нормально.

Я, вспомнив свои вчерашние впечатления от езды по Москве «на тачке», моментально внутренне сгруппировалась и выдала вполне убедительную, на мой взгляд, версию. Дескать, я за все годы отрыва от родины так стосковалась по любимому московскому метро, что только спала и видела, и что пусть уж мы хотя бы разок потешим капризы старой тетки… Не знаю, что Дашка об этом подумала, но, пожав плечиком и скорчив гримаску, все же повернула в нужном направлении.

Метро! Как много в этом звуке… В Бостоне тоже есть метро, но оно больше похоже на трамвай, да, собственно, и называется так же. А тут настоящее, с хлопающими стеклянными дверями, надписями «Входа нет», турникетами, характерным запахом креозота, эскалаторами. На меня нахлынула сладкая ностальгическая волна. Сколько раз в юности мне приходилось уворачиваться от Колькиных попыток прищемить меня метрошной дверью в его неуклюжих стремлениях быть галантным… Как я боялась, что меня прищемит турникетом, когда мы, экономя несчастный пятак, проскальзывали, тесно прижавшись, вдвоем на одну монетку… А как целовались на эскалаторах… Самые длинные, помнится, были на метро «ВДНХ».

Поток воспоминаний был прерван сердитым Дашкиным возгласом.

– Черт! Ну так и знала… Твою мать!

Ее тонкая шпилька застряла в рифленом покрытии эскалатора, и в попытках освободиться она, резко дернув ногой, ободрала тонкую кожу с каблучка.

– Ну вот. Убила туфли к черту. Говорила же, что это идиотство – на метро! А они новые, жалко так…

– Подожди убиваться-то, – урезонивающе сказала я. – Дай, я погляжу, может, еще ничего…

– Да где там ничего, – Дашка пыталась прыгать на одной ноге, задрав другую и оглядывая каблук. – Вон, полкаблука ссадила. Чтоб я еще раз…

Я подвела ее к скамейке, велела сесть и снять босоножку. Полоска кожи, примерно в полсантиметра, была содрана сбоку каблука и болталась, присборенная в гармошку. Я аккуратно разгладила ее, порылась в сумке, вытащила тюбик сухого клея. Нельзя сказать, чтобы получилось уж совсем незаметно, но если не приглядываться… Дашка глядела на меня, раскрыв рот.

– Ну ты даешь, теть Лиз, – выдохнула она, застегивая босоножку и осматривая результат.

– Не рассказывай никому, – посоветовала я. – И сама забудь, никто и не заметит. А на эскалаторе, если на каблуках едешь, нужно на цыпочках стоять.

– Откуда ты знаешь-то? И где так чинить научилась?

– А ты думала! Ездили когда-то и мы в метро. И шпильки носили, не без этого.

– А клей у тебя в сумке зачем?

– На всякий случай. Вот, видала – и пригодился, да мало ли, что еще.

– Ну ты даешь, – повторила она задумчиво. – Но на метро все равно лучше не ездить. Босоножек не напасешься. А если б я вдруг у матери на «Маноло Бланик» выклянчила? – осенила ее новая мысль, и она явно пришла в ужас. – Да я бы умерла! «Маноло Бланик» так бездарно загубить!! Нет, не уговаривайте даже со своим метро. Никогда в жизни! Теть Лиз, а у вас есть «Маноло»?

Мы успели сесть в поезд, и он вез нас, тарахтя и раскачиваясь в темном туннеле. Я глядела на белую надпись «Не прислоняться» на дверях. «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Копенгаген», – вспоминалась мне какая-то чушь из детства. Дашка снова меня отвлекла.

– Что? «Маноло»? Нет, на кой они мне черт? Они неудобные.

– Как это неудобные? Самые лучшие туфли в мире! За такие деньжищи! У нас в Москве бутик открыли, они там меньше тысячи не стоят. Обалденные туфли. Теть Лиз, а правда, что в Нью-Йорке их можно всего долларов за пятьсот купить?

– Не знаю, Даш. Наверное. По-моему, это все равно безумие – туфли за пятьсот долларов. Никакие туфли столько не стоят, будь они хоть из золота.

И тут меня осенило.

– Стой, Дашка. Есть ведь у меня эти «Маноло». Я забыла совсем, – и красочно описала ей золотой гибрид гладиатора со свиноматкой в пряжечках, свалившийся мне на голову в момент жизненной катастрофы.

Я-то в своем описании старалась ей показать, какой это на самом деле безвкусный кошмар, но, похоже, добилась совершенно обратного эффекта.

– Золотые… С пряжечками… На шпильке… – Глаза Дашки мечтательно затуманились. – Теть Лиз, а какой у тебя размер?

– Седьмой. То есть тридцать седьмой на ваши деньги.

– И у меня тридцать седьмой. А ты их с собой привезла? – оживилась Дашка. – Дашь померить?

– Да ты что, Даш? Чего бы я их в Москву поперла? Я ж тебе говорю – в этом ходить невозможно.

Дашка разочарованно выдохнула. Но тут же снова воспряла.

– Теть Лиз, значит, ты их совсем не носишь?

Я кивнула.

– Совсем-совсем? А тогда… Я нахалка, конечно, но… Не могла бы ты их отдать мне?

– Да могла бы, конечно. – Мысленно я выругала себя за недогадливость. Привезла бы ребенку босоножки, вот было бы радости. – Дашунь, я, честное слово, просто не сообразила, дура. И потом, я размера твоего не знала.

– Ну ничего. Ты мне в другой раз привезешь, не забудешь ведь? А может быть, дядю Колю попросить? Ну, если он вдруг приедет? Или оказия там какая?

– Вряд ли он скоро приедет, Дашунь. Но я спрошу.

Я внутренне рассмеялась, представив себе, как звоню Нику с указанием немедленно отправить мне в Москву золотые босоножки «Маноло Бланик». Интересно, что бы он подумал? Кстати, я ж ему так и не дала знать, что жива. Наверное, надо бы. Вот сейчас куплю телефон…

– Дашунь, а мы с тобой куда едем?

– В центр. Ты же сама сказала.

– Ну да, а куда именно-то?

– Мне все равно. Ты-то куда хотела?

– Да я даже не знаю… Ну, на улицу Горького, наверное.

– Куда? Это где такая?

Я растерялась. Как это – где улица Горького?

– Ну, там метро «Пушкинская». Где памятник Пушкину, знаешь?

– А, на Тверскую, – облегченно выдохнула Дашка. – А то я не поняла.

– Ну да, на Тверскую. – Спятишь с этими переименованиями, я и так-то все нечетко помню, а теперь еще разбирайся, что куда переназвали. – Даш, а телефон там можно будет купить? И денег мне надо бы поменять.

– Это где угодно можно, – отмахнулась Дашка. – Приехали, нам выходить.

Мы вышли на улицу Горького, то есть Тверскую, но не на Пушкинской площади, как мне думалось, а напротив «Националя». Я восторженно огляделась вокруг. Все было таким… Таким огромным, и забытым, и родным, и знакомым, и совершенно другим одновременно. Перед Историческим музеем… Стоп, а где гостиница «Москва»? Мамочки! А перед Манежем какой-то глобус торчит… Хорошо хоть, «Националь» на месте, тоже вон вокруг лесов полно. И куда теперь идти? Хотелось сразу всюду.

В конце концов, помаявшись и помявшись, я определилась, и мы тронулись вверх – или вниз? – по Тверской. Вверх – это к центру, а мы пошли от. Я пялилась по сторонам, как трехлетний ребенок, приехавший из деревни, и озвучивала свои восторги вслух. Бедная Дашка.

Огромные стеклянные витрины, яркая реклама, магазины, рестораны, Центральный телеграф, а где кафе «Космос», тут магазин «Сыр» раньше был, я там в очереди стояла, ой, у вас и «Зару» открыли, пошли зайдем, нет, лучше потом, а что это?

В общем, со мной бывает тяжело, особенно когда я впадаю в восторги. Но это случается, к счастью, не слишком часто, так что можно и пережить. К тому же все и в самом деле было очень здорово. Так чисто, и красиво, и цветочки в горшках понатыканы, и люди кругом нарядные. Правда, люди слишком нарядные, женщины все на каблуках и накрашены, как Дашка, у нас так только в оперу ходят. Я вдруг поняла, что обращаю внимание на то, что на ком надето, со мной такого сто лет не случалось. А потом поняла, что и на меня то и дело бросают со всех сторон оценивающие взгляды. Такого тоже не случалось сто лет. В Америке никто ни на кого не смотрит, это не принято, это нарушает права личности, ходи в чем хочешь, никого не волнует, на улице ты незаметен. А тут… Вон опять тетка мимо прошла и окинула взглядом с головы до ног, такое впечатление, что успела до копейки оценить, что почем. Может, это все-таки на Дашку смотрят, она красивая, а я что? Нет, на меня. Наверное, веду себя, как идиотка, вот люди и оглядываются.

Мне стало неприятно, и я решила спросить свою Ариадну.

– Даш, я заметила – на меня люди смотрят. Я чего-то не так делаю?

– Ну-у… – Дашка задумалась. – Ну, в общем, ты, конечно, выделяешься. Я бы тоже на тебя внимание обратила.

Я совсем испугалась.

– А что со мной не так-то?

– Да нет, – она успокаивающе махнула рукой. – Все нормально. Просто… Ну, как сказать… Ты не вписываешься. Одета, к примеру, не так.

– Господи, чего ж тут не так? Джинсы и майка.

– Вот именно. Так девочки одеваются, а ты, хоть и выглядишь неплохо, все равно видно, что… Ну, в общем, большая уже.

– Даш, не надо. Говори ты нормально – старая тетка.

– Нет, ты не тетка. В этом и дело. По возрасту, может, и годишься, а ведешь себя не так. И что-то в тебе еще есть такое… Иностранское… Я вижу, а сказать не могу. И потом, главное – сумка твоя.

– А что сумка?

– Ну как что? Это же у тебя «Биркин»? Настоящая?

– Ну да.

– Ну вот. Тут, если кто до «Биркин» дожил, она не будет вот так в метро ездить и по сторонам пялиться. Она будет на машине с шофером рассекать, и с ней телохранитель будет сзади ходить. А ты тут возле «Зары» в восторге прыгаешь. Вот все и думают – что это с ней? И настоящий ли «Биркин»?

– Дашка, ты это серьезно? Что, вот так вот на улице прям всем есть дело, кто я да какая у меня сумка? Скажи, что ты шутишь, а?

Она пожала плечами.

– Ну ты же сама меня спросила. Значит, заметила. Я тебе и объясняю. Да плюнь ты, – добавила она, заметив мое расстроенное лицо. – Не бери в голову. На меня вон тоже часто пялятся, что же, из дому не выходить? Наоборот, теть Лиз. Ты знаешь, что классно выглядишь, и пусть себе смотрят. Даже приятно.