Текст книги "Я не сдамся. Дамасская сталь. Книга прервая"

Я ничего не сказала мужу, потому что в то время уже не вела с ним серьезные разговоры. Фиг его знает, где он вечером будет, с кем и о чем будет базарить. К тому же, за три месяца до этого мы так разругались, что я решила развестись и ушла из дома на съемную квартиру. Конфликт случился из-за того, что он решил гонять иномарки из Прибалтики. Сколько я ему говорила, что это не его, что бизнес ему противопоказан, но он все хотел куда-то встрять! Я считаю, что он – талантливый шоумен. Договориться с любым чиновником, администратором, заведующим он мог в две секунды. Женщины от него млели, мужики считали своим парнем. А он хотел иметь быстрые и легкие деньги. Много и сразу. С кем-то с работы он договорился, что ему дадут деньги за то, что он пригонит иномарку. Он уехал на неделю в мой родной город. Папа тогда вернулся из рейса, там была мама, и он с ними договорился о помощи, у них же и остановился. Его и на рынок отвезли, и все подсказали… В общем, вернулся он без машины и без денег. Он, конечно, купил автомобиль, но вечером поехал на нем в ресторан, прихватив мою сестру с мужем. Пока они там гуляли, машину угнали. И теперь ему надо было или вернуть деньги, или пригнать другую машину. Короче, извернуться так, чтобы, сэкономив на покупке и получив комиссионные, уменьшить ущерб.

Я психанула. Дом строится с трудом, деньги вылетают в трубу, тут еще такое разгильдяйство. На работе «крыша» вконец охамела. В общем, я объявила, что развожусь. Но снова вмешалась любовь. Чувства, семья, совместная жизнь… Он меня возвращал, используя все средства обольщения. Но так как я была непреклонна, он нашел мою ахиллесову пяту – предложил мне обвенчаться. «Обет пред Богом – это уже серьезный, взрослый поступок», – так посчитала я, святая простота, снова поверив мужу. Мне хотелось думать, что он все осознал и теперь будет жить по-другому. Я обратилась внутрь себя, спросила не только свое любящее сердце, но и свою преданную душу… и сказала ему «да». Согласилась выйти за него замуж еще раз и быть с ним и в горе, и радости. Кстати, он не был крещен и ради венчания прошел обряд крещения. Да, все было серьезно, осознанно. Так что, когда угнали машину, мой медовый месяц еще не закончился.

Через два дня Кира, все взвесив и хорошо обдумав, сказала мне, что не будет менять «крышу»: «Эти перебесятся и все наладится! Я обо всем договорюсь, готова всё взаимодействие взять на себя, да и всех работников тоже». Мне было предложено заниматься учетом и коммерческой составляющей. Теперь уже пошла думать я и пришла к решению выйти из бизнеса, тем же вечером переговорив об этом всём с мужем. Ни чего страшного, поживем пока на его зарплату. Посижу дома, передохну и займусь семьей, как, собственно, он и хотел весь последний год.

На следующее утро я приехала к Кире и сказала, раз она принимает решение остаться с ребятами, я ей противиться не могу и выхожу из бизнеса прямо сейчас. Так как у нас только что прошел учет, все цифры на руках, то нечего и огород городить. Я ничего не делю, все оставляю ей, забираю только свою часть денег. У нас уже был заместитель, был директор ресторана, все было отлажено, так что я считала – она справится. А если нет, то что-нибудь закроет или наймет еще одного человека. Мы все посчитали, определили мою сумму, и я ее сразу же забрала, так как приехала к Кире со всей ночной выручкой, объехав перед разговором все палатки.

Как я смогла поддаться на уговоры мужа и вложить все деньги в дом?!.. Я не знаю. Даже сейчас у меня нет ответа на этот вопрос. Дом, возведенный по латвийскому проекту, в европейском стиле, строгий и лаконичный, уже стоял. Три этажа плюс один подземный. Но без крыши. А так как я уже была без бизнеса, то стройку, вероятнее всего, пришлось бы заморозить на неопределенное время. Чтобы недострой не заливало дождями и не засыпало снегом, муж уговорил меня сделать крышу. Я прислушалась, доводы были резонны и прагматичны. В конце концов, у нас с мужем был новый виток отношений. Теперь все навечно, мы с ним вместе и в горе, и радости… Так что все мои деньги были потрачены на возведение крыши.

Прошло несколько недель и, как выяснилось, бригада не поверила в мой уход. Решили, что мне вожжа под хвост попала, я злюсь, и в качестве примирения неожиданно, ну прям по счастливой случайности, обнаружили мою машину, брошенную в каком-то гараже. Только вот дешевку, извините меня, видно за версту. Мне сказали, где машина стоит – забирай! – но только нужно отдать ребятам триста баксов, так как их навели на этот гараж знакомые пацанчики. Я съездила с мужем, машину забрала, потом еще пару месяцев мучилась, снимая её с угона. А вот баксы платить или нет, я раздумывала. По тем меркам эти триста баксов были равнозначны пятой части стоимости машины.

Через пару дней, в центре поселка, я столкнулась с Антоном, вторым человеком, после Барса, в бригаде. Он попросил меня сесть к нему в машину и поболтать. Интересный у нас с ним вышел разговор. Я знала, что он уже давно ко мне неровно дышит. Но меня такие вещи не волновали. На меня тогда многие западали. Молодая, яркая, резкая – звезда. Мужчинам такие женщины интересны, но по большей части как трофей. Как экстремальный вид спорта, эксклюзивная награда. Можно козырнуть: я её того-самого… Антон высказался напрямую, предложив стать его любовницей и вернуться в бизнес.

– Наши отношения дадут тебе полный контроль над ситуацией, – и ехидно улыбнувшись, намекнул: – Кира поставила на слабую лошадку.

Не получив от меня ни одобрения, ни возражения, он продолжил, уже более ласково:

– У тебя будет полный карт-бланш во всех разборках. Я их всех заставлю перед тобой ходить по струнке.

– Антон, у меня муж. Любовь.

– Ну, знаешь… муж, не муж…

А у мужа-то видно рыльце уже было в пушку. Вот тебе и тыл…

Антон не привык принимать отказы – парень он был видный, девчонки по нему с ума сходили. А тут я со своим «ни в какую», и даже время на раздумья мне не надо. В общем, он мне – слово, я ему – два. И пошло-поехало… Не помню, что он мне такое наговорил, но я выскочила из машины и, хлопая дверью, очень громко его послала. Открытым текстом. Так и крикнула во все горло: «Да пошел ты на х…!» В центре поселка, на глазах у всех… Антон в ответ тоже не промолчал, высунув голову в окошко машины, орал: «Да я тебя и так, и разэтак…!» Домой я пришла взвинченная, на адреналине, к вечеру подъехал муж, навеселе, да еще с другом. Мне бы промолчать, или поделиться с ним утром, без посторонних, в спокойной обстановке. Но нет… Борзость, помноженная на наглость, не приводит ни к чему хорошему. Все на понтах. Мозг через них прорваться уже не может. Мы перестали чувствовать границы… В общем, я все рассказала мужу, в красках и с эмоциями.

Муж заметался по квартире. У нас дома оружия не было, он спросил друга, есть ли у него. Оказалось, есть винтовка, лежит в багажнике. Не помню, как получилось, что муж, уже размахивая винтовкой, собрался куда-то бежать, забивать с кем-то стрелки. Я кинулась его останавливать, хватала за руки, но все было бесполезно. Он убежал… Через пару часов вернулся. Потом они с другом еще «догнались»… К обеду следующего дня он проспался, успокоился и все разборки остались во вчерашнем дне…

Вечером к дому подъехал Барс, попросил с ним поговорить. Я вышла, села в машину. Началось все с невинных разговоров и шуток, а потом он, уже серьезно, попытался мне объяснить, что я не могу вот так взять и выйти из бизнеса. Это не по понятиям. Я ему спокойно, но твердо сказала, что он к этому отношения не имеет. Бизнес я делала с Кирой на личные деньги. Я ничего не забрала, не разделила, значит, урона для «крыши» нет вообще. Поделились мы честно, я не взяла ни копейки сверху. Я высказала дельное, на мой взгляд, предположение: если Кире не хватит оборотных денег, то они могут вложиться в бизнес сами. Кира и тогда была «за», это я не давала ей принять решение в их пользу. Барс сказал, что важны не только палатки с товаром, но и люди, которые работают в бизнесе. На это у меня также были резонные возражения. Я начинала торговлю с Кирой, задолго до «их» появления, и лично Барс мне ни в чем не помогал. Так что я – птица вольная. Хочу – имею свой бизнес, не хочу – не имею. Тогда он мне напомнил про триста баксов, посоветовав не обижать ребят. Я сказала: «Подумаю». Вот так, казалось бы, мирно мы и расстались.

Утром, после завтрака, муж уехал по делам, а я отвела ребенка в школу и решила заняться уборкой. К обеду управилась, и тут неожиданно приехала Кира. Я обрадовалась – можно спокойно пообщаться. Дела сделаны, сын после школы пойдет к бабушке, так что до вечера я свободна. Но Кира странно выглядела и не менее странно себя вела. Сказала, пряча глаза, что она только на минуточку и проходить не будет: «Ребята попросили передать, что они ждут тебя в офисе». Кира предложила меня подвезти, добавив, что меня там ждет мой муж, и мы сможем вернуться вместе на его машине. Я согласилась – мне было лень идти и забирать свою машину со стоянки, решила поехать с Кирой. Подумав, что ребята хотят получить с меня эти пресловутые триста баксов, захватила деньги с собой…

Когда я начала спускаться по лестнице, мое тело стало жить другой жизнью. Знаете, так бывает, когда внутри все уже случилось, а снаружи еще светит солнце и ничего не предвещает грозы. Внешнее состояние отличается от внутреннего и соединить их не получается. Внутри появилось ощущение, будто клетки, одна за другой, замирают. Это не холодок, не дрожь, а распространяющиеся внутри тела тишина и покой. Мозг стал работать в ускоренном режиме, но не было информации, за что зацепиться. Только странное поведение Киры и внутренняя тишина. Я спросила у подруги, все ли у нее хорошо. Ее слова отличались от моих внутренних ощущений… Тогда в голову стали лезть мысли, что никто не знает, куда я поехала. Однако Кира сказала, что там муж… Когда мы подъехали к офису (а офис был в Кирином магазине одежды), сам магазин был закрыт. Свет не горел, продавцов не было.

Я не знаю, как это объяснить, но когда я выходила из машины, часть меня уже знала, что я могу не вернуться, и Кира даже не скажет, что видела меня в этот день. Но там, в груди, билось сердце, которое не могло это принять! Оно меня успокаивало: «Да ты что! Она ведь твоя близкая подруга. Если бы тебе грозила опасность, она бы предупредила. Она бы дала понять… Она бы подала знак… Она ведь знает – ты и по движению плеч можешь догадаться». Но мой мозг уже обрубал все связи с телом, с эмоциями. Как рубят канаты, спуская корабль со стапелей. В ураган кораблю нельзя стоять в бухте, надо срочно рубить канаты и выходить в открытое море. Вопрос не в аккуратности, а в скорости. Надо успеть – счет на секунды. Я из машины вышла, а Кира нет. Она сказала мне, что ей нужно срочно съездить по делам. Она не смотрела на меня, и с каждым сказанным словом ее лицо серело. И тогда я окончательно поняла – шансов вернуться домой у меня практически нет. Она сейчас уедет и никому ничего не скажет. И не вернется. Машина Киры рванула с места. Моя подруга так и не посмотрела на меня…

Я повернулась к магазину, взялась за дверную ручку и открыла дверь. Внутри меня наступила абсолютная тишина, как будто у меня вообще нет тела, а есть что-то, на чем перемещается мозг. Холодная, бесчувственная машина. Или скорее, как возвышающееся над страхами, над людскими эмоциями, аналитически думающее высокоскоростное устройство. Я зашла в офис. Барс сидел на стуле, напротив стоял еще один. Он предложил мне присесть. Помещение было небольшое, метров десять. Мы сидели у правой стены: я возле окна, а Барс посередине. Вдоль стены, напротив окна, стояли ребята – пять-шесть нервных, взвинченных «шестерок». Получалось, что они были как раз напротив меня. Никто из них не мог стоять спокойно. У них что-то было с руками – они их засовывали в карманы, высовывали, поправляли то штаны, то волосы. Ребята были не в себе. Я ведь их хорошо знала. Знала их имена, их девушек. Знала родителей некоторых ребят. У одного мама была учительницей – мы с ней в одной школе работали. Мозг бешено работал, вычислял, что могло привести их в такое состояние. Информации не было. Я их такими никогда не видела… И тут Барс начал со мной говорить.

Он начал издалека. Что, мол, мы живем в жестоком мире. Есть понятия, и я их нарушила. И он ничего не может сделать. Если он оставит все как есть, другие тоже начнут мутить воду. Поэтому у него ко мне предложение, одно-единственное. Я должна прямо сейчас переписать все свое имущество, а именно участок с домом и машины, на кого они укажут. В машине ждет нотариус – он все утвердит. А потом они меня убьют. Мне будет не больно. Это быстро. Они не могут позволить мне вернуться домой. Чтобы я приняла правильное решение и не артачилась, они мне сейчас кое-что покажут…

Я сидела на стуле у окна, напротив двери. Слышу в коридоре шум и понимаю – по полу волокут что-то тяжелое. Коридор длинный, узкий. И вот я вижу в темном дверном проеме самых крупных ребят из бригады. Они, подхватив под руки, тащат чье-то тело – оно бессильно свешивается, как мешок, ноги волочатся по полу. Мозг работает со скоростью звука, но информации недостаточно. Тело плюхают на стул, который стоит у левой стены, но удержаться в сидячем положении оно не может и потихоньку сползает со стула. Тогда его пытаются прислонить к стене, тело опять падает, и один из тащивших ребят боком прижимает тело к стенке, чтобы оно не растеклось по полу лужей. Я стараюсь разглядеть в этом месиве человека и понимаю – это мой муж…

Я видела такое в первый раз… Второй раз увидела много позже, в фильме Мела Гибсона «Страсти Христовы». Я говорю об эпизоде, от которого люди в кинотеатрах теряли сознание. Там есть сцена, очень достоверная, когда Христа избивают плетьми, они разрывают ему кожу, кровь брызжет из ран. Человек измучен настолько, что начинается тремор, тело становится, как холодец. Оно теряет упругость. Тремор невозможно унять, прекратить. И смотреть на это тоже невозможно. Не соединиться с болью человека нереально. Так вот, после увиденного мной я могу лично засвидетельствовать: у Гибсона получилось максимально приблизиться к реальности. И когда я сидела в кинотеатре, я понимала: я это уже видела, вживую, за десять лет до этого, в маленьком офисе.

Кто-то там, свыше, знал, что мне предстоит, когда я выходила из машины Киры. Потому что, если бы мой мозг не успел абстрагироваться от тела с его жизнелюбием, оно бы стало неуправляемым и слетело с катушек. Если бы мозг не успел отстегнуться от сердца, оно перестало бы биться. Он им ничего не показал в том офисе…

Не знаю как, но я поняла, что есть очень маленький шанс. Но это в том случае, если у меня не дрогнет ни один мускул. Я не должна позволять себе плакать, не могу устроить истерику. Взгляд, который я бросила на мужа, длился всего несколько секунд. Я переключила внимание на Барса, вспомнив, как мама учила меня вести себя в минуты опасности: «Нельзя избегать взгляда врага. Надо смотреть ему в точку между бровей и чуть-чуть выше». Сейчас мы знаем, что там расположен третий глаз. Так вот, надо пристально смотреть, не отрывая взгляда и мысленно говорить: «Я волк. Я тебя не боюсь. Я тебя съем». Смот реть изо всей силы и мысленно говорить: «Я тебя съем». Я так и делала – пристально смотрела прямо в «третий глаз» Барса, а он мне объяснял, что если я заупрямлюсь, то со мной сделают то же самое. Я все равно подпишу. Все равно не вернусь домой. Выбор у меня невелик– «быстро и безболезненно» или «медленно и мучительно». А мои долгие раздумья будут причинять дополнительные страдания мужу. Ему и так очень больно, он, наверное, уже хотел бы, чтобы все поскорее закончилось. Если я выберу медленный путь, то это только добавит мучений моему мужу. Он будет слышать мои крики, но помочь уже ничем не сможет.

У меня было полное ощущение, что мой мозг существует отдельно от тела. Я видела все со стороны, снаружи контролируя свои действия. Человек может сидеть без движения, спокойно смотреть, но его может выдать дрожание нижней губы, нервная вибрация рук, какая-то навязчиво повторяющаяся реакция тела. Даже дернувшееся плечо… Мой мозг не давал мне себя выдать: одновременно он контролировал конечности, мускулы, температуру тела, голосовые связки, эмоции. Мое спокойствие еще больше нервировало молодняк. Они начали вытаскивать пистолеты, угрожающе махать ими, подбадривая себя высказываниями типа: «Ну, ты чё! Давай быстрей!»

И тут вошел Антон. Он посмотрел на меня, встретился со мной взглядом и отвел глаза. Вы думаете, что Гюго написал «Собор Парижской Богоматери», описав выдуманную историю? Увы… Мужчины и раньше не щадили женщин, и до сих пор убивают за отказ, за слово «нет». В тот момент мне стало понятно, что Антон приложил руку ко всему происходящему… Я начала спокойно разговаривать с Барсом о правилах и законах. О том, что его претензии не обоснованы. Он посмотрел мне прямо в глаза и четко, выговаривая каждое слово, сказал: «Аня, у нас есть законы. Они очень строгие, им все подчиняются, и они для всех едины. Но мы не можем к тебе их применить. Потому что ты – коммерс. А значит, всегда для нас будешь крысой. И ты – вне наших законов».

И я пошла ва-банк. Я блефанула. По-крупному. Отчаянно. У меня не было страха за свою жизнь. Я думала о сыне, который кроме меня никому не нужен. Если я не вернусь, он пропадет. Мне надо вернуться домой. Потому что никто не знает, кроме Киры, где я. А она не скажет. Меня не будут искать. Да и не найдут, даже если будут. Надо вернуться домой. Математики знают: нет неразрешимых задач, просто еще не найдено решение. Ищи! И мозг нашел. Блеф! Я не играю в карты, не умею играть и в покер, но хорошо знаю, что в покере выигрывает самый хладнокровный.

Я вспомнила, что примерно месяц назад был разговор, вскользь, между одной новостью и другой, что Барс хочет обанкротить предприятие, которым руководит его отец. Обанкротить, а потом за копейки купить. Так… слух. И я пошла ва-банк. Это я сейчас могу употребить это слово. Там это было не так. Один разум вступил в игру с другим. Не знаю, понимал ли Барс, что в этот момент происходит. Про «шестерок» я не говорю – они, похоже, вообще ничего не понимали. Промелькнула мысль, что если их сейчас не отправят проветриться, то они домахаются оружием до того, что перестреляют друг друга. Кто бы мог представить, что даже мозги борзеют? Мой вошел в полный раж. Самые высокие ставки. Интересно, мозг чувствует адреналин?

Отец Барса руководил очень крупным предприятием федерального значения. Их таких в Москве и Московской области было около восьми. Я об этом точно не знала. Это было сказано в той же новости-слухе вскользь. Конечно, непонятно, как отец – такой крупный чиновник, а сын сидел. Мозг это учел. Но я абсолютно спокойно, смотря Барсу в точку между бровей, сказала:

– Мне надо с тобой серьезно поговорить. Лучше, если ты ребят отправишь погулять или постоять в коридоре. Оставь только тех, кому доверяешь на все сто.

Наверное, нервишки начали пошаливать даже у самой верхушки. Это ведь не кино смотреть, развалившись на диване с бутылкой пива в руке. Сюрреализм полнейший. Вся бригада в сборе, нервничает и размахивает пистолетами, а напротив сидит молодая женщина, хладнокровно наблюдая за ними, говорит спокойно и совершенно не реагирует на своего горячо любимого мужа… Барс переглянулся с Антоном и еще одним (мимо которого Кира ходила «от бедра»). Остальные вышли в длинный узкий коридор. Антон закрыл за ними дверь, и им там, в том коридоре, было не легче, чем нам, сидящим на стульях или подпирающим стены. Ребята стояли там в неизвестности – на что же им придется пойти через минуту? Вот так… днем… на глазах друг у друга… хладнокровно… Не факт, что их сердца в тот момент так же не отстегивались от тел. Темный, душный коридор и ожидание… Они не знали, что я выберу для себя – не больно или мучительно. И они не знали, что я выберу для них – им придется все сделать быстро или медленно…

А у нас началась игра для избранных. Я начала говорить. Очень спокойно, достаточно медленно, выделяя каждое слово:

– Барс, извини, но я перестала тебе доверять после того, как моя машина показательно исчезла. Ты знаешь, у моего мужа очень крутой отец. У него везде есть связи. Даже на самом верху. И в КГБ. Не так давно я написала заявление, со всеми вашими «явками и паролями». Я написала кто именно (имя, фамилия и отчество) и что именно хочет обанкротить. Эти два заявления лежат у известного юриста в Москве. Каждые два дня я разговариваю с ним по телефону. Раз в неделю мы договорились встречаться, чтобы он видел меня живой и здоровой. Если я не позвоню, или ему не понравится мой голос по телефону, и он засомневается, то он в тот же день приватно из рук в руки передает конверт. Такая у нас договоренность. Конверт отдадут высокому чину в КГБ – тот дал слово, что отреагирует по полной программе. Он камня на камне не оставит по той информации, которая будет в конверте… Перед тем как приехать сюда, в офис, я позвонила юристу – куда еду. Он будет ждать вечером моего звонка…

Барс не мог знать, звонила я или нет – свидетелей не было, Кира уехала. Внимательно смотря на него, я продолжила:

– Даю тебе слово, что если ты примешь здравое решение и отпустишь меня с моим мужем, то мы все сделаем вид, что этого всего не было.

Всё, нас осталось только двое. Остальные сдулись – я их даже не видела. Я так пристально смотрела в глаза Барсу, что мне стало казаться – я добралась до его души. И он дрогнул. Он начал торг:

– Я знал, что ты умная. Жаль, что ты не с нами. Это была бы самая крутая бригада. Мы бы горы свернули. Жаль, что ты не мужик. Я отпущу тебя. Но ты никогда не скажешь, что ты была здесь, – помолчал… и резко, как… ударил. – Уходи!

– Я хочу забрать мужа.

– Нет! – и с удивительным сочувствием посмотрел на меня. – Он нас сдаст.

Запомните эту фразу. Мне ее смысл стал понятен только секунду назад. Не спрашивайте, почему я не остановилась. Нет ответа. Нет доступа к этим файлам… Но чего точно не было в тот момент, так это нравственно-этических норм. Никакой геройской мысли. Не факт, что мой мозг не рыдал над сказанными словами Барса. Изощренному уму не важно, чьи числа он считает и для кого разрабатывает схемы. Его интересует только масштаб поставленных задач. Может, он бы и остался с Барсом, но вот только не было у него подходящей тушки. Моя не подходила. Там жили сердце и душа другого предназначения. Так что не спрашивайте: «Почему?» Я сказала, все так же смотря пристально ему в глаза, может даже не мигая:

– Я уйду только с ним. Или ты отдаешь его мне… Или… я остаюсь, – и опять спокойно смотрю ему в глаза.

Барс уже вспотел, начал нервно поправлять ворот водолазки. Ребята, стоящие в стороне, даже дышать перестали.

– Аня, пойми, мы не можем его отпустить. Ты повезешь его в больницу, туда набегут менты. Это риск.

– Я отвезу его домой. У нас есть знакомый врач. Он выпишет ему больничный. Я сама за больничным съезжу. Лечиться будет дома. Справится. Он здоровый бычара. Я даю слово, что он никогда даже виду не подаст, что был сегодня здесь, – потом еще раз посмотрела внимательно и громко, отделяя каждое слово, сказала: – Я ДАЮ СЛОВО.

…В то мгновение, когда мы с Барсом смотрели друг другу в глаза, произошло нечто более глубокое, чем все слова и страхи мира. Наверно, наши души соприкоснулись там, где живет божественная искра и…Вера.

Барс отпустил меня и разрешил забрать мужа, поставив на кон не только свою жизнь, но и жизнь всей бригады. То, что он увидел в моих глазах, позволило ему поверить.

Через месяц муж со мной развелся. Официально. И потребовал, чтобы я написала нотариально заверенное заявление о том, что при разводе передаю ему земельный участок, все строения на нем и материальных претензий к нему иметь не буду. Он посчитал, что наш дом – его. Ведь это он его «строил»! Это он им «занимался»! А я смотрела на него и думала: «Что еще ты хочешь? Возьми столько, сколько позволит совесть. Как же сложно тебе будет отмываться. Даже пожаловаться друзьям не сможешь, что, мол, сука, без штанов оставила…» Дело в том, что квартира была приватизирована на меня. И участок был оформлен также на меня, так как я стояла в очереди на улучшение жилищных условий, как работник народного образования.

Я написала заявление у нотариуса… Для человека, который клялся в вечной любви, однокомнатная «хрущевка» на пятом этаже оказалась равноценным имуществом пятнадцати соткам земли (стоимость каждой на сегодняшний день – двадцать тысяч долларов) и трехэтажного дома под крышей. Мне осталась только однокомнатная квартира. Даже машины не оказалось. Он успел уговорить меня её продать и заплатить за его прибалтийское попадалово.

Мы никогда не говорили о том дне. И я никогда его так и не спросила, как он мог так подло поступить со мной, бросив и обобрав до нитки… Он ведь был там, в том офисе, и всё слышал. Что я могла уйти одна. Что я свою жизнь поставила на кон за него.

Киру я тоже не спрашивала, знала ли она, что меня ждет в тот день. Догадывалась ли она, что я могу не вернуться из офиса. Почему? А знаете, нет того ответа, который не страшно было бы услышать. Пока не спросил, можно придумывать версии. У лжи есть миллион версий. У молчания есть миллион версий. Только у правды она одна…

У Киры был свой офис и свое молчание. Через год у неё родился ребенок. И в одно августовское утро её семью разбудил звонок в дверь. К мужу зашел друг. Пока Кира нежилась в постели, мужчины на кухне попили чаю, поболтали, посмеялись, и муж вышел в предбанник проводить друга. Кира услышала специфический звук, выскочила в одной ночнушке. Она так и лежала на кафеле, обнимая истекающего кровью мужа, пока не приехала скорая. Но было поздно. Кира не смогла никому рассказать, кроме меня, что знает, кто именно приходил пить чай в то утро. Девятимесячный ребенок на руках…

Из всей той бригады в живых остались только Барс и Антон. Во всяком случае лет десять назад они были живы.

Никого не миновала чаша сия.

А сейчас я вам скажу, какая правда накрыла меня вчера. Почему уже девять утра, а я еще не ложилась. Почему я едва различаю буквы и плачу, не переставая, всю ночь.

Я вчера поняла, именно тогда, когда просила вас прерваться и побыть со мной и с божественной музыкой «Аве Мария», что ребята не могли знать о том, что участок с домом и машины были записаны только на меня. Они хотели этого от моего мужа. Это он что-то накосячил, когда пару часов бегал по поселку с винтовкой. И это его они хотели наказать. И это он им сказал, что у него нет того, что им нужно. Ему было очень больно. И он… сдал меня. Поэтому и послали за мной. Поэтому Барс и сказал: «Он сдаст». Он уже тогда знал, о чем говорит. А я узнала только вчера…

Вот зачем мне эта правда через столько лет? Как с ней справиться? Где найти силы? Как заглушить боль, которая сейчас рвет каждую клеточку моего тела?

Подруга говорит: «Ты сильная. Ты справишься. Да, ты сейчас не понимаешь, зачем Душа открыла тебе эту правду. Но придет время, и ты узнаешь. Тебе все откроется. Тебе открываются все смыслы. Пожалуйста, дыши. Не плачь. Просто дыши». А у меня не получается…

Как мы так все могли друг с другом? Это ведь очень больно.

Через два месяца мне исполнилось двадцать девять лет. Моему мужу – тридцать три. Кире – двадцать шесть. Барсу – двадцать пять. Наши родители догадывались, что с нами было? Как отстегивались наши тела, сердца, души? Это было равноценно тем благам, которые мы приносили им в клювике?

Не знаю, стоит ли книга той правды, которую я поняла вчера, восстанавливая цепочку жизни. Ведь дверь того офиса до вчерашнего дня была закрыта.

Теперь я знаю, что есть Предательство, у которого нет срока давности.