Текст книги "Вещь"

Глава третья

Шестую кассету Арина дописывала, молясь на огарок свечи. Дорогущий аккумулятор, который принес старик, протянул только четыре дня. Арина сходила на рынок и на оставленные им деньги купила свечи. Она долго ходила между рядами, выбирая. Рынок на Шестой линии остался на том же месте, как и в прежние времена. Когда-то Арина вместе с мамой ходила туда за картошкой и зеленью для мясного супа. Арина родилась в самом начале Мирового кризиса, и некоторые детали былой жизни периодически всплывали у нее в голове. Мясо там продавали и сейчас, но девушке даже страшно было подумать, что это было за мясо. Рынком по-прежнему заправляли кавказцы, и, по слухам, в горных коммунах дела обстояли не так уж плохо. Оттуда привозили даже фрукты и овощи. Самое сложное было доставить продукты в Петербург, поскольку никакого сообщения между городами давно не было. Тем не менее в город эти продукты как-то попадали, хоть и стоили заоблачных денег. Например, килограмм помидоров стоил как вязанка дров, которую при хорошем раскладе хватало на месяц. На рынке было много перекупщиков, которые за полцены скупали у разведчиков или гоблинов вещи и продукты, принесенные из-за Стены. Арина порылась в коробке со свечами и нашла несколько штук докризисного периода. Это была редкость, потому что в основном продавали переплав – старые свечи, сваренные по-новому. Они быстро сгорали, и фитиль был всегда некачественный – так и норовил выжечь свечку сбоку и тем самым укоротить ее жизнь. Поторговавшись немного, она отдала 50 купонов, прихватив на сдачу тридцать листов бумаги А4. Она не могла больше воровать их на работе, на нее и так уже косо смотрели. Бумага была смешная – с одной стороны чистая, а с другой был напечатан текст. Арине всегда нравилось ее покупать, это было как гадание по книге, никогда не знаешь, что попадется. На этот раз ей продали сказку про Машу и медведей. Мама рассказывала, что раньше были специальные дома, куда детей отдавали на весь день, чтобы они не мешали родителям работать. Судя по всему, эта сказка была оттуда. Текст был расписан по ролям, как для театра, а по бокам были смешные рукописные сноски: «Маша надевает платок и выходит из-за угла». Или – «Медведям не забыть надеть лапы!» Арина никогда не ходила в детский сад, но, судя по всему, это было очень интересно. Сейчас садов не было. Вместо этого в городе создали ЕЦП (Единый центр пенсионеров), где всегда можно было заказать старушку, которая бы посидела с ребенком. Это было бесплатно, так как входило в ее обязанности, семья должна была только кормить ее. Работать в ЕЦП было большой честью для стариков, поэтому они очень дорожили этой должностью. Но позволить прислугу или няньку могли себе немногие. У Арины в детстве тоже была нянька из ЕЦП, баба Галя. Баба Галя не уставала повторять, что выдержала конкурс 30 старушек на одно место только потому, что никогда не пила, не курила и прошла все тесты на здоровье. Она водила девочку гулять по набережной и катала на санках. У няньки была толстая вязаная кофта из пушистого меха и очки с толстыми стеклами без одной дужки. Вместо дужки, которая давно сломалась, к очкам была привязана резиночка. Когда баба Галя надевала очки, чтобы почитать Арине сказку, она заправляла резинку за ухо, отчего оно оттопыривалось и смешило девочку. Арина была тогда совсем маленькая, но помнила, как мама плакала в коридоре и ругала правительство, когда бабу Галю отправили на пенсию. Стояла холодная зима, старушка простыла и без остановки кашляла. Раз в год нянькам нужно было заново получать лицензию, и на этот раз баба Галя не прошла конкурс. Мама хотела оставить старушку жить у них, но законом это было запрещено. Не помогли даже ее связи в комитете. Они забрали ее прямо у них дома. Из окна Арина видела, как бабу Галю посадили в машину и увезли. Очки на резиночке так и остались лежать заложенными в книжку «Алиса в стране чудес».

Арина заметила, что после работы над расшифровкой Ивана Николаевича воспоминания из далекого детства вдруг стали необыкновенно яркими. Иногда ей даже казалось, что сейчас она зайдет домой, а там мама на плите готовит блинчики. И уже из двора-колодца чувствуется их запах, а струящийся через желтые кухонные занавески свет даже хмурой осенью кажется солнечным и уютным. Мечтая о блинчиках, Арина вошла в квартиру и споткнулась о большие грязные сапоги, небрежно брошенные при входе. Грязь налипла на них большими засохшими лепешками. На кухне сидел ее сосед Дима и с интересом крутил в руках видеокамеру. На маленьком экранчике продолжала рассказ пациентка старичка-доктора.

– Ты что делаешь? Выключи сейчас же, батарейку посадишь, – подлетела к нему Арина и выхватила камеру из рук.

– Клевая штука. Откуда у тебя?

– Мамина.

– А кто эта женщина?

– Дальняя родственница. Я искала кадры, где мы с мамой, но пока что не нашла. А батареек мало. Дай мне камеру, пожалуйста.

– Держи, – Дима протянул ей камеру. У меня скоро выплата. Я куплю батарейки и сниму тебя в кино. Ты выглядишь как настоящая актриса. Очень красивая. Особенно когда волнуешься.

– Спасибо. – Арина побыстрее спрятала камеру в ящик стола. – Ты напугал меня, как ты вошел?

– Я же слесарь, у меня набор инструментов. И пытливый мозг. – Дима горделиво похлопал по пластиковому чемоданчику, который стоял около него под столом. – Ты же не хочешь мне дать ключ, чтобы я мог больше не волноваться, что с тобой все в порядке? Ходишь одна по ночам, когда в городе чрезвычайная ситуация. А я, между прочим, обещал твоей маме за тобой присматривать.

Арина почувствовала, что краснеет. Ее щеки всегда предательски полыхали в минуты неловкости и смущения. Сосед не слишком-то нравился Арине. И ей не нравилось, что теперь он вот так запросто, как муж, в любой момент может зайти к ней домой. Но они знали друг друга с детства, так как их родители дружили. Мама Арины устроила Диму работать в ГКЦ, и когда Арина осталась одна, Дима пришел к ней и сказал, что теперь он о ней позаботится. Он сказал, что поклялся ее матери никогда ее не бросать. Арина подозревала, что Дима сильно преувеличивает и никакой клятвы на самом деле не было, но как теперь избежать чрезмерного сближения, девушка не знала. И хотя против искренней дружбы с Димой она в целом ничего не имела – гораздо страшнее было остаться одной на всем белом свете (а именно так она чувствовала себя после смерти мамы), в плане личных чувств соседский мальчик ей никогда не был приятен. Дима был с малых лет ужасно избалован родителями, никогда ни в чем не уступал и чуть что – бежал на нее жаловаться. Пока их мамы чаевничали на кухне, он заставлял Арину играть в войнушку. Получилось так, что она сама научила его играть в «наших» и «фашистов» (фашистами ее няня называла всех негодяев, и Арина знала, что в прошлом это были самые жестокие люди на планете). Нянькина игра пришлась Диме по вкусу, особенно роли фашистов, пытающих своих жертв. Когда им было лет десять, он так больно вывернул Арине руку, что она стала его бояться. Мама удивилась, что девочка не хочет больше ходить в гости к соседям, но настаивать не стала. При этом мамы со смехом называли их «парочкой» и собирались в будущем поженить. До того, как произошла трагедия, Дима и Арина здоровались, если встречались в подъезде, но не более того. А потом он неожиданно быстро занял все ее личное пространство и вел себя так, будто имел на это полное право.

Год назад, когда холодной зимой Димины родители возвращались с дачи, их зарезали гоблины. Это было в самом начале беспорядков, до того, как в городе объявили комендантский час и стали расстреливать бродяг без суда и следствия. Тогда горожане еще были расслаблены и не ждали смерти за каждым углом. Чету Киреевых нашли на улице окоченевшими, с пробитыми головами. Арина долго сомневалась, но решила зайти к Диме домой, чтобы выразить сочувствие. Ее мама умерла уже давно, и она до сих пор плакала каждую ночь, горюя о ней. Когда Арина зашла в квартиру соседей, парень сидел на кресле, отвернувшись от нее, и неподвижно глядел в окно.

– Дима, мне так жаль твоих маму и папу. Они были чудесными людьми. Мама всегда говорила – какое счастье иметь рядом таких соседей. Я знаю, что ты чувствуешь. Это ужасно…

У Арины в горле стоял комок, она заплакала и обняла его за плечи. Дима протянул ей бокал вина.

– Давай помянем наших. Все они жертвы этого страшного времени, кровавой мировой бойни, – сказал он хриплым голосом.

Арина редко пила алкоголь, но вино было таким необычайно сладким и вкусным, что она незаметно для себя выпила целый бокал.

Дима ненадолго ушел в другую комнату. Арина подумала, что, наверное, он не хочет, чтобы она видела его слезы. Бедный мальчик. Все же, пока родители живы, мы остаемся детьми в любом возрасте. А теперь им обоим придется взрослеть – быстро и болезненно. Арина уже три года как проходила через это состояние и до сих пор не могла с ним смириться.

Неожиданно из спальни заиграла громкая музыка, и Дима вышел к ней с широкой улыбкой и распростертыми объятиями. Он схватил девушку и закружил в танце. Арина была пьяна, ноги заплетались.

– Как ты прекрасна, как невинна. У тебя совершенно нереально тонкая талия, я думал, таких на свете не бывает. Знаешь, Арина, что я думаю про смерть наших родителей? Я думаю, что все к лучшему. Ведь теперь мы свободны. Никто не будет говорить нам, как жить, как дышать, что надевать на улицу. Можем танцевать хоть всю ночь напролет. И кстати, у отца остался неплохой запас вина, бутылок десять, а то и больше. Можем выпить его хоть весь. Честно говоря, я даже рад, что так все получилось. Кто знает, сколько еще лет нам пришлось бы терпеть стариков, пока власти не решили бы отправить их за Стену.

Дима был худой, с большой кудрявой шевелюрой, которая делала его голову непропорционально большой, и маленькими нервно бегающими глазками. Он делал вокруг девушки какие-то собачьи движения и, судя по всему, казался себе верхом сексуальности.

Арина оттолкнула парня.

– Как ты можешь так говорить? Они же любили тебя.

– Любили? Возможно. Хотя мне кажется, это называется не любовь, а домашний террор. Они всю жизнь держали меня на коротком поводке, словно собачку. Была бы возможность, мать замариновала бы меня с огурцами и поставила на полочку в кухне, чтобы я всегда был под рукой. Меня с детства объявили больным ребенком, хотя я был здоров как бык, пичкали лекарствами, не разрешали играть с другими детьми, не разрешали выходить на улицу. Я первый раз вышел из дома в прошлом году. Ты можешь себе представить такое? Ты была единственная, кто хоть как-то допускался ко мне. Я так плакал, когда ты перестала к нам приходить. Ладно, к чему это я. Да, я рад, что они умерли и наконец оставили меня в покое. Зачем мне, спрашивается, горевать? Давай выпьем и займемся любовью на отеческой кровати. Все равно она им больше не понадобится. На, пей. Пей же, говорю тебе.

Дима попытался влить ей в рот еще вина, но Арина выскочила из квартиры со слезами с чувством гадливости. Бедные Киреевы взрастили в своем гнезде монстра. Может, и к лучшему, что они никогда не узнают его истинную суть.

На следующий день Дима пришел к ней мириться. Он сказал, что был вне себя от горя, и просил прощения за грубость. На время они снова подружились. Дима помогал ей по хозяйству и часто встречал после работы, чтобы вместе идти домой. Так было безопаснее. Хотя слушать его нытье всю дорогу подчас было просто невыносимо. Дима всем и всегда был недоволен и зудел-зудел, как муха, застрявшая между оконных рам. Ему не нравились коллеги, он ненавидел начальство, ненавидел холод, еду в столовой и свою работу.

– Я, малышка Ари, по сути, тот самый богатырь из сказки, что сидел на печи тридцать лет и три года. Разница между нами лишь в том, что он после печи ускакал на коне совершать подвиги, а меня родители отправили убирать городские туалеты. Кстати, все это с легкой руки твоей матушки. Сидя как-то раз за чашкой чая, наши две дамы не придумали ничего лучшего, как погрузить меня по уши в дерьмо сантехнического отдела ГКЦ.

– Там хорошо платят. И потом, ты сам виноват, что не стал учиться. Могли бы вместе работать сейчас в отделе расшифровок.

– Ты давно себя в зеркале видела? Синяки под глазами в пол-лица. Я хоть свежим воздухом дышу, когда трубы чиню. А ты проведешь всю жизнь, разгребая чужие записи. Подумай только – чужие желания, разные мерзости и откровения предков проходят через твой мозг. Это хуже, чем работать с канализацией. Вонь прошлого доводит меня до тошноты. Все эти охи и ахи о том, как было расчудесно и распрекрасно до Кризиса. Как все жили в раю, а потом были изгнаны в ад. Каждое утро ровно в шесть утра мои родители сидели около радио и слушали новости – вдруг что-то изменилось. Вдруг граница снова открыта и можно уехать из ненавистного города. Когда их принесли домой – замерзшие трупы с пробитыми головами, они держались за руки и улыбались. Они были счастливы, понимаешь, потому что вырвались отсюда.

– Дима, хватит.

– А что такого? Ты и другие такие же девочки-принцессочки сидите и ковыряете воспоминания прошлого, разбираете их по кусочкам, складываете огромный печворк-коврик для будущих поколений. Но все это бессмысленно, потому что не будет больше никаких потомков. Дети в нашем городке – это экзотика. Я уже не помню, когда последний раз видел хоть одного. И уж тебе точно не суждено родить, работников ГКЦ готовят не для этого. Не для того, чтобы ты делала новых нахлебников, государство тратило деньги на твое образование. Для того, чтобы предсказать твое будущее, не надо быть провидцем. Ты ослепнешь у компьютера в 30 лет и будешь ждать и трястись от страха как паршивая болонка, пока тебя пинком под зад не выпихнут за город, к другим таким же неудачникам.

– А как ты хочешь? Ничего не делать и все получать задаром?

– Именно так. Есть много способов продвинуть себя, когда мозги на месте.

– Не думаю, что они честные.

– А кто сказал, что надо быть честным? Чтоб ты знала, я не стал учиться, так как сил не было слушать эту ерунду, которую всем рассказывали на нулевых уроках. Я пока сидел дома, прочитал сотни книг. Я знал больше, чем все эти учителя, вместе взятые. А они, вместо того чтобы поведать мне хоть что-то новое, с утра до ночи твердили о чести и достоинстве, братстве и помощи ближнему. О добре и красоте, которые спасут мир.

– А разве нет? Ты не веришь в спасение?

– Это сказки для глупых скаутов – малолеток, наивных дурочек, как ты, Ариша. А люди постарше прекрасно знают, что единственный способ выжить в условиях естественного отбора – идти по головам. Посмотри кругом, оторвись хоть на минуту от записок прошлого. Мы сейчас живем, как дикие племена. А дикари не думали ни о каком спасении души, а просто пожирали своих детей, когда надо было пережить лютую зиму. Это то, что вскоре ждет наше поколение, и я тебе могу гарантировать, что скауты-хомячки из ГКЦ, воспитанные легендами о прекрасном будущем, все передохнут. Но тебя это не касается, потому что я о тебе позабочусь.

Они поднимались по темной лестнице в подъезде, и неожиданно Дима остановился и резко притянул девушку к себе. Арина почувствовала на губах запах дешевого табака, а потом его язык, как змея, заполз в ее рот. Она пыталась оттолкнуть наглеца, но он крепко схватил подругу за талию. Руки Димы стали шарить у нее на груди, и Арина услышала, как от формы оторвалась металлическая пуговица и со звоном поскакала вниз по ступенькам.

– Прекрати, пусти меня.

– Пойдем ко мне, пойдем, моя глупышка, – сопел он ей в ухо, толкая к своей двери.

Арина с трудом вырвалась и побежала наверх.

Дома Арина безутешно рыдала. Дима ей был отвратителен, и она ничего не могла с собой поделать. Она стала всячески избегать его и каждый раз, выглядывая в шесть вечера из окна офиса, боялась увидеть внизу его красно-синюю шапочку, колом стоящую на голове. Но Дима не появлялся, и Арина втайне надеялась, что он обиделся и теперь от нее отстанет. Она потихоньку успокоилась и, увидев очередной раз его сапоги в прихожей, даже не успела испугаться. Дома она по привычке чувствовала себя в безопасности. Дима сидел за столом и с интересом перебирал листы с расшифровками.

– Положи, пожалуйста, рукописи на место.

– Ты подрабатываешь ночами, скаут Арина? Выслуживаешься перед начальством?

– Мне нужно срочно закончить один проект, я не могу тебе про него рассказать, это тайна.

– Ясно. А я к тебе с подарком. Открой!

– Что там?

– А ты посмотри.

Дима протянул Арине маленькую бархатную коробочку. Девушка с опаской повертела ее в руках и даже приложила к уху, зная прекрасно дурацкие шутки соседа и опасаясь, что оттуда выскочит паук. В детстве Дима так уже шутил с ней. В коробке перекатывалось что-то тяжелое. Арина открыла ее и оттуда выпало на стол золотое кольцо.

Дима подхватил его и протянул Арине.

– Наши предки мечтали, что мы поженимся, мне кажется, пора выполнить их последнюю волю. Дай мне руку.

Арина почувствовала, что задыхается, словно ей на шею набросили веревку и медленно затягивают узел.

Она спрятала руки за спину, как маленькая девочка, у которой мама проверяет чистоту ногтей перед едой, и попятилась. Дима наступал.

– Ну же, давай.

– Прости, я не хочу. Я не собираюсь выходить замуж. Никогда. Я хочу посвятить себя работе.

– Вот как? Помнишь, ты любила пускать самолетики из окна, когда мы были маленькие.

Дразня девушку, Дима подошел к большому окну, запрыгнул на широкий подоконник, открыл форточку и высунул в окно руку с зажатой стопкой листов. Это было все, что успела расшифровать Арина за четырнадцать бессонных ночей. На улице шел дождь, и даже через грязное оконное стекло было видно, как медленно, словно слезы, по бумаге потекли чернильные строки.

– Отдай немедленно! Что ты делаешь?

– Наденешь кольцо – отдам. А если нет, то самолетики полетят в окно. Местные будут рады, отличная растопка.

– Хорошо, я возьму кольцо. Только перестань.

– Слово скаута?

– Даю слово.

Гадко улыбаясь, сосед подошел к Арине и схватил за руку. С такой же садистской рожей он в детстве делал ей больно, когда они играли в войнушку.

– Ну, давай. Я жду.

Арина подумала, что сейчас ее стошнит, и быстро сунула палец в кольцо.

И тут Дима схватил ее и повалил на диван.

– Вот ты и попалась, птичка-бабочка. Теперь ты моя, так как дала добровольное согласие. Ты, наверное, и не в курсе новых правил. Теперь браки не регистрируют, достаточно одной половой связи, и мы – муж и жена. Отныне и навеки веков аминь.

Он грубо зажал ей рот и стал сдирать одежду. Арине удалось на минуту вырваться и закричать, но сосед слюнявыми губами затыкал ей рот. От злости и возбуждения его маленькие крысиные глазки превратились в две точки. Он плотно сжал руки на ее шее, и Арина почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

– Отпусти девушку. Быстро.

Иван Николаевич нависал над Димой, приставив к его голове дробовик. Все еще рыча, словно зверь, Дима с трудом сполз с Арины.

– Ты кто такой, дед? Заблудился, что ли? Убери ружье. Все в порядке, это моя жена.

– Иван Николаевич, боже мой, – рыдая, Арина кинулась к старику. Тот поставил дробовик в угол, сдернул с кресла плед и набросил на нее, чтобы закрыть разорванную футболку.

– Тихо-тихо. Все будет хорошо.

От такого поворота событий Дима ошалел. Он вылупился на старика и Арину, не понимая, что происходит.

– Ты его знаешь? Кто это?

Никто ему не ответил, и Дима, быстро вытащив из инструментов монтировку, угрожающе двинулся на старика. Буквально через секунду в воздухе что-то просвистело, и сосед Арины скорчился на полу. Что и говорить, Иван Николаевич прекрасно владел своей тростью.

– Как же я ненавижу таких вот хлыщей, которые могут самоутвердиться только за счет хрупкой девочки.

– Она моя жена. Что хочу, то и делаю. Я подам жалобу, и тебя повесят, старый идиот. А ты, маленькая шлюха, у меня теперь попляшешь. – Дима попытался встать.

Легкое движение тростью, и парень снова согнулся на полу.

– Пошел вон отсюда, подонок. Сапоги свои забери.

– И кольцо.

Арина с содроганием теперь смотрела на бархатную коробочку.

Не глядя по сторонам, Дима схватил свои вещи в охапку и босиком выскочил за дверь.

– Я с вами обоими еще разберусь, – услышали они крик на лестнице.

Пока Арина приводила себя в порядок и варила кофе, который пах так вкусно, что все страхи тонули в его уютном аромате, старик сидел в кресле и листал страницы расшифровки. Страницы, которые Дима превратил в самолетики, он заботливо распрямил и теперь нежно поглаживал на спинке кресла, словно пушистого котенка. Арина принесла чашки.

– Эх, кофеек, кофеек. Хорош, зараза. Бразильский. Обменял с утра на золотые запонки. Толку от них теперь никакого, а кофе дает воспоминания. Помню, с твоей матушкой мы тут кофейничали, как раз за этим столом. Чудесная была женщина, ты очень на нее похожа.

Иван Николаевич вдруг стал очень серьезным.

– Ариша, у тебя очень уютно и комфортно дома, но я хочу забрать тебя к себе. Тут небезопасно, твой сосед рано или поздно доберется до тебя. Он придумает, как заставить тебя делать так, как он хочет. Знаю такой типаж. Трусливый, хитрый, но умный. С ним надо держать ухо востро.

– Он очень странный. Я знаю его с детства. Он всегда любил меня пугать или делать больно, а когда я обижалась на это, плакал и просил прощения. А потом снова грубил мне. И так сотни раз. Наши родители дружили, когда мы были маленькие. Хотели, чтобы мы поженились.

– А ты?

– Я? Нет, конечно.

Арина с чувством гадливости посмотрела на кровать со следами борьбы.

– Тогда собирайся. Поедем ко мне.

– Иван Николаевич, я не поеду. У меня же работа. Я не хочу ее терять, для меня работа – это мой мир, моя жизнь. Я очень люблю расшифровывать разные истории, это как смотреть одно большое кино. К примеру, ваша расшифровка. Это же просто сказка для взрослых. Захватывает так, что я не могу оторваться. Мне так жаль Несси. Бедняжка, кажется, уже совсем не понимает, в каком мире находится. Так страшно, наверное, потерять разум.

– Все не так просто, Ариночка. Иногда мир сумасшедшего оказывается куда более реальным, чем наш. Хорошо, оставайся, а я буду приезжать, как только смогу. Ты только, пожалуйста, закончи рукопись через неделю. Это очень важно.

– Дежавю. Я как раз остановилась на этом месте. Несси говорит про семь дней.

Старик то ли сделал вид, что не расслышал, то ли проигнорировал эту фразу. В ответ он достал из сумки небольшую металлическую коробочку.

– Арина, детка. Возьми на всякий случай защиту. Если этот подлец опять к тебе придет с грязными помыслами. Положи куда-нибудь так, чтобы можно было сразу дотянуться.

– А что это?

– Шприц. Там снотворное. Воткнешь в ногу, а когда он заснет, беги и вызывай охрану.

– Вы так говорите, словно видите будущее.

– Старики много знают о будущем, потому что история движется по спирали.

– Но это незаконно. Хранить дома лекарства. Все обязаны сдать их в городскую аптеку.

– Закон нынче работает против нас. Жить по закону стало слишком опасно, поэтому пора подумать, как защитить себя самому.

Кассета 7

Доктор (надиктовывает на камеру):

– Состояние Несси за последние дни резко ухудшилось. Пациентка отказывается видеть мужа, почти ничего не ест. Отказывается принимать лекарства… (Пауза.) Привет, Неша. Как ты себя чувствуешь сегодня? Как спала?

– Отлично. Но под утро уловила легкий запах целлулоида. Они снова подбираются ко мне. Марат думает, что он меня заточил в башню, как Рапунцель, и держит исключительно для себя. Бережет на будущее, как рождественского гуся. Я его козырь, его последняя надежда. Но только он не один такой, тысячи эйдосов уже скалят зубки в предчувствии моего перехода к ним.

– Перехода к кому?

– Эйдосы. Все еще надеются, что я одумаюсь.

– Кто такие эйдосы, Несси? Ты пугаешь меня.

– Когда Марат отдаст тебе деньги за мою голову, ты познакомишься с ними поближе. Вначале тебе это не понравится. Знаешь, такое странное ощущение – сердце начинает покрываться тонкой коркой льда, словно лужи после первых заморозков. У Марата даже глаза теперь ледяные, не замечал?

– Стальные глаза богачей. Я бы так сказал, коли был бы поэтом. Марат заходил сегодня, хотел тебя увидеть, но я сказал, что ты пока не готова.

– Он ударил тебя?

– С чего ты взяла?

– Ссадина на лбу.

– А, это… Я чинил сток под раковиной, жена вечно кофе туда выливает, и он забивается. Неудачно поднялся – и бац.

– Подробности и детали – козырь врунов. Для того чтобы врать убедительно, надо мысленно прожить ситуацию. Жена, кофе. Счастье лгуна в деталях. Так ведь?

– Ок. Марат случайно толкнул меня. Ничего страшного, рабочие моменты. Часто родственники пациентов тоже переживают большой стресс и нуждаются в лечении.

– Не ожидала от тебя, доктор.

– Вранья?

– Попытки сопротивления. Но больше этот номер не пройдет, он все равно закончит свое дело, когда получит кассеты.

– А с чего ты взяла, что я отдам ему записи?

– Иван, не надо связываться с эйдосами. Особенно после того, как заключил с ними сделку. У тебя был выбор? Был. Ты выбрал деньги и домик у моря в обмен на мою душу. Психо – это ведь душа? Не зря Марат обратился за этим к психиатру, специалисту по декоративному вырезанию душ. Теперь выполняй, что обещал. Ты больше ничего не решаешь, мелкая пешка на пути ферзя. Марат меня не убьет до тех пор, пока ты не закончишь свое дело. Но я хочу тебя предупредить – это далеко не последнее испытание. Сделка с дьяволом всегда имеет двойное дно. Когда ты прикончишь меня, то окажешься между мирами, в их чистилище. Католики не зря придумали этот промежуточный вариант между адом и раем. Эйдосы будут тащить тебя в ад, но ты так и останешься получеловеком, полувещью. Будешь мучиться и страдать, так как в тебе есть то, что их не пускает.

– Интересно. И что это?

– Непомерный груз, который тысячелетиями мешает полному слиянию эйдосов с людьми. Люди бы и рады сбросить его, чтобы на полном ходу нырнуть в уютный и манящий мир вещей, но не могут. Не все, конечно, не могут, но многие. И ты в их числе, бедный доктор. Этот груз – твоя совесть. Когда ты воткнешь мне смертельный укол, она стеной встанет между тобой и эйдосами. Кто-то из них пролезет в волшебную пещеру, а кого-то придавит твоими грехами так, что больше они туда не сунутся. И так ты и будешь жить до конца своих дней – ни туда, ни сюда. Застрявший в норе Винни Пух.

– Несси, ты считаешь, что я – твой палач? Убийца – Иуда? Ты правда так думаешь?

– Бедный доктор Айболит, он под деревом сидит.

(Доктор садится рядом с пациенткой, берет ее за руку.)

– Я твой друг, Несси, поверь мне. Ты многое пережила, да и Марату, несомненно, тоже досталось. Вам обоим требуется помощь специалистов в сфере, которая очень мало изучена. Вещизм, клептомания, либо – как ты называешь это – мир вещей, – все это требует глобального исследования. Для меня подобный случай – большое испытание. В этом ты совершенно права. Поэтому сейчас я изо всех сил пытаюсь помочь тебе, вытащить из этого кошмара теми способами, которые мне доступны. Я обещаю, что никогда не причиню тебе вред.

– Они заставят тебя. Проникнут в жену, детей. Найдут способ. Так что давай поторопимся с рассказом. Я хочу, чтобы ты все записал до того, как я уйду из мира вещей.

– Тебе надо отдохнуть. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Я, наконец, именно чувствую себя. Только сейчас я понимаю, как сильно белонгирование вытягивало из меня силы. Это только казалось, что вещи насыщают тебя, а на самом деле они, как глисты, питались мной изнутри. Процесс очищения начался.

– Несси… Твой муж настаивает на том, чтобы увидеть тебя. Он дал нам неделю, чтобы закончить исследование.

– А что потом?

– Потом он заберет тебя домой. Я объяснил ему, что ты в очень плохом состоянии, но он только повторил – семь дней. Но если ты хочешь, то можешь остаться тут, под моей защитой. Я что-нибудь придумаю.

– Неделя на грешной земле. Это много или мало? В любом случае давай сегодня поговорим подольше, потому что мое время лимитировано.

– Ты уверена, что сможешь? Ты ничего не ела и очень слаба. Можно я сделаю тебе бутерброд?

– Зато мой разум чист, как небесная лазурь. Не знаю, что это, но звучит красиво. Помчались, доктор. Впереди еще столько всего интересного, что ты сам сойдешь с ума от моих историй.

– Я вчера прокручивал записи и хотел уточнить у тебя кое-что. По-твоему, Марат тоже клептоман?

– Клептоманы – это обычные ворюги. Те, кто видит в предмете красивую штучку, а вовсе не его суть. Они клюют на оболочку, как мужики на грудастых блондинок. А Марат, когда мы познакомились, был Охотник. Охотник с большой буквы.

– Что это значит?

– Он хорошо знал природу вещей, поскольку в совершенстве изучил их мир. Марат умел выслеживать редкие вещи. У него был особый дар. Он рассказал мне о нем в тот вечер, когда я с непривычки распсиховалась после кражи в доме банкира. Я кричала, что я – сумасшедшая, что меня уже никто не спасет, и проклинала Марата, который «помог» мне сделать первый шаг. Он реагировал на мои слезы со спокойствием лечащего врача и, лишь когда я уже перешла все границы и стала плевать ему в лицо, с явным удовольствием влепил мне оплеуху и, завернув в плед, усадил к себе на колени.

«Слушай меня внимательно, – сказал он, – потому что больше я никогда не буду говорить с тобой о подобных вещах. Это тот самый секрет, который я, так же как и ты, надеюсь унести с собой в могилу, и в наших с тобой взаимных интересах держать его глубоко внутри и никому никогда не рассказывать. Я попытаюсь тебе объяснить, что происходит на самом деле, потому что когда-то, когда это впервые случилось со мной, я был совсем один. До сих пор не понимаю, как я после этого выжил».

Впервые симптомы вещизма Марат почувствовал в 10 лет, когда пришел к школьному другу в гости и увидел новую игрушку приятеля – немецкий новенький заводной трактор с прицепом. Так же как и я в кафе, он ощутил, что у него затряслись руки, и он не может сосредоточиться ни на чем другом, кроме злополучной игрушки. Улучив момент, когда мама позвала парнишку в другую комнату, он схватил трактор и быстрее ветра понесся домой. Странно было уже то, что ему совершенно не хотелось с ней играть, нажимать на мигающие фары или катать солдатиков. Он взгромоздил машинку на самое видное место и уселся в углу, не мигая, глядя на нее, словно под гипнозом. Но вскоре пришел ревущий Артемка с мамой, и они унесли вожделенный предмет к себе домой. В тот вечер отец впервые в жизни выпорол его ремнем, и, рыдая от одиночества, от невозможности даже попытаться объяснить строгим родителям, что с ним на самом деле произошло, мальчик четко понял, что любовь к каким-то определенным вещам нужно скрывать. Как грязные и непристойные мысли.