Текст книги "Красная ягода. Черная земля. Сборник стихов"

Анна Долгарева
Красная ягода. Чёрная земля
Сборник стихов

* * *

© Долгарева А. П., текст, 2023

© Полякова Н. Г., фото, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

О стихах Анны Долгаревой

Однажды ты пропустишь момент, когда из боли можно получить стихотворение. Так всегда раньше бывало: вдруг становится больно (с чётким поводом или без чёткого повода, только как предчувствие, неважно), и эта боль как трамплин – ещё немного и ты забудешь о ней, тебя заполнит что-то другое – сдавленное дыхание: его надо выпустить из грудной клетки, а оно не выпускается; ну давай тогда, тебя же учили: та-та-та-та-та, та-та-та, ну что ты как не родной? (А ты и не родной.)

А вот сейчас ты этот момент пропустил.

Тогда стихотворение в тебе начинает умирать. Это очень неприятное чувство.

 
я пропустила момент,
когда боль моя стала больше меня,
и я разучилась поэтической речи.
потому что стихи я брала из солнечного огня
 

Анна Долгарева (она долгая, она не на «ё») иногда кажется немного юродивой – если можно быть немного юродивой. Юродивый, кстати, не обязательно добрый, он может быть темным, несправедливым. Но он в любом случае странный. Ему какие-то свои птицы поют, мы их не слышим.

Самый известный пример женщины-юродивой – Ксения Петербургская. У неё внезапно умирает муж, причём без церковного покаяния, и вот уже на похоронах она появляется одетая в его камзол, кафтан, штаны и картуз. Армейские цвета: зелёный и красный. Ксения Блаженная (как потом её назовут, но сперва, конечно, так не называли – её появление в таком виде вообще было б скандалом, если бы не жалость соседей) в своим 26 лет выглядела совершенно сумасшедшей.

Однажды ты пропустишь момент, когда из боли можно сделать просто бабий вой, пусть страшный, долгий, но хотя бы понятный, и вдруг совершишь странный шаг: попробуешь шагнуть на небо, не покидая землю. Нельзя сказать, что это очень приятный путь. Как тебе там, Ксеньюшка? Между небом и землей? Я так и думал – не очень.

Кстати, я не знаю, как будет названа книга. Аня написала: «Нечаянная река» или «Живое». И то, и другое это тоже, собственно, между небом и землёй. Река течёт, в ней небо отражается: водораздел небесного, водного и земного, к тому же нечаянный. «Живое» тоже – короткая вспышка между «ещё нет» и «уже никогда». Первое, что бросается в глаза, когда общаешься с автором этой книги вживую: Анна Долгарева выглядит всегда немного потерянной.

 
Ни хорошего, ни дурного
О тебе никогда не скажу.
У меня есть русское слово,
И его ледяная жуть.
 

Это хорошее определение – ледяная жуть слова. У Лескова есть прекрасная и страшная повесть – «Житие одной бабы». Если забыть о всей ледяной жути сюжета и оставить только основную мысль (но жуть всё равно наплывёт на неё, оледенив), то она проста: всё, что у нас есть спасительного – это любовь, без которой, и потеряв которую, можно сойти с ума.

Человек затеряется в этом снегу, в этой весне, в этом поле. Он сошёл с одного ума, а в другой не пришёл. Он застрял между небом и землёй. Между болью и стихотворением. Ему нужно только одно – да где ж это взять?

 
Всё, что я есть, – отмечено ею.
По большому счёту,
Я вообще ни о чём не умею,
Кроме любви.
 

Впрочем, человек может затеряться и в собственной книге.

Поэтические книги не созданы для того, чтобы читать их навылет, страницу за страницей: тут перелистнем, не прочитав (это нормально), где-то просто страницы склеились, а тут отвлеклись и книгу закрыли. Сборники стихов – это же не повесть, там не надо следить за сюжетом, хотя там сюжет есть, он просто подземный, подводный. Стихи читают, открывая наугад. Вот тут. Вот тут. Теперь ближе к середине.

Мне бы очень хотелось, чтобы этот текст не потерялся.

* * *

 
Не ищи себя в зеркалах, раз настала осень.
Я сижу в вагоне, он идёт среди сосен,
я давно никого в отражениях не встречаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
 
 
Голубой вагон идёт куда-то на север,
мой осенний ад привычен и ежедневен.
Проводник приносит стакан горячего чаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
 
 
Осень – это время ехать на север и запад,
автостопом и электричками – в стылый запах
чёрной влажной земли. Путь дождями обозначаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
Передайте ему, что я по нему скучаю.
 

Однажды ты допишешь стихотворение, и боли не станет.

Дмитрий Воденников

«Это я иду к тебе…»

 
Это я иду к тебе.
Это я иду по шиповнику, по камням,
голая, точно родившаяся на свет.
Без брони, камуфла, без запаса галет —
это я не здесь уже,
и ещё и не там,
но я точно знаю: я есть.
 
 
Это я иду.
вся в крови, как от перерезанной пуповины,
через марево от пожара и крик совиный,
я иду по углям, я иду по льду,
и не видят мои глаза ни на шаг вперёд,
что-то страшное за спиной у меня идёт,
дышит в спину и тянет вниз,
но я точно знаю: не обернись.
 
 
Потому что есть только любовь и её закон,
принимающий тех, кто беззащитен и обнажён,
кто не боится пройти сквозь лес,
лес, где не живёт ни одна дорога,
и сухие ветки за рёбра трогают,
это я – есть.
 
 
Это я – иду.
Это мой неумелый язык любви,
Господи, благослови.
Я ходила в ад, но не вечно ведь жить в аду.
Я иду к тебе.
Я иду.
 

Декабрь 2019

«Когда я пишу, как видела мёртвых людей…»

 
Когда я пишу,
Как видела мёртвых людей,
Разбитые окна, сожжённые крыши,
Как стреляли и жгли,
И не было правды среди земли,
И казалось, что нет и выше,
Как над зимней степью кричали вороны,
Как пальцы прилаживались к патронам,
То это я пишу о любви.
 
 
Когда я пишу,
Как подыхали мы в девяностых,
Как полыхали кресты на погостах,
И чёрные с головы до пят проходили женщины,
И чёрным становилось всё на земле,
То это я пишу как умею,
Пишу вслепую во мгле,
Это я пишу о любви.
 
 
И о чём бы я ни писала,
И кричала бы ни о чём,
Она была посреди всего —
Ангел с горящим мечом,
Когда хоронили,
Когда расставались,
Когда кольцо надевала на мёртвый палец,
Она была среди чёрных,
Изломанных, сгоревших людей,
Она была ветер степной,
И звон колокольный.
И я говорю о ней.
 
 
Всё, что я есть, – отмечено ею.
По большому счёту,
Я вообще ни о чём не умею,
Кроме любви.
 

Декабрь 2019

Прости

 
слово «прости» растёт, вырастает из
лёгких и сердца, становится деревом Иггдрасиль,
больше земли становится, больше моря
и заслоняет идущую с севера осень,
кошку с котятами возле входа в подвал,
пьяных бомжей у магаза 24,
всё заслоняет слово «прости».
 

*

 
детсадовцы, двое,
такие круглые в своих ста одежках
шелестят по осеннему парку,
держатся за руки крепко, преочень крепко,
а то налетит ветер,
подхватит поодиночке,
унесёт за синие леса,
за далёкие города,
котик братик, спаси меня, котик братик,
так вот, держитесь крепко.
 

*

 
видела двух стариков, идущих из магазина,
он с тяжёлыми сумками, она его держит под руку
и причитает: «Лёшенька, не оступись».
лужи затянуты льдом, и они семенят,
словно две птицы, чудесных два алконоста,
неприспособленных для земли.
 

*

 
через свинцовую осень с запахом смерти,
через дороги в асфальтовых серых заплатках
через кленовые листья в дырочках тления
происходит слово «прости»
пульсирует в бурой земле, где спят семена.
господи, даждь нам прощение
даждь как дождь
каждому, как золотой шар,
чтобы никто не ушел,
не остался в тёмном углу, ковыряя стенку,
не лёг на ночь спать не помирившись,
чтобы мы все стояли живые
мокрые, словно только родившись
и принимали прощение, льющееся с небес,
и сами бы всех простили, и всё бы стало совсем хорошо.
 

Сентябрь 2019

«Не бывало у меня ни дома, ни крова ещё…»

 
Не бывало у меня ни дома, ни крова ещё.
Перед Богом мы все бездомны и все наги.
Любовь – это когда приносишь свои сокровища,
Бережно раскладываешь их перед другими.
 
 
Вот, посмотри, это плюшевый мой медведик,
Я тебе скажу его тайное имя, ты наклонись.
Вот мой лес, он нетронут и заповеден,
Его нет на картах, но если посмотришь вниз,
 
 
То в нём растут невиданные цветы и травы,
Посмотри, это мой папоротник, он цветёт.
Нет у меня крова, закаты мои кровавы,
Но вот мои сокровища, вот мой серебряный мёд.
 
 
Вот, посмотри, это пластмассовый мой солдатик,
Сражавшийся на самой настоящей войне.
Можешь взять его поиграть, мне не жалко, мне хватит.
Вот мои сокровища, ничего у меня лучше нет.
 
 
Слушай меня, пожалуйста, сказка моя простая:
Жил да был солдатик в заповедном лесу…
Белая вьюга, страшная меня заметает,
И сокровища мои глупые, и медведика, и лису.
 

Декабрь 2018

Три стихотворения о Марии

«Восходила, сияла над ней звезда…»

 
Восходила, сияла над ней звезда,
подо льдом шумела живая вода,
просыпались деревни и города,
напоенные светом новой звезды.
Сквозь закрытую дверь пробиралась стынь,
по-над полом тихо ползла туда,
где сидела она, на руках дитя
обнимая. Снаружи мороз, свистя,
запечатывал накрепко все пути,
чтоб чужой человек не сумел прийти.
На дверных петельках темнела ржа.
И она сидела, Его держа,
и она бы молила Его не расти,
чтоб стирать пелёнки, кормить из груди,
оставаться не Богом – её дитём,
не ходить этим страшным терновым путём,
оставаться маминым счастьем, днём
абрикосово-жарким, чтоб был – человек,
и никакой Голгофы вовек.
Чтобы всё как у всех, чтоб не знать никогда
этих мук нелюдских, чтоб от горя не выть…
Но уже восходила над нею звезда,
и уже торопились в дорогу волхвы.
И уже всё пело про Рождество.
Потому не просила она ничего,
только всё целовала ладошки Его
и пяточки круглые у Него.
 

Январь 2016

«Говорит ей: «Ну потерпи, ещё немного, терпи, терпи»…»

 
Говорит ей:
«Ну потерпи, ещё немного, терпи, терпи»,
а она качается на осле,
живот до носа.
И ответила бы: «терплю»,
но в горло въедается пыль,
пыль израильских серых песчаных заносов.
А он-то, Иосиф, всё суетится,
ведёт в поводу осла,
думает: как она, бедная,
лишь бы в дороге не родила,
вот дойдём-то до Вифлеема,
и там первая же гостиница, чайник чаю, тёпленькая вода,
пусть она ляжет, ляжет хотя бы, да.
 
 
А она качается на осле,
думает: «не может быть, чтобы это уже начало».
Пыль в лицо въедается.
От боли бы закричала,
но чего тут кричать, чем поможешь,
капли пота ползут по коже,
вот и Осе и так нелегко, а она помолчит, помолчит.
 
 
В Вифлееме он бросается от одной гостиницы до другой.
Как это нету мест, ну хоть для нее для одной,
Хоть койко-место, хоть от подсобки дайте ключи.
 
 
И везде головой качают, все места закончились,
только нули.
Извините, ничем не можем помочь.
В Израиле наступает ночь,
Но звезды ещё не взошли.
 
 
Он находит конюшню.
Маша, говорит, ну и что, ты немножечко потерпи.
(А она отвечает: «терплю»),
Посмотри, тут чисто и мягко, ложись и спи,
я воды принесу, я очень тебя люблю,
а она говорит: «началось».
Ко лбу прилипли волны волос,
побелела рука,
это – ещё не страдать,
чистая ткань,
тёпленькая вода.
И восходит звезда.
 
 
И всё становится лучше – теперь уже навсегда.
И чего ты плачешь, не плачь, не плачь,
Смерти нет отныне, не бойся,
а только любовь,
и выходят волхвы
из-за дальних восточных холмов,
слышен смех людей, и пение звезд, и ржание кляч.
 

Декабрь 2019

«А воздух жаркий и липкий, и так его мало…»

 
А воздух жаркий и липкий, и так его мало.
Пропустите, говорит, пропустите, я Его мама,
но её, конечно, не пропускают,
ад хохочет, трясётся и зубы скалит,
торжествует.
А она говорит: дайте мне хоть ручку Его неживую,
подержать за ручку, как в детстве,
я же мама, куда мне деться.
 
 
Вот она стоит, смерть перед ней, в глаза ей смеётся,
Пасть у смерти вонючая, зрачки-колодцы,
Смерть идёт по земле, истирает гранит и крошит,
а она отвечает:
маленький мой, хороший,
ты уж там, где ты есть, победи, пожалуйста, эту дрянь.
ты вот ради этого, пожалуйста, встань,
открывай глаза свои неживые, незрячие.
 
 
И плачет, сильно-пресильно плачет.
 
 
Он войдёт в её дом через три дня.
Мама, скажет, мама, послушай, это и правда я,
Не плачь, родная, слушай, что тебе говорят:
Мама, я спустился в ад, и я победил ад,
Мама, я сделал всё, как ты мне сказала.
Смерть, где твоё жало?
 

Апрель 2018

«В диких реках, где рыбы заснули давно…»

 
В диких реках, где рыбы заснули давно,
В мёртвых чёрных озерах, не тронутых льдом,
Я ныряю на самое тинное дно,
В дикий омут глухой, где песок и темно,
Это значит любовь.
 
 
Почему, говорю, так нельзя, чтоб меня
Сразу взяли на облако, в люльку бы лечь,
И качали, качали, качали б, храня,
От печалей и ран, и чтоб платьице снять,
Но любовь моя слово и речь.
 
 
Вот она: человек и другой человек,
И все раны да шрамы на теле у них,
Это рыбы слепые на дне тёмных рек,
Это ты, уходящий с вокзала во снег,
Словно в белый пророческий стих.
 
 
Почему в облаках, где теряется вес,
Мне нельзя спать и слушать, как ты мне поёшь,
Но мы странные звери, чьё сердце суть лес,
Если добрая сказка без страшных чудес,
То она обязательно ложь.
 
 
Но пока что возьми меня на руки, пой,
Что мы живы сейчас, будем живы весной,
И что любишь меня навсегда.
Даже если не выпустит омут глухой,
Ледяная речная вода.
 

Январь 2020

«Сделала куклу из веток и ниток…»

 
Сделала куклу из веток и ниток, за собою таскает.
Это, говорит, душа моя неприкаянная,
Неприткнутая, по белу свету шастает, мается,
Усталая, слепоглухонемая.
 
 
А я вот ей сделаю чистенькую постельку,
Положу на белые простыни, да у стенки,
Буду петь-напевать ей песни,
До самой весны буду петь ей тихие песни,
И она оттает, оттает, воскреснет.
 
 
Какой нынче белый снег над нами в Москве,
пронизанной поездами,
И я гляжу на звезду, и в голову целит звезда мне
Снайперским прицелом, и я упаду в сугроб
с невидимой дырочкой на виске.
Господи, прими нас в нашей тоске.
 
 
Все мы тут зайчики, лисоньки, потрепанные игрушки,
Изорвавшиеся книжки,
Разбившиеся фарфоровые пастухи и пастушки
В советском серванте, в маленьком городишке.
 
 
Все мы тут ходим, ждём, чтобы нас подобрали,
Чтобы назвали любимыми, но снег летит неустанно,
Засыпает наши лица, дома и страны,
И целит в висок звезда,
И простираются магистрали.
 

Февраль 2020

«когда вот так: горбатые домята…»

 
когда вот так: горбатые домята
и сморщенная мокрая рябина,
и на полях разобранных и смятых
лежит трава – мы помним о любимых.
 
 
и так ещё: от чёрно-снежных ёлок
вечерний горизонт – слегка мохнатый,
и на берёзах тоненьких и голых,
туман и снег – как сахарная вата —
 
 
то мы тут ходим со своей любовью,
больные ходим со своей любовью,
и носимся со внутренней любовью,
и производим мир своей любовью.
 
 
а мир и сам – гляди же – происходит:
горчит во рту вода, листва опала,
и птицы с ней взлетели в небо, хоть и
укрыты мы от неба одеялом —
 
 
из серого и тёплого, как в детстве,
из сахарного снега и из облака.
а мы тут носим – никуда не деться —
вот это, что стозевное и обло.
 
 
храни тебя от чёрного пространства,
от космоса голодного ночного —
горячее дыханье лиса-братца,
и снег, и человеческое слово.
 

Ноябрь 2016

«Такая морозная русская эта тоска…»

 
Такая морозная русская эта тоска,
И мелкие капли во мгле происходят лениво.
Я стала невидима, стала, как пепел, легка,
И ветер несёт меня там, где качаются ивы
И медленно от берегов замерзает река.
 
 
Я лёгкая, словно не плакала, не цвела,
В степи не венчалась, в костре никогда не горела,
Как будто бы девочка, мамин цветочек, была,
И нежные щёки, и пухлое белое тело,
А стала прозрачной, прозрачной и чёрно-белой.
 
 
Является ветер – приходит в движение всё:
Камыш пожелтевший, и длинные ивы, и птицы,
Как будто тележное сдвинулось колесо,
Как будто сейчас уже что-то, наверно, случится,
И пятна тумана мелькают, как белые лица.
 
 
Еще пол-движенья – и всё побелеет, зима
Укроет замёрзшие травы и старую лодку.
Зажгутся костры и откроются закрома,
И выйдет из леса оленица-первогодка.
И если я не полюблю, то сойду с ума.
 

Ноябрь 2019

«Оленей гонят к новым берегам…»

 
Оленей гонят к новым берегам
И пастбищам. Охотник жжёт в костре
Игрушки дочери и старую одежду,
Всё, что в дорогу не возьмёшь с собой.
Здесь жили, здесь оленей выпасали
Без малого осенний целый месяц,
И здесь похоронили и отца.
Он тут лежит, на дровяном настиле
Среди подмокших серебристых мхов,
И он уже не снимется с кочевья.
Охотник жжёт истрепанную шапку,
Глядит в костёр, а из костра глядят
Зеленоглазые седые духи тундры,
Ещё не уходящие на север,
Ещё не покидающие племя,
Ещё не растворившиеся в зимах.
Они ещё являются шаманам,
Они ещё поют под звуки бубна,
И видно их, когда горит костёр,
Костёр, где племя жжёт свои пожитки,
Чтоб выдвинуться к пастбищам другим.
 

Ноябрь 2019

«Были у девочки цветок на окошке…»

 
Были у девочки цветок на окошке,
Мама да две подобрашки-кошки,
Белая да рыжая, и так они славно жили,
Дружили с соседями, здоровались даже с чужими,
Покупали летом черешню и вишню,
Радовались, если солнце на небо вышло,
Радовались, если дождь стрекотливый.
Рыжая кошка хвост распушала длинный,
Белая кошка мурчала.
И длилось их счастье без конца и начала.
 
 
Но однажды к девочке пришла смерть, и так она
ей говорила:
«Никогда так не будет вечно, кончатся силы,
Заберу я у тебя маму, заберу и рыжую кошку,
Заберу и белую, и тебя посажу в лукошко
С твоими беленькими косичками, розовыми ноготками,
Унесу туда, где всё становится камень,
Где одна чернота, где нет никакого дальше.
И цветок на окошке зачахнет даже».
 
 
И заплакала девочка, и плакала, а потом встала
И пошла по рельсам из ржавого металла,
Мимо заводов и кладбищ, мимо ГЭС и АЭС,
И дошла до севера, где миру конец.
 
 
И она стояла, и лежала вокруг вода,
Много тысяч веков лежала вокруг вода.
И были лишь камни, да волны, да птичья драка,
И тогда в девочке вдруг не стало никакого страха.
Потому что была её голова скалою и камнем,
И были старыми рельсами руки с розовыми ноготками,
И цветы эдельвейсы росли из тела,
А девочка стояла, говорила, смотрела,
И волосы её были брызгами океана,
И было ей смешно и странно,
А страха не было вообще никакого.
И тогда она смерти сказала такое слово:
 
 
«Ничего не возьмёшь ты, я стала сильнее камня,
С белыми косичками, розовыми ноготками,
Лишённая страха, как северная вода.
И никого не возьмёшь ты у меня никогда».
И когда она вернулась, мама стала немного старше,
И кошки, но это не было больше страшно.
И она сказала: «Мама, я видела смерть,
но я стала её сильней,
Я тебя и кошек никогда не отдам ей,
И налей, пожалуйста, суп.
Ибо мы живы в любви и пребудем
До самых архангельских труб».
 

Сентябрь 2019

«Никто не называл её бабой Шурой…»

 
Никто не называл её
бабой Шурой —
исключительно Александрой Петровной,
бывало, как выйдет она за калитку,
как пойдёт со спиною ровной,
как у студенточки,
так и матерятся восхищённо вслед,
как и не бывало шестидесяти лет.
 
 
А судьба как у всех, чего там такого,
вышла замуж рано за тракториста Смирнова,
смирным и был, любил её, помер в сорок,
посадила шиповник и астры на земляной взгорок.
 
 
Учила детей в школе, своих пацанов растила,
ухажёры, конечно, были:
как пойдёт она вечером по долине стылой,
по мареву из полыни, так сердце станет,
пригласить бы на танец,
да она всё с детишками,
а если не с ними, то с книжками.
А как вышла на пенсию, так чего начала:
 
 
Набрала стройматериалов, фанеры, стекла
и принялась мастерить
летательный аппарат без топливного тягла.
По-простому – лодчонку и два крыла.
Объясняла про экологию,
дескать, время нефти ушло,
дескать, как прекрасно будет летать в магазин
в соседнее, к примеру, село.
«А потом, – говорила она, – я встану однажды рано
и улечу в рассвет к Смирнову моему Степану».
 
 
«Думаете, – говорила, – самолёты разве долетают до рая?
У них же выбросы, топливный след, отрава сплошная,
а вот я на лодочке моей полечу,
да за лес, за поле на ней полечу,
полечу по солнечному лучу…».
Двадцать первый век, в библиотеке есть Интернет,
выяснили, конечно, что шансов нет,
но почему-то смотрели,
почему-то ей не мешали,
как она в расписанной розами шали
забивает гвозди, паяет пластик.
Добрый вечер, Александра Петровна,
помочь ли чего, здрасте.
 
 
Просто однажды она закончила эту лодочку,
птиченьку свою, перепёлочку,
и все собрались
так на площади и стояли,
словно гипсовые советские изваяния,
а она в свою лодочку забралась,
надела очки, сощурила глаз
и полетела.
 
 
И как она летела, боже мой, как она летела.
 

Сентябрь 2019

«Рыбак отходит вечером от моря…»

 
Рыбак отходит вечером от моря
и думает, что море стало ближе,
но, может, просто высоко прилив.
Туман осенний, сумерки и морок,
туман дорогу меж деревьев лижет,
в нём тонут птицы, тонут корабли.
Рыбак идёт домой. Шиповник красным
набряк, под ягод тяжестью согнулся,
желтеют листья, сохнут лепестки.
 
 
В тумане непрозрачном и безгласном
отчётливо битьё морского пульса.
Не заслонись, не подними руки.
 
 
Рыбак идёт, улов приносит к дому,
он рыб на сушку на верёвку нижет
среди боярышниковых кустов.
И засыпает, а морской, знакомый,
шуршащий голос делается ближе,
подходит, в крошку берег размолов.
 
 
Подходит к дому, плещется у окон.
И оживают умершие рыбы,
плеснув хвостами, уплывают вдаль.
И выпотрошенный вплывает окунь
в морскую глубь, в сиреневые глыбы,
и бьёт хвостами длинная кефаль.
 
 
Оно повсюду – шепчет, пахнет солью
и водорослями, живёт и дышит,
в сады заходит, улицы, дома.
И не преграда ни заборов колья,
ни стены, ни пороги и ни крыши,
оно неотвратимо, как зима.
 
 
Наутро птица в небо торопливо
летит всё дальше от домов неброских
и от земли дедов, дядьёв, отцов.
 
 
И лишь одна старуха у отлива
всё ходит, собирает вещи, доски,
и янтари, и кости мертвецов.
 

Сентябрь 2019