Текст книги "Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами"

3. Четыре ипостаси Макартура

Ибо каждая часть небес направлена на человеческую форму…

Эммануил Сведенборг, 1756

Ниже приведен рассказ о том, как один замечательный американец сумел обрести божественность сразу в четырех не похожих друг на друга ипостасях. В четырех странах на трех континентах его возносили до ранга божества, каждый раз причисляя к другому, ни на что не похожему виду, наделяя уникальным строением и формой. При этом неизменно обращая к нему молитвы, глубоко противоречащие его политике и целям. В отличие от Господа, единого и неделимого, он состоял из четырех частей, каждая из которых позволяла представить заново воссозданный мир.

#1

На острове Айлиганди, к северо-востоку от Панамского канала, стояло божество в военном мундире, готовое в любую минуту вступить в бой. Его плоть была сотворена из дерева бальсы (1), а рост составлял семь футов. Слишком могучий для обычных регалий, этот деревянный генерал был облачен в синий френч с розовыми карманами, желтыми шевронами и четырьмя звездами на лацканах. Картину дополняли черный галстук-бабочка и армейская фуражка цвета хаки.

В октябре 1941 года, опасаясь, как бы Панамский канал не стал первейшей целью германских и японских подводных лодок, американские военные поддержали готовившийся в стране военный переворот с целью свержения президента и вместо него привели к власти Рикардо де ла Гуардию, который разрешил построить на всем побережье американские наблюдательные пункты. Вскоре на остров Сан-Блас, преимущественно заселенный индейцами племени куна, высадились тысячи солдат, тут же взявшихся возводить бараки и строить взлетно-посадочные полосы, вырубая деревья, выворачивая из земли камни, осушая пруды. Нанятые работать на базах в качестве уборщиков и поваров жители соседних островов, таких как Айлиганди и Уступо, своими глазами увидели грозную машину мировой войны. И впервые узнали о легендарном высокопоставленном американском офицере, родившемся на военной базе Литтл-Рок в штате Арканзас, который сражался на другом конце света, дабы уберечь филиппинцев от хищнического разграбления со стороны имперской Японии. Его лицо красовалось на кипах журналов в солдатских и офицерских столовых: высокий, красивый, фотогеничный, с длинным носом и гладкой кожей, известный своим тщеславием. «Я еще вернусь», – пообещал недавно генерал Мак, когда ему пришлось бежать с филиппинского острова Коррехидор. В Сан-Бласе солдаты без конца говорили индейцам куна, что Макартур их защитит.

Хотя угроза со стороны стран Оси в Панаме в жизнь так и не претворилась, американцы, сами того не желая, вывели на поле боя врага совсем другого рода. Незадолго до их прибытия в провинции Сан-Блас разразилась эпидемия лихорадки. Вырубая леса под взлетно-посадочные полосы и базы, американцы выгоняли с невидимых насиженных мест духов поникана. В одних случаях это были души умерших в результате несчастных случаев или по необъяснимым причинам, в других – различных животных. Порой об их присутствии индейцев куна могло предупредить тревожное знамение вроде осьминога, проливающего слезы на кокосовой пальме. Выставленные американскими солдатами из своих домов, разгневанные духи теперь разбрелись во все стороны, в отместку нападая на местных аборигенов. Они пугали своих жертв, похищали их души, или, как их называли на местном наречии, пурпа, и повышали до опасного уровня температуру тел.

Дабы одолеть духов и заставить их отступить, вожди острова Айлиганди решили провести восьмидневный ритуал, известный как апсогед, что в переводе означает «превращение» или «переход». В ходе подготовки к нему была собрана целая армия нудзуган – пропитанных целительной божественной силой деревянных статуэток, имевшихся в домах многих туземцев. Эти идолы, одетые в мягкие фетровые шляпы, пиджаки, галстуки или полицейские мундиры, зачастую живописали собой белых. Их бледная кожа символизировала собой потусторонний мир, безумие и болезни – аборигены предполагали, что после смерти их черная кожа становится белой. Поэтому по прибытии белых в Сан-Блас прошел слух, что они посеяли среди крестьян куна безумие, чтобы те предали свой собственный народ. И если белизна выступала в роли возбудителя болезни, ее надо было превратить в средство исцеления.

Чтобы повести армию нудзуган в бой, требовался божественный командир. Его статую вырезали из дерева бальсы, самого белого из всех известных в тех краях, – материала мягкого, но, по всеобщему убеждению, наделяющего невероятным могуществом общения с небесными силами. Когда туземные мастера закончили, Дуглас Макартур оказался семи футов ростом и с неестественных размеров носом. В течение восьми дней его деревянный идол, уггурвалагана на местном языке, вел наступление (2) на царство духов. Крестьяне при этом распевали гимны, наливались кукурузной водкой, известной как чича, и жгли семена какао, над тлеющей золой которых поднимались клубы дыма. И только шаман, погрузившись в состояние транса, был свидетелем развернувшегося метафизического сражения. Он сообщал, что души нудзуган надели для камуфляжа хаки и выстроились в боевой порядок. Аборигены развесили на деревьях ловушки для злых духов и изготовили из подручных средств слезоточивый газ. Генералу Макартуру поручили недвусмысленно дать понять поникана, что крестьяне не несут ответственности за разрушение их домов. Островитяне призвали четырехзвездного деревянного генерала использовать весь свой талант, чтобы остановить эпидемию и устранить причиненный американцами ущерб.

В то время как сражавшийся на Филиппинах Макартур прослыл одиноким волком – командиром с большим самомнением и склонностью к независимым решениям, его двойник в панамских джунглях воплощал собой коллективную власть. И хотя само племя куна было разделено на множество фракций, деревянный генерал возвысился над ними, примирив островитян с их противниками. С учетом того, что панамское правительство принуждало индейцев к ассимиляции, а на их земли наложило лапу не только государство, но и американцы, крестьянам надлежало выступить единым фронтом. В 1945 году вожди племени собрались на мероприятие, получившее название «Генеральный конгресс народа куна». Вскоре после этого некий американец, обосновавшийся в Зоне Панамского канала, случайно обнаружил брошенную деревянную фигуру генерала Макартура, вырезанную для ритуала в Айлиганди. По прошествии восьми дней нудзуганы вернулись с линии фронта домой, вновь обретя привычный статус фигурок с целебными свойствами, а о гигантском Макартуре все и думать забыли. Другие изваяния генерала, используемые во время аналогичных апсогед, бросили в море или оставили гнить в джунглях, чтобы вырезанный из бальсы генерал не приобрел чрезмерного могущества, не стал слишком опасен и не вышел из-под контроля. После выполнения возложенной на него задачи из груди Макартура надо было вырвать божественную душу – разрушительным влиянием природы и времени.

Некий американский этнограф нашел на острове Уступо еще одного выброшенного на помойку истории Макартура. Хотя тело генерала сожрали термиты, голова и плечи остались в целости и сохранности. Некоторое время спустя его перевезли на Манхэттен и определили на местожительство в Американский музей естественной истории. Идол из Айлиганди в конечном итоге оказался в Огайо, в коллекции музея Денисона. В 2016 году Макартур под присмотром охранника стоял по стойке смирно на синем фоне, гармонировавшем с его невероятным френчем, – бесценным экземпляром выставки под названием «Жизнь человеческая».

#2

«В былые дни мы утром и вечером поклонялись (3) портрету нашего императора, считая его божеством, но теперь молимся на Макартура», – писал в датированном 1 января 1950 года письме генералу пожилой школьный учитель из отдаленного района японской префектуры Аомори. Ровно за четыре года до этого император Хирохито издал «Декларацию о человеческой природе», также известную как Нинге-Сенген. Этот его указ газеты и радио разнесли по всему миру. Макартур, после капитуляции Японии под конец Второй мировой войны назначенный главнокомандующим союзных войск и взявшийся за насаждение в стране демократии через свое авторитарное правление, призывал Хирохито отказаться от статуса божества. Стремясь к стабильности, Макартур решил не упразднить трон, потому что это могло бы отворить двери для коммунизма, а изменить статус Хирохито как лица «священного и неприкосновенного». Первую версию речи Хирохито набросали британский ученый доктор Реджинальд Г. Блайс и американский офицер, бывший преподаватель Колумбийского университета подполковник Гарольд Хендерсон – два друга, питавших живейший интерес к японской поэзии. Хендерсон утверждал, что придумал речь во время обеденного перерыва, потом вернулся в отель, лег на кровать, взял в руки блокнот с карандашом и представил, что от статуса живого божества предстоит отказаться не императору, а ему самому. Впоследствии в текст внесли правку советники Хирохито, а немного и сам Макартур.

Спустившись с небес на землю, Хирохито отправился в поездку по превращенной в руины стране (4), дабы донести до ее жителей идеи «человеческой природы». Но если раньше он разъезжал на белоснежном коне, то теперь ходил пешком по улицам в поношенном костюме, галстуке и пальто. В былые времена он жил в статусе укрытого от любых невзгод трансцендентного божества, а теперь сам держал в руке зонтик, когда шел дождь. Еще совсем недавно Хирохито, так никогда и не представший перед судом за военные преступления, считался солнцем, слишком ярким, чтобы на него смотреть, а теперь комментаторы указывали на его щуплое телосложение, сутулые плечи, безвольный подбородок, какой-то клочковатый волосяной покров на лице и близорукий прищур. Взяв за образец смены имиджа британскую королевскую семью, Хирохито нарочито старался выказывать интерес к повседневной жизни простых людей и заводить вежливые разговоры. Но из-за своей жалкой неловкости выглядел столь неуместным в земном мире, что в глазах многих это еще больше усиливало его принадлежность к небесам. Будто жалея его, японские подданные костлявого императора перед его появлением по-прежнему старательно наводили порядок, желая отгородить от реальности, в результате чего за ним вскоре закрепилось прозвище Метла.

Если Хирохито низвели до ранга поверженного божества, то, когда время вымело пепел войны, образовавшуюся пустоту в некоторой степени стал заполнять собой генерал Макартур. В очках-авиаторах и с небрежно торчавшей изо рта хрестоматийной трубкой из кукурузного початка, генерал, теперь уже пятизвездный, усиленно овладевал законами авторитета и власти. А когда мимо проезжал его мотоциклетный кортеж, японские солдаты уважительно от него отворачивались, будто от солнца, слишком ослепительного для их глаз. Быстро организовав продовольственную помощь, дабы накормить миллионы голодавших, он вскоре стал предметом уважения и почитания со стороны японцев. Сей новоявленный сегун написал собственную «Конституцию Макартура» и приступил к реализации целого ряда либеральных реформ в вопросах земли, образования, здравоохранения и прав женщин. На фоне всеобщего смятения и руин капитуляции для многих японцев этот вражеский военачальник стал воплощением мира, надежды и таланта превращать поражение в моральную победу. Отдел обработки корреспонденции в его штабе в центре Токио, разместившемся в здании страховой компании «Дай-Ичи Жизнь», был завален сотнями тысяч адресованных Макартуру писем, многие из которых говорили о превращении ненависти в любовь.

«На моей памяти я еще никогда не видел в чьем-то лице такой бесконечности», – писал в своем послании некий скульптор, предлагая в дар генералу бронзовый бюст. В лике Макартура, угловатом, но в то же время круглом, художник узрел целую вселенную и приложил все усилия, дабы это запечатлеть. «Некоторые сильные и активные элементы внешности генерала я объединил с бесконечностью», – отмечал он. Другой корреспондент, опираясь на таинственную игру слов, разложил фамилию Макартур на составные части и перевел ее на японский как Маккаса, что в буквальном смысле означает «Неувядающая красота славной сосны», предрекая этим именем генералу вечнозеленое бессмертие. Получателем на многих конвертах значился «Живой избавитель», авторы писем предлагали снять в храмах портреты императора и заменить фотографиями Макартура. Многие уподобляли его Христу – это сравнение в полной мере вписывалось в христианские представления самого генерала о том, что он выполняет на Дальнем Востоке миссию белого человека. «Макартур напоминает читающего Нагорную проповедь Христа», – писали крестьяне из деревни неподалеку от Кобе, от которых он получил японскую картину, живописующую эту библейскую сцену. Каждый день по почте приходили дары: корни лотоса и сушеная хурма, красная фасоль и рисовые пироги, карликовые деревья бонсай, вышитое монахом кимоно и многочисленные трости, ведь Макартуру на тот момент уже было шестьдесят пять. Ему слали самурайские мечи, замшу, его собственные портреты и даже первую японскую индейку, вылупившуюся из американского яйца. Прошел слух, что у Макартура в жилах течет японская кровь (6); получила хождение мысль, что Христос умер не где-нибудь, а именно на этих дальневосточных островах.

Прецедентов подобных лавин поклонения перед иноземным захватчиком в современной истории совсем немного. В этом отношении можно вспомнить появление на афинском горизонте Деметрия Полиоркета и гимн, который при этом распевала толпа: «Ты здесь, тебе мы молимся». Посылать Макартуру письма было сродни эмоциональной разрядке – примерно так же в древности запечатывали в бутылки записки и бросали в море, надеясь, что их когда-нибудь получат далекие греческие святые. Время от времени генерал через своих секретарей даже отвечал. Его просили помочь исцелить болезнь, передать сообщение любимым и близким, пропавшим без вести или томившимся в тюрьме, а то и просто выражали сдерживаемую боль, страх либо чувство вины, чего при прежнем режиме сделать никто не мог в принципе. «Обычные мужчины и женщины исповедовались ему в прошлых милитаристских грехах, будто священнику», – пишет историк Джон У. Дауэр. Некоторые письма, содержавшие в себе срочные призывы, были написаны изящными каллиграфическими мазками кисти, которую явно окунали в кровь. И хотя адрес на многих был самый приблизительный – «Мистеру Макартуру, Токио», генерал все равно их получал, а те, в которых его боготворили больше всего, хранил в своих личных бумагах.

В тот период велось много споров по поводу точного характера той божественной природы, которой лишился Хирохито, но вместо него присвоил себе Макартур. Хотя правитель Японии и утверждал, что никогда не был «богом» в том смысле, который в данный термин вкладывает иудейско-христианская традиция, Реставрация Мэйдзи, превратившая в 1868 году императора в божество в рамках насаждаемого государством синтоизма, во многих отношениях преследовала цель сотворить бога, способного посостязаться (7) со Всемогущим Господом европейской империи. Прежние японские императоры и императрицы выполняли довольно разнообразные религиозные и церемониальные функции, хотя реальные богатство и власть зачастую принадлежали не им, а сегунам. После мятежа, позволившего Мэйдзи взять в руки бразды правления, дед Хирохито с его советниками восстановили совокупность традиций, известных как синтоизм, но не как религию в смысле банального вопроса веры, а как науку, никоим образом не ограничиваемую обетами терпимости или свободы вероисповедания. «Истина синтоизма – это уже много. Она в солнце, в луне, в звездах, в земле… и во всем, что проистекает из нее с точки зрения западной и китайской науки», – провозглашал философ Окуни Такамаса (8). Японских богов наделяли властью и знаниями, позволявшими им пользоваться европейскими технологиями, в том числе воспламенять тоненькую нить лампочки накаливания. По словам Ито Хиробуми, государственного деятеля эпохи правления Мэйдзи, императорский трон существовал с того самого момента, когда от земли впервые отделилось небо. Целые поколения японских детей считали, что император был прямым потомком солнечной богини Аматэрасу, о чем им рассказывали официальные школьные учебники.

С внедрением в конце XIX века государственного синтоизма появился целый ряд раскольнических религий, отбрасывавших священную натуру императора Мэйдзи и настаивавших на универсалистских представлениях о божественности. К их числу относилась и оомото (9), основанная в 1890-х годах безграмотной духовной особой Дегути Нао, которая в состоянии транса строчила сотни тысяч страниц откровений, хотя и не могла их потом прочесть. Когда ее харизматичный зять Дегути Онисабуро, тоже приложивший руку к созданию нового религиозного течения, узнал о существовании эсперанто, его осенило, что именно на этом языке говорят на небесах. В итоге он решил возвести в ранг божества его создателя, Людвика Лазаря Заменгофа, еврейского офтальмолога, на тот момент уже покойного. И при этом придать ему облик ками, японского божества, способного принимать множество форм. За отказ поклоняться императору поборники оомото подвергались жестоким преследованиям; Онисабуро на семь лет заточили в тюрьму, храмы новой религии разрушили, а имущество отобрали. Но в 1946 году, когда Хирохито отрекся от своего божественного статуса, Макартур провел реформы, низведшие синтоизм до ранга самой обычной религии, одной из многих, и породившие явление, получившее известность как «час пик богов».

После этого сосланные боги и пророки хлынули обратно в страну, вместе с ними вернулась и оомото с Заменгофом в роли ками, обеспечивающего связь с небесами. Онисабуро, с его легендарным пророческим даром, заранее предсказал такой поворот событий: когда ученик попросил его сделать так, чтобы Япония выиграла войну, учитель ответил, что страну, напротив, ждет неминуемое поражение, – но при этом заверил, что в конечном счете это пойдет ей только на пользу. Если считать землю домом, сказал он, то Япония играет на ней роль фамильного алтаря, забрызганного грязью и кровью. Его надо было срочно отмыть, но японцы своими действиями делали только хуже, еще больше усугубляя хаос. «Вместо них ками прикажет проделать эту работу крепкому парню (10), генералу Макартуру», – предрек он.

Как пишет Дауэр, видя странности американского правления в Японии, народ стал перерабатывать старые идеи, пытаясь вписать их в новые обстоятельства, «выискивая – а при необходимости и изобретая – привычные моменты, за которые потом можно было бы ухватиться». В традиционные концепции вкладывалось новое толкование, прокладывая мостик, чтобы «перейти от войны к миру» (11). В одном из писем, удостоившемся чести быть опубликованным в газете, Макартур провозглашался новым воплощением первого мифического японского императора Дзимму, праправнука солнечной богини Аматэрасу. Некий бизнесмен из Токио позже вспоминал, что Макартура считали фуку но ками, богом счастья и удачи. Но в понимании многих японских интеллектуалов, как правого, так и левого толка, попытки вписать Макартура в старые структуры поклонения императору зашли слишком далеко. В октябре 1946 года газета «Дзидзи симпо» (12) в своей передовице выступила против обожествления Макартура, предупреждая, что это подрывает саму демократию. «Если представление о том, что правительство является чем-то навязанным народу выдающимся богом, великим человеком или лидером, не будет исправлено, то демократическое правительство, скорее всего, потерпит крах», – утверждал автор статьи. И тут же продолжал, утверждая, что лучший способ выказать генералу благодарность заключался «не в том, чтобы поклоняться ему как богу, но в том, чтобы отбросить дух раболепия и добиться самоуважения, больше никогда не склоняя ни перед кем голову». Хотя американский чиновник департамента цензуры прессы статью одобрил, Чарльз Уиллогби, воинственный начальник разведки Макартура, пришел в ужас и конфисковал весь тираж «Ниппон Таймс» с английским переводом статьи еще до того, как на рассвете газету доставили подписчикам.

Хотя Макартур прибыл на острова устанавливать демократию, в его правлении проявлялось все больше диктаторских черт. Он в той же степени не воспринимал критику в свой адрес, в какой она была неприемлема для режима Хирохито, хотя и обладал гораздо более широкими возможностями в плане законодательных инициатив. 11 апреля 1951 года Трумэн сделал сенсационное заявление о смещении Макартура с должности, обвинив в нарушении субординации. Генералу, давно вступившему с президентом в борьбу за власть, вменили в вину публичные пререкания по вопросам внешней политики и продвижение агрессивной позиции по отношению к Китаю, что, по мнению многих, могло привести к третьей мировой войне. Подобно своему панамскому двойнику, вырезанному из дерева бальсы, Макартур стал слишком могуществен и вышел из-под контроля. Писавший для газеты «Нью-Йоркер» журналист Э. Дж. Кан-младший сообщал из полевого лагеря в Корее, что как только по радио сообщили об унизительной отставке Макартура (13), поднялся страшный ветер, сорвавший множество палаток, потом пошел град, вскоре сменившийся снегом. И это в тихий, теплый весенний день! «Ничего себе! (14) – якобы воскликнул какой-то солдат. – А может, он, в конце концов, и в самом деле бог?» Узнав об этом, жители Токио, дабы выразить свою печаль, шли к американскому посольству и преклоняли у его врат колени.

По возвращении в Вашингтон Макартур три дня отчитывался перед Конгрессом о своем поведении в ходе Корейской войны и произнес напыщенную речь, осуждая любую капитуляцию перед коммунистами Азии. «Сегодня мы слушали выступление Бога – Бога во плоти» (15), – заявил конгрессмен Дьюи Шорт. Но для официального отчета о заседании палаты свой комментарий немного изменил, написав, что «мы слушали великого человека, похожего на Бога во плоти». Бывший президент Герберт Гувер, при котором Макартур состоял начальником штаба, провозгласил его «новым воплощением святого Павла» (16). При нем, когда страна барахталась на самом дне Великой депрессии, Макартур самым примечательным образом подавил мирный протест ветеранов, задействовав штыки, танки и слезоточивый газ, будто перед Белым домом собрались вражеские солдаты.

Хотя республиканцы и оказали ему самый теплый прием, как и положено божеству, в Японии Макартур сам поставил на себе крест как на небожителе. Когда в ходе слушаний в Конгрессе его спросили, сможет ли Япония сохранить демократическое правление, учрежденное во время американской оккупации, Макартур ответил в чисто расистском духе, сравнив зрелость японской цивилизации с «двенадцатилетним мальчишкой (17), которому еще расти и расти в своем развитии до нашего 45-летнего возраста». По словам историка Содея Ринхиро, эта фраза, облетевшая всю Японию, стала «звучной пощечиной». Вскоре ярость сменилась стыдом от того, что народ с такой легкостью бросился в объятия американского патернализма – режима, который и не собирался превращать Японию в равного союзника в будущем миропорядке. И Макартура тут же бросились вытравливать из коллективной памяти. От планов воздать генералу почести, в том числе установить в Токийском заливе его статую, решили отказаться.

Когда и Хирохито, и Макартур сверзлись с небес на землю, вновь образовалась пустота, которую требовалось чем-то заполнить. На роль божества надежды больше подходил не американский генерал, а Заменгоф, создавший эсперанто не только как глобальный язык, но и как инструмент продвижения идеи мира во всем мире. Заменгоф был богом более благородного мира, с твердыми согласными, а значит, согласием – прекрасная перспектива.

#3

«Почему ты не обращаешь на меня внимания? Разве я не являлся тебе раньше?»

Темной ночью, в неизведанных глубинах снов, генерал Макартур не давал покоя женщине с острова Чеджудо (18).

«Неужели я не утешал тебя, когда тебе было совсем плохо?»

Чакту Посалним была дочерью солдата южнокорейской армии, погибшего через два месяца после ее появления на свет в начале 1950-х годов. Точная дата его смерти так и осталась неизвестной. Ее мать, прозябавшая после этого в нищете, вскоре повторно вышла замуж и вместе с семьей переехала в портовый город Инчхон, но в один прекрасный день пропала, оставив Чакту наедине с жестоким отчимом. Дабы избежать его домогательств, Чакту, тогда еще подросток, работала на заводском конвейере, целыми днями складывая картонные коробки. Как-то раз, уснув, она услышала во сне голос, приказывавший ей отправиться в Чайю Конгвон, т. е. в Парк Свободы. И хотя она не знала туда дороги, пошла, как во сне, будто ведомая к парку у моря какой-то потусторонней силой. «Я словно впала в какой-то транс, совершенно не замечая, что происходит вокруг, а когда вдруг пришла в себя, обнаружила, что стою перед статуей Макартура, понятия не имея ни когда ушла из дома, ни каким образом туда добралась, – рассказывала Чакту антропологу Джуну Чою в 2006 году. – Я действительно подумала, что схожу с ума, и не на шутку испугалась, думая, что со мной что-то не так».

На каменном пьедестале стоит трехметровая статуя Дугласа Макартура, того самого полководца, который, демонтировав Японскую империю, освободил Корею от колониального правления. В Парке Свободы грозный генерал с биноклем в руке обозревает коварный Инчхонский залив, в котором ему довелось совершить, пожалуй, самый прославленный свой подвиг, осуществив в сентябре 1950 года во главе объединенных сил ООН высадку морского десанта. Хотя его и предупреждали о невозможности маневров в суровых водах залива, тем более в сезон тайфунов, Макартур все же повел несколько тысяч человек в наступление через волноломы, заставив северокорейскую армию отступить, что в конечном счете привело к освобождению Сеула. Всего через полгода после этой оглушительной победы генерала отправили в отставку. 5 апреля 1964 года Макартур скончался от цирроза печени в больнице Вашингтона, округ Колумбия, в возрасте восьмидесяти четырех лет. Но даже после смерти продолжал отдавать приказы, заставляя Чакту совершать полночные походы к его бронзовой фигуре, продолжавшиеся целый год. «Тогда я впервые столкнулась с духом генерала Макартура, – вспоминала Чакту в разговоре с Джуном Чоем, – хотя на том этапе моей жизни даже понятия не имела, кто он такой».

В семнадцать лет Чакту вышла замуж за рыбака и в нескончаемой круговерти домашних хлопот – готовки, уборки, ухода за больными родственниками и собственными детьми – напрочь позабыла о Макартуре. Чтобы помочь семье, она собирала моллюсков и морских червей, работала на женьшеневых плантациях, потом вновь встала за конвейер, но выбраться из нищеты они все равно не могли, и муж все чаще поднимал на нее руку. По ночам ее стали преследовать кошмары и предвестия скорой беды, имевшие обыкновение сбываться. «Я чувствовала себя так, будто в моей голове без конца прокручивали киноленту», – рассказывала она. Ее глаза горели каким-то странным блеском. Потом до нее дошло, что в нее вселились духи павших на поле боя. Перед мысленным взором женщины проносились батальные сцены, у нее болело все тело. «Ай-ай-ай! – восклицала она. – Днями и ночами… все эти генералы допекали меня снова и снова, преследуя и не давая буквально ни минуты покоя!» Ее стали страшиться дети, а христианская родня со стороны мужа пришла к выводу, что из нее нужно изгнать духов. В возрасте двадцати семи лет ей во сне приказали связаться с другими людьми, страдавшими от «болезни духов», и через обряд посвящения приобщиться к традиции шаманизма Хванхедо, также известного как мусок. Муж пришел в ужас и, считая шаманизм ересью, избил жену, заодно переломав ее домашние алтари.

Когда ей приснилось, что в нее вселился дух генерала Клинка, она взяла себе имя Чакту Посалним – чакту переводится как «соломорез», а посал как «провидец». Потом овладела шаманским искусством ходить босиком по лезвию бритвы. Войдя в состояние транса кут, в ходе ритуальной церемонии Чакту, обладая нерушимой силой богов, она могла грациозно танцевать на острейших клинках, ни разу не поранив ноги. Как-то раз, когда ее муж вышел на промысел, его товарищи, другие рыбаки, начали ритуал задабривания морских духов. Он разгневался, растоптал ногами приготовленные специально им в дар рисовые пироги и тотчас утонул. Теперь уже ничто не мешало Чакту без остатка посвятить себя шаманским занятиям, хотя ее по-прежнему преследовали несчастья – мало того что в доме по-прежнему не хватало денег, так еще и тяжело заболел ее сын. Именно в этот период к ней в ночной тиши опять стал являться Макартур.

«Почему ты меня игнорируешь? Разве не знаешь, что, если мне поклоняться, я тебе помогу?»

Он приходил каждую ночь, снова и снова, хотя на посту главнокомандующего во время войны ни разу не ночевал в здешних краях, предпочитая каждый вечер возвращаться в Токио. Приходя к Чакту во сне, Макартур убеждал все настойчивее и настойчивее, а его упреки граничили с божественным шантажом: если она не приобщит его к своим ритуалам, последствия будут просто ужасными. «Наконец я поняла, что включить его в пантеон моих духов для меня священная обязанность, – признавалась Чакту Джуну Чою. – Я описала свой сон с генералом Макартуром шаманскому живописцу, который нарисовал мне его портрет, и теперь я пользуюсь им каждый раз, когда вхожу в транс кут». На этой шаманской иконе, также известной как мусиндо, бог Макартур изображен непривычно веселым. Чакту поставила его на алтарь вместе с другими богами – ее хранителем Синьрионгом, духом танцев на острие, и воительницей Йо Чангун. Чакту не выбирала Макартура, это он ее выбрал. Но при этом генерал наделил ее силой неустанно бороться с врагами. «Когда генерал Макартур вернулся и я включила его в свой пантеон, моя жизнь пошла на лад», – говорила она. Ее дети нашли себе достойных спутников жизни, родив ей внуков; денег стало больше, она даже смогла отыскать пропавшую мать и наладить с ней отношения. Устроив свою жизнь, эта женщина, умеющая танцевать на острых клинках, теперь могла использовать свои шаманские возможности для помощи другим нуждающимся.

Шаманизм Хванхедо на юг принесли беженцы из Северной Кореи, спасавшиеся от преследований со стороны режима за религию и предрассудки. Бросив родные дома в прибрежной провинции Хванхе, видные шаманки, известные как мансин, такие как мадам Чунг Хак-Бонг и Ким Кум-Хва, в конечном счете осели в Инчхоне и стали наставницами для новых приверженцев их культа на юге. В 1960-х годах они стали включать Макартура в свой пантеон в качестве водоплавающего бога (19), высадившего на берег десант, проводя ритуалы задабривания морских духов, дабы те посылали хороший улов рыбы. Для этих шаманок с севера, изгнанных с собственной земли, Макартур как божество символизировал собой сопротивление, только не иноземным захватчикам, а чуждым идеям Маркса, Ленина и Мао Цзэ-дуна. Этот бог-воитель, постоянно перемещавшийся между морем и сушей, возглавил борьбу противоположных представлений о том, как следует жить.