Текст книги "Детский психоанализ"

Психоаналитическое исследование агрессивности имеет в качестве отправного пункта работу Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия» (1920). Эта публикация имела двойной эффект, с одной стороны, выдвинув на повестку дня ранее отрицаемую тему агрессивности, а с другой стороны, затруднив ее клиническое изучение, так как поставила ее в центр теоретической дискуссии. Поскольку была затронута теория стимулов, теоретический мир, начиная с 1920 года, оставался расколотым на два лагеря, убеждения которых варьировались от полной и даже чрезмерной приверженности дуалистической теории Фрейда о стимулах до полного отрицания существования инстинкта смерти и агрессивности, являющейся его проявлением. В то время как часть, которая касалась секса, в течение ряда лет использовалась в изучении пациентов, та часть, которая касалась агрессивности, еще до своего подтверждения или опровержения, использовалась для обоснования или оспаривания одной из ведущих теоретических гипотез. В данной статье намеренно не предпринимаются такие попытки, она предполагает остаться чисто клинической.

Однако каждому отдельному аналитику, включая меня, даже если он не является теоретиком, приходится выбрать какую-либо точку зрения среди этих крайних позиций. В соответствующей аналитической литературе существует несколько рекомендаций и предостережений в этом отношении, которые могут быть использованы в качестве руководства.

С моей точки зрения, наиболее полезные рекомендации содержатся в упомянутой выше статье Эйсслера «Инстинкт смерти, амбивалентность и нарциссизм» (1971), написанной с открыто признанной целью «оказания поддержки теории Фрейда об инстинкте смерти». Подобно Шопенгауэру и Фрейду Эйсслер утверждает, что, как и рождение, смерть является наиболее важным событием в человеческой жизни и что любая стоящая психологическая теория нуждается в том, чтобы «определить место смерти в своей общей структуре». Полностью полагаясь в своем предположении на теорию немецкого психолога Рудольфа Эренберга, Эйсслер, возможно, получает поддержку своих взглядов у поэта Райнера Марии Рильке, который расценивает стремление к смерти как одну из основных целей жизни или находит поддержку в результатах анализа детского поведения, поскольку обнаружено, что дети, страдающие от невротического страха смерти, неизменно расценивают каждый шаг роста как пугающий шаг к смерти, которого необходимо избегать.

Однако даже базируясь на своей собственной концепции биологических предпосылок, Эйсслер считает, что «пока не разработаны правила, которые бы сказали нам о том, когда биология может быть с полным правом быть призвана на службу психологии». Он также расценивает необходимость избавления от вторжения биологии такой же важной для психоанализа, как и опору на некоторые данные из биологии и культуры. В этой связи он обращается к своему исследованию амбивалентности, психологическому феномену, который «предполагает присутствие противоположных инстинктов, но не полностью объясняется их присутствием».

Мне интересно распространить вышеприведенную формулировку на сферу наших вопросов и проблем в клинической области. Многие из них исчезнут, если мы будем предупредительны и согласимся признать существующие расхождения между клиническими фактами и биологическим объяснением вместо того, чтобы принудительно навязывать прямые причинные связи между двумя этими сферами. Тема «источника» агрессии может служить в качестве примера. В дуалистической биологической теории Фрейда никогда не подразумевалось, что жизненный инстинкт – это актуальный источник сексуальных побуждений; было всегда признано, что этот источник является либо гормональным, либо анатомическим. Нет также необходимости, чтобы инстинкт смерти был фактическим источником агрессии. В клинических терминах и то и другое имеет свои материальные источники, известные или неизвестные, одновременно являющиеся тем, что можно назвать «реальными представителями» вышеуказанных биологических сил с противоположными целями, присутствие которых они предполагают. Мы можем сказать в равной степени в отношении «цели», что, выражаясь в клинических терминах, то есть в реальности, как либидо, так и агрессивность преследуют свои собственные ограниченные земные цели и одновременно служат более значительным биологическим целям жизни и смерти. Нет сомнений в том, что наша клиническая задача оказывается более сложной благодаря тому факту, что ни либидо, ни агрессивность никогда не наблюдаются отдельно, то есть в чистом проявлении; за исключением многих патологических случаев, они всегда объединены, но в целях изучения соответствующих им действий они должны быть разделены. Я считаю, что это справедливо как для биологии, так и для психологии: сексуальные навыки не могут быть достигнуты без соответствующей примеси агрессивности; агрессивность не может быть интегрирована в нормальную жизнь без примеси либидо; так же как на высшем уровне смерть не что иное, как прямое следствие жизни.

Связь агрессии и эмоционального развития: норма и патология[18]18
  Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. II. М., 1999. С. 357—363.


[Закрыть]

Основные изменения, вызванные в детской психологии открытиями психоанализа, сводятся к пересмотру роли инстинктивных побуждений в человеческом развитии. В доаналитической психологии детство рассматривалось как более или менее спокойный период поступательного роста и развития, в котором инстинктивные побуждения, если они и проявлялись, то играли роль элементов, нарушающих равновесие. Аналитическая психология, напротив, приписывает врожденным инстинктам основную роль в формировании личности. Именно под воздействием инстинктивных побуждений в психике появляются новые, так называемые эго-функции. Основная задача эго-функций проявляется в попытке примирить потребность ребенка в удовольствии, являющуюся следствием инстинктивных побуждений, с условиями окружающей среды. Когда внешние условия разрешают удовлетворение возникшего инстинктивного желания, эго просто играет роль помощника в достижении инстинктом своей цели. Когда потребности окружения противоречат требованиям инстинкта, эго оказывается перед дилеммой и должно найти решение. Оно может пренебречь тем, что происходит в окружающем мире (этот психический процесс мы называем отрицанием), или пренебречь требованиями внутреннего мира (этот психический процесс мы называем подавлением). Эго может выбрать решение либо действовать, подчиняясь окружающей среде и противореча инстинктивным влечениям (родители называют такого ребенка «хорошим», послушным), либо подчиниться требованиям инстинктов наперекор внешнему миру (оказавшись «плохим», капризным, непослушным). Иногда эго приходится выбирать между требованиями, исходящими от двух конкурирующих инстинктивных побуждений, или между проявлениями своих инстинктов и своих же идеалов. Во всех этих случаях эго сталкивается с опасностями, такими, как болезненное внутреннее напряжение, угроза телесного повреждения, страх наказания или потери любви окружающих, и реагирует на них возрастанием тревожности. Бесконечная череда внутренних конфликтов оказывается постоянным стимулом к дальнейшему развитию психических функций и, в конце концов, определяет особенности формирования личности ребенка. То, что мы называем формированием характера, является, грубо говоря, множеством установок, обычно используемых индивидуальным эго для разрешения этих конфликтов: выбор тех инстинктивных побуждений, удовлетворению которых решено способствовать, и тех, которым необходимо воспрепятствовать, и выбор методов, которые обеспечат защиту от угроз могущественного внешнего мира и не менее могущественного внутреннего.

Психоаналитическая теория группирует все инстинктивные побуждения вокруг двух основных: секса и агрессии. К сфере влияния первого относятся намерения, связанные с сохранением жизни, размножением и достижением общепризнанных жизненных ценностей, к сфере влияния второй – противоположные цели: разрушение связей с окружающим миром и уничтожение жизни.

Основной вклад, сделанный психоанализом в исследование сексуального инстинкта, – это открытие диффузных источников сексуального возбуждения, которые существуют от рождения в различных частях тела и дают толчок к развитию детской прегенитальной сексуальности. В соответствии с происхождением компонентов инстинкта (кожа, слизистые оболочки рта и ануса, пенис) мы различаем оральную, анальную и фаллическую сексуальную организацию детей, в каждой из которых источник удовольствия – либо непосредственно тело, либо контакт с объектом любви в окружающем мире. В норме, эти элементы инфантильной сексуальности, подвергшиеся трансформациям под влиянием эго, оказываются некоторой негенитальной составляющей генитальной сексуальности взрослого (поцелуи, прикосновения, взгляды); при отклонениях от нормы один из компонентов инстинкта может овладевать сексуальной жизнью взрослого человека в форме так называемых извращений (фелляция, куннилингус, скопофилия, эксгибиционизм и т. д.).

Проявления инфантильной сексуальности, таким образом, не только существуют, но и выглядят извращенными по своей природе. Элемент извращенности затрудняет принятие ее как нормального, здорового, обычного и необходимого явления. Даже сейчас некоторые авторы, которые в других отношениях принимают принципы аналитической психологии, предлагают пути и средства воспитания, которые привели бы к уничтожению тех или иных компонентов сексуальных побуждений (стремление к сосанию у грудных детей, анальные интересы ребенка более старшего возраста, фаллическую мастурбацию), как будто они оказываются нежелательными или ненормальными явлениями или следствием неблагоприятных условий окружающей среды.

С другой стороны, доказательств существования и проявления различных инстинктивных компонентов на протяжении последних 20—30 лет было собрано достаточно много. Наблюдения за маленькими детьми проводились во всем мире при различных внешних условиях (нормальных, счастливых, несчастливых обстоятельствах семейной жизни, жизни в группе и т. д.).

Конечно же, агрессивный характер детских сексуальных побуждений не остался незамеченным. Сперва эта особенность приписывалась собственной природе детской сексуальности, позднее она стала рассматриваться как проявление другой группы инстинктов – деструктивных побуждений.

Агрессия, стремление к разрушению, их проявление и их развитие сейчас находятся в центре интересов динамической психологии. Это напоминает интерес к развитию сексуальных функций, наблюдавшийся в начале века.

На самых ранних стадиях агрессивная энергия также должна находить выход в теле ребенка, подобно тому как сексуальная энергия (либидо) может проявляться в аутоэротических действиях. Примером служат действия, при которых дети бьются головой, – самодеструктивный эквивалент аутоэротическому действию ритмичного покачивания. Дети бьются головой реже, чем качаются, эта активность находится на грани нормального и аномального поведения и иногда может действительно стать причиной повреждений. То же верно по отношению к другим, более редко встречающимся самодеструктивным действиям: вырыванию собственных волос детьми грудного и младшего возраста.

В связи с этим сошлюсь на работу Хоффера «Рот, рука и эго-интеграция» (Hoffer «Mouth, hand and Ego-Integrftion», 1949a) и другие его работы в этой области (1950а, 1950в). Обсуждая случай с психически нездоровой девочкой грудного возраста, которая тяжело травмировала руки, кусая их, хотя еще не могла пережевывать пищу, Хоффер (Hoffer, 1950a) иллюстрировал следующее положение: тогда как в течение первого года жизни сосание большого пальца или другой части руки является нормальным аутоэротическим проявлением, укусы как самодеструктивные действия ненормальны и проявляются только у детей с дефектами и психозами. Начиная с этой стадии существенным для нормального развития ребенка оказывается то, что агрессивные побуждения должны быть перенаправлены с тела самого ребенка на живые или неживые объекты окружающего мира.

На более поздней стадии агрессия вновь может проявляться в самодеструктивной форме. Но теперь она включена в суперэго и направлена против эго, а не против тела.

В отношениях ребенка с объектами окружающего мира эротические и деструктивные элементы так тесно связаны друг с другом, что трудно выделить в любой отдельно взятой реакции, что именно присутствует в ней от каждого из этих инстинктов. В каждой фазе прегенитального развития агрессивная энергия оказывается обязательным дополнением к сексуальным (либидозным) побуждениям. Знакомые нам картины поведения ребенка всегда включают в себя оба элемента. Мы находим естественным, что первая эмоциональная привязанность грудного ребенка вначале к материнской груди, а затем к самой матери демонстрирует те же характерные качества агрессивной, ненасытной жадности, которые мы замечаем и в его отношении к еде. На оральной стадии ребенок разрушает то, что присваивает (сосет сухие предметы, пытается все поместить внутрь себя). На другом, анальном уровне слияние эротических и агрессивных тенденций очевидно даже для неопытного наблюдателя. Любой, кто имел дело с годовалыми детьми, замечал особо прилипчивую, собственническую, досаждающую, изнуряющую форму их любви к матерям, такие требовательные отношения, которые доводят практически до болезни многих молодых матерей. Мы знаем далее, что особая сексуальная назойливость детей приводит к разрушению всех неодушевленных предметов, на которые оказывается направленной; с любимыми игрушками обычно дурно обращаются; домашних животных приходится защищать от агрессии, которая неизменно совмещается с любовью, проявляемой к ним их маленькими владельцами. Мы понимаем, что на прегенитальных стадиях это не ненависть, а агрессивная любовь, стремящаяся разрушить свой объект.

На протяжении фаллической стадии развития сексуальности соотношение сексуальности и агрессивности уподобляется тому, что существует у взрослых. Мальчики на этом уровне развития стремятся к доминированию и защищают своих матерей или другие объекты привязанности. Здесь агрессивные элементы связаны с эксгибиционистскими тенденциями, сопутствующей целью оказывается привлечение и в результате подчинение объекта любви.

Связь сексуальных и агрессивных побуждений нормальна и типична. Различия в количестве энергии, получаемой от каждой группы инстинктивных тенденций, создают большой разброс индивидуальных различий. Большее количество агрессии на анальной стадии создает картину садистского извращения; уменьшение вклада агрессии в поведение на фаллической стадии способствует развитию женоподобности, потери маскулинных черт. Насколько мы знакомы с воспитанием детей, именно количественные отклонения отвечают за различие между управляемыми и неуправляемыми, «хорошими» и «плохими» детьми. Большинство этих вариаций находятся в пределах нормы.

В последние годы возник особый интерес к состоянию патологической агрессивности у маленьких детей, проявляющемуся иногда и у детей, живущих в семьях, но чаще у сирот или у детей, растущих в неполных семьях, у детей, сменивших несколько приемных родителей, живущих в детских домах и других детских учреждениях. Хотя рассматриваемые дети не являются слабоумными, они одержимы бесконтрольными, очевидно бессмысленными, деструктивными установками умственно отсталых. Они испытывают удовольствие или совершенное равнодушие в отношении сломанных ими вещей, к страданиям, причиненным ими другим людям. Они портят игрушки, одежду, мебель, жестоки с животными и другими детьми, вызывающе непослушны или безразличны по отношению к взрослым. Обращение с такими детьми – серьезная проблема для воспитателей, объяснение их состояния – вызов детской психологии. При ближайшем рассмотрении может быть обнаружено, что патологические факторы заключены не в агрессивных проявлениях как таковых, а в отсутствии соединения их с либидозными (эротическими) побуждениями. Патологический фактор обнаруживается в сфере эротического, эмоционального развития, которое искажено под влиянием внешних и внутренних условий, таких, как отсутствие объекта любви, отсутствие эмоционального ответа от окружающих взрослых, болезненный разрыв эмоциональных связей, проиcшедший слишком быстро, вслед за их образованием, недостаток эмоционального развития вследствие внутренних причин. Из-за недостатка эмоционального развития агрессивные побуждения не объединяются с либидозными и, как следствие, не нейтрализуются, а остаются свободными и стремятся проявиться в жизни в виде чистой, бесконтрольной деструктивности.

Силовые попытки контролировать эти патологические проявления детской агрессивности и попытки всеми возможными средствами заставить ребенка контролировать свою деструктивность обречены на провал. Соответствующая терапия должна быть направлена на запущенные, неразвитые стороны, а именно на эмоциональное либидозное развитие. Там, где возможно приблизить к норме отстающие в развитии или другим образом нарушенные либидозные импульсы, соединение между эротическими и деструктивными импульсами произойдет автоматически и агрессия преобразуется под благотворным влиянием эротических побуждений.

Инстинкты жизни и смерти

В своем коротком докладе я не обсуждала теорию дуализма инстинктов жизни и смерти, которая формирует основу изложенной здесь концепции. Причиной является то, что в данном отдельном случае мы имели дело с более частными психологическими проблемами, а не с далеко идущими биологическими размышлениями.

Раздел III
Механизмы защиты

Защитные действия Я, рассматриваемые как объект анализа[19]19
  Часть работы «Я и механизмы защиты» (1936). Текст дан по изданию: Фрейд А. Психология «Я» и защитные механизмы. М., 1993. С. 27—36.


[Закрыть]

Отношение между Я и аналитическим методом. Детальные и утомительные теоретические рассуждения, содержавшиеся в предыдущей главе, для практических целей могут быть резюмированы в нескольких простых предложениях. Задача аналитика заключается в том, чтобы ввести в сознание все, что является бессознательным, независимо от того, какому психическому образованию оно принадлежит. Аналитик объективно и равномерно распределяет свое внимание между бессознательными элементами всех трех образований. Иначе говоря, когда он принимается за работу по разъяснению, он выбирает себе позицию, равноудаленную от Оно, Я и сверх-Я.

К сожалению, однако, различные обстоятельства препятствуют этой равноудаленности. Беспристрастность аналитика не встречает отклика; различные образования реагируют на его усилия по-разному. Мы знаем, что сами по себе импульсы Оно не склонны оставаться неосознанными. Они естественным образом устремлены вверх, постоянно пытаются проложить себе путь в сознание и тем самым достичь удовлетворения или, по крайней мере, направить свои производные на поверхность сознания. Как я показала, работа аналитика осуществляется в том же направлении и подкрепляет эту устремленную вверх тенденцию. Тем самым для подавленных элементов в Оно аналитик выступает как помощник и освободитель.

С Я и сверх-Я дело обстоит иначе. В той мере, в какой образования Я стремятся ограничить импульсы Оно собственными способами, аналитик выступает как возмутитель спокойствия. В ходе своей работы он уничтожает старательно созданные вытеснения и разрушает компромиссные образования, воздействие которых патологично, но форма которых полностью синтонна Я. Цель аналитика, заключающаяся во введении бессознательного в сознание, и усилия образований Я по овладению инстинктивной жизнью противоречат друг другу. Следовательно, за исключением случаев понимания пациентом своей болезни, образования Я рассматривают цель аналитика как угрозу.

Следуя линиям изложения, намеченным в предыдущей главе, мы должны описать отношение Я к работе анализа как тройственное. Реализуя способность к самонаблюдению, о которой я говорила, Я делает общее с аналитиком дело; эта его способность находится в распоряжении аналитика, и Я передает ему картину других образований, созданную на основе их производных, вторгшихся на его территорию. Я антагонистично аналитику в том отношении, что в своем самонаблюдении оно ненадежно и тенденциозно. Сознательно регистрируя и передавая одни факты, Я фальсифицирует и отбрасывает другие, препятствуя их освещению, а это полностью противоречит методам аналитического исследования, настаивающим на том, что рассмотрено должно быть все, что возникает, без всякой дискриминации. Наконец, Я само является объектом анализа в том отношении, что постоянно осуществляемые им защитные действия реализуются бессознательно и могут быть введены в сознание лишь ценой значительных усилий, подобно бессознательной активности любого из вытесняемых инстинктивных импульсов.

Защита против инстинкта, проявляющаяся в форме сопротивления. В предыдущей главе я попыталась провести теоретическое различие между анализом Оно и Я, которые в нашей практической работе неразрывно связаны друг с другом. Результат этой попытки еще раз подтвердил тот вывод, к которому привел нас опыт: в исследовании материал, помогающий анализировать Я, выступает в форме сопротивления анализу Оно. Факты настолько самоочевидны, что объяснение кажется почти излишним. Я в анализе становится активным, когда оно пытается при помощи противодействия воспрепятствовать вторжению Оно. Поскольку цель анализа заключается в том, чтобы облегчить доступ в сознание идеаторным представлениям подавленных инстинктов, т. е. способствовать вторжениям Оно, защитные действия Я против этих представлений автоматически приобретают характер активного сопротивления анализу.

А поскольку для того, чтобы обеспечить соблюдение основного правила анализа, позволяющего этим представлениям всплывать в свободных ассоциациях пациента, аналитик использует свое личное влияние, то и защита, воздвигаемая Я против инстинктов, приобретает форму прямого сопротивления самому аналитику. Враждебность по отношению к аналитику и усиление мер, которые должны воспрепятствовать всплыванию импульсов Оно, совпадают друг с другом. Когда в определенные моменты анализа защита снимается и инстинктивные представления могут беспрепятственно проявиться в форме свободных ассоциаций, отношение Я к аналитику на это время освобождается от искажений.

Конечно, кроме этой конкретной формы существует множество других форм сопротивления в анализе. Как нам известно, помимо так называемых сопротивлений Я существуют перенесенные сопротивления, а также те противодействующие, с трудом преодолеваемые в анализе силы, чей источник лежит в навязчивом повторении. Таким образом, мы не можем сказать, что всякое сопротивление есть результат защитных действий со стороны Я. Но каждая такая защита против Оно, воздвигаемая в ходе анализа, может быть обнаружена лишь в форме сопротивления работе аналитика. Анализ сопротивлений Я дает хорошую возможность наблюдать и вводить в сознание бессознательные защитные действия Я.

Защита против аффектов. Помимо случаев столкновения между Я и инстинктом у нас есть и другие возможности для наблюдения действий Я. Я находится в конфликте не только с теми производными Оно, которые пытаются пробиться на его территорию, чтобы получить доступ к сознанию и достичь удовлетворения. Я не менее энергично и активно защищается также от аффектов, связанных с этими инстинктивными импульсами. Отвергая требования инстинктов, Я в первую очередь должно уладить дело с этими аффектами. Любовь, вожделение, ревность, разочарование, страдание и печаль сопутствуют сексуальным желаниям; ненависть, гнев и ярость сопутствуют импульсам агрессии; если инстинктивные импульсы, с которыми они связаны, должны быть отражены, то эти аффекты должны подвергнуться всем тем различным мерам, к которым прибегает Я в усилии овладеть ими, т. е. они должны претерпеть метаморфозу. Где бы ни происходила трансформация аффекта – в анализе или вне его, – она является результатом работы Я, и нам предоставляется возможность исследовать его действия. Мы знаем, что судьба аффекта, связанного с инстинктивным требованием, не тождественна судьбе его идеаторного представления. Очевидно, однако, что одно и то же Я может иметь в своем распоряжении лишь ограниченное количество способов защиты. В отдельные периоды жизни и в соответствии со своей собственной конкретной структурой индивидуальное Я выбирает то один, то другой способ защиты – это может быть вытеснение, смещение, перестановка и т. д. – и может использовать его как в своем конфликте с инстинктами, так и в защите от высвобождения аффекта. Если мы знаем, как конкретный пациент стремится защититься от всплывания своих инстинктивных импульсов, т. е. какова природа его обычных сопротивлений Я, мы можем составить представление о его возможной установке по отношению к собственным нежелательным аффектам. Если же у какого-либо пациента ярко выражены конкретные формы трансформации аффектов, такие, как полное вытеснение эмоций, отрицание и т. д., нас не удивит, если он применит те же самые способы для защиты от своих инстинктивных импульсов и свободных ассоциаций. Я остается одним и тем же, и во всех своих конфликтах оно более или менее последовательно в использовании имеющихся в его распоряжении средств.

Явление постоянной защиты. Другой областью, в которой могут исследоваться защитные действия Я, является феномен, описанный Вильгельмом Райхом в его заметках о «последовательном анализе сопротивления» (W. Reich, 1935). Телесные характеристики, такие, как скованность и напряженность, такие особенности, как постоянная улыбка, высокомерное, ироничное и дерзкое поведение, – все это остатки очень сильных защитных процессов в прошлом, которые оторвались от своих исходных ситуаций (конфликтов с инстинктами или аффектами) и превратились в постоянные черты характера, «броню характера» (как говорит Райх, Character-panzerung). Когда в анализе нам удается проследить возникновение этих остатков, вплоть до их исторического источника, они вновь обретают подвижность и перестают блокировать доступ к защитным действиям, в которые Я активно вовлечено в данный момент. Поскольку эти способы защиты стали постоянными, мы не можем связать их возникновение или исчезновение с возникновением или исчезновением инстинктивных требований и аффектов изнутри или же с появлением и прекращением искушающих ситуаций и аффективных стимулов извне. Поэтому их анализ – чрезвычайно трудоемкий процесс. Я убеждена, что их выдвижение на передний план оправдано лишь в том случае, если мы не можем обнаружить никаких следов текущего конфликта между Я, инстинктом и аффектом. Я полагаю также, что под «анализом сопротивления» следует понимать не только анализ этого конкретного явления, но и анализ всех видов сопротивления.

Формирование симптома. Анализ сопротивления Я, его защитных действий, предпринимаемых против инстинктов и трансформаций, претерпеваемых аффектами, выявляет и вводит в сознание в динамике те же самые способы защиты, которые предстают перед нами в застывшем состоянии, когда мы анализируем «броню характера». В еще большей степени и также в фиксированном состоянии мы преодолеваем их, когда мы изучаем формирование невротических симптомов. Это так, поскольку роль, выполняемая Я в формировании этих компромиссов, которые мы называем симптомами, заключается в постоянном использовании особого метода защиты при столкновении с конкретным инстинктивным требованием и в точном повторении этой же процедуры всякий раз, когда подобное требование возникает в своей стереотипной форме. Нам известно[20]20
  Это отмечено в работе З. Фрейда «Торможения, симптомы и тревожность». См. также с. 134, где этот отрывок цитируется.


[Закрыть], что имеется постоянная связь между конкретными неврозами и особыми способами защиты, как, например, между истерией и вытеснением или между неврозом навязчивости и процессами изоляции и уничтожения. Такую же постоянную связь между неврозом и защитным механизмом мы обнаруживаем, когда исследуем способы защиты, которые пациент использует против своих аффектов, и форму сопротивления, принятую его Я. Отношение конкретного индивида к его свободным ассоциациям в анализе и тот способ, при помощи которого, будучи предоставлен самому себе, он овладевает требованиями своих инстинктов и отражает нежелательные аффекты, позволяют нам a priori сформулировать природу формирования у него симптома. При этом исследование последнего позволяет нам a posteriori сделать заключение относительно структуры его сопротивления и защиты от своих аффектов и инстинктов. Этот параллелизм наиболее знаком нам в случаях истерии и невроза навязчивости, где он отчетливо проявляется в соотношении между симптомами пациента и формой его сопротивления. Формирование симптома истерических больных в их конфликте со своими инстинктами основано главным образом на вытеснении: они исключают из сознания идеаторные представления своих сексуальных импульсов. Аналогична и форма их сопротивления свободным ассоциациям. Ассоциации, вызывающие защитную реакцию Я, попросту изгоняются. Все, что пациент ощущает, – это пустота в сознании. Он умолкает; можно сказать, что в потоке его ассоциаций наступает такой же разрыв, как и в его инстинктивных процессах при формировании симптомов. Наряду с этим мы узнаем, что способом защиты, применяемым при формировании симптома Я человека, страдающего неврозом навязчивости, является изоляция. Я попросту вырывает инстинктивный импульс из контекста, хотя и сохраняет его при этом в сознании. Соответственно и сопротивление таких пациентов приобретает иную форму. Пациент с навязчивостью не умолкает; он говорит, даже находясь в состоянии сопротивления. Но при этом он разрывает связи между своими ассоциациями и изолирует мысли от аффектов, так что его ассоциации кажутся такими же бессмысленными в малом масштабе, как его симптом – в большом.

Аналитическая техника и защита от инстинктов и аффектов. Молодая девушка обратилась ко мне по поводу состояний острой тревоги, которые нарушали ее повседневную жизнь и мешали регулярно посещать школу. Хотя она и пришла по настоянию своей матери, она не проявляла нежелания говорить мне о своей жизни – как в прошлом, так и в настоящем.

Ее отношение ко мне было дружелюбным и искренним, однако я отметила, что в разговоре она тщательно избегает малейшего намека на ее симптом. Она никогда не говорила о приступах тревоги, имевших место в перерывах между аналитическими сеансами. Если я настаивала на анализе какого-либо симптома или давала интерпретации ее тревоги, основанные на ее же ассоциациях, дружелюбное отношение девушки ко мне менялось. Каждый такой случай заканчивался градом презрительных и насмешливых замечаний. Попытка установить связь между отношением пациентки и ее связью с матерью окончилась полной неудачей. Как в сознании, так и в бессознательном эта связь была совершенно иной. В результате этих повторяющихся вспышек презрения и насмешки аналитик оказалась в тупике, и пациентка на время стала недоступной для дальнейшего анализа. Однако, когда анализ продвинулся глубже, мы обнаружили, что эти аффекты не являются реакцией переноса в собственном смысле слова и вообще не были связаны с ситуацией анализа. Они указывали на привычное отношение пациентки к самой себе, когда эмоции нежности, желания или тревоги готовы были всплыть в ее аффективной жизни. Чем сильнее аффект овладевал ею, тем сильнее и злее она себя высмеивала. Аналитик стала адресатом этих защитных реакций лишь вторично, поскольку она поощряла стремление пациентки к осознанной проработке своей тревожности. Интерпретация содержания тревоги, пусть даже и правильно выведенная на основе другого общения, не приводила к результату столь долго, сколь долго каждый подход к аффекту лишь усиливал защитные реакции. Было невозможно сделать это содержание сознательным до тех пор, пока мы не ввели в сознание – и тем самым не нейтрализовали – способ защиты пациентки от своих аффектов при помощи презрительного уничижения – процесса, ставшего привычным во всех областях ее жизни. Исторически этот способ защиты при помощи насмешки и презрения объяснялся ее идентификацией с покойным отцом, который пытался воспитать у маленькой девочки самоконтроль, делая насмешливые замечания, когда ею овладевали эмоциональные вспышки. Способ стал стереотипом благодаря памяти об отце, которого она горячо любила. С точки зрения техники, необходимой для понимания этого случая, нужно было начать с анализа защиты пациентки от ее собственных аффектов и продолжать, идя к разъяснению ее сопротивления в переносе. И лишь после этого можно было перейти к анализу тревоги и ее истоков.