Текст книги "Королева туфель"

2

– Ты должен увезти меня отсюда, – сказала Женевьева, когда Роберт опустился перед ней на колено в гостиной ее семейного особняка в Саффолке. Она прерывисто дышала, грудь вздымалась, синие глаза потемнели. – Ты должен увезти меня отсюда и никогда больше сюда не привозить.

Ему доставляли удовольствие ее воодушевление, страстность, казавшиеся признаком глубокого чувства. Но ее непонятное отчаяние пугало и тревожило его. И что такого ужасного в том, что они живут в богатом английском особняке? Определенно дом несколько сыроват, по нему бродят сквозняки, но, несмотря на это, особняк все-таки производил внушительное впечатление. Ее отец, виконт Тикстед, в первый момент показавшийся ворчливым старикашкой, был очень любезен и дружелюбен. Виконт невероятно обрадовался их помолвке, откупорил виски, хлопал Роберта по спине, называл его «мой мальчик» и так широко улыбался, что Роберт почти мог разглядеть кровеносные сосуды под его натянувшейся кожей. Леди Тикстед плакала и целовала его в щеку тонкими дрожащими губами. Чего такого ужасного могло быть в этих людях? Они были очень благожелательно настроены. Если бы только папа дожил до этого дня и увидел, как его паренек из Бостона женится на английской аристократке!

Но вот теперь Женевьева сжимает его руки с поразительной силой.

– Я умру, если нам еще хоть месяц придется провести здесь, Роберт. Я хочу жить в Париже, писать стихи и вращаться в кругу писателей, художников, модельеров. Мы вместе сможем войти в круг богемы.

Роберт и сам поддался притягательному очарованию Парижа. С одной стороны, жизнь там была довольно дешевой. После войны франк практически обесценился по отношению к доллару, поэтому в городе проживало множество американцев. Там они могли чувствовать себя как дома. К тому же он обожал старушку Европу. Он приехал на материк в 1918 году, когда водил санитарный транспорт на итальянском фронте во время австрийского наступления на Пьяве. Тогда он впервые влюбился в английскую медсестру по имени Агнес с лицом ангела, окруженную ореолом легкой и прекрасной печали. Причиной ее печали стал жених, пропавший без вести во время наступления. Роберт решил во что бы то ни стало подбодрить девушку и убедить ее в том, что жизнь без Эдварда существует. В конечном счете щеки Агнес снова заалели, ее смех стал более откровенным и радостным. После окончания войны Роберт собирался сделать ей предложение. Но как раз перед тем, как он решил заговорить об этом, она получила неожиданное письмо. Эдвард оказался жив, он больше года провел в немецком лагере для военнопленных, но сейчас вышел на свободу. И теперь он хотел возобновить отношения.

Агнес не могла вымолвить ни слова. Когда Роберт спросил ее, как она намерена поступить, та просто опустила голову, слезы безвольно катились по ее щекам. Потом Роберт спрашивал себя, ждала ли Агнес, что он что-то предпримет. Заявит, что полюбил ее навеки, и убедит в том, что по-прежнему существует жизнь без Эдварда? Но он этого не сделал. Его чувство достоинства и долга не позволило ему так поступить. Тогда он видел Агнес в последний раз.

Самое разумное, что он мог предпринять, – вернуться в Бостон. Но что-то удерживало его в Европе, и он путешествовал, осматривал достопримечательности, переезжал из страны в страну, хранил в сердце легкую печаль. Внутреннее чутье подсказывало ему, что, если ему суждено когда-нибудь снова встретить любовь, это произойдет здесь, среди военных руин, в одном из непонятных древних государств. Во время своих путешествий Роберт много читал и размышлял, и в конце концов его начала преследовать мучительная мысль, что он проявил невнимательность и повел себя бесчестно в отношениях с Агнес. Перед этой девушкой у него были определенные обязательства, перед ней, а не перед каким-то незнакомым Эдвардом. Он бросил ее самым бесчестным образом как раз тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Но он больше не совершит подобной ошибки, в этом можно не сомневаться. В следующий раз, когда он снова кого-то полюбит, он не станет трусливо медлить и сомневаться. Он ухватится за это мгновение и спасет свое счастье. Приняв решение, он в прекрасном расположении духа отплыл в Англию, где был представлен виконту Тикстеду и как-то вечером приглашен на ужин в его дом, расположенный на серых болотистых равнинах Саффолка. Там он увидел ее.

Оглядываясь назад, Роберт думал, что даже в первый вечер их встречи, наблюдая за мило улыбающейся двадцатилетней девушкой, со сдержанной аккуратностью поедающей жареного фазана, он сумел рассмотреть истинную сущность Женевьевы под притворно застенчивой, скромной внешностью. Три месяца подряд приходил он в дом родителей Женевьевы, его чувства разгорались как пожар. Как разительно отличалась эта девушка от ранимой и слезливой Агнес! Эта прекрасная девушка, достопочтенная Женевьева Сэмюэл, со всем своим огнем и страстью, была создана для него. Он станет беречь ее, он бросит к ее ногам все, чего она пожелает, лишь бы только Женевьева согласилась принадлежать ему.

– Я должна быть свободна, – сказала она в тот памятный день в гостиной и так крепко сжала его руки, что ему показалось: она вот-вот сломает их. – Здесь я никогда не буду свободной.

Затем она поведала ему свою историю. Горячечную, бессвязную историю о лошади, которая у нее была в детстве.

– Я проводила в седле час за часом, проезжала милю за милей, – говорила она. – Никогда в жизни я не ощущала себя такой свободной.

Но однажды прозвучал выстрел. Возможно, стрелял браконьер. Лошадь испугалась и сбросила Женевьеву. Девушка отделалась легкими ушибами, но свою лошадь больше никогда не видела.

– Ты должен увезти меня отсюда! (Сейчас ему казалось, что тогда она бредила!) Как ты думаешь, сколько понадобится времени, чтобы все уладить? – Наконец, Женевьева отпустила его руки, ее влажные глаза подернулись мечтательной пеленой. – Когда мы поженимся, я надену свои кремовые шелковые туфли с горным хрусталем от Альфреда Виктора Ардженса. Париж не простой город, Роберт. Ты скоро сам это поймешь.

Роберт краем глаза следил за Женевьевой, когда они возвращались домой с вечеринки в доме Вайолет де Фремон в своем «бентли». Сегодня вечером в ней явственно ощущалось какое-то неуловимое беспокойство. Она бесконечно проводила правой рукой по своим блестящим, коротко подстриженным волосам. Когда они познакомились в Саффолке, у нее были роскошные длинные волосы, выглядевшие немного по-детски. Сейчас у жены короткая элегантная стрижка, модно завитая в салоне Лины Кавальери на рю де ла Пэ. Эта прическа выгодно подчеркивает ее изящную шею.

Левую руку Женевьева прижала к длинной шее и теребила ожерелье (большие стеклянные бусы, завернутые в обрывки поэтических журналов). Так поступала и ее мать, именно у нее он наблюдал этот странный жест, то же неосознанное сжимание горла. Но Женевьеве вряд ли понравится, если он скажет ей об этом.

– Ты обратил внимание на туфли Вайолет де Фремон? – не оборачиваясь, неожиданно спросила она. Они проехали мимо Отель-де-Вилль и направились дальше по рю де Риволи. Шел дождь. Огни фонарей казались расплывчатыми и словно танцевали в черных лужах.

– Не могу похвастаться.

Она печально вздохнула, он почувствовал ее досаду и разочарование. Роберт никогда не обращал внимания на туфли до тех пор, пока не встретил Женевьеву. Ему нравилось разглядывать элегантные платья и украшения, и его внимание всегда привлекали стройная фигура и хорошенькое личико женщины. Ведь он, в конце концов, мужчина. В середине 1920-х дозволялось носить юбки до колена, что притягивало взгляды мужчин к лодыжкам, пленяло их тонкостью и изяществом. Но Женевьева научила его обращать внимание на туфли. Прекрасно скроенные, яркие, вычурные туфли, изготовленные из дорогих материалов, наделяли обладательницу удивительной чувственной властью. Высокие каблуки были соблазнительны и дерзки, вызов таился в том, как они подчеркивали высоту подъема, тугой изгиб икры. Женевьева гордилась тем, что едва ли не одной из первых поняла: туфли составляют основу всей композиции наряда. И именно поэтому она так сильно отличалась от остальных женщин.

– Они в каком-то смысле показались тебе особенными? – наконец выдавил он из себя.

– Они были особенными во всех смыслах. – Женевьева так сильно потянула ожерелье, что нитка порвалась и бусины рассыпались. – Не надо! – закричала она, когда муж нагнулся, чтобы подобрать бусы.

Но он все равно продолжил искать раскатившиеся бусины.

– Роберт, как ты думаешь, что важнее, красота или талант?

– Ну… – Он запихнул несколько бусин в карман пальто и склонился в поисках остальных.

– Красоты достаточно для того, чтобы заставить мужчину жениться на тебе, но красота не приносит уважения, ведь так? Она не заставляет людей принимать тебя всерьез. Только это не касается людей, которых на самом деле стоит принимать в расчет.

– Каких людей? – Одна бусина забилась сбоку под сиденье. Его пальцы едва не застряли в узкой щели, когда он попытался выудить ее оттуда.

– О, ради бога, прекрати это!

– Достал. – Бусина лежала у него на ладони. Она была завернута в бумагу, как и остальные.

– Если ты талантлива, но некрасива, ты можешь быть кем пожелаешь. Ты можешь жить, как живут мужчины, если тебе того хочется. Вспомни Гертруду Стайн.

– А я должен? – Он и понятия не имел, о чем она говорит. Вероятно, она выпила слишком много шампанского. – Это та поэтесса, которая похожа на бульдога, да?

Теперь она рассмеялась и, придвинувшись ближе, нежно поцеловала его в губы.

– Да, милый. Ты такой чувствительный и умный, мой сильный и надежный муж. – Она прильнула к нему, положила голову на плечо. – Что бы я без тебя делала?

– Ну, тебе необходимо найти кого-то, кто помог бы тебе быть законодательницей моды на туфли, это уж несомненно.

– У Лулу все это есть, – пробормотала она ему в плечо. – Красота, талант, известность, опыт… Она не намного старше меня, но я чувствую себя ребенком в сравнении с ней. Она столько всего знает.

На бусине, зажатой в его ладони, было написано одно-единственное слово – «нежность».

Обстановка в квартире на рю де Лота была спроектирована Эйлин Грей. Идеи принадлежали Женевьеве, но и Лулу сыграла не последнюю роль. На реконструкцию ушло более года, весь этот год они на широкую ногу жили в отеле «Ритц», умудрившись потратить целое состояние. И вот, наконец, перед ними лаковая симфония. В гостиной черные стены блестели, расчерченные серебряными геометрическими фигурами, в кабинете поражал и затянутый пергаментом потолок, и изящный книжный шкаф, знаменитая, выполненная в форме каноэ кушетка «Пирога» черепаховой расцветки. Здесь же находились модные кожаные кресла «Бибендум», абажуры цвета страусиного яйца. Квартиру много раз фотографировали для глянцевых журналов и газет вместе со счастливой парой, позирующей на переднем плане.

И все-таки Роберт чувствовал: до реконструкции квартира нравилась ему больше, сейчас она казалась менее уютной. Но они собирались прожить здесь долгое время, и потому роскошный и дорогой проект Женевьевы стоил потраченных денег. Тем временем Роберту приходилось руководить своей швейной мануфактурой на другом побережье Атлантики, полагаясь более, чем ему того хотелось, на Брэма Фэйли и других проверенных специалистов, а также на скрипучую систему связи. Телефоны имели обыкновение отключаться на самой середине важного разговора, а электричество, похоже, передавалось по проводам в каких-то судорогах, угрожающе при этом вибрируя. Все было далеко от идеала, но он хотел этого, потому что этого желала Женевьева. Ничто не придавало смысл его жизни в большей степени, чем осознание того, что сто жена счастлива.

– Ты счастлива, дорогая? – Они остановились, пройдя парадное, и целовались. Он крепко обнял ее, нежно придерживая ее затылок, словно держал в руках изящное, хрупкое яйцо. Его карманы были набиты стеклянными бусинами, завернутыми в бумагу.

– Я буду чувствовать себя счастливой, когда заполучу пару туфель от Паоло Закари. – Она вырвалась из его объятий и направилась к своей комнате. – А этой хрюшке Вайолет де Фремон, очевидно; стоит только пальцем поманить, и он у ее ног.

– Ах, опять туфли. – Их фигуры смутно отражались в крошечных золотых плитках, покрывавших стены. Два расплывчатых силуэта на небольшом расстоянии друг от друга. Он наблюдал, как отражения медленно приближаются друг к другу.

– Уже поздно. – Она взялась за дверную ручку. – Пора спать.

Роберта охватили грусть и давящая пустота. Даже его отражение погрустнело. Он вспомнил, как его жена смеялась вместе со своей ужасной подругой в этот вечер. Он вспомнил презрение в подведенных черной тушью глазах Лулу, пренебрежительную ухмылку, затаившуюся в уголках ее красных губ. Лулу, несомненно, была его врагом, только теперь он с удивительной ясностью понял это. Она всегда незримо присутствовала рядом с ними, и едва ли это было игрой его воображения. Сейчас он почти разглядел ее отражение в золотых плитках стен рядом с собой и Женевьевой.

– Но ты можешь присоединиться, – добавила она. – Если хочешь, пойдем.

3

На следующий день после званого вечера в доме де Фремон Женевьева направилась к Рампельмайеру, в австрийскую чайную на рю де Риволи, где они частенько встречались с Лулу, особенно когда у Лулу заканчивался очередной роман и она желала отпраздновать это событие или утешить себя с помощью десерта.

Женевьева устроилась на своем любимом месте, за столиком в углу под аркой, откуда хорошо было видно всех посетителей. Она наполовину расправилась с шоколадом по-африкански (лучший шоколад в Париже, приготовляемый по секретному рецепту) и пралине с миндальной начинкой, когда явилась Лулу в том же платье, что и прошлым вечером. Кое-где обертки от конфет, украшавших платье, отвалились, оставив болтающиеся нити. Макияж выглядел чересчур густым и небрежным, а искусно завитые локоны распрямились.

– Принесите шоколадный мусс, – крикнула Лулу официантке, – и кофе. – А затем, понизив голос, обратилась к Женевьеве: – Меня кто-нибудь преследовал?

Женевьева пристально оглядела зал, больше делая вид, что пытается обнаружить мнимых недоброжелателей.

– Кого я должна искать? Жандарма? Фаната? Обманутую жену?

Лулу пожала плечами:

– Полагаю, кого-то из них. Но в данный момент – Джо Лазаруса.

– О, дорогая? Что-то случилось?

– Просто он никогда не смирится с отказом. – Лулу сняла свою накидку и уселась поудобнее. – Он бродит за мной, словно тень. Лучше бы я никогда не спала с ним, Виви. Не знаю, о чем я только думала. У него такие короткие ноги и вывернутые ступни. И походка пингвина. Я раньше не обращала на это внимание, пока не увидела его без брюк. Знаешь, такое забыть невозможно. И еще он делает эту вещь. Он… – Но тут к их столику подошла официантка с приборами и салфетками для Лулу, и та замолчала.

– Итак, этот мусс за бедного старого Лазаруса. Лулу махнула рукой:

– Он ужасно невезучий человек, ничего уж тут не поделаешь. Пожалуйста, давай поговорим о чем-нибудь еще.

– Как все прошло вчера ночью?

Еще один небрежный взмах руки.

– О, ты ведь знаешь. Все как обычно.

– Расскажи мне все, я так хочу узнать, что пропустила.

– Нет. – Лулу недовольно надула губы. – Ты должна была остаться там со мной. Глупо слушать истории, к которым ты сама не имеешь никакого отношения.

Официантка принесла кофе и мусс.

– Не будь такой, Лулу.

– Какой? Ты убеждаешь меня, что тебе достаточно мужа. Если это действительно так, тебе не нужны мои истории, чтобы почувствовать себя счастливой. – Она принялась ковырять ложечкой десерт.

Женевьева вздохнула:

– И при чем здесь мой муж? Мне что, не дозволено поинтересоваться, как ты провела вечер?

– Ладно тебе, Виви. Ты прекрасно знаешь, что не хотела идти домой в конце вечеринки. Признайся же, наконец.

Женевьева допила горячий шоколад.

– Я ужасно хотела спать. – Ее шея затекла, ей хотелось размять плечи и покрутить головой. Она до сих пор чувствовала руки Роберта, которые поддерживали ее голову, когда он целовал ее в холле. И зачем он это делает? Она словно угодила в тесный корсет.

– А в супружеской постели было невероятно увлекательно, да?

Роберт любил «предварительные» ритуалы. Особый стук в дверь, один едва заметный, один сильный. Это напоминало ей сердцебиение. Каждый раз одно и то же. Затем, как будто еще оставалась необходимость в том, чтобы подтвердить, что это именно он, из-за двери доносилось: «Это я», – потом он, наконец, входил. Роберт всегда ложился в кровать с левой стороны, прижимался к ней своими ледяными ногами, чтобы согреться.

У него были и «промежуточные» ритуалы. Сначала щетинистые поцелуи, от которых она начинала задыхаться, затем бесконечная неловкая возня под простынями. Она пыталась осторожно поговорить с ним, надеялась, что это улучшит процесс для них обоих, но подобные обсуждения были неприемлемы для него. Это неприятно удивляло Женевьеву, потому что он казался ей человеком, с которым спокойно можно говорить о чем угодно. В конце концов он срывал с себя ночную сорочку, забирался на нее и приступал к делу. Тяжелый, краснолицый, он производил всегда одни и те же механические действия. И снова начинался стук. Интересно, какая часть кровати производила этот странный шум? Днем она пыталась разузнать это, внимательно осматривала ножки кровати, матрац… Тук-тук, все быстрее, быстрее. Это напоминало занятие любовью с заводной игрушкой.

А после муж начинал ласкать ее обнаженное плечо, рисуя на нем бесконечные круги, и пытался разговаривать с ней, когда ей меньше всего хотелось говорить. Маленькие круги. Большие круги. Вечно одни круги. И еще он что-то мурлыкал себе под нос. Женевьева почти всегда безошибочно угадывала мелодию, но иногда бывали и исключения.

– Ты кажешься… – начал он прошлой ночью, выписывая, как всегда, свои проклятые круги.

– Какой?

– Далекой. – Сегодняшнее мурлыканье очень сильно напоминало чарльстон, одну из танцевальных мелодий с вечеринки.

– Я просто думаю о прошедшем вечере. Размышляю обо всем, что видела и слышала.

– О чем же ты размышляешь? – Он продолжал рисовать круги.

– Ни о чем особенном.

– Но мне хотелось бы узнать, о чем именно ты думаешь. Я хочу, чтобы мы были близки, насколько это возможно.

– Но мы ведь достаточно близки? Неужели я должна сообщать о каждой мелочи, которая взбредет мне в голову? Разве не могу я сохранить кое-что только для себя?

– Но, дорогая, – он продолжал напевать. Возможно, он просто не осознавал, что делает это, – ты ведь моя жена.

«Я пытаюсь ей быть, – подумала она. – Действительно пытаюсь».

Когда Роберт наконец – наконец! – покидал ее комнату, Женевьева с закрытыми глазами оставалась лежать на своей стороне кровати, думая о том, чем сейчас занимаются Лулу и компания. Они собирались в кафе «Селект», когда она помахала им на прощание и села в «бентли» вместе с мужем. Постоянный любовник Лулу, Кэмби, должен был быть там, и она отчаянно желала увидеть его, хотя никогда не признавалась в этом. Наверняка сначала они выпили по паре бокалов, а затем еще и еще. Потом были танцы и, возможно, драка. Внезапно наступило утро, и они все отправились в Лез-Аль полакомиться луковым супом в одном из рыночных кафе или купили сандвичи и бутылку вина и на такси отправились в Буа. В конце концов они вернулись на бульвар Монпарнас выпить кофе в «Доме» или в «Ротонде». Круг замкнулся, снова оживший Париж проносился мимо, торопясь по своим делам, а они сидели, развалясь в креслах с газетами, смотрели по сторонам, мучаясь от головной боли, пока не начинали один за другим разбредаться по домам, чтобы улечься в постель. И только одна Лулу по-прежнему жаждала безудержного веселья, по-прежнему стремилась к недостижимому.

– Готова поспорить, он пылкий любовник, правда, Виви? Твой Роберт?

– Твоя пудра осыпается прямо в кофе, – заметила Женевьева. – Взгляни на хлопья, которые порхают вокруг тебя.

– Какая жалкая попытка сменить тему! – Лулу все-таки уставилась в чашку, а затем близоруко скосила глаза на свое отражение в зеркале в позолоченной раме, висевшее позади их стола.

– Лулу, мне кажется, тебе необходимы очки.

– Заткнись. – Ворча, Лулу наклонилась и посмотрела под стол.

– Что теперь?

– Хочу взглянуть на сегодняшние туфли.

Женевьева выставила ногу, повернула ее в разные стороны, чтобы подруга могла получше рассмотреть. Королевские туфли с высокой застежкой, украшенные жемчугом, камнями и золотым шитьем, со странными каблучками в виде штопора.

– Ну, эти действительно очень забавные.

– Они от Сальваторе Феррагамо. Я специально выписала их из Калифорнии. Он создал их для Глории Свенсон, она не догадывается, что вторую пару Феррагамо сделал для меня.

– Я никогда не видела ничего подобного.

– Феррагамо – гений. Он сделал открытие: вес женского тела распределяется полностью не только на подушечки пальцев и каблук, но и на весь подъем. Сальваторе вкладывает тонкую стальную полоску в подошвы своих туфель, для устойчивости ступни. Если подошва крепче, нет сильного давления на каблук, появляется возможность менять его форму – делать каблук тоньше, превращать его в штопор… да во что угодно!

– С тем же успехом ты могла бы рассказывать о проектировании зданий, дорогая. Чтобы построить высокое здание, необходимо создать прочный фундамент. Твой Феррагамо напоминает мне архитектора.

– Но так намного сексуальнее. Все голливудские звезды мечтают о его туфлях.

– Ну, – заметила Лулу, – кому нужен Закари, если ты стала обладательницей потрясающих спиралевидных каблуков Глории Свенсон?

При упоминании Закари улыбка Женевьевы погасла.

– И что теперь? – спросила Лулу.

– Ну, – ответила Женевьева, – как только я проснулась, сразу подумала о тех туфлях Вайолет. Я должна заполучить туфли от Закари, Лулу. И я так осмелела, что решила отправиться в его магазин и уговорить его сделать их для меня.

 
ПАОЛО ЗАКАРИ
САМЫЕ ДОРОГИЕ В МИРЕ ТУФЛИ
 

Вывеска занимала половину витрины. Женевьева уставилась в окно, занавешенное пурпурным бархатом, в комнате царил полумрак. Никаких показов и шоу, привлекающих посетительниц. Ни одного намека на то, закрыт или открыт магазин. Здесь царила полная тишина. Ей ничего не оставалось, как подергать за дверную ручку.

Нервничая и злясь на себя за нервозность, Женевьева потянулась к круглой медной ручке.

Дверь мягко открылась, она вступила в квадратную комнату, отделанную все тем же пурпурным бархатом. Дневной свет не проникал внутрь, комнату озаряли многочисленные мерцающие канделябры, установленные на расставленных у стен столиках черного дерева, среди копий журналов «Вог». Женевьева поморщилась, уловив жаркий, сладкий запах тающего воска. С потолка свисала гроздь из пяти или шести переплетенных вместе свечей, установленных в витиеватой серебряной клетке. Все это выглядело так старомодно и необычно, словно она в мгновение ока очутилась в прошлом веке.

Белый воск капал, образуя сферические узоры, неторопливо стекал на столики черного дерева и на неровный, сильно отполированный пол из темного дуба. Полосатый коврик цвета зебры в центре комнаты производил гораздо более благоприятное впечатление, привнося элемент современности в мрачноватую обстановку. Женевьева увидела пару кушеток в стиле Наполеона III, обтянутых пурпурным бархатом, и подумала, что, возможно, ей стоит присесть и подождать, пока кто-нибудь появится. Но знал ли кто-нибудь, что она здесь – ведь дверь открылась совершенно бесшумно. В магазине не оказалось звонка, чтобы позвонить и привлечь внимание.

В помещении не было туфель. Ни одной пары.

– Эй! – Голос прозвучал как-то по-особенному громко в тишине комнаты. – Bonjour? – Она увидела свое отражение в высоком серебряном зеркале в другом конце комнаты и показалась себе какой-то неуверенной, жалкой, черт побери, а ей так этого не хотелось! Несмотря на это, она была невероятно привлекательна. Под длинным пальто с отороченными беличьим мехом манжетами и воротником платье из кантонского крепа цвета копенгагенской лазури с круглым воротничком из тончайшего кремового кружева и жатым шелком, смягчающим чересчур вызывающий вырез, низкую талию опоясывал гофрированный пояс. Наряд дополняла шляпка «колокол» из китайского крепа со слегка загнутыми полями, а на ногах красовались туфли Глории Свенсон с уже известными нам смелыми спиралевидными каблучками. Несомненно, даже такой искушенный представитель элиты, как Закари, был бы впечатлен.

– Чем я могу вам помочь?

Женевьева резко обернулась, ужаснувшись тому, что кто-то смог застукать, как она восхищается собой. Одна рука инстинктивно потянулась к горлу в попытке защититься, но тут она заметила стройную, элегантную женщину лет сорока, с чистыми голубыми глазами и длинными волосами, собранными в шиньон. Ее волосы были примечательны своим неопределенным оттенком – ни светлые, ни седые, ни темные, ни серые, но сочетающие все вышеперечисленное, словно переливающиеся и изменяющиеся в прическе. В мерцающем пламени свечей они казались золотистыми, но стоило отступить в тень, они тут же превращались в сияющую, холодную сталь.

– Я вас слушаю? – повторила женщина, высокомерно добавив: – Мадам?

– Я хочу увидеть месье Закари.

Женщина несколько раз моргнула, а затем медленно оглядела ее с головы до ног. Пока она переводила взгляд с одной ноги на другую, свет снова переместился, и на мгновение ее волосы приобрели почти тот же радужный голубой оттенок, что и ее глаза. Женщина молчала.

– Прошу вас, я хотела бы увидеть месье Закари.

Взгляд незнакомки сбивал с толку. Она словно смотрела сквозь Женевьеву и видела все, что происходило за ее спиной.

– Послушайте, я не понимаю, в чем дело? – Женевьева начала раздражаться. – Я непонятно выразилась?

– Вполне понятно. Но вам не назначено на сегодня. – Она говорила с сильным акцентом. Возможно, русским? Или польским?

– Конечно же мне назначено. – Женевьева почувствовала себя глупо, произнеся эти слова, но не смогла вовремя остановиться. В этой женщине было нечто, что заставляло ее спорить, даже если у нее не было подходящих аргументов.

– Нет, вам не назначено. – На бледном лице появилась улыбка, но глаза источали ледяной холод.

Женевьева, изо всех сил стараясь скрыть смущение из-за глупой выходки, попыталась изобразить вежливую улыбку.

– Не могли бы вы сказать, здесь ли месье Закари?

– Не имеет значения, здесь он или нет. Вам не назначено.

– И откуда вы знаете, что мне не назначено? Вы ведь даже не заглянули в записную книжку и тем более не спросили у самого месье Закари. Вы даже имя мое не удосужились узнать.

– Я прекрасно осведомлена обо всех назначенных встречах. И знаю, что вам не назначено. – В лице женщины появилась твердость. Все как-то заострилось. При помощи своих бесцветных волос, неярких глаз и утонченной холодности она сумела погрузить Женевьеву в воображаемые осколки стекла.

Женевьева открыла кожаный ридикюль и, подкопавшись в нем, сухо протянула женщине визитку.

– Пожалуйста, передайте это месье Закари. Скажите ему, что я подруга и клиентка Коко Шанель и Поля Пуаре. Передайте ему… – слова вдруг застряли у нее в горле, – передайте ему, что я близкая подруга графини де Фремон и буду ему очень признательна, если он уделит мне несколько минут своего драгоценного времени. Я бы хотела заказать у него пару туфель.

Ассистентка не пошевелилась, чтобы взять карточку, и Женевьева протянула руку, сунув визитку почти ей под нос.

– Будьте так любезны, передайте мою визитку месье Закари.

Женщина подняла руку, словно собираясь взять карточку, но вместо этого коснулась прически, поправляя невидимые выбившиеся из шиньона пряди.

– Его здесь нет.

Женевьева резко опустила руку.

– Хорошо, а когда он будет здесь? Могу я назначить время?

Неожиданно откуда-то из глубины дома раздался резкий звук. Трудно было определить, откуда он доносился, возможно, откуда-то сверху, или снизу, или из-за двери. Это был кашель.

Женевьева нахмурилась:

– Вы уверены, что его здесь нет?

– Здесь никого нет.

Снова послышался кашель. Теперь в этом не было сомнения, она отчетливо слышала мужской кашель.

Женевьева шагнула в сторону, попыталась рассмотреть узкую лестницу в конце комнаты, пристальным взглядом словно пытаясь преодолеть преграду. Женщина двинулась следом, хотела загородить дорогу. Неожиданно ее лицо показалось Женевьеве странно изможденным.

– Это просто смехотворно. Я понятия не имею, почему вы мне лжете, но позвольте заметить, сейчас вы попросту вредите месье Закари. Я не забуду вашей неучтивости. – Она резко швырнула визитку на самый высокий столик. – Будьте так добры, покажите мою визитку месье Закари и попросите его сделать одолжение и позвонить мне. Я собираюсь заказать у него пару туфель и от своего не отступлюсь. – Быстро взглянув в зеркало, она заметила, что очень бледна. Женщина тоже посмотрела в зеркало. Какое-то мгновение они обе пристально разглядывали отражение Женевьевы. Она была ниже женщины и сейчас, возможно, впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему крохотной.

Женевьева быстро направилась к двери.

– Если вы или месье Закари побеспокоитесь навести обо мне справки, вы поймете, что я не из тех женщин, которых можно не принимать во внимание. Это так.

И она бросилась прочь, поскользнувшись на ступеньках.

– О, дорогая. – Лулу отставила в сторону кофе. – Неприятная история, ничего не скажешь, но, возможно, он все-таки позвонит.

– Нет, – ответила Женевьева. – Я сомневаюсь, что эта гарпия передаст ему мою визитку.

– Думаешь, она настолько высокомерна? Если не станет передавать сообщения своему хозяину, вполне может лишиться работы.

– Не знаю, высокомерие ли это, но в ней явно есть что-то отталкивающее. Она сразу мне не понравилась. – Женевьева зачерпнула еще одну ложку мусса Лулу. – А я – ей. Нет, она не передаст ему мою визитку, я в этом уверена. Я должна найти способ как-то обойти ее.

Лулу задорно подняла вверх свою чашку.

– Я пойду с тобой, моя милая. Завтра же. Эта женщина не справится с нами обеими. Давай выпьем. Разговоры о борьбе вызывают у меня жажду.

– Не рановато ли для алкогольных напитков? Даже для тебя?

– Ты забыла, я ведь еще не ложилась. Для меня по-прежнему продолжается вчерашний вечер. Если уж на то пошло, сейчас очень поздно.

Женевьева нахмурилась. В голосе подруги прозвучало слишком много напускной веселости.

– Что-то случилось?

Лулу скорчила гримасу.

– О, ты ведь знаешь. Все как обычно.

– Кэмби? Что он на этот раз натворил?

Но Лулу просто покачала головой, так, словно это было слишком сложно для того, чтобы Женевьева смогла ее понять.

– Как жаль, что я не могу не думать об этом человеке! Это так символично, правда? На самом деле все мужчины в Париже влюблены в меня, но мне нужен именно тот, который меня не любит!