Текст книги "Звезды-свидетели. Витамин любви (сборник)"

Герман вспомнил о Нине. Вернее, он ни на секунду не забывал о ней. И никак не мог разобраться в своих чувствах – хочет он ее видеть или нет? Хотя деловая часть его натуры, мозги, подсказывали ему, что надо бы ее забыть и зажить новой, рабочей, творческой жизнью. Но как можно забыть все, что с нею связано? Тем более что она же сама села к нему в машину, она выбрала именно его для того, чтобы спрятаться в его доме. Почему же она уехала? Может, испугалась, что, когда расчистят дорогу, к нему непременно кто-то приедет? Может, она предположила, что он обратился за помощью в милицию? Во всяком случае, представить себе такой его поступок она вполне могла. Она же не глупая девушка. И она знала, что у него есть и телефон, и Интернет.

Герман уже собирался раздеться и нырнуть под пухленькую перину, как вдруг лицо его запылало. Так с ним бывало всегда, когда он начинал сильно нервничать. Интернет! А если, пока он спал, она встала, открыла ноутбук и залезла в его почтовый ящик, в skype? И прочла всю его переписку с Рубиным?!

Ну, тогда ее побег легко объясним! Любой человек, оказавшись в ее ситуации, поступил бы точно так же, чтобы только его не схватили. Не посадили в тюрьму. Ведь, если разобраться, это и было ее единственной целью, когда она обратилась к нему за помощью – избежать наказания, тюрьмы.

Словом, покоя не было. Он улегся, даже накрылся с головой периной, и принялся думать, думать…

Вспомнил Веронику. Встал, взял телефон и позвонил ей. Все происходило как во сне. Ему казалось, что он уже сто лет не виделся со своей бывшей женой. Первое, что он у нее спросит – не знакома ли она… Так. Стоп! Он же не знает, как на самом деле зовут «Нину»! А потому и спросить об этом не получится. А может, надо не звонить, а прямо взять и поехать к Веронике, поговорить с ней по душам, расспросить ее о том постыдном для него времени, когда он мечтал избавиться от нее? И ведь он ни за что не подумал бы об этом, не вспомнил бы ее, если бы не эта «Нина» с ее извращенным желанием – самостоятельно очистить мир хотя бы от какой-то доли зла. И, самое главное, если бы она не выбрала его… Но она его выбрала, выбрала! Значит, он – ее очередная жертва! И он должен постараться выяснить, насколько тяжело и больно было Веронике, когда он расстался с ней. А вдруг и она тоже пыталась покончить с собой, а эта лже-Нина работала в профильной больнице, куда привозят жертв суицида? Или какая-нибудь ее знакомая пересказывала ей все эти страшные истории? В том числе Веронике.

Да, он сейчас так и сделает. И пусть ему уютно и мягко под периной, тепло, все равно он заставит себя сбросить ее, переодеться и, если это только возможно, улизнет из дома Рубина, не потревожив его.

Между тем он слышал доносившийся из гостиной раскатистый храп своего агента. Вот и хорошо, что он так крепко спит, подумал Герман, надевая свитер.

Конечно, он понимал, что поступает по отношению к Рубину не очень-то порядочно, но он же вернется! А какая разница Леве, где до обеда проведет время Герман?

Он на цыпочках, как герой кинокомедии, пересек гостиную и через несколько секунд уже стоял в холле, перед запертой дверью. Недолго повозился с замками, отпер четыре пары на двух дверях, прихватил запасной комплект ключей, висевший на стене на специальном золоченом крюке, нахлобучил на голову шапку, набросил на плечи шубу и вышел из квартиры, захлопнув за собой обе двери.

Только в эту минуту он почувствовал себя по-настоящему свободным. И это было такое, оказывается, забытое и приятное чувство, что ему почему-то захотелось плакать. Он знал об этой своей слабости и всегда стыдился ее. Что поделать, если он такой, какой есть: эмоциональный, нервный, слабый? Возможно, будь он другим – не писал бы музыку.

Он вызвал лифт и, поджидая его, постоянно оглядывался, боясь, что Рубин проснется и будет искать его, а не найдя, догадается, что приятель решил уйти, сбежать. Вообще-то не очень-то он хорошо поступил. Надо было оставить Леве хотя бы записку, мол, поехал по делам, вернусь часа через три, не волнуйся. Или что-нибудь в этом роде.

Озарение пришло, когда он поравнялся с конторкой консьержки. Попросив листок бумаги и ручку, Герман быстро нацарапал Рубину записку и со словами: «Это для Левы Рубина, он сейчас спит, я не хотел его беспокоить, а мне нужно срочно уйти, возможно, он будет меня искать, и тогда вы ему передайте эту записку, заранее благодарен», – отдал бумажку консьержке.

И вот он на улице. Морозец бодрит, воздух кажется сладким, сахарным. Аж дух захватывает!

Герман запахнул шубу и пошел искать такси.

Адрес Гурина он помнил наизусть и легко назвал его таксисту, заставив себя вовремя заткнуться, чтобы не упомянуть и номер квартиры.

Он понятия не имел, есть ли кто-нибудь в их квартире. Был полдень, рабочий день, и в случае, если Вероника где-нибудь работает (мало ли как сложилась ее жизнь и какими принципами она теперь руководствуется), то дома у них должна быть либо няня, либо вообще никого – дети же иногда ходят гулять.

Конечно, он нервничал. Он понятия не имел, как начнет разговор. Понятное дело, что о «Нине» он ничего не расскажет. Уж тогда Вероника точно посмеется над ним, а ему этого не надо. Он просто хочет поговорить с ней по душам. Вот и все. Она женщина добрая и все поймет. Она вообще его всегда понимала, и он знал, что она не откажется от этого разговора. Она и сама с удовольствием предастся воспоминаниям и наверняка расскажет ему много нового. Ведь время идет, человек меняется, и его отношение к прошлому – тоже. Интересно, она будет говорить с ним о прошлом с грустью или, наоборот, скажет, что их брак был ошибкой?

Он пришел в себя перед запертой дверью подъезда. Номер квартиры, который он чуть было не выдал таксисту, мгновенно вылетел у него из головы. Но через несколько минут память все же вернула ему утерянное и он все вспомнил, уверенно нажал на двойку и восьмерку. И почти тотчас же услышал какой-то смазанный, грудной и домашний голос, от которого у него пошли мурашки по коже:

– Да, кто это?

– Ника?

Пауза. Потом робкое:

– Гера?!

– Ну!

Решительное:

– Заходи!

В замке что-то щелкнуло, он вошел, поднялся на седьмой этаж и, когда дверцы лифта открылись, увидел в распахнутой двери знакомый женский силуэт.

Сказать, что он обрадовался, было бы недостаточно. Он был в каком-то восхищении от собственных восторженных чувств, нахлынувших на него при виде домашней и прекрасной в своем желтом халате Вероники. Словно все это время, что они не виделись, она жила только для него, просто в другой квартире, и все ждала и ждала его возвращения. Вот какое это было чувство! И того, что она принадлежит – уже давно – другому мужчине, он тоже словно бы не знал. Однако он вовремя остановился в своих далеко забредших фантазиях, и ему хватило ума не броситься к ней на шею и не расцеловать ее.

Сердце бухало от радости, когда он, нерешительно подойдя к ней, лишь по-детски, невинно ткнулся носом ей в щеку.

– Привет, Вероничка, – прошептал он ей в ухо. И потом, совсем уже тихо: – Твой дома?

– Нет, я с детками одна, проходи, я ужасно рада тебя видеть.

Вот и слава богу, вот и хорошо, что она одна.

Герман вошел в мир новой, незнакомой ему Вероники и нашел его совсем непохожим на тот, который они создавали когда-то вместе. Просторный холл с большими растениями, расставленными вдоль стен, ковер, множество дверей, одну из которых Вероника распахнула.

– Гера, раздевайся, у меня там котлеты горят. Вот вешалка, пристраивай свою шубу и приходи в кухню. По дороге смотри не наступи на малышей, – улыбнулась она совершенно потрясающей улыбкой. Он сначала не понял, чем же так поразила его эта улыбка, и только чуть позже, увидев ее уже в кухне, в окружении двух маленьких детей, он понял, что это улыбка умиротворенной, спокойной и всем довольной, счастливой женщины. Этот дом, эти дети, эти котлеты на сковородке… Да все это для нее – настоящий рай! Она хотела от него, от Германа, того же – нормального замужества с детьми и всеми невинными радостями, с ними связанными. А вместо этого она получила эгоистичного и нечестного музыканта, композитора, для которого музыка главнее семьи. Вот и все.

«Но зато я не изменял ей!»

– Что-нибудь случилось, Гера?

Как же хорошо он помнил этот ее заботливый тон, этот полный любви и ласки голос. А теперь все это принадлежало Гурину. И дети – тоже.

– Какие хорошенькие мальчики, – он усадил малыша на колени, поцеловал в белую макушку. – Тебя как зовут?

– Саша, – ответила за сына Вероника, а малыш попытался соскочить с его колен.

– Они еще маленькие – годик и два. Другого, того, кто помладше, зовут Егорка. – Вероника легко потрепала рукой по взъерошенным волосам проползавшего мимо нее по полу младшего. – Гера, так что случилось? Я же знаю, ты ни за что не пришел бы просто так.

– Случилось, Вероника. Меня собираются убить.

– Что-о?! – Она от удивления чуть не уронила чашку, которую нервно вертела в руках. – Ты что?! Этого просто не может быть! С чем это связано? Какой-нибудь маньяк или маньячка? Письма с угрозами? Так ты не обращай внимания! Но в милицию все равно обратись.

– Нет, не похожа она на маньячку.

– Значит, женщина, – Вероника опустила глаза. – Она сама тебе об этом сказала?

– Нет. Просто у нее что-то с головой, и она убивает каждого, кто кому-то причинил боль.

Вот он и начал рассказывать ей о Нине. Как близкому человеку. Дурак! Идиот!

– Котлет хочешь?

– Хочу.

– Я положу тебе котлеты и винегрет, а ты говори.

И он все рассказал. Чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет, но все равно – рассказал.

– Только прошу тебя – никому, Вероника! Она же доверилась мне!

– Хорошо, я ее понимаю. Но почему ты пришел ко мне?

– Да потому, что она пришла именно ко мне! Значит, она знает обо мне что-то такое, за что и меня можно убить.

– А при чем здесь я?

– Понимаешь, – в носу у него защипало, и ему снова захотелось плакать. – Единственный человек, которого я обидел, – это ты, Вероника.

– Я?! Но почему? Как это?

– Да я же, можно сказать, отдал тебя Гурину!

– Бедный ты мой Гера! Неужели ты действительно так считаешь?

– Но ведь ты же любила меня… А потом оставила меня и вышла замуж за Гурина.

– Я и сейчас тебя люблю. Да, это правда. Не пугайся. Но и с Гуриным я счастлива. Не знаю, как тебе это объяснить. Ты же не предал меня, не ушел к другой женщине. Словом, я не жалею, что все так случилось. Даже если бы ты меня отдал ему, как вещь, – она улыбнулась, – я все равно была бы тебе благодарна. Миша – прекрасный муж и очень любит нас всех.

– Значит…

– Значит, она пришла к тебе совсем не из-за меня.

– Но больше ничего такого… подлого…

– Гера!

– …подлого я не совершал. Ты же знаешь меня!

– Конечно, знаю! Но эта история – не обо мне. И не думаю, что эта девушка пришла к тебе, чтобы убить тебя. Просто она воспользовалась своим интуитивным чувством, понимаешь? Она по твоей музыке вычислила, что у тебя мягкий, добрый характер и ты ей не откажешь в помощи. Но, скорее всего, она все-таки просто ненормальная. И неадекватная. И это хорошо, что Рубин привез тебя в Москву. Хватит тебе куковать одному в лесу!

– Вероника, но почему я?!

– Бедный ты мой! – Перед Германом поставили тарелку с вкуснейшим винегретом, и он вдруг снова захотел жениться на Веронике. Хотя бы ради ее стряпни. Да и вообще, он готов был забрать с собой даже ее детей…

– Вероника, ты хочешь сказать, что я – полный дурак?

– Нет, напротив. Просто ты очень добрый и ответственный человек. И тебе всех жалко. Послушай, может, она больше не вернется?

– Не знаю.

– Поживи в Москве, а там видно будет. В сущности, даже если она и знает твой московский адрес и вдруг придет к тебе, ты ей просто не открывай дверь. Хотя ты так не сможешь, точно, не сможешь. – Вероника вздохнула и провела ладонью по лицу Германа, всматриваясь в его глаза.

– Но если она придет в мою московскую квартиру, это будет означать все, что угодно, кроме того, что она вновь захочет у меня спрятаться. В центре-то Москвы!

– Значит, она придет именно к тебе, понимаешь?

– Вероника, как ты вкусно готовишь, просто язык можно проглотить. Повезло Гурину!

– Ты мне рассказал бы лучше, как ты жил все это время там, в своем лесу? И не скучно тебе там? Не страшно?

– А почему я там должен чего-то бояться?

– Так ведь это не простой дом!

– Дом как дом.

– А как же Дима?

– Димы больше нет.

– Говорят, он как-то странно и страшно ушел из жизни?

– Ушел и ушел, что теперь об этом говорить?

– А как же ты купил этот дом?

– У его наследников. Вернее, у единственного наследника. Племянника. Парень даже не видел этот дом, все в нем осталось, как было при жизни Димы. Быть может, я и заплатил за него вдвое дороже, чем он стоит, но нисколько не жалею. Повторюсь: все осталось так, как было при прежнем хозяине, и у меня такое чувство, словно Дима где-то рядом. Просто вышел из дома – покормить белок или лосей.

– Знаешь, я не специалист, конечно, но, по-моему, он был талантливым сценаристом. Вот сейчас, ты говоришь, будут снимать фильм по Бунину. Представляю себе, какой мог бы получиться фильм, если бы сценарий к нему писал именно Дима!

– Это точно, – ответил Герман со вздохом. – Жаль, вы с ним почти не были знакомы, да и я, женившись на тебе, редко с ним встречался. Быть может, если бы я в ту, трудную для него, минуту оказался рядом с ним, ничего бы такого и не случилось.

– Ты говорил, что он был слишком ранимый, впечатлительный. Если бы он не обладал такой тонкой, ранимой душой, то ничего подобного не произошло бы.

Герман вдруг почувствовал, что он задыхается. «…если бы я… оказалась женщиной с более тонкой и ранимой душой, не вынесла бы изнасилования и выбросилась из окна…» Он вспомнил слова Нины. Как же точно она это почувствовала! Она словно встала на место той, настоящей Нины, которая, не выдержав унижений, выбросилась из окна, покончила с собой. Вот и Дима не выдержал предательства. Понял, что в мире, где никому нельзя верить, нет смысла жить. И еще Герман подумал, что список жертв «Нины» пополнился бы, если бы она каким-то образом «причастилась» к Диминой истории, прониклась его болью и решила бы отомстить за него. Ведь ушел из жизни человек, прекрасный душой и очень талантливый. Просто настоящее сокровище!

– Вероника, я рад, что у тебя все хорошо. И спасибо за то, что выслушала меня.

– Гера, я не могу тебе сказать – «заходи». Это было бы неправильно по отношению к Мише. Но звонить – звони. Мы можем даже встретиться где-нибудь на нейтральной территории, мало ли что случается в жизни, и тогда хочется поговорить с кем-то близким. Ведь, несмотря на то что мы расстались, я все равно считаю тебя близким человеком, другом.

– И я тебя – тоже. И очень благодарен тебе, повторяю, за то, что ты меня выслушала.

– Все это так. Но я считаю, что ты все равно должен обратиться в милицию. Она слишком опасна и непредсказуема, чтобы совсем о ней не думать. И что бы я тебе сейчас ни посоветовала – мол, забудь о ней, вычеркни из своей жизни, – все равно это не так просто, да это совершенно невозможно! И она наверняка примется тебя разыскивать. Хотя… Ты сказал, что у нее было при себе много денег? И они остались в твоем доме? Это тоже очень опасно! Представь, что ее схватили, стали выяснять, куда она дела деньги, и она расскажет о тебе, о твоем доме. И тогда окажется, что ты – соучастник, понимаешь?!

Вероника была права. Но все это произойдет лишь в том случае, если Нина расскажет в милиции, где она провела последние три дня и где оставила деньги и оружие. Но она не расскажет! Он был в этом просто уверен. Даже под пытками. Иначе и сам Герман тоже разочаруется в людях. Пусть она и сумасшедшая.

– Нет, она не расскажет обо мне. Я уверен.

– А я на своем личном опыте убедилась, что ни за кого поручиться нельзя. Это неправильно. Ни один человек не может быть уверен в другом, хотя бы просто потому, что другой – это другой человек, понимаешь?

– Понимаю.

– И кто знает, как повела бы себя я сама, если бы, к примеру, меня изнасиловали? Не думаю, что я выбросилась бы из окна, даже, если бы ты, мой муж, продал или подарил бы меня своему другу. Нет! Конечно, я бы сильно страдала, но потом, придя в себя… Или нет. Не придя в себя – в психологическом плане, – я принялась бы мстить. Причем жестоко. И убила бы своих обидчиков. Вот такие мои нынешние мысли и чувства. А уж если бы что-то сделали с моими детьми, я разорвала бы их в клочья! Даже если бы дети уже давно выросли и стали взрослыми. А ты, Гера, ты… способен на убийство?

– Не знаю. Быть может, поэтому я и могу предположить, что способен убить. В определенном состоянии души.

– Тогда не ходи в милицию. Больше того, – Вероника вдруг посмотрела на него таким долгим и каким-то очень странным взглядом, что Герман заволновался. Ему показалось, что ей каким-то непостижимым образом удалось прочесть его мысли! (Как «Нине»!) А мысли, точнее, одна его мысль была греховной и опасной. Он подумал, что раз этой «Нине» ничего не стоит убить преступника (а преступление в ее сознании раскладывается на атомы, и она точно знает, кого и за что следует убить, кто заслуживает смерти – именно по ее системе ценностей), то почему бы не обратить ее внимание на безвременную кончину такого человека, каким был Дмитрий Кедров?

Пауза затянулась, Герман увидел, как побледнела Вероника, и тогда он решил прийти ей на помощь.

– Я понял тебя, – сказал он проникновенным голосом. – Я подумал о том же самом.

– Вот так мысли одного человека перетекают в мысли другого, – прошептала Вероника, и Герман увидел, как по щеке ее покатилась слеза. – Я так любила тебя, Гера!

И она тихо как-то, нежно заплакала.

13

Он вышел от Вероники с ощущением глубокой утраты и разочарования в самом себе. Он потерял Веронику навсегда. И он испытывал такое чувство, словно любит ее, продолжает любить. Неужели для того чтобы чувства запылали с новой силой, необходимы ревность и знание того факта, что твоя, когда-то твоя, женщина давно уже принадлежит другому мужчине?

Но он не жалел об этой встрече. К тому же он вышел от нее с драгоценным трофеем – с разрешением ей звонить, а это дорогого стоило.

И еще. Главное! За чем он, собственно, к ней и явился. Чтобы узнать правду о жизни своей бывшей жены и понять, не страдала ли она так сильно, чтобы привлечь к себе внимание прокурора-палача – «Нины». И понял, что она счастлива и не держит на него зла. Больше того, где-то в душе, быть может, она ему даже благодарна за их разрыв. Ведь теперь у нее нормальная семья, любящий заботливый муж и дети – а это главное.

А через несколько часов Герман – уже другой, уверенный в себе, сильный и благодушный, невероятно красноречивый и переполненный эмоциями – сидел в теплой, дорогой его сердцу мужской компании (он, Лева и Коровин), пил водку, закусывая салатом с козьим сыром и холодной телятиной и мысленно в который уже раз благодарил Рубина за то, что тот вывез его из леса.

Коровин, человек, от которого во многом зависел проект нового фильма, постоянно похлопывал Германа по плечу, целовал его в щеку и твердил, что ему необходимы всего лишь три основные музыкальные темы, как «три кита», на которых должен эмоционально держаться фильм. И одной из них будет тема смерти, самая тяжелая и прекрасная – ведь Митя умирает от любви. Потом они плавно перешли к теме любви, и каждый вдруг начал пересказывать историю своей первой любви. Затем они пошли по второму кругу – о второй любви. Оказалось, что жена Коровина и есть его вторая любовь, поскольку первая была еще в школе и она не в счет. Рубин сказал: он так и не понял, что такое любовь? Да, была в его жизни одна девушка, с которой он остался бы навсегда, но она исчезла, «растворилась во Вселенной», а скорее всего, эмигрировала в какую-нибудь сказочную теплую страну, потому что с ее внешностью в Москве делать было нечего. Здесь плохая экология, загрязненный воздух, а у нее необыкновенной гладкости кожа, нежный румянец, и он отдал бы все, что у него есть, даже свой продюсерский бизнес, только чтобы найти ее.

Герман, слушая его, откуда-то вдруг понял то, чего долго не хотел понимать, как бы его внутреннее чувство ему ни подсказывало – осознай! Понятное дело, что после такого яркого описания внешности девушки Коровин заинтересовался: кто же она такая, может, актриса, или, допустим, она так хороша, что подойдет на роль Кати в будущем фильме (хотя актрису, конечно, уже нашли, она ждала начала съемок)? Все понимали, что Коровин – бабник, просто он хочет удовлетворить свое любопытство. Настала такая минута, когда Рубин просто не мог дольше оставаться голословным фразером, и ему пришлось предъявить доказательства их знакомства – небольшую, нечеткую размытую цветную фотографию, сделанную явно телефоном. И Герман, внезапно протрезвев, даже не взглянув на снимок, откуда-то уже узнал, понял, что на этом кадрике Рубин обнимает именно «Нину».

Когда же подошла его очередь взять в руки фотографию, он словно взглянул на нее во второй раз – в первый раз он увидел ее несколько минут назад, мысленным взором, рожденным интуицией и каким-то безотчетным страхом.

Оставалось сделать вид, что он видит эту девушку впервые.

– Да, на самом деле красавица, – он едва разлепил онемевшие губы. – И кто же она такая?

Рубин и не подозревал, насколько для Германа был важен его ответ! Он даже не обратил внимания на его бледность и тревожный взгляд. А вот сам Герман обратил внимание на Рубина, на то, какая тоска и грусть охватили его друга при воспоминании об этой девушке.

– Старик, что с тобой? – Даже Коровин заметил потускневший взгляд Левы. – Что, так тяжело? Так кто она? Как зовут-то хоть?

– Имя у нее простое. Обыкновенное: Лена. И девушка она тоже простая, обыкновенная. Я даже не знаю, чем она занимается. Да и встречу нашу романтической назвать было бы трудно. Ладно, все! Проехали.

Лева плеснул себе изрядную порцию водки и выпил залпом. Закашлялся. Герману вдруг захотелось схватить его за галстук и слегка придушить, чтобы только узнать – как и при каких обстоятельствах Рубин познакомился с «Ниной». А не он ли сотворил с ней нечто такое, из-за чего она повредилась умом? Может, она была начинающей актриской и пришла к нему выпросить роль, а он воспользовался ею? Герман знал, что Рубин – большой эстет, «коллекционирующий» красивых девушек. Но Рубин – душка, он такой ласковый, щедрый парень, и никогда бы он не стал, скажем, насиловать девушку. Да девушки сами отдавались ему в этой его квартире, а потом еще и варили ему на следующее утро кофе! Бывало даже, что по молодости лет он мог оставить у себя на ночь двух, а то и трех девушек. И это бывали милые вечеринки – с музыкой, танцами, выездами в рестораны или ночные клубы.

– Актриса, признавайся? – Вместо Германа этот вопрос Рубину задал умница Коровин. – Испортил девушку, а теперь страшно об этом вспоминать?

Герман почувствовал, как у него запылали щеки, словно речь шла о его жене или невесте.

– Не говори глупости, – отмахнулся от него Лева. – Это девушки меня испортили! – Рубин попытался улыбнуться, но у него ничего не вышло, кроме какой-то кривой гримасы.

«Мне бы узнать ее фамилию!» – подумал Герман.

Но как в этой задушевной мужской беседе возможно вызнать фамилию девушки, чтобы не привлечь к себе внимания? Никак.

Коровин явно собирался расспросить Льва поподробнее об его пассии, но тот замахал руками, словно заранее узнав о его намерениях:

– Все, все, хватит о ней! Это моя история.

– Ну и ладно. Просто я подумал, а не попробовать ли ее на роль Кати, – сказал Коровин неуверенным голосом, и тут даже у Германа лопнуло терпение. Он вдруг понял, что Коровин возомнил себя чуть ли не богом, решив, что ему все позволено в этом мире! Ну, снимаешь ты фильм, и что? Еще не вопрос, станет ли он шедевром!

– Гриша, у тебя ведь уже есть актриса на роль Кати, – Герман решил спасти Рубина, чтобы Коровин не лез к нему в душу.

– Есть. И не одна.

– Тогда зачем ты травмируешь Леву? Не видишь разве, как ему хреново?

– Сам виноват. От хороших и умных мужиков такие красотки не уходят! Может, она хотела за тебя замуж?

Рубин посмотрел на Коровина так, что и Герман, и Коровин вдруг поняли, что дальше продолжать разговор на эту тему просто опасно.

– Да ну их, этих баб! – махнул рукой Григорий. – Извини, старик, у меня это профессиональное. Как увижу красивую девушку, так сразу пытаюсь представить ее в какой-нибудь роли. И – ты же знаешь – я редко ошибаюсь!

– Да уж, – покачал головой Рубин.

– Но она, если судить по фотографии, – вовсе не простая, – почему-то вдруг сказал Коровин, остановив взгляд на обоях, где-то поверх головы Льва.

Герман съежился, словно испугавшись, что Рубин сейчас набросится на Коровина с кулаками. И это при том, что раньше он даже и представить себе был не в состоянии, что Леву можно вообще вывести из равновесия. «А может, и он тоже способен на убийство? Как и все мы?»

– Да, не простая, – кратко согласился с Коровиным Рубин.

– Мне кажется, что она… как бы это помягче выразиться… опасная, что ли?

– Нет, вот здесь ты ошибся. Она – настоящий ангел. Но я действительно очень виноват перед ней. И… не только… А теперь – хватит в душу лезть! Что вы за звери такие, киношники! Давайте поговорим лучше о музыке.

– О музыке так о музыке! Ты бы мог наиграть сейчас те мелодии, которые уже сочинил? – спросил у Германа Коровин.

Вместо ответа Герман начал рассматривать его крупной вязки черный свитер и треугольники воротника его светлой рубашки, подпиравшего шею. Подумал вдруг, что этот свитер ему наверняка связала одна из его любовниц. Или все-таки жена? У Коровина было вытянутое породистое лицо, большие темные глаза, крупный нос и толстые губы. И что только находили в его внешности женщины?

– Гера, – окликнул он Германа. – Ты где? Летишь? Мечтаешь? Или прямо на ходу сочиняешь?

– Представляете, я их забыл, – честно признался он.

– Что забыл?

– Мелодии. Напрочь.

– Ну, ты их хотя бы записал? – забеспокоился Коровин.

– Да, конечно.

– Да врет он все! – пьяно отмахнулся от него Рубин. – Он говорит, что забыл мелодии, а на самом деле он забыл ноты. В лесу. Но это все уловка, чтобы вернуться в свой лесной домик.

– Это правда?! – не поверил Коровин. – Это правда, что ты хочешь вернуться в лес? Но что ты там забыл? Там же скукотища! Людей совсем нет! Или… Или я что-то пропустил?

Лицо Коровина изменилось – на нем появилась широкая, открытая улыбка заговорщика.

– Ну-ка, признавайся!

– Ты не поверишь, но у него там… – начал Рубин.

Герман метнул на Льва взгляд, способный прострелить его в самое сердце! Неужели он сейчас расскажет о «Нине»?! Вернее… Так. Стоп! Надо взять себя в руки. Господи, как же так? «Нина»… Вовсе она не «Нина», а любовница Рубина! Потребуется какое-то время, чтобы это осмыслить.

– Ты не поверишь, но у него там… – повторил, морща нос и хихикая, Рубин. – Что, Гера, стыдно стало? То-то! У НЕГО ТАМ КУРЫ! Так-то!

Герман вспотел. Мгновенно. За одну секунду. Что тут сказать? Умница Рубин! Все, что хотел – сумел сделать: и нервы ему, Герману, пощекотал, и Коровина заинтриговал и удивил заодно. Ну не сукин ли сын?

– Курочки? – нежно улыбнулся Коровин. – Да я и сам бы их держал, если бы разрешали, – на Тверской. Ничего-то ты не понимаешь, Лева! Утречком подает тебе жена или… неважно кто – сваренное всмятку яичко! Оно теплое еще, с ярким таким желтком! Прекрасное, натуральное яйцо! Да это же роскошь по нашим временам! Да я бы на месте Геры и козу завел. Вот только доить ее проблематично, это надо уметь, да и возни с ней много. Пасти, прогуливать… А курочки особой заботы не требуют.

Герман бросился звонить Елене Сергеевне. Решил действовать сам, без Рубина. Что он, не может лично, без посторонней помощи, набрать номер домработницы? Правда, чтобы не стать мишенью для насмешек Рубина, он все же вышел в другую комнату.

– Лена? – спросил он, услышав знакомый голос. И тут же испытал легкое головокружение. Ведь его «Нину» тоже, оказывается, зовут Леной! Господи, как же хочется спрятаться куда-нибудь от них – от всех – и побыть одному, осмыслить все случившееся, подумать о том, каким образом роман Рубина и этой необыкновенной, раненной жизнью девушки может оказаться связан с личностью самого Германа?

Короткий разговор с Еленой Сергеевной успокоил его. Все в порядке. Кур она пристроила в Киселево. Сказала, что временно, но хозяева не будут против, если он, Герман, решит их продать.

– Отлично, Лена, спасибо тебе большое. Просто выручила меня!

– Да, Герман Григорьевич, – добавила в конце разговора Елена Сергеевна, понизив голос, – мне показалось, что в доме кто-то есть. Когда я приехала, чтобы забрать кур… А я была не одна, а с парнем, который их взял, у нас были с собой коробки и все такое прочее. Я одна бы не собрала всех птичек. Так вот. Когда мы подъехали к дому на машине, мне показалось, что в окне кухни горит свет! Но мы приблизились, и свет погас. Я на всякий случай позвонила, постучала в дверь – никто мне не открыл.

– Все нормально, Лена. Я все знаю.

– Уфф! Слава богу, а то я собиралась позвонить Льву Борисовичу. Значит, там кто-то есть?

– Да-да, – он хотел поскорее замять разговор. – Говорю же – я в курсе. Только, пожалуйста, не говори ничего Леве.

– Да я уж все поняла. Это Лев Борисович не понимает, наверное, что вам для творческого вдохновения нужна красивая девушка.

Герман вдруг вспомнил улыбку Елены Сергеевны. Приятная, неназойливая женщина.

– Спасибо тебе, Лена. Ты – настоящий друг!

– Всегда рада помочь. Между прочим, я сейчас убираюсь у вас, Герман Григорьевич. Вернее, я уже почти закончила. Думаю, вы останетесь довольны. Вы же сегодня здесь ночуете?

– Не знаю. Наверное.

– Я так и подумала. Купила вам сыр, колбасу, положила все в холодильник. Еще – кофе, чай, печенье… Может, вам еще что-нибудь нужно?

Герман изнывал от желания задать ей один вопрос, но не знал, как его сформулировать, чтобы не насторожить ее. Про машину. Видела ли она его машину?

– Лена, я хотел спросить… Понимаешь, я сильно поцарапал крыло у машины. Когда ты вошла во двор, не взглянула – это сильно бросается в глаза?

– Царапина? Нет, не заметила. Машина стоит в сторонке, возле гаража, и выглядит вполне даже ничего. Больше того – у вас вообще шикарная машина, – она вздохнула.

– Ну и ладно. Может, мне просто показалось, что царапина большая.

– Или я не увидела, она же одним боком повернута к гаражу. А вы отчего в гараж-то ее не поставили? Хотя… Понимаю. Думаю, просто кое-кто не умеет аккуратно въезжать туда! Ну, ничего, жизнь впереди длинная, успеет научиться.

– Хорошо, Лена. Спасибо тебе еще раз. Пока.

– До свидания, Герман Григорьевич.