Текст книги "Абьюз. Питерские сны"
Автор книги: Анна Гаятри
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
ВОСЬМОЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ
Ветви дерева хлестнули по стеклу, окно разбилось и зазвенело осколками звезд. Маня проснулась и увидела Его.
Он шел, крадучись, по комнате и касался руками вещей, и лунный свет скользил блестками снов по его призрачной фигуре.
«Кто это? – удивилась Маня. – Вор? Но что он ищет?»
Маня притихла серой мышкой в норке своего одеяла и следила за темной фигурой Вора. Руки его были покрыты слоем пыли и от этого были серыми и казались вкрадчиво мягкими.
Когда он касался рукой стула или занавески, то пыль слетала с кистей его рук и танцевала в воздухе, а затем мягко оседала. И все становилось…
«Седым», – подумала Маня.
Его руки с длинными пальцами пианиста играли неслышимую музыку, касаясь стола, полок и стульев, словно это были клавиши. И Маня увидела, как ярко-желтый фонарик занавески вдруг погас, когда пыль осела на нее с тонких мертвенно-серых пальцев Вора…
Маня проснулась от запаха пыли. Удушливый и стойкий, он витал в комнате, въедался в глаза, делая их сухими и колкими, и оседал в горле наждачной бумагой. Глотать было больно.
По комнате двигались две фигуры. Вчера Маня называла их мамой и папой. А сейчас она не знала, кто это, не узнавала их.
Та, что была когда-то мамой, подошла и сказала:
«Тебе вчера удалили гланды. Лежи тихо и не вставай. Я ушла по делам».
А потом Маня снова увидела Его. Ночью он выглядел темной серой тенью с тонкими пальцами музыканта. А теперь казался сухим осенним листом, кружащим по комнате, словно призрак.
Бывшие мама и папа двигались по комнате медленно и блекло.
А потом Вор, словно фокусник, взмахнул рукой, и они исчезли под слоем пыли.
Боковым зрением Маня увидела стол, а на столе – краски, и они мелькнули отблеском цветного, прежнего мира. Но Вор провел над ними рукой, и они погасли. Маня видела теперь только серые и черные пятна. Что ими нарисуешь? Чёрный лес, темные дома, а за свинцовыми окнами – серых слепых людей. Безликих. Ослепших, словно кроты. Не помнящих своих имен. Кто они?
Что это все вокруг нее?
Где она?
Маня металась на кровати. Где сон, а где явь? Ее трясло от холода, и было очень жарко. Она ясно видела, как рядом с ней по комнате ходит Вор.
Он трогал рукой изогнутые стулья, и те рассыпались в пыль, касался лампы, и свет становится пепельным, брал в руки булочки в сахарной пудре, и они черствели.
Маня почувствовала, как ее тело поднимается над кроватью, над комнатой, над домом. И увидела серый мир внизу. И видела, как, крадучись, кружит Вор, и все, что было ярким, вкусным, ароматным, тускнеет и теряет вкус и цвет.
Сон или явь? Маня открыла глаза и увидела странные предметы. Для чего они? Она посмотрела на свои руки, на свое тело и не узнала его. Кто она?
Она не узнавала вещей, людей и саму себя. А Вор? Почему он Вор? Разве он что-то украл?
Она увидела сверху длинную песчаную дорогу и, плавно опустившись, пошла по ней. Под ногами хрустели мелкие камешки. Невидимый ветер сушил лицо и задувал пылинки в глаза.
Маня услышала сзади тихий шелест гравия. И, обернувшись, увидела Вора. Он подошел близко-близко и взглянул на девочку бездонными глазами. И ей показалось, что они манят ее в свою глубину, словно древний океан.
– Хочешь, я превращу тебя в звездную пыль, девочка? – прошептал Вор мягким пыльным голосом, не раскрывая рта и не разжимая сухих слипшихся губ…
«Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть – волна вослед волне».
– А кто я сейчас? – спросила Маня. – Я не помню.
Он протянул ей руку, и она доверчиво вложила в нее свою ладошку. И словно погрузилась в белую рыхлую муку. Это было приятно. Мягко и тепло.
– А что ты помнишь? – склонился к ней Вор. И улыбнулся уголками губ.
– Ничего. А ты кто, – вор?
– Можно и так сказать, – легко кивнул он.
– А что ты крадешь?
Его голос словно исходил из глубины темных глаз.
– Я просто люблю жемчужный мир. Или Безмирие. Это так хорошо. А они наполнили его кричащими едкими красками, острыми вкусами, дикими формами.
– Они – это кто?
– Люди, – и глубокий вздох пыльцой взвился от его пересохших губ. – И я хочу превратить этот размалеванный клоунский мир в тихий Жемчужный. Он залит лунным светом и звездной пылью
Здесь нет имен, нет вкуса и запаха, нет цвета и формы. Безмирие. Как в сказке.
– Как в сказке? – что-то всколыхнулось в душе Мани, что-то далекое и родное. Вспыхнули картинки. Там было небо.
– Небо! – сказала Маня. И посмотрела вверх. И увидела, как небо где-то вдали стало голубым…
«Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало: царь».
А затем Маня сказала:
– Солнце! – и из-за свинцовых туч Безмирия вдруг вырвался поток света.
– Не делай этого, прошу! – голос Вора стал тише и глуше. – Ты ведь еще не знаешь, что такое Жемчужный Мир.
Он приблизился к ней и обнял мягкими пыльными руками.
У Мани закружилась голова, и она стала падать в беспросветную мглу.
А потом все замерло. И она ничего не чувствовала. Пустота. Тишина. Безмирие.
А потом пришла боль. Боль и одиночество Вор качал ее на своих мягких, как снег, руках, и ей казалось, что она лежит в колыбели, и хотелось уснуть, чтобы ничего-ничего не чувствовать. Это был Жемчужный мир. И в нем хотелось пребывать всегда.
Маня на секунду открыла глаза и увидела вдалеке синее небо. И свет.
И Маня снова вспомнила солнце.
– Солнце! – прошептала она. И вышла из пепельной тьмы.
И вспомнила еще одну картинку из сказки. И произнесла:
– Море.
И увидела огромную водную гладь.
Вор протянул руку в сторону моря, взмахнул, словно дирижер. И вода стала свинцово-серой, тяжелой и неподвижной.
И тут случилось странное: земля и море, и небо – все разделилось на две части, словно их расколола молния. А Маня увидела себя стоящей на границе между миром серым и миром светлым.
– Это Двумирие, – прошелестел пыльный голос Вора. – Это плохо.
С одной стороны от Мани было ярко-синее небо, бирюзовое море и золотое солнце.
А с другой – все оставалось беспросветным, печальным, словно в книге с черно-белыми картинками.
А Маня помнила другую книгу – радостную и яркую. И цветную.
Она взглянула на Вора.
– Не покидай меня, девочка, – молили его глаза. – Я буду страдать. Мне будет плохо. Я буду совсем один.
Маня помнила, что значит быть одной, помнила грусть и пустоту.
И она протянула ему руку.
– Пойдем со мной к солнцу!
Но Вор отшатнулся от нее. И огромное облако пыли полетело к свинцовому морю.
Маня заплакала. Сквозь слезы все виделось ярче и чище, а над Двумирием нежной акварелью разгоралась радуга.
– Радуга! – Маня засмеялась.
На самом верху семицветного моста стояла Бабушка. И Маня начала подниматься вверх…
«Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь – чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один, среди зеркал – в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берёт ребёнка на колени».
Утром, открыв глаза, Маня увидела желтый фонарик занавески, которая светилась от солнечных лучей.
В комнате пахло терпким ароматом кофе и сладкими булочками в сахарной пудре. А на краю стола лежала коробочка с красками. Они были яркие и цветные.
– Я нарисую сегодня радугу, – подумала Маня.
И тут вошла мама.
– Скоро будем завтракать, – сказала она. – А пока полежи, мне нужно вытереть пыль…
Маня лежала и смотрела, как пылинки танцуют в солнечном свете.
И ей вдруг захотелось, чтобы Вор снова обнял ее своими мягкими, нежными руками…
Петербург
В объятиях сфинксов
Мой город лежит,
Закованный вечно
В темный гранит.
Кованый молотом,
Скованный холодом, —
Плачет мой город
И тихо скорбит.
Я город согрею
В ладонях теплых,
Пушистой варежкой
Его накрою.
Вздохну тихонько
И сердце дрогнет
У города,
Тронутого любовью.
И темные ночи
Белыми птицами
Взлетят,
Умчавшись за небосвод,
И ангелы
Северного сияния
Над городом
Свой поведут хоровод.
И выпорхнет город
С моих ладоней,
Сбросив оковы
Тревожного сна.
Варежка станет
Пушистою вербой,
И в городе
вновь расцветет весна…
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
«Вечер был, сверкали звезды, на дворе мороз трещал», – пела бабушка, ласково похлопывая лежащую под одеялом Маню.
Теплый свет ночника окутывал сумеречную комнату, а добрый спокойный взгляд бабушки проникал в самое сердце Мани, в котором сквозь корочку льда и боли пробивались нежные ростки радости, словно крохотные фиалки.
«Шел по улице малютка, посинел и весь дрожал»…
Маня закрыла глаза, и ей представился заснеженный город. Она идет по обледенелой улице, мороз щиплет нос и щеки. И вот она входит во двор, идет к низкому окошку и заглядывает внутрь. И вдруг обнаруживает себя там, внутри, сидящей на диване. Она еще совсем маленькая. Сидит и смотрит, замерев от ужаса, как папа яростно налетает на маму, кричит ей что-то грубое и размахивает кулаками, и бьет ее. А мама отбивается и плачет. А потом у нее разбились очки, и стекла разлетелись по всему полу. И Маню охватывает такой стыд, что ей хочется кричать, но крик снежным комом застывает в груди. Как же мама теперь без очков? Ведь ей ничего не видно! И Маня начинает тихонько плакать от своей беспомощности. Она не знает, как помочь, как спасти, она такая маленькая и слабая, и поэтому маме плохо… И тут все затуманилось, метель бросила ей в лицо снежные хлопья, и она снова брела по заледенелой улице…
«Боже, говорит малютка: я замерз и есть хочу.
Кто ж накормит и согреет бедну-добру сироту?»
Голос бабушки звучал тихо, словно издалека. И Маня вспомнила, как в тот далекий вечер папа, наконец, ушел, а мама одела ее и повела на вокзал. Они шли по ночным пустынным улицам и плакали вместе, и слезы замерзали на щеках. И мама тогда удивленно спросила Маню: а ты-то чего плачешь? А потом они долго-долго ехали на поезде, и Маня смотрела в окно на огромный желтый диск луны, который плыл по зимнему небу. Перестук колес успокаивал, приносил забвение, как и бабушкино ласковое похлопывание.
«Шла старушка той дорожкой,
Пожалела сироту»…
Они ехали долго-долго. А потом приехали к бабушке. Маня никогда раньше не видела ее. Но мама сказала, что Маня теперь будет тут жить. Придет время, и тогда ее заберут обратно, в город.
Мама уехала, и вначале Маня много плакала и скучала. А потом она стала погружаться в тепло и уют бабушкиного мира. И сердце потихоньку, капля за каплей, начало оттаивать. Нет, ничего не забылось, и всполохи воспоминаний порой резали сердце словно ножом. Но все обволакивалось нежным дуновением доброты. И боль стихала.
«Приютила и согрела, и поесть дала ему»…
На улице бушевала метель, дули злые ветры. Но в душе девочки начиналась весна. Оттепель, с первыми цветами, робко вылезающими из-под снега навстречу солнечному свету.
«Спать в постельку уложила.
Как тепло! – промолвил он.
Закрыл глазки, улыбнулся.
И заснул спокойным сном»…
Маня вздохнула и улыбнулась во сне.
БЕЗ МАСКИ
Я шла по золотому городу. Улицы струились расплавленным металлом, и мне казалось, что я тоже растекаюсь по блестящей поверхности водных переулков. Мимо меня шли незнакомцы в причудливых масках, и в этом театре теней я скользила, как невидимый прохожий, у которого вместо маски было лицо…
Я шла по городу тайн и магии. Городу, который стал колыбелью моего преображения.
Был вечер, сияли золотые огни. Я вышла на изогнутый мостик, но только собралась перейти его, как ко мне очень тихо подошёл незнакомец и вздохнул.
Я взглянула на его худое, смуглое лицо, на котором искрящимися звездами сияли голубые глаза. Я подумала, что это нищий, странный элегантный нищий, и хотела достать монетку. Но он покачал головой и улыбнулся. Откуда-то, из-под черного длинного плаща вдруг появилось мороженое, и я почувствовала сладкий запах ванили.
– Это Вам, синьора! – и он протянул мне мороженое.
– Вы знаете? Это мост Вздохов. И любви, – сказал незнакомец, одарив меня очаровательной улыбкой.
Нежный вкус ванили. И легкий запах лилий. Неясное скользящее воспоминание. О чем?..
Мы вместе пошли по мостику, и я с удивлением заметила, что мне легко и спокойно…
Он достал вдруг из кармана горстку монет и россыпью бросил в воду.
– Звездопад… – подумала я.
– Мы сюда вернемся, – прошептал он. И я ему поверила.
Рядом с ним вдруг появилась черная кошка. Очень худая. И потерлась о полу его длинного плаща. Он хитро улыбнулся и полез в карман. Я почувствовала запах жареной рыбы и пряных трав. Он извлек промасленный пакет и положил возле кошки. От рыбы шел такой аромат, что мне захотелось выбросить мороженое и съесть хотя бы кусочек! В воздухе легкой паутинкой витали запахи тимьяна и розмарина…
– Хотите поменяться с кошкой?
О, я хотела! Очень! И я кивнула, чувствуя себя такой голодной, как никогда раньше…
Я положила мороженое с приторным запахом ванили на землю. Но кошка явно предпочитала жирную ароматную рыбу. Она издала грозный урчащий звук, и я поняла, что ей достанется и рыба, и мороженое. Все сокровища итальянской кухни!
Но незнакомец снова полез в свой бездонный карман и достал пакет, на котором было написано «фиш энд чипс». На мосту оказалась одинокая скамейка, и он жестом пригласил меня присесть. Как только мы сели, между нами появился маленький столик с двумя бокалами темно-красного вина.
Он протянул мне пакет.
– Кушайте, кушайте, синьора! Бон апетито!
И поднял бокал.
– За эту звездную ночь! – прошептал он. – За наше бесконечное детство!
– Детство? – я взглянула на него, но удивление тут же сменилось беззаботностью и странной нежностью.
Далекий запах лилий из бабушкиного сада. Чёрная кошка на садовой дорожке. И я, босоногая девочка, играющая с камушками возле фонтана…
– Познакомьтесь, это Беатриче, – он нежно погладил черную кошку, которая, сытно поужинав, терлась теперь о его брюки и тыкалась мордочкой в руку. А потом, совершив грациозный прыжок пантеры, она приземлилась ему на колени и улеглась, изредка хищно поглядывая на «фиш энд чипс».
Усталость разлилась по моему телу, захотелось спать, и мне казалось, что по моим венам течет вода венецианских каналов, пульсируя и мерцая, как далекие звезды.
Кошечка вдруг мягко поднялась на лапы и перепрыгнула через столик прямо мне в руки. Только теперь она была белой кошкой.
Она сидела на моих коленях белой фарфоровой статуэткой, обернув лапы хвостом, и взирала на меня ярко-желтыми глазами.
– Ее зовут Беатриче. Идите за ней, синьора.
Незнакомец встал, галантно поклонился, сделал шаг назад и растворился в призрачной тьме города.
Белая маленькая пантера спрыгнула на землю и пошла по мосту, то и дело оборачиваясь, словно спрашивая:
– Ну? Ты идешь?
Я вздохнула и встала, преодолевая тяжесть в теле и сонливость, одолевшую меня. Сделала шаг и потеряла сознание…
Очнулась я в теле отчаянно ревущей девочки лет шести, в прихожей детского сада. Только что ушла мама, и мое отчаянное цепляние за ее пальто не помогло. Я еще слышала цокот ее туфелек по лестничным ступенькам. И захлебывалась рыданиями.
– Все дети как дети, – раздалось над ухом ворчание няни, помогающей мне переодеться. – Все рождаются с маской. А ты… Когда ты ревешь, ты становишься страшным чудищем! Прекрати выть! Быстро!
И нянечка, насухо обтерев мне лицо, вынула из шкафчика одно из детских личиков, хранящихся там, и протянула мне.
– Вот, смотри. Просто чудо! Не то, что твоё!
На миловидном лице маски застыла искренняя улыбка, а глаза сияли счастьем.
Няня надела его на меня, и оно подошло как нельзя лучше! Я взглянула в зеркало. Не было больше красных пятен от слез и рыдающей гримасы. Не было опухших глаз и красного носа. Нет, мое отражение было прекрасным. Розовые щечки, две аккуратные косички по бокам, синие лучистые глаза и губы, расплывшиеся в улыбке.
– Вот теперь ты идеальный ребенок, моя девочка, – кивнула няня. – Иди к деткам, играй.
Я медленно побрела по коридору. Внутренние рыдания еще сотрясали мое тело, но этого уже никто не замечал. Все мне приветливо кивали, воспитательница даже обняла, и пропела: «Вот теперь ты такая милая!».
Мне хотелось тихонько посидеть с книжкой где-нибудь в углу. Но то и дело ко мне подходили дети, и, заглядывая в глаза, просили: «а ты поиграешь со мной в дочки-матери?».
Я вздыхала и послушно шла, чтобы побыть чьей-нибудь куклой. И улыбалась. И улыбалась…
А потом, как и все дети, я послушно легла в постель. Наступил тихий час. Я долго лежала без сна и улыбалась белому потолку, деревьям за окном, и далеким птицам.
Вдруг на мою кровать вспрыгнула белая кошечка
Коготком стянула она с меня прилипшее счастливое лицо и брезгливо сбросила на пол. А потом нетерпеливо вильнула хвостом и строго взглянула в мои заплаканные глаза.
Спящие в комнате дети сопели и вздыхали. В воздухе стоял запах подгоревшей каши.
Я села и спустила босые ноги на прохладные плиты пола.
Желтые глаза мигнули, словно сигнал светофора, и кошка мягко, крадучись, пошла к двери, то и дело оглядываясь на меня.
И где-то в глубине меня прозвучал голос:
– Это Беатриче. Иди за ней.
Я сунула ноги в тапочки и пошла. Но по дороге мне захотелось проделать тот же фокус, что и кошечка. Я подкралась к спящему мальчику с безмятежным кротким выражением краснощекого лица.
Я поскребла ноготками возле его уха и, нащупав край маски, тихонько потянула на себя. Она легко поддалась, словно тоненький сухой лист, и я увидела под маской бледное злое лицо с тонкими губами. А ведь мне так нравился этот мальчик!
Он вдруг открыл глаза и закричал. Но тут передо мной мелькнул спасительный белый хвостик, и я побежала.
За спиной я слышала крики, топот, хлопанье дверей. Но мы с Беатриче одолели уже тридцать три ступеньки, ведущие к выходу, и мчались теперь в сторону парка…
Я вошла в ворота Большого Михайловского Сада уже не маленький девочкой. Мне было лет пятнадцать. Я подбежала к качелям, чтобы полетать вверх-вниз, но они оказались мне малы. И я молча пошла по песчаной дорожке мимо огромных дубов и кленов.
Я вдохнула запах сырой земли и легкий аромат роз, подошла к дереву и прижалась щекой к его морщинистой коре. Я вдруг перестала понимать, кто я, где я, и зачем…
Кто-то щекотал мне ноги. Я взглянула вниз. Белая кошечка.
И я услышала голос внутри себя.
– Это Беатриче. Ты забыла? Иди за ней.
Передо мной мелькал белый хвост, вправо-влево, влево-вправо. И так мы дошли до Невы. И спустились по ступеням к самой воде. Свинцовая гладь реки отражала тяжелое небо.
Я взглянула вверх – беспросветно. Так же холодно и бесприютно было у меня на сердце. Я устала. Мне казалось, что в моих венах течет вода Невы, отравляя мое тело и разум безысходностью и печалью.
Я уселась на гранитный парапет возле самой воды. И кошечка села лицом ко мне, замерев, словно сфинкс.
Я взглянула ей в глаза, и желтые вспышки воспоминаний пронзили меня.
Я увидела себя маленькой девочкой, лежащей в кровати и ждущей маму. И вот она вошла. Она ли? Я помню, как закричала, увидев черное лицо, на котором ярко белели глаза.
– Глупенькая, – сказала мама. И стянула черную пленку со своих щек. – Это всего лишь угольная маска. Она делает кожу лучше. Ты еще не понимаешь.
Она поцеловала меня перед сном и ушла.
Белая кошка смотрела на меня, и в глубине ее глаз я увидела себя, идущую за руку с мальчиком. Я уже старше. Мне шестнадцать лет.
Я вижу близко-близко его зеленые глаза и чувствую солоноватый терпкий запах тела, который кружит голову и притягивает…
– Я люблю тебя, – эти слова я шепчу ему в ухо. И слышу эхо: «И я, и я, и я…»
А потом я увидела, как он целует другую девочку. Очень красивую. Не меня. И я помню, как мне захотелось тогда подкрасться к нему и найти на лице краешек той маски, которую он носит, и стянуть ее, словно косметическую пленку…
Я склонилась к воде и коснулась ладонью ледяной поверхности. А потом наклонилась еще ниже и погрузилась в воду…
На секунду я увидела мелькнувший передо мной белый хвостик, и течение понесло меня вслед за ним.
Мы плыли очень долго. Своего тела я не чувствовала, и, казалось, какой-то сгусток моего сознания плывет за Беатриче.
«Тайно сердце просит гибели.
Сердце легкое, скользи…
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези…
И в какой иной обители
Мне влачиться суждено,
Если сердце хочет гибели,
Тайно просится на дно?»
Я все плыла и плыла. И белый хвост мелькал передо мной проблесками лунного света.
Через бесконечное количество лет, часов, секунд меня вытащили из воды чьи-то сильные руки, и я обнаружила себя лежащей на дне лодки. Надо мной было светлое бездонное небо.
Ко мне постепенно возвращались чувства. Я погладила ладонями шероховатую поверхность днища. Воздух был теплым, напоенным легким ароматом цветов и ванили. Я дышала мерно и глубоко. И кто-то рядом дышал со мной в такт. Я перевела взгляд вниз и увидела лежащую у себя на груди белую кошку.
Лодку, узкую и длинную, вел пожилой темнолицый мужчина с глубокими складками на щеках. Он сумрачно взглянул на меня.
– Проснулись, синьора?
Я обняла свою белую спутницу и постаралась сесть. Мужчина подал мне руку и помог устроиться на жесткой перекладине лодки.
И я увидела бескрайнее море. А по поверхности моря скользило множество узких лодок, где сидели люди. Это были фигуры людей, но вместо лиц я видела причудливые маски.
На носу каждой лодки горел фонарь. Воздух становился жемчужно-сумеречным, и призрачный свет фонарей мерцал над дымкой воды.
Лодки постепенно приближались, и люди в них смотрели на меня. Смотрели пристально и настороженно, словно хотели проникнуть в самую мою суть.
И вдруг один из них, с хищным клювом птицы, указал на меня и крикнул, качнув головой так, словно хотел клюнуть:
– Она без маски! Без маски!
И все стали показывать на меня пальцами.
– Без маски! Она без маски!
Они галдели, ревели, визжали. И лодки их становились все ближе и ближе.
И тут белая кошка вспрыгнула на борт и зашипела, изогнувшись дугой.
– Тише, тише, Беатриче! – ласково пробормотал мой проводник. И что-то крикнул Маскам на чужом языке. Они недоверчиво смолкли. Лодки остановились, и лишь наша легко и быстро продолжала скользить по воде.
– Почему ты без маски? – обратился ко мне мой спутник.
Я пожала плечами.
– Здесь никто не ходит без маски, никто. Есть такие, кто в маске рождается, да. Счастливчики! Но большинству приходится платить. Да. Ты знаешь, кто я?
Я опять пожала плечами.
– И не знаешь, где?
Я покачала головой: «Нет».
– О, милая моя! Я – самый лучший, самый известный Гондольер! Благодари Беатриче, что ты оказалась в моей гондоле! В моей золотой лодке. О, девочка моя. Ты оказалась в Венеции, городе тысячи островов! Здесь есть остров, где производят знаменитое муранское стекло. Остров Мурано, да. А есть остров, откуда туристы вывозят самые изысканные вина. Durello dei Lessini, Gamberalla… Да… А на острове Бурано делают самые красивые кружевные воротнички для модниц. А на самом древнем, самом загадочном острове Маскера делают маски. Да… И мы сейчас плывем именно туда.
Наступила тишина, звенящая, как струны Эола. На небо взлетели тысячи светлячков-звезд, окутав море серебристой дымкой.
Беатриче свернулась клубочком на моих коленях и сладко безмятежно спала.
Все казалось сном.
– Бывают такие сны, которые кажутся жизнью, – голос Гондольера пронзил тишину низким тембром тромбона. – А бывает жизнь, которая кажется сном. Да!
Зеленый остров, который виднелся в тумане, быстро приближался, и вот наша гондола уже скользит вдоль его берегов.
Пристань золотых огней. Мы причалили. Белая кошка проснулась, потянулась и легко спрыгнула на берег.
– Следуйте за Беатриче, синьора! – гондольер подал мне руку, и я ступила на берег. – И возвращайтесь в маске. В маске! Да… Все носят маски, дитя мое. Нельзя жить, как ты. Выбери ее по себе. Ступай!
Он легонько подтолкнул меня, и я пошла.
Я шла за Беатриче. Вдоль улицы стояли фонари, освещая удивительные витрины небольших магазинчиков.
В одной витрине лежали праздничные маски для детей. В другой – косметические маски для женщин. От третьей я в испуге отшатнулась. На меня смотрели посмертные маски разных знаменитостей с самых древних времен. Призрачные барельефы Смерти.
В соседней витрине я увидела маски спортивные: для хоккея и фехтования. Они мне были неинтересны.
Но у другого окна я задержалась. С любопытством разглядывала я ритуальные и театральные маски разных народов. Там были головы животных и мифических странных существ.
Почему Гондольер сказал мне найти себе маску? Разве хотя бы одна из них подошла мне?
Белая кошка вильнула хвостом, и мы свернули в плохо освещенный переулок.
Я застыла возле одной витрины. Там лежали лица. Детские, мужские, женские, молодые и старческие. Выражения лиц были самые разные, от гримасы скорби до клоунской улыбки.
«Мы ли – пляшущие тени?
Или мы бросаем тень?
Снов, обманов и видений
Догоревший полон день»…
Я долго вглядывалась в эти лица: все эмоции, все чувства отражались в них, и высокие, и низменные. А какое лицо у меня?..
На стене серебрилось зеркало. Я подошла к нему. И ничего не увидела.
Но Беатриче ведь видит меня! И Гондольер тоже.
Я всмотрелась глубже. В самой глубине, на уровне амальгамы, а может и в самом зазеркалье, я увидела легкие очертания тени и неясный абрис лица.
Невидимка? Я – невидимка? Вот почему я должна выбрать себе маску? Люди хотели понять: кто я? Какая я?
Да и сама я разве не хотела это понять?
«Маска, дай мне чутко слушать
Сердце темное твое,
Возврати мне, маска, душу,
Горе светлое мое!»
Неожиданно рядом со мной возник Гондольер, взял за руку и повел дальше, в самые закоулки темных улиц.
Беатриче не пошла с нами. Белая фигурка кошечки, словно сфинкс, сидела возле зеркала.
– Это потайной магазин, девочка! – Гондольер повел меня внутрь, где сидели сумрачные люди и что-то делали за длинными столами.
– Гляди! Гляди! – мой спутник вел меня вдоль столов, где кроили, шили и раскрашивали очень живые, подвижные лица, сияющие здоровьем и счастьем. Но ощущение от них было очень странное. Казалось, они были кукольными, ненастоящими.
– Это маски жизни, – прошептал Гондольер.
– Жизни? – с недоверием переспросила я.
– Да, девочка, да. А знаешь, кто их покупает? И платит за них бешеные деньги? Знаешь, кто?
Он понизил голос и прошептал мне в ухо:
– Мертвецы.
И тут же повеяло могильным холодом и сыростью земли. Летучая мышь коснулась крылом щеки.
– Это маски для живых мертвецов, дитя мое. Таких много, очень много. Они потеряли свою божественную душу, но не умерли, и хотят жить. И хотят, чтобы люди видели в них образец здоровья и счастья. Да, дитя мое, да. Они узнают про эту тайную мастерскую, и тратят большие деньги, чтобы купить себе здесь лицо, личину, маску Жизни.
– А я зачем здесь? Я что, умерла?
– Это тебе решать, девочка. Не мне, не Беатриче. Тебе.
Мне стало страшно.
– Ты можешь примерить любую маску. Да. Какую хочешь. Любое лицо.
Я подошла к витрине, где лежали и висели готовые маски. Они смотрели на меня пустыми глазами. Да, они сияли от счастья, но чем больше я смотрела на них, тем более ясно проявлялась черная дыра пустоты, бездушия, бесчувствия. А может, мне это мерещится? Просто потому, что я уже знаю, что все это для мертвецов?
Моя рука потянулась к красивому женскому лицу с белокурыми кудряшками, темно-синими глазами и пухлыми вишневыми губами. А если бы я была такой, разлюбил бы меня тот мальчик, или всегда целовал бы только меня?
Я взяла эту маску с витрины и подошла к зеркалу. Только я стала подносить ее к своему лицу, как сердце в страхе забилось:
– А вдруг, вдруг она прилипнет навсегда?!
Хотела ли я этого?
От моего дыхания маска словно ожила и потянулась к лицу, словно магнит.
С трудом я оттянула ее от себя и вернула на место.
– Нет, – мой голос дрожал. – Я не хочу! Не хочу.
Всмотревшись в зеркало, я увидела себя. Да, у меня не было веселого лица. Но не было и пустоты. В глазах таилась грусть, но и надежда. Обида, но и прощение. Усталость, но и воля к жизни, неведомая сила. И мне показалось, что в моих венах течет вода не только Невы, но и серебристого Эгейского моря, и прозрачной Леты, реки забвения и возрождения.
Я оглянулась. Вдалеке сидела Беатриче, застывшая, словно сфинкс, возле второго зеркала.
Я взяла Гондольера за руку, и мы пошли назад.
Кошечка ожила, и, увидев, что мы идем, вильнула белым хвостом, призывно мяукнула и прыгнула в зеркало.
– Иди за Беатриче, девочка, – тихо сказал Гондольер. – Иди за Беатриче.
Я робко подошла к зеркалу и увидела дымку зазеркалья. И сделала шаг.
Я стояла на мосту. Солнце золотой монетой сверкало в небе. Я глубоко вздохнула. Воздух был напоен легким ароматом лилий и ванили.
Ко мне тихо подошел незнакомец в длинном черном плаще. В руках он держал два стаканчика с мороженым.
– Угощайтесь, синьора, – улыбнулся он, протянув мне мороженое. И я почувствовала спокойствие и безмятежность.
Внизу, под мостом, проплыла узкая длинная лодка. И гондольер, стоящий в ней, помахал нам рукой.
А Беатриче? Где же Беатриче?
Ее не было. Только худая черная кошка подошла к нам, и терлась о ноги, выпрашивая лакомый кусочек…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
