Текст книги "Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами"

Начиная с 1964 года в Шашэмэнне хлынул поток растафарианцев. Число братьев выросло до двухсот тысяч человек, каждый поселенец получил для возделывания землю, несколько раз их лично навещал Хайле Селассие. Но о правовых институтах, с помощью которых растафарианцы могли бы получить эфиопское гражданство, никто не позаботился, поэтому Шашэмэнне в определенном смысле представлял собой ворованные земли (54). Эти земли не пустовали в ожидании поселенцев из Ямайки, а принадлежали народу оромо, издавна угнетаемому и порабощаемому амхарскими правителями, которые безосновательно называли их бродягами, незаконно вторгшимися во владения амхаров. И хотя у самого Хайле Селассие в роду по отцовской линии были предки из племени оромо, император стремился колонизовать и объединить эфиопские провинции на основе мифа об идентичности амхар и терпеть не мог любых проявлений национализма оромо, считая его «народом без истории».

Выступая в роли борца с колониализмом и символа панафриканизма, по отношению к собственному народу император вел себя точно так же, как империалисты, против которых он выступал. Во время нападения итальянцев некоторые предводители народа оромо увидели в этой войне возможность для самоопределения и стали сотрудничать с врагом. Позже шашэмэннские крестьяне из племени оромо восприняли безжалостную раздачу их земель как наказание. Если растафарианцы считали себя эфиопами, вернувшимися домой, то коренное население Сиона видело в них лишь иммигрантов, а культ их поклонения Хайле Селассие считало напрочь лишенным смысла. Братья-растафарианцы хоть и слыли на Ямайке совершеннейшей нищетой, но в общем случае все же были богаче эфиопов, которых постепенно вытесняли, вызывая у них чувство возмущения и обиды. Но паломники знали только одно пространство борьбы, только одну точку на карте, даровавшую избавление после стольких потерянных столетий. В библейском пророчестве, обретавшем черты реальности, народу оромо места не нашлось.

Планно:

И мы поем – Эфиопия лучшая земля,

Эфиопия лучшая земля,

Да, растафарианцы, да.

* * *

Народ стал стекаться со всех уголков острова еще минувшей ночью – на автобусах и грузовиках, пешком, кто как мог. Когда 21 апреля 1966 года в кингстонском аэропорту Палисадос собралось несколько тысяч человек, пошел дождь. Они распевали гимны, размахивали красно-зелено-золотистыми флагами и отбивали на барабанах ритм. И, невзирая на ливень, смотрели в небо. Хотя некоторые братья к тому времени уже переехали в Шашэмэнне, ямайское правительство, возглавляемое консервативной Лейбористской партией, пришло к выводу, что масштабная репатриация станет слишком дорогим и трудным с точки зрения логистики решением «растафарианской проблемы», и вместо этого склонилось в пользу другого варианта, пригласив Хайле Селассие впервые посетить с государственным визитом новоявленную независимую страну – в надежде, что тот, выступая перед жителями острова, публично отречется от своего божественного статуса. Цель сводилась к тому, чтобы они увидели его в облике обычного человека.

Когда самолет «Эфиопских авиалиний» вынырнул из-за туч и опустился на землю, показалось солнце, озарившее своими лучами толпу. В двери салона появился небольшого роста монарх в бежевом военном мундире и в шляпе с плюмажем на голове и стал оглядывать колыхавшееся на бетонированной площадке человеческое море. Толпа хлынула вперед, сметая на своем пути любые барьеры, и почти на час заперла его императорское величество в самолете. «ВСЕ ИССТУПЛЕННО ПРИВЕТСТВОВАЛИ НЕГУСА (55): и Император заплакал, – гласила первая полоса «Глинера». – СЕРДЦА СОБРАВШИХСЯ ЗАТОПИЛА НЕОБУЗДАННАЯ РАДОСТЬ». Под фюзеляжем самолета встречающие зажгли чаши с мексиканской коноплей – это при том, что там, искушая судьбу, капал остававшийся в баках керосин. «Когда он монаршим жестом поднял руки, призывая всех к спокойствию, в его глазах стояли слезы», – сообщал «Глинер», не уточняя, что было им причиной – восторг или печаль, вызванная заблуждениями жителей Ямайки. Узнав в море лиц Мортимо Планно, император обратился к нему за помощью, и тот, весь в белом, взбежал по ступеням трапа к двери салона. Поговаривали, что незадолго до этого растафарианский проповедник перенес операцию на горле и поэтому на время утратил способность говорить. Но когда император протянул руку, к Планно тут же вернулся голос, и он громким криком приказал толпе расступиться. Когда Король Королей спустился по трапу и торопливо сел в машину, народ закричал: «С нами Бог!» «Дайте мне коснуться краешка Его одежд!» «Подготовь для меня место в Твоем царстве!» Император махал рукой из машины кортежа, медленно лавировавшего среди человеческих масс, колыхавшихся вдоль дороги из аэропорта. Увидев на руках Хайле Селассие черные стигматы (56), Рита Марли обратила своего мужа Боба в новую веру.

На следующий день император устроил прием только для самых близких, подарил предводителям растафарианцев золотые медальоны, но и немного их пожурил. «Не поклоняйтесь мне: я не Бог» (57), – с неизменной вежливостью заявил он, о чем впоследствии рассказала активистка растафарианского движения Барбара Македа Блейк-Ханна. Внучатый племянник Хайле Селассие Асфа-Воссен Ассерате свидетельствует, что император, как и положено монарху, говорил о себе во множественном числе. «Мы не Бог. Мы не пророк, – вещал император, – мы только раб Божий». Некоторым растафарианцам этот прием запомнился совсем по-другому. «Я тот, кого вы во мне видите» (58), – сказал он. Скромные отрицания служили лишь дополнительным теологическим свидетельством, а вид дредлоков в священных покоях правителя представлял собой могучую утвердительную силу. «Он возвысил нас из праха (59) и позволил восседать вместе с принцами и королями», – писали растафарианские братья, заслужившие милость побывать на нескольких коктейльных вечеринках и послушать императорские речи. Представители среднего класса Ямайки, обычно отказывавшиеся брать растафарианцев на работу или сдавать им внаем жилье, жадно с ними общались, полиция на время приостановила аресты. Когда Бог был так близко, они были под надежной защитой.

Для теологов из числа дредов визит Хайле Селассие на Ямайку в 1966 году стал своего рода parousia – так в греческом варианте Нового Завета называли второе пришествие Христа. Однако стареющий Леонард Хауэлл отказался это признавать, потому как его организация была непоправимо запятнана «политическими игрищами» (60). Он принял очень трудное решение бойкотировать этот государственный визит, полагая, что правая Лейбористская партия Ямайки, в действительности не разделяющая идеи растафарианцев, воспользуется их силой для достижения собственных целей. Однако для более молодого поколения лидеров этой религии второе пришествие Хайле Селассие было явным доказательством того, что с Вавилоном можно выстраивать и другие отношения. Идея, проблеском среди туч возникшая в Кингстоне, смогла изменить ход партийной политики.

В 1961 году оратор Сэмюэл Элайша Браун, тоже причислявший себя к дредам, основал Партию страждущих и стал первым на Ямайке растафарианцем, выдвинувшим свою кандидатуру на выборах. Но на тот момент не набрал даже ста голосов и лишь стал предметом насмешек. Но потом все больше растафарианцев стали вступать в партии, в основном на платформе демократического социализма, участвовать в политической жизни и баллотироваться на различные посты, причем не только на Ямайке, но и в других государствах Карибского бассейна – от Виргинских островов до Тринидада и побережья Гайаны. «Мы те, кто устранит любую несправедливость, облегчит мучения страждущих и принесет всем мир», – заявлял Браун в одной из своих работ, опубликовав ее в тот же месяц, когда на Ямайку прибыл Хайле Салассие. «Мы передовой отряд (61) ста сорока четырех тысяч небесных избранников», – вещал он, называя приведенную в Откровении Иоанна Богослова цифру тех, чье чело было помечено печатью избавления.

В одной из своих речей Хайле Селассие назвал Ямайку «частью Африки». Растафарианские активисты увидели в этих словах намек на то, что сначала им нужно улучшить положение дел на своем собственном острове и только потом обращать взоры на восток. «Сначала освобождение, потом репатриация» – этот лозунг сплотил всех, кто стремился бороться с несправедливостью и нищетой в своем собственном доме. Им предстояло проделать огромную работу: в 1962 году Ямайка могла обрести независимость, но этому препятствовало слишком много реликтов колониализма, от экономических уз до устаревшей вестминстерской системы правления и практического пренебрежения жизнью чернокожих со стороны государства. Лейбористская партия какое-то время относилась к дредам как к важным персонам, но уже совсем скоро приказала разрушить в трущобах Бэк-О-Уолла сотни жилищ растафарианцев – в исполнение правительственной чистки. Как растафарианские вожаки могли отправиться в Сион, если на кладбище почивали сотни семей, лишившихся всего, что только можно?

В преддверии выборов 1972 года Народная национальная партия Ямайки (ННП), представляющая левую оппозицию, признала, что для смены направления развития народу следует взять на вооружение растафарианские идиомы святости. Майкл Мэнли, кандидат от ННП с преимущественно белыми корнями, включил в свою предвыборную программу идеи философов из числа дредов, стал появляться на публике в компании растафарианских музыкантов и обратился за поддержкой к союзнику, которого даже представить было нельзя на его стороне, – радикальному священнику Клаудиусу Генри, как раз вышедшему из тюрьмы. Когда Генри распространил памфлет, живописующий «Божественную троицу» – с Хайле Селассие во главе, Мэнли по одну его сторону и им самим по другую, – соперники-лейбористы обрушились на Мэнли с нападками за то, что он «объединился с весьма странными силами». Кандидат от ННП даже отправился с визитом в Аддис-Абебу, где император подарил ему резной жезл из слоновой кости. Потом, произнося свои речи, Мэнли рассекал этим скипетром небеса, подчеркивая каждое свое предложение. Позже подарок божества приобрел славу «Жезла исправления» (62), наделенного сверхъестественной силой и во всех без исключения случаях способного восстановить справедливость. «Куда бы он ни пришел, окружающие всегда стремились прикоснуться к этому действенному источнику могущества, зачастую приписывая ему способность исцелять болезни», – отмечал один очевидец.

Жители Ямайки, ранее обходившие участки для голосования стороной, теперь хлынули на них толпами, Мэнли с огромным перевесом выиграл гонку и целых три срока продержался на посту премьер-министра. За годы его правления социал-демократы провели целый ряд реформ, в том числе ввели минимальную заработную плату, равную оплату труда для женщин, учредили бесплатное образование, всеобщее здравоохранение и декретный отпуск для матерей, а крестьянам раздали свободные земли. Поклонение далекому эфиопскому тирану выступило в роли конкретной и эффективной демократической силы. Мэнли стал задумываться о том, как до конца избавить остров от британского правления и создать республику Ямайка, не обремененную ничьей короной. Но при этом всегда держался за свой жезл из слоновой кости, будто напоминая народу, что политика всегда выступает в роли продолжения духовности, только под другим именем.

* * *

В ноябре 1974 года мир, казалось, получил подтверждение того, что Эфиопия была Эдемом, той самой колыбелью человечества. В долине Аваш палеонтологи извлекли на свет божий кости, принадлежавшие самой древней из всех известных на тот момент женщин, которую потом назвали Люси. Их возраст насчитывал три миллиона двести тысяч лет. Только вот рай, в котором ей когда-то довелось жить, погибал в мучительных объятиях голода – по оценкам специалистов, в окрестных провинциях Волло и Тыграй после затянувшейся на год засухи от недостатка пищи умерли восемьдесят тысяч человек. Эфиопия, может, и была любимой обителью Бога, но средняя продолжительность жизни в стране составляла тридцать лет. А чудес в виде рыбы или хлебов не ожидалось. Отказываясь признавать голод, правительство Хайле Селассие еще больше нарастило экспорт зерна. Вспоминая под занавес жизни великолепие своей коронации, император пригласил на празднование восьмидесятилетия (63) представителей всех мировых держав. Швейцарская делегация привезла ему в подарок часы, немецкая – вино, а ближайшим к его императорскому величеству эфиопам не оставалось ничего другого, кроме как надеяться, что правитель воспользуется представившейся возможностью и отречется от трона.

Журналистка Ориана Фаллачи, приехавшая в Аддис-Абебу взять у императора интервью, увидела, что его глаза «опухли от забвения» (64). Его внешность, на ее взгляд, не совсем человеческая, привлекла ее живейшее внимание. «Брови, усы, волосы, борода – все это у него будто топорщилось перьями, – писала она, – а под птичьей головкой суетилось хрупкое, детское тельце, словно умышленно кем-то состаренное». Журналистка задала ему ряд вопросов. Впоследствии растафарианцы скажут, что это к императору явился сам дьявол-искуситель в облике поразительно красивой итальянской инквизиторши. («Ее фамилия Фаллачи (Fallaci) перекликается со словом fallacy, которое означает “хитрость” или “обман”»).

О. Ф.: Ваше величество, из всех монархов, занимающих ныне трон, вы правите дольше всего. Более того, в век, ставший свидетелем падения такого количества королевских домов, вы сохранили за собой абсолютную монархию. Вам никогда не было одиноко в мире, так отличающемся от того, в котором вы выросли?

Е. И. В.: На наш взгляд, мир никоим образом не изменился…

О. Ф.: Ваше величество, а что вы думаете о демократии?

Е. И. В.: Демократия, республика, что вообще означают эти слова? Что они изменили в этом мире? Может, благодаря им люди стали лучше, преданнее или добрее? Может, они принесли им счастье? Мир, как всегда, живет точно так же, как раньше. Иллюзии, одни только иллюзии…

За ширмой высоких чиновничьих кабинетов тайком сплотилась группа армейских офицеров, называвшая себя «Дерг», что в переводе означает «совет». Они постепенно упразднили целый ряд учрежденных Хайле Селассие общественных институтов, от Министерства Пера до Совета Короны, арестовали его советников, губернаторов и аристократов, а потом убедили Службу имперской охраны оставить его. Сам император закрывал глаза на ползучий переворот вокруг него, вместо этого занимаясь повседневными делами, лакомясь яблочным штруделем и постоянно делая перерывы на сон. Асфа-Воссен, внучатый племянник Хайле Селассие, впоследствии вспоминал, что его отец, Рас Ассерате, во время телефонных разговоров с его величеством простирался перед аппаратом (65), уговаривая его попросить где-нибудь политического убежища. Раса Ассерате арестовали, Мулугета, еще один его сын, в отчаянии обратился к императору за помощью и добился аудиенции прямо в покоях монарха, где Владыка Владык встретил его опечаленным и одиноким, но все же собранным. Правитель сказал ему: что может сделать кошка, когда у нее отбирают котят? Царапаться, не более того, и как раз это мы и сделаем.

Накануне эфиопского Нового года официальные представители Дерга заставили Хайле Селассие посмотреть по государственному телевидению запрещенный императорским режимом британский документальный фильм о голоде в стране, повергший в шок весь земной шар. Картины истощенных детей Дерг чередовал с кадрами дней рождения правителя и других королевских праздников, показывая торты, шампанское и мраморное надгробие на могиле его собаки Лулу (66). На следующее утро аэропорт страны закрылся, все телефоны умолкли, а Дерг, во главе с полковником Менгисту Хайле Мариамом, запихнул недостойного монарха в небесно-голубой «Фольксваген-Жук» (67) и отвез в штаб вооруженных сил. После чего его несколько недель допрашивали, пытаясь узнать, куда подевались тридцать миллионов долларов, выделенных на борьбу с голодом, по всеобщему предположению осевших в швейцарских банках. А когда денег так и не нашли (68), перевели его в Имперский дворцовый комплекс и заточили в восьмиугольной башне. В винный погребок по соседству бросили сорок семь министров, генералов и принцев, где те гнили несколько недель, а потом были казнены без суда. «На смену одному императору пришло сто восемь», – вспоминал впоследствии один из офицеров Дерга. Комитет устроил по всей погруженной в хаос стране террор, подверг пыткам инакомыслящих, а когда семьи просили вернуть им тела убитых, заставлял их оплачивать стоимость пуль.

Человек, которому поклонялись как богу, так исхудал, что порой, глядя в окно, словно растворялся где-то за шторами, к ужасу приставленных к нему надзирателей. Поговаривали, что он обладал способностью превращаться в птицу и упархивать из клетки, но каждый раз всегда возвращался в свое узилище, смотрел телевизор и читал псалмы. При нем постоянно состоял дворецкий Эшету Текле Мариам (69), подавая блюда, приготовленные все тем же личным поваром, и каждую ночь устраиваясь на походной кровати у входа в комнату императора. Августовской ночью 1975 года Дерг арестовал Эшету и посадил под замок в другом крыле дворца. «Утром меня выпустили, чтобы подать императору завтрак, – свидетельствовал он какое-то время спустя, – я по обыкновению тщательно вымыл руки, поставил на поднос блюда и отнес их императору». Но когда вошел, увидел, что подушка лежит не под головой правителя, а рядом. В воздухе стоял густой запах эфира. Лицо было темно-синего цвета, как у человека, переселившегося в другой мир, – такое еще можно увидеть у бога Вишну.

* * *

«Может, я сошел с ума? – сказал Боб Марли журналисту в одном из своих интервью. – Многие глумливые насмешники говорят мне: “Эй, задница, твой бог умер”. Но как он может умереть? Разве Бог смертен?» Хотя писали на эту тему все кому не лень, ни одна живая душа не могла сказать, был ли Хайле Селассие похоронен, или хотя бы назвать причину его кончины, ведь показания Эшету и других свидетелей обнародовали только двадцать лет спустя. Хотя журналистская братия с особым восторгом набросилась на растафарианцев – просто посмотреть, что те будут делать, когда до них дойдет эта новость, потому как для них было совершенно очевидно, что Бог попросту не может умереть. «Если сегодня ему восемьдесят три, то завтра, когда вы на него посмотрите, будет двадцать восемь. Послезавтра он превратится в младенца, а сегодня может побыть птицей, – сказал Марли. – Да, братан, Яхве жив! Бога убить нельзя» (70). Лев перекочевал в сферу оккультного – исчез в ослепительной вспышке пламени. Но уши его по-прежнему слышали обращенные к нему жалобы, а от рук исходила справедливость.

В 1992 году из земли извлекли его останки, замурованные в бетонном гробу, погребенном в вертикальном положении на глубине тринадцати футов под отхожим местом (71) напротив канцелярии Менгисту. По признанию одного из офицеров Дерга, только чтобы убедиться, «что покойник не воскрес». Растафарианцы пребывали в полном убеждении, что этот скелет не имеет к богу ни малейшего отношения. «Когда я был на реке, он сошел с небес в своей белой, богато украшенной накидке, – рассказывал всем причислявший себя к Ниабинги барабанщик Рас Майкл. – И он сказал мне: “Все говорят, что я умер. Но я жив. Жив и просто плыву по течению времени”». Так что для кризиса веры не было ни малейших причин. В божественности Хайле Селассие всегда превосходил самого себя, существуя в каждом, кто вместо «мы» говорил «я-и-я», а таковых было великое множество.

Ты возложил на голову его венец из чистого золота… – говорится в 20-м псалме. – Он просил у тебя жизни, ты дал ему долгоденствие на век и век.

Леонард Хауэлл жил в небольшом домике у подножия холма основанной им когда-то Вершины. В 1980 году на него, старика в возрасте 81 года, напала банда из двенадцати человек, попытавшись отрезать язык. Тяжело раненый пророк решил переехать в Кингстон и поселиться в отеле «Шератон», где Хайле Селассие во время своего государственного визита когда-то устроил вечеринку. Он прожил там два месяца, каждый день оплачивая номер наличными, а потом утром выпил стакан свежевыжатого апельсинового сока (72) и покинул эту грешную землю. После кончины первейших наставников и учителей новые лидеры взяли растафарианскую доктрину с собой в XXI век, заново воссоздав концепции человеческого и божественного. В Голубых горах, возвышающихся над Кингстоном, со своей «Школой Предвидения» обосновался священник Дермот Фэген, где он с паствой ждет возвращения Хайле Селассие в виде «галактического пришествия» во главе флота космических кораблей, которые в дальнейшем будут использованы в целях репатриации. По их мнению, это пришествие станет третьим, потому как во второй раз мессия уже являлся на землю в образе монарха середины XX века. «Я покажу вам тайну» (73), – говорит Рас Дермот.

Новые поколения соблазняются сиюминутной паутиной взаимосвязей: царством могущества и злобы, дешевых сенсаций и поэзии, возвышающимся над земной жизнью. «Если бы Его Святейшество заявил, что Он действительно Бог, я бы гораздо живее задавал ему вопросы», – пишет на растафарианском форуме «Говорит Африка» пользователь с ником sisMenenI, пытаясь интерпретировать цитаты Хайле Селассие во время его государственного визита. «Нет, Бог бы так не сказал». Его участники анализируют приобретшую широчайшую известность фотографию, на которой спиной к зрителю изображены якобы королева Елизавета II и принц Филипп, преклонившие перед чернокожим мессией колени в день двадцатипятилетия его коронации. Из-за подсвечника над предполагаемым Филиппом его голова окружена нимбом света. «Давайте определим, что такое божественность», – предлагает в одном из своих видеопостов теолог Рас Иадонис Тафари (74), поблескивая стеклами очков и вытаскивая сокращенную версию «Нового всемирного словаря Вебстера», завернутую в красную полотняную ткать. Но поскольку божественная натура Хайле Селассие представляется совершенно очевидной, тут же его закрывает. «Это примерно то же, что спорить, круглая Земля или нет».

Не так давно теолог из Сан-Франциско Абба Яхуда Берхан Селассие предпринял попытку поистине библейского толкования июньского номера «Нэшнл Джеографик» (75) за 1931 год – страница за страницей. На земле не отыскать другого текста, скрывающего в себе такое множество тайн. Помимо прочего в своем анализе он опирался на нумерологические инструменты, внимательно исследуя сокрытые в параграфах числа и извлекая значение из моментов, которые на первый взгляд кажутся чистой случайностью. В тронном зале, утопающем в золотисто-розовом свете, сумма обнаруженных им числовых значений составила 360, что, по словам Аббы Яхуды, означает «бесконечность, завершенность и совершенство» и символизирует «полный жизненный цикл». На кадрах, снятых в 2013 году итальянским арт-коллективом «Инверномуто», мы видим человека, который держит в руках знакомый журнал с выцветшей от времени желтой обложкой, листает его и находит фотографию, на которой вдоль улиц, куда простирается взор, выстроились тысячи эфиопов в белых одеждах. Во времена правления Дерга шашэмэннские растафарианцы, поклонявшиеся божеству свергнутого режима, считались пережитком и подвергались гонениям, но общину свою все-таки сохранили. «Как говорят, “да благословенен будет Царь Израилев”, – читает вслух герой сюжета, – благословенен, по-арабски “баракат”, понимаете?»

В одном из записанных для радио интервью Хайле Селассие спросили, как он относится к тому обстоятельству, что сотни тысяч человек на земле убежденно считают его Богом. «Мне приходилось об этом слышать, – ответил император, – и во время встреч с растафарианцами я недвусмысленно заявлял, что я смертный человек (77), которого когда-нибудь сменит грядущее поколение; а заодно отговаривал предаваться ложному убеждению, что человеческое бытие является эманацией божественного начала». Эту противоречивую запись ученый-дред Рас Иадонис тоже разобрал по библейским косточкам в одном из видеообзоров. «Я знаю, некоторые из вас скажут, что он лишь называет себя смертным человеком… – рассуждает он. – Что это еще за сказки? Он ведь больше нигде не отрицает свою божественную природу». В представлении Иадониса слова Хайле Селассие представляли собой явное теологическое предупреждение, предостерегавшее братьев от древней философии неоплатонизма. «Какая еще “эманация”? Где в Библии вообще о ней говорится?» По словам Иадониса, Хайле Селассие просто высмеивал господствующие в III веке метафизические представления, в соответствии с которыми все сущее на земле происходило от некоего абсолюта, к которому человеческий разум, или интеллект, стремился вернуться. «Он не был “эманацией” в смысле привидения или духа, – размышлял он, – и сказал: “Это я, из плоти и крови, прямо здесь и сейчас иду по воде”. Понимаете? А потом добавил: “Эй, Фома, иди, прикоснись ко мне; давай, ткни пальцем мне в бок… Я самый что ни на есть настоящий”».

* * *

Возвращаясь на землю, свет Раса Тафари первым делом озаряет берега Новой Зеландии. В конце 1970-х годов маори основали в городе Руатория на Северном острове – который по легенде представляет собой гигантскую рыбину, вытащенную из океана и брошенную на сушу, – свою растафарианскую общину (78). Община эта живет в тени горы Хикуранги, которую еще называют «Хвостом небес». Располагаясь чуть к западу от линии перемены дат, эта гора, по всеобщему мнению, первой встречает каждое утро лучи дневного светила. Именно здесь, стоя на горе Хикуранги, Иегова сказал: «Да будет свет». Некоторые утверждают, что растафарианцы жили здесь с незапамятных времен и что Хайле Селассие явился предкам народа маори из племени нгати-пороу еще на заре веков. Брат Рас Гидеон, тоже принадлежащий к коренному населению острова, попросту почувствовал себя растафарианцем, проснувшись в одно прекрасное утро в сарае для стрижки овец, переделанном под жилье, и написал фломастером на его стенах священные строки. «Да благословит тебя, Эфиопия, небо во веки веков; и да дождется чад своих народ твой, живущий на краю мира изведанного и неизведанного», – молился пастух Атли. Маори здесь как раз и жили на краю земли (79) – а если не на краю, так в самом ее начале.

Поскольку маори, живя на другом конце света, практически не общались с Ямайкой, растафарианство в душах представителей этого народа укоренилось в виде доктрины сопротивления колонистам, которые присваивали принадлежавшие им издревле земли. С тех пор как Джеймс Кук в 1769 году впервые увидел Аотеароа[7]7
  Название Новой Зеландии на языке маори, в переводе означающее «земля длинного белого облака». – Прим. ред.


[Закрыть], под воздействием грубой силы отворились врата – перед золотоискателями и торговцами этим драгоценным металлом, перед поселенцами, вырубавшими леса ради строительства Британии в южных морях, и перед миссионерами, прибывшими с задачей привить народу маори поклонение богам захватчиков. Бунтуя против масштабных поражений в правах и потерь, сторонники освобождения народа маори от колониального гнета обнаружили в растафарианстве новую религиозную доктрину. В глазах дредов из племени нгати-пороу черный цвет кожи служил противовесом всему, что воплощал собой мир белых поселенцев. По словам Хона Хини, предводителя тамошних растафарианцев, маори никогда не покидали рая, как херувимы (80), стоя на страже Эдема с пылающими мечами в руках и защищая свой народ от иноземных завоевателей.

Отнесенные чужаками к категории преступников, дреды здесь взяли на вооружение местоимение «тату-тату» – что-то вроде ямайского «я-и-я». И стали наносить на лица замысловатые татуировки на основе узоров своих предков, только новыми буквами, означавшими Его имя. Когда активный участник движения Рас Арама томился в тюрьме, его девушка передала ему книжку о Хайле Селассие и восхождении божества на трон. Выйдя на свободу, Рас Арама показывал всем татуировку на лбу с надписью «Яхве», рядом с которой красовалось слово Ио, в понимании народа маори означавшее скрытое начало всего сущего, – христианские евангелисты, претендовавшие на верховное знание о Нем, переводили его как «Бог». «И узрят лицо Его; и имя Его будет на челах их» (81) – говорится в Откровении Иоанна Богослова. Вот по какому признаку узнает их Хайле Селассие, когда в третий раз спустится с небес на землю.

Возвращаясь, он явится с востока и приведет с собой всех своих ангелов, чтобы вернуть законным владельцам земли, когда-то отнятые у маори. И тогда представители всех земных держав пришлют своих делегатов на его вторую коронацию. «И в один прекрасный день, – предрекает Рас Арама, – народы планеты соберутся на горе, дабы узреть Его свет. Им захочется увидеть, как свет этот вспыхнет впервые именно здесь, только не окажется ли он для них слишком ярким, а? Они будут смотреть, дабы узреть этот свет, и в следующую минуту он явится им в образе Яхве. Самый яркий свет здесь это Он – Он здесь самый яркий свет. В мгновение ока он разберется и с человеком, и с миром, из которого навсегда уйдет греховность… И тогда мы все очистимся».