Текст книги "Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами"

I. Поздняя теогония

Что же касается поколения XX века, то вы даже понятия не имеете, как строятся миры и что служит стимулом для появления королевств.

Фитц Балинтин Петтерсбург, «Королевский пергаментный свиток черного превосходства»

Рай – это человек. Приди в этот мир.

Чарльз Олсон

1. В свете Раса Тафари

«От странной, невиданной рыбы исходит мерцающий зеленый свет», – опубликовал в своей статье «Нэшнл Джеографик». Неустрашимый корреспондент журнала скрючился в батискафе – круглом стальном шаре с иллюминатором, который у побережья Бермуд спустили на тросе на неизведанную ранее человеком глубину. Результаты его наблюдений в морской пучине, опубликованные в июньском номере 1931 года, дополнялись рассказом о коронации африканского короля – диковинке куда более редкой и любопытной. 2 ноября 1930 года состоялась коронация Раса Тафари Меконнена, получившего титул Его Императорского Величества Хайле Селассие I, императора Эфиопии, Короля Королей, Избранника Богов, Побеждающего Льва из племени Иудова. Пышные торжества в Аддис-Абебе продолжались целую неделю. На шестидесяти восьми страницах текста и цветных фотографий журнал живописал, как мировые лидеры и монархи, киносъемочные группы и вожди племен в громоздких головных уборах из львиных грив съехались со всех уголков света в это христианское королевство, лишенное выхода к морю, – последнюю африканскую территорию, не затронутую колонизацией. Из Великобритании прибыл герцог Глостерский, сын короля Георга V, привез в дар корону и скипетр, украденные когда-то в той же Эфиопии, и традиционный английский торт, изготавливаемый по особому рецепту специально для коронаций. Италию представлял герцог Удинский, подаривший аэроплан, Америку – эмиссар президента Герберта Гувера, преподнесший электрический холодильник, пятьсот розовых кустов (1) и полную подшивку номеров «Нэшнл Джеографик».

«Внушительные, богато украшенные двери (2) святая святых медленно отворились, сопротивляясь всей своей тяжестью», – писал дипломат Эддисон Э. Саутард, который, служа генеральным консулом США в Эфиопии, и подготовил для журнала материал о церемонии. На рассвете Побеждающий Лев и его императрица Менен Асфау вошли в тронный зал, озаренный красно-золотистым светом. До этого сорок девять епископов семь дней и семь ночей читали псалмы, разбившись на группы по семь человек, рассредоточенные по семи уголкам собора. Саутард отмечал, что эфиопская королевская династия брала начало из самой тьмы веков – точкой отсчета которых, естественно, «считались времена Великого потопа» – и с тех пор неизменно правила страной. Раса Тафари, генеалогия которого восходила к царю Соломону и царице Савской – по эфиопской версии событий, произведшим на свет ребенка, – намазали семью благовонными маслами, капавшими с его лица и волос. Когда бесчисленный «хор духовников» грянул свою песнь, Тафари Меконнен возвысился над своим титулом рас, обладающим смыслом «главы» или герцога, и взял священное, данное ему при крещении имя Хайле Селассие, в буквальном переводе означающее «Могущество Троицы». После этого ему, как полагается, вручили символы императорской власти: скипетр, державу, инкрустированный драгоценными камнями меч, перстень с бриллиантами, два золотых копья с филигранью, невообразимо длинные пурпурные мантии и сверкающую изумрудами корону. «Ничто не нарушало волнительную торжественность события, разве что надоедливое стаккато круживших в небе невысоко над землей аэропланов, – писал штатный фотограф «Нэшнл Джеографик» У. Роберт Мур, – если бы не они, могло бы показаться, что время вдруг повернуло вспять, возвратившись в эпоху библейских ритуалов».

На улицах, вымощенных недавно новой брусчаткой, утопающих в тени эвкалиптов и тянувшихся по холмам до далекого горизонта, в несметном количестве в ожидании, когда суверен обратится к ним с речью, застыли эфиопские граждане в белых одеждах и с белыми зонтами в руках. Тысячи солдат в накрахмаленных мундирах охраняли недавно воздвигнутые в честь Короля Королей монументы. При них состояли и воины подразделений, набираемых во внутренних территориях, в полном облачении своих племен. На их золоченых щитах, похожих на носорогов, отблесками выплясывало солнце. «У нас есть все основания полагать, что страну со всех сторон окружили, или, если угодно, охватили, африканские колониальные владения Великобритании, Франции и Италии», – писал Саутард.

И вот теперь они собрались в этом тронном зале: представители мира, попытавшегося колонизовать Эфиопию, но потерпевшего при этом полное фиаско, делегаты глобальной системы, подвергшейся саморазрушению на фоне биржевого кризиса всего за год до этого. По словам Саутарда, Хайле Селассие сидел на своем пурпурном троне и безмятежно наблюдал, как «принцы преклоняли колени, выказывая ему свое почтение». Пушки дали из 101 орудия салют. «Прогремела фанфарами тысяча труб», – свидетельствовал американский консул. На город «Нового Цветка» волнами хлынули десятки тысяч рыдающих от счастья женщин. На обед Лев со своей императрицей отбыли в запряженной лошадьми карете, которую раньше видывали при дворе кайзера Вильгельма II.

* * *

Почти в это же время на Ямайке, на другом конце света, некоторым пришла в голову аналогичная идея – сначала лишь как слабый проблеск мысли, как намек, как тень подозрения, но эта идея была из числа тех, что могут разорвать вселенную на части и выстроить ее заново. Идея распространилась, при том что никому даже в голову не пришло посоветоваться с эфиопским монархом, спросить его согласия, мнения, либо даже известить его телеграммой (42). Тридцатипятилетний философ Леонард Персиваль Хауэлл, дабы представить эту идею публике, собрал митинг в центре Кингстона, на рыночной площади Редемпшн Граунд. Сначала собравшаяся вокруг него толпа не отличалась сколь-нибудь значительными размерами, но потом, когда он понес свое слово сначала с улицы на улицу, потом в соседние приходы, а затем дальше по берегу на восток, число внимавших ему увеличивалось с каждым днем. Он раздавал всем листовки, а когда их выбрасывали, они носились вдоль тротуаров, подхваченные ветром.

Король Королей и Владыка Владык Эфиопии

ЧЕРНОКОЖИЕ! ЧЕРНОКОЖИЕ!

Восстаньте, сияйте (3), ибо пришел свет.

Бог был смертный человек, прямо сейчас живший на земле. У него были высокие скулы, всевидящий взор, черная кожа и темная борода, а носил он бархатные пурпурные одежды, расшитые позолотой. 18 апреля 1933 года, когда на новое движение впервые обратила внимание полиция, апостол, взобравшись на деревянную бочку, собрал вокруг себя две сотни человек. «Я слушал Леонарда Хауэлла, – обратился он к своим слушателям. – Лев из племени Иудова разорвал цепи, и черные люди теперь свободны. Георг V нам больше не король», – сообщал в своем рапорте один из стражей порядка. На острове, на тот момент все еще находившемся под британским колониальным правлением, Хауэлл рассказал, как сын британского короля в знак смирения преклонил колени перед новым мессией. И пустил по рукам фотографию герцога Глостерского, который, казалось, никак не мог прийти в себя от того, что ему в Аддис-Абебе пришлось надеть на себя меховой кивер [2]2
  Военный головной убор. – Прим. пер.


[Закрыть]. Хауэлл поучал, что теперь не обязательно платить британскому правительству подати или ренту, потому как Ямайка теперь дитя нового бога. «Белым придется склонить головы перед черной расой», – передавал его слова полицейский в своем рапорте на имя местного королевского прокурора. «Этот глупый болтун восхваляет то ли вымышленного персонажа, то ли настоящего человека, называя его Расом Тафари, Христом и эфиопским царем», – писал тот генеральному прокурору, выражая опасения, что обвинения в подстрекательстве к мятежу лишь создадут Хауэллу ненужную рекламу, и советовал упечь бунтовщика не в тюрьму, а в сумасшедший дом.

Проповедовать у Леонарда Хауэлла было в крови. Его отец Чарльз в свободное от забот о семейном земельном наделе время служил в должности выборного священника англиканской церкви – инстанции общения со Всевышним, разрешенной ямайскими властями. Подростка-сына он отправил искать работу в Панаму. После, во время Первой мировой войны, Леонард служил в военно-морском флоте США коком, а в 1920-х годах осел в Нью-Йорке. Работал на Лонг-Айленде на стройке, потом открыл на 136-й улице в Гарлеме кафе-кондитерскую, где, по слухам, помимо прочего устраивал некие тайные обряды. В 1931 году получил полтора года тюрьмы за то, что торговал сильнодействующими средствами без аптечной лицензии и снабжал клиентов своего притона марихуаной. На следующий год его депортировали из страны.

Вернувшись на Ямайку, Хауэлл примерил на себя мантию отца, но проповедовал культ поклонения уже совсем другому божеству. Своему народу, гонимому и подвергавшемуся травле за цвет кожи, Хауэлл говорил, что бог на самом деле чернокожий человек. И что лицо у Него такое же, как у многих в толпе, собравшейся послушать его в конце мая 1933 года. «Вот ты – Бог, и каждый из вас тоже Бог», – утверждал Хауэлл, о чем впоследствии свидетельствовал один британский капрал. А когда стало ясно, что полиция уже никогда не упустит его из виду, харизматичный апостол явился в участок и пригласил стражей порядка на свою проповедь.

Капрал предложение принял, взял в подмогу пару человек и донес нам слова Хауэлла:

Дорогие эфиопцы, я пришел сообщить, что мог бы привести сюда губернатора Ямайки, только он не в состоянии меня понять, потому как для него это слишком мудрено.

* * *

Хайле Селассие появляется на этих страницах первым среди моих доказательств потому, что среди уподобленных богу в современной истории получил больше всего сторонников своего культа, в одиночку собрав под свои знамена около миллиона человек. Многие давно предрекали, что в Эфиопии появится новая теогония, которая обретет популярность у тех, кто в Новом Свете жил в условиях самой что ни на есть гнусной несправедливости. Волны эфиопианизма (4), этого движения за права черных, вздымались еще с конца XVIII века, охватывая самые обширные территории – от живописных плантаций, на которых практиковался принудительный, рабский труд, до убогих трущоб на американском Севере. Для всей Африки и африканской диаспоры Эфиопия, эта «страна обожженных лиц», греческое слово, обозначающее континент в Библии, выступала в роли символа и движущей силы освободительного движения. Это было что-то вроде пароля, открывавшего доступ к надежде. «Господь наделяет твоего раба правами человека», – с этими словами в своем «Эфиопском манифесте» 1829 года проповедник Роберт Александр Янг обратился к белому рабовладельцу. «Это сам дух чернокожего человека и эфиопского права, происходящий из Эфиопской скалы, основы его гражданских и религиозных прав». Этому таинственному, далекому королевству предстояло стать краеугольным камнем, на котором возникнет новая власть.

В 1896 году Эфиопия стала единственной страной, пережившей хищническую «схватку Европы за Африку», разбив в битве при Адуа вторгшиеся итальянские войска и тем самым повергнув в изумление весь мир. В глазах многих это еще раз подтвердило ее статус духовного дома чернокожей диаспоры, хотя выходцев из этого горного края, переселившихся в Новый Свет, было совсем немного. Если империалистическим миром белых, созданным на плечах чернокожих рабов, был Вавилон, пленивший еврейский народ, то Эфиопия стала Сионом, символом изгнания и возвращения в будущем. В конце своего «Манифеста» Янг сообщал, что Бог готовит нового Иоанна Крестителя, который понесет слово о грядущем мессии. «Как узнать этого человека?» – вопрошал он.

Поскольку новому Сиону требовалось новое священное писание, в 1924 году в Ньюарке, штат Нью-Джерси, был опубликован текст, призванный заменить собой Библию короля Якова. Доктрина более раннего периода оказалась подпорченной, хотя бы потому что некоторые отрывки из старого перевода, такие как непонятное «проклятие Хама» в девятой главе Книги Бытия, повсеместно использовались для оправдания рабства. Обнаружив пьяного Ноя нагим в шатре, Сим и Яфет прикрыли его одеждами, однако Хам его унизил, и Ной проклял своих потомков, предположительно представителей черной расы, и обрек на вечную неволю. Если Библия веками поддерживала угнетение, основываясь на мелком вымышленном поступке, то подлинный путь к спасению требовал не другого толкования, но другого Священного Писания.

«В год 1917-й от рождения Христова пастух Атли (5) впервые пришел в город Ньюарк, штат Нью-Джерси, США, проповедовать Закон…» Так говорилось в откровениях «Библии чернокожего человека», вышедшей огромным тиражом в тот самый год, когда американские власти приняли расистский закон, запрещающий миграцию в США выходцам из стран Карибского бассейна. Написал ее Роберт Атли Роджерс, чернокожий священник с острова Ангилья. Эта Библия, которую он сам назвал словом «Пиби» непонятного происхождения, предлагала новую историю сотворения мира, утверждая, что Адам и Ева были «продуктом смешения разных рас». Он описал свое собственное божественное благовещенье, после которого ему довелось стать посланником Божьим: «вспыхнул ослепительный свет, разорвавший пополам небеса, и услышал он глас ангелов – Атли… Атли…» В качестве кульминации собственного благочестия Атли в третьем лице описал свою встречу с самим Всемогущим Абиссинским Господом. «Атли подошел ко Всевышнему, распростер объятия и воскликнул: “О мой эфиопский Бог, молю тебя, даруй мне искупление, отмой и отдели меня от любых писаний, оскверняющих добродетель твоего имени”… И эфиопский Бог ответил ему: “Протяни руку и коснись меня”». И когда пастух вытянул правую руку, «глаза Атли вспыхнули, как факел».

Сторонники Эфиопского движения четко узрели парадокс: белые правители веками притязали на нравственную добродетель, равно как и на верховное знание о Нем и Его этике, но при этом грабили, порабощали и притесняли других, творя самое настоящее зло – или, если обратить против них их же собственный бесстрастный язык, подлинное безумие. Как Бог допустил, чтобы Атли, Хауэлл и другие стали проповедниками на фоне неимоверных страданий своих чернокожих соплеменников? Неужели они обращали свои молитвы не к тому богу, какому было нужно? Адептам Эфиопского движения было прекрасно известно, что парадокс порой можно преодолеть, только заменив его другим.

В «Библии чернокожего человека» пастух из Ньюарка описал сцену коронации. Рассказал, как Элайджа водрузил на голову «человека природы» корону, инкрустированную звездой невиданного света, и как тому возрадовались небеса. «И так уж вышло, – писал Атли, – что я видел целую толпу чернокожих, шагающих по земле… А когда воздел к небу глаза, увидел на востоке человека природы с той же короной на голове, звезда которой стала путеводной для детей Эфиопии». Шесть лет спустя строки «Библии чернокожего человека» оказались пророческими – причем настолько, что Атли даже представить ничего подобного не мог. На тот момент, когда радиоэфир заполонили известия о божественном вознесении Хайле Селассие, Атли уже уехал из Нью-Джерси и поселился на Ямайке. Леонард Хауэлл со своими сторонниками увидели в «Библии чернокожего человека» пророчество, взяли на вооружение строки из нее и переделали их в свой гимн. 24 августа 1931 года, тем самым летом, когда вышел в свет вышеупомянутый номер «Нэшнл Джеографик», Роберт Атли Роджерс решил свести счеты с жизнью. Ему было всего сорок, но, по словам его последователей, он, узнав о коронации Хайле Селассие и увидев фотографии с нее, посчитал свою миссию на земле завершенной. Пастух прошел по берегу, вошел в воду и брел до тех пор, пока его не поглотила пучина.

* * *

Эта идея пришла в голову не только Хауэллу и Атли, но и некоему Джозефу Натаниэлю Хибберту, уроженцу Ямайки, впоследствии отправившемуся в Коста-Рику гнуть спину на плантации. От природы склонный ко всякой эзотерике, Хибберт (6) без разбора поглощал оккультистскую литературу, изучал каббалистические тайны, а также искал разгадку перевода с языка геэз эпического труда «Кебра Негаст», воспевающего правителей, прародителем которых был царь Соломон. Вступив в общество чернокожих франкмасонов, древний мистический орден Эфиопии, он быстро возвысился в рядах его членов. В 1931 году, вскоре после коронации Хайле Селассие, Хибберт в возрасте тридцати семи лет возвратился на Ямайку и в своих проповедях, произносимых прямо на улицах, называл эфиопского короля божеством. К этому выводу он пришел самостоятельно, никоим образом не вступая в контакт с Хауэллом, с которым судьба свела его только после переезда в Кингстон, где его слово, как оказалось, уже несли другие. В то же время последователей у Хауэлла было гораздо больше, потому как Хибберт, время от времени мелькавший при полном масонском параде – зеленая атласная мантия, желтый тюрбан, сабля, массивная Звезда Давида плюс обилие золотистых, красных и зеленых украшений, – в своем оккультизме дошел до полного отказа делиться с другими сокровенными секретами.

К ним следует добавить и ямайского моряка Генри Арчибальда Данкли, работавшего в «Юнайтед Фрут Компани». Новость о «коронации в Африке странного короля» он услышал по радио на причале в Хобокене, штат Нью-Джерси. «Сразу после этого известия, – вспоминал Данкли, – повалил снег (7), и я сказал себе, что еще с 1909 года искал этого человека, этого Короля Королей». Просвещенный внезапной метелью, Данкли уволился с работы, в начале декабря вернулся на Ямайку и вскоре обнаружил, что лишился всего своего имущества. «После этого, – продолжал он, – я поднялся высоко-высоко наверх…» Отказавшись от любых земных забот, Данкли, убежденный, что Хайле Селассие и есть пришедший на землю мессия, решил внимательно прочитать «Библию короля Якова», дабы отыскать в ней доказательства. И после двух лет упорных трудов действительно нашел их в словах Иезекиля, Исайи и Тимофея. Но особую уверенность ему придали строки из 19-й главы Откровения Иоанна Богослова:

«Очи у Него как пламень огненный, и на голове Его много диадем… На одежде и на бедре Его написано имя: “Царь царей и Господь господствующих”».

В середине 1933 года, независимо от Хауэлла и Хибберта, Данкли открыл в Кингстоне свою собственную миссию. Его проповеди неизменно привлекали толпы любопытных, становившиеся все многочисленнее, и отряды вооруженной полиции. Стражи порядка потребовали все это прекратить, а когда он отказался, его стащили с помоста и бросили в тюрьму. Для оценки его состояния пригласили врача, который после осмотра заявил: «Это сумасшедший, посадите его под замок».

Но идею уже было не остановить. Среди первых адептов, которыми все больше прирастали ряды сторонников Леонарда Хауэлла, оказались и приверженцы бедвордизма (8), основанного учителем Александром Бедвордом, придерживавшимся позиций религиозного возрождения. Выступая перед жителями Ямайки, столетиями терпевшими гнет своих оков, а после отмены рабства в 1834 году обнаружившими, что порабощение никуда не делось и лишь сменило название, он призывал к освобождению. Отвергая любые версии христианства, поддерживавшие имперское правление белого меньшинства, он больше проповедовал в духе ямайских баптистских церквей, основанных на традициях африканского знахарства. Остро чувствуя несправедливость, Бедворд годами боролся против глубинного структурного неравенства на острове Ямайка, большинство населения которого не обладало правом голосовать и никак не могло выбраться из нищеты.

В тот злополучный день 31 декабря 1920 года Бедворд и Роберт Хайндс, его правая рука, собрали на берегах реки своих последователей и объявили, что настал час разорвать оковы их тропической тюрьмы, вознестись на небо и познать высшее блаженство.

По словам одних, в полночь Бедворд ждал в своей колеснице, в роли которой выступало поднятое на дерево кресло, но так ничего и не дождался. Другие же утверждают, что в назначенный час все его последователи спрыгнули с деревьев, переломав руки или ноги. После несостоявшегося вознесения, над которым вдоволь потешалась ямайская пресса, Бедворд и Хайндс предстали перед судом Хаф-Уэй-Три, который приговорил их к заточению в Бельвю – самом мрачном на всем острове сумасшедшем доме. Но если Хайндса почти сразу отпустили, то Бедворду пришлось бы провести там девять лет. Через шесть дней после коронации Хайле Селассие он распрощался с жизнью в своей тюремной камере – получив столь радостную весть, сей ямайский проповедник посчитал свою земную миссию оконченной. На его могиле высечена надпись: «Отец призвал его домой».

Существовали и другие приверженцы нового культа, определявшие божественную натуру Хайле Селассие совершенно иначе. Их предки, выходцы из Конго, когда-то похищенные и превращенные в живой товар трансатлантическими работорговцами, привезли с собой ритуалы поклонения древним духам и богам, включая танцы и религиозный транс под барабанный бой, известные под названием «кумина». Они знали, что кумина в любых обстоятельствах останется нерушимым уголком души каждого из них, недоступным белым рабовладельцам, и всегда будет служить им опорой – как и мигрантам более поздней волны, которые прибыли на Ямайку после отмены рабства, чтобы работать по договорам, и тоже поддерживали в этой традиции живой огонь. В 1930 году остров изнемогал от засухи, но когда по радио сообщили о коронации, тут же пошел дождь. Приверженцы кумины тотчас объявили Хайле Селассие Нзамби а Мпунгу (9), считающимся в конголезской космологии Верховным Творцом, также известным как Мбумба. Это божество зачастую описывали в образе гигантской змеи, почивающей на берегу моря.

В рамках кумины воплощение бога в ипостаси человека отнюдь не считалось странным, ведь, согласно ее философии, небеса и землю отнюдь не разделяет неодолимая пропасть. Более того, даже предполагалось, что в ходе ритуалов в ее адептов на какое-то время могут вселяться боги и духи предков, осуществляя через них те или иные действия. Помимо прочего, Нзамби был еще и могуществом души, созидательной жизненной силой, стоящей у истоков всего сущего, – позже в силу ошибочной трактовки этот термин лег в основу слова зомби. Именно к этому божеству взывала когорта борцов, тайком собравшихся под покровом лесной сени на Гаити августовской ночью 1791 года, – потом их мольбы стали искрой, воспламенившей Гаитянскую революцию. Она стала первым за всю современную историю антиколониальным восстанием, позволившим обрести этой французской колонии независимость и разрушившим оковы правления белого меньшинства. А Хайле Селассие, живший сто лет спустя, но выступавший в роли земного воплощения Нзамби а Мпунгу, превратился в бога-покровителя этой революции.

Леонарда Хауэлла можно было часто встретить в Кингстоне – стоя на ступенях очередной методистской церкви, он в своих проповедях называл небеса уловкой белых. Чернокожих учили отвергать в этой жизни любые богатства и молча ждать, когда в следующей на них прольется дождем золото и серебро, – в то время как белые на этом мифе только богатели. По словам Хауэлла, рай был не где-то в облаках, как твердили христианские священники или даже рисовал в своем воображении Бедворд, а представлял собой реальное место на земле и Хайле Селассие вынашивал план переселить туда африканцев. Хауэлл утверждал, что пароходы для возвращения представителей чернокожей диаспоры прибудут 1 августа 1934 года, в столетнюю годовщину отмены на Ямайке рабства.

Хауэлл распродал по шиллингу пять тысяч портретов Хайле Селассие в королевском облачении, скопированных с фотографии в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс». При этом обещая, что если написать на обороте о своих бедах и отправить портрет по почте во дворец в Аддис-Абебу, Рас Тафари не оставит без ответа ни одну молитву и обязательно разберется с обидчиками. Более того, когда на рейде появятся эфиопские корабли, эти открытки будут играть роль паспортов (10). Идею использовать снимок в качестве пропуска в какое-нибудь место он позаимствовал у «Нэшнл Джеографик», хотя и придал ей новый, свой собственный колорит. Среди приверженцев Хауэлла, число которых, постоянно увеличиваясь, перевалило за несколько сотен, вспыхнули дебаты о том, а понадобятся ли им вообще какие-то пароходы. Некоторые утверждали, что, когда войдут в море, перед ними, в виде возмещения за трудную дорогу из родного дома, тут же расступится вода и они искупительной процессией двинутся прямо по дну Атлантического океана к избавлению, а свет далекой Эфиопии станет им путеводной звездой.

* * *

На том месте, где сожгли пуповину Тафари Маконнена (11), воздвигли храм. В далекой провинции Харар, лежащей так далеко от Аддис-Абебы, что добираться туда на лошадях надо было целый месяц, жила принцесса Ешимебет, прекрасная жена правителя Раса Маконнена, произведшая на свет девятерых детей. Все они либо родились мертвыми, либо умерли в младенческом возрасте. Но вот десятому, появившемуся на свет в 1892 году, было суждено выжить. Когда его мать скончалась во время очередных родов, юного Тафари отдали на воспитание родным дяде и тете. Своего прославленного отца, занятого управлением и переустройством Харара, он видел нечасто. Именно под руководством Раса Маконнена эфиопские войска одержали победу над итальянцами в битве при Адуа, после чего он возглавлял ряд дипломатических миссий по поручению своего брата, императора Менелика II, назначившего его преемником трона. Но хотя отца никогда не было рядом, это не помешало юному Тафари унаследовать его стройную фигуру, тонкие черты лица, умение замечать все вокруг и талант незаметно подчинять себе окружающих. Заболев тифом и лежа на смертном одре, Маконнен отправил императору письмо, вверяя ему заботу о сыне. «Защищай его, оберегай и не сомневайся, что, когда ты после смерти предстанешь перед Всевышним, я заставлю тебя держать за это ответ», – написал он. Осиротевшего Тафари (12) забрали в Аддис-Абебу, в императорский дворец, где он тайком от всех стал присматриваться к механике власти.

Пережив череду апоплексических ударов, император Менелик объявил наследником трона своего внука Лиджа Иясу. Консервативная элита от этого пришла в смятение, ведь многие ее представители считали Иясу радикалом, попиравшим древние традиции. Как сын мусульманина, он был насильно обращен в христианство, после чего поклялся даровать равные права угнетаемым в Эфиопии мусульманам и представителям народа оромо, тем самым угрожая пошатнуть структуру древней феодальной иерархии. Лиджа Иясу объявили тайным сторонником ислама и закоренелым сластолюбцем, отлучили от христианской церкви и отказались короновать. В конечном счете императрица Таиту, грозная вдова Менелика, устроила переворот и отстранила его от дел. Принцесса Заудиту, ее приемная дочь, стала первой женщиной, получившей бразды правления Эфиопией со времен легендарной Шебы, а принцем-регентом и наследником трона был назначен Рас Тафари.

По слухам, малыша Тафари определили на эту должность за хорошее поведение, примерное послушание и вкрадчивое стремление понравиться всем и каждому при дворе. Принцы Эфиопской империи, располагавшие личными армиями, жившие далеко от столицы и пользовавшиеся в своих вотчинах полной независимостью, полагали, что Тафари вряд ли станет посягать на их власть.

С другой стороны, вполне возможно, что новоявленный наследник трона оказался настолько ловким, что никто даже не обратил внимания на его политические маневры, пока он плел паутину стратегических союзов. Тафари без промедления приступил к укреплению в Аддис-Абебе центральной власти, стал создавать институты государственного управления, инициировал ряд реформ, а также учредил собственную газету «Откровения света». Свою деятельность он считал неустанной попыткой пробудить Эфиопию к жизни в современном мире после долгого сна. «Видите ли, моя страна, как Спящая красавица (13) в своем замке в лесу, где за две тысячи лет ровным счетом ничего не изменилось… – говорил он в одном из своих интервью. – Я должен бороться с инертностью моего народа, предпочитающего закрывать глаза на этот ослепительный свет».

Империалистическая Европа, проснувшаяся уже давным-давно, не сводила с Эфиопии своего ненасытного, хищного взгляда. По условиям секретного Лондонского пакта, подписанного в 1915 году, во время Первой мировой войны, в случае победы Великобритания и Франция обещали Италии, если та выступит на стороне союзников, новые территории в Восточной Африке. А когда Италии вздумалось потребовать взамен этого Абиссинию, европейские правительства ввели эмбарго на поставки Эфиопии оружия, оставив ее без возможности защищаться. Пытаясь сохранить свой суверенитет, Рас Тафари путем успешных переговоров добился вступления страны в Лигу Наций, что позволило ей стать первым независимым африканским членом и обернулось еще одним триумфом эфиопианизма. А потом отправился в международное турне, взяв с собой свиту из тех, кому слишком мало доверял, чтобы оставлять без присмотра дома.

И где бы ни появлялся экзотический принц – от автомобильного кортежа в Париже до приема у папы римского Пия XI в Риме, – за каждым его шагом следила ненасытная пресса. В тот самый момент, когда пастух Атли в своей «Библии черного человека» воспевал толпы херувимов, Рас Тафари гулял по мощеным улочкам Иерусалима, слушая божественную музыку в исполнении марширующего оркестра из сорока армянских сирот (14), переживших геноцид. Они до такой степени растрогали будущего бога, что он решил их усыновить, взять в Аддис-Абебу и составить из них имперский духовой оркестр. Впоследствии Тафари называл их своими ангелами.

«Все человеческое рано или поздно обращается в тлен» (15), – писал он в апреле 1930 года, сообщая о кончине императрицы Заудиту. Готовясь к коронации, Рас Тафари занялся переустройством города – воздвигал электрические столбы и фанерные триумфальные арки, тянул телеграфные линии, чтобы нести свое слово планете, и строил апартаменты для гостей со всех уголков света. Заставить их приехать в Аддис-Абебу означало продемонстрировать свою власть врагам из числа эфиопских провинциальных правителей, которые только и делали, что плели заговоры. Рас Тафари заказал королевские одеяния себе и жене, величавой, как статуя, принцессе Менен, и послал верного человека в Иерусалим раздобыть камень из храма царя Соломона, чтобы установить на нем трон. Потом приказал доставить с лондонской Сэфил-Роу тринадцать головных уборов из львиных грив, обратившись к тем же мастерам, которые шили меховые киверы для королевских гвардейцев. И лихорадочно трудился, пытаясь разогнать тучи беззакония, реявшие над головой и грозившие помешать его вознесению на самые вершины власти, потому как Иясу, законный наследник Менелика, был все еще жив, хотя и сидел в тюрьме. Он поручил своим армянским ангелам выступить с дебютом эфиопского национального гимна. И даже накануне церемонии, в нечестивый ночной час, удивил британского консула тем, что лично явился проверить выполнение отданного им приказа. «В сумерках я увидел посреди дороги несколько человек, – вспоминал впоследствии майор Р. Э. Чисман, – а когда я вышел из машины и подошел к ним, то услышал, как кто-то тихо сказал: “Janhoy!” (“ваше величество!”). И тут же узнал его самого: всего за несколько часов до коронации он стоял с горсткой своих людей и разглядывал заплатку на дороге, которую в этот момент трамбовал каток».