Текст книги "Поэзия северного сердца"

Поэзия северного сердца
Анна Хруппа

© Анна Хруппа, 2023

ISBN 978-5-0059-8029-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Натянуты до икр сапоги и китель так хорош Вам по фигуре. В камин бросаю все черновики, и мыслей стыд спешу забыть в цензуре…»

 
Натянуты до икр сапоги и китель так хорош Вам по фигуре. В камин бросаю все черновики, и мыслей стыд спешу забыть в цензуре.
 
 
О Фридрих, добрый, но чужак для всех, не прекращай так мило улыбаться. Надень на душу рыцаря доспех, чтобы тебя не смела испугаться.
 
 
Прости, что резко перешла на «ты». Так хочется мне стать скорее ближе! Но больше, чем зазорной наготы, я так боюсь, что станешь неподвижен.
 
 
Пришелец, оккупант… Все про тебя? Не верю. Разве можно в это верить? Какая же для девы стыдоба врага любить не в счёт людской потери.
 
 
Лазурные, но теплые глаза. Ну как же можно не писать о прошлом… Над городом прошла как взрыв гроза. Но ты не бойся, Фридрих, не промокла.
 

«Уста столь малы, что их почти не видно. Я будто бы Виктор оглы, но мне, ты прости, не стыдно…»

 
Уста столь малы, что их почти не видно. Я будто бы Виктор оглы, но мне, ты прости, не стыдно.
 
 
Чаровница, не жди рассвета, ведь солнце забыл я давно. Ты муза теперь для брюнета. Выпей во мраке вино.
 
 
Опалён твоей красою. Меч разлуки, не падай на грудь. Птицей в Джаннате буду земною петь роскошно, чтоб к пальцам прильнуть.
 
 
Рдяный блеск совершенных губ, не могу сопротивиться, манит. Как кафир, иль глупый кашуб я попался, но это не ранит.
 
 
Весь до тла сожжен я тобою. Аль-Узза моих ты очей. Не будь же настолько слепою. Аль-Узза багряных ночей.
 

«Слышишь шёпот, мой друг? Вишня ласкает ветвями восход. Помнишь тонкую негу рук? Что позабыли по воле господ…»

 
Слышишь шёпот, мой друг? Вишня ласкает ветвями восход. Помнишь тонкую негу рук? Что позабыли по воле господ.
 
 
Чувствуешь, горечь упрямо касается уголков рта. Помнишь ли полночь, где мы считали нагими до ста.
 
 
Писем давно не пишу, твой охраняя упрямый покой. Встреч лишь глазами ищу, правя закрыто великой страной.
 
 
Соколом белым, вихрем встречаю во снах. Щёки цветов побледнели. Вновь засыпаю впотьмах.
 

«Слышу шёпот, зеленая ива бормочет в ночи. Копыт топот. Молчи, сердце, прошу, помолчи…»

 
Слышу шёпот, зеленая ива бормочет в ночи. Копыт топот. Молчи, сердце, прошу, помолчи.
 
 
Помню полночь. И каскад черненных волос. Помню горечь. И блеск запоздалых слёз.
 
 
Много писем рукою в бинтах я писал. Шагом рыси к ногам хромым бы припал.
 
 
Седой и усталой птицей однажды к окну прилечу. К милой, как смех, ученице, сердцу мага и жизни ключу.
 

«Пьянящий аромат сиреневых цветков и белоснежность платья белого невесты. Среди речных песков и голубых тонов я не встречал такого края чести…»

 
Пьянящий аромат сиреневых цветков и белоснежность платья белого невесты. Среди речных песков и голубых тонов я не встречал такого края чести.
 
 
Ступая по мосту, дыша дневной прохладой, я чувствовал себя одним во всей земле. Небесная лазурь, товарищ мой крылатый, раскинулась нежнейшим, заманчивым суфле.
 
 
На берегу реки я свежесть ощущал, дух силы и свободы родной Волги. Красавице Итиль я б песни посвящал, любуясь волнами, что мягче шёлка.
 
 
То город детства, для иных забава для прогулок, кому-то кажется, что выше неба нет. Я здесь впервые был, шагал чрез переулок, стараясь в голове сдержать твой красочный портрет.
 
 
Когда-нибудь вернусь, коснувшись ветра кожей, приятными мурашками покроется рука. Когда-нибудь столкнусь с созданьем ярким, божьим. И блики на воде коснутся пиджака.
 

«Я помню день со вкусом красного железа и розоперстый под конец закат. Когда-то беглая, веселая принцесса ждала под смех, как с нищетою обручат…»

 
Я помню день со вкусом красного железа и розоперстый под конец закат. Когда-то беглая, веселая принцесса ждала под смех, как с нищетою обручат.
 
 
Я там стоял, в богатой, светлой зале, нечестный суд в которой раз смотря. Все думали, что гордость разорвали, но то не более, чем просто мишура.
 
 
И шла ногами бледными, босыми, чтобы услышать плети страшный звук. Как можно быть настолько всем слепыми? Не высший свет, а общество гадюк.
 
 
Разорвана ударами одежда, корона на другом – таков исход. Но вы, предатели, зазря себя не тешьте, надежда хрупкая со всех клеймо сорвет.
 
 
Я буду ждать, отчаянно и верно, как ты войдешь в законный тронный зал. Пусть не верну родных земель, губерний. Твою улыбку, главное, украл.
 

«Проклятый дважды стоишь на распятье, из гордости глупой отводишь глаза…»

 
Проклятый дважды стоишь на распятье, из гордости глупой отводишь глаза.
 
 
Сегодня впервые за годы я в платье. Неужто навеки моя ты стезя. Тенью белёсой нависло мученье – рядом так вдруг и опять далеко.
 
 
Мука, отрада и вновь сожаленье. Нам никогда не бывает легко.
 
 
Кричи под окном, мой смех провоцируй. Нам Боги послали лишь вечер один. Моими страданьями смело пульсируй. Голос ценнее, чем яркий рубин.
 
 
Взгляд мой запомни, до боли влюбленный. Безмолвно прошу лишь одно – обними. Ты же как книга до корки прочтённый. Хоть одно слово на миг оброни.
 
 
Вместе иль врозь – решать до скончанья может быть дней моих иль твоих. Ты как небес для меня обещанье. Со школы я помню блеск глаз голубых.
 

«Круговорот, прыжок до ледяных небес. Туманной дымкой фигурист свершает свой тулуп. Водоворот страстей, диез. Обманно робкий медалист в движениях не груб…»

 
Круговорот, прыжок до ледяных небес. Туманной дымкой фигурист свершает свой тулуп. Водоворот страстей, диез. Обманно робкий медалист в движениях не груб.
 
 
Он режет остриём коньков прозрачный, тонкий лёд. Касаясь сердца знатоков, готовит переход.
 
 
Изгиб фигуры, бледность кожи, холодные глаза. На взрыв энергии похожий, милейшая оса.
 
 
Спираль, вращение, заклон. Волчком кружится чудным. Одна деталь, простой поклон. Кольцом скользит этюдным.
 
 
 Любимец ветра в капле смерти, сласть молодых очей. Твои движенья милосердны как смысл моих дней.
 

«Теодора, моя Теодора…»

 
Теодора, моя Теодора.
Кожа пахнет порохом воли.
Кудри тёмные, чёрные брови.
Как могу не испытывать боли?
 
 
Засыпай на груди, Теодора.
Как закат наравне с синевою
Я готов же к последнему бою.
Потому лишь, что болен тобою.
 
 
Ты прости же меня, Теодора.
Как злодей я подкрался с засады.
Почему же этому рады
Мы с тобой, ожидая награды?
 
 
Необычна моя Теодора.
Все в чернилах белые руки.
Будешь ли на войне мне супругой?
Иль оставишь в холодные вьюги…
 
 
До чего же свежа, Теодора.
Аромат горьких листьев и хвои.
И пускай мы для мира изгои.
Утром встретим ядро золотое.
 
 
Теодора, моя Теодора.
Построение, ход до столицы.
Встретим ли мы ещё раз зарницы?
Вопреки всем сомненьям и лицам.
 
 
Теодора, строгая Тео. Ведь дождёшься?
Искренне, верно.
Не смотри так глубинно-безмерно.
Я пройду ради нас чрез инферно.
 

«Выстрел прошёл насквозь чрез поэта. Бесцветный ответ любителям пуль. Северо-западный склон на рассвете. Трагически жаркий и грозный июль…»

 
Выстрел прошёл насквозь чрез поэта. Бесцветный ответ любителям пуль. Северо-западный склон на рассвете. Трагически жаркий и грозный июль.
 
 
Но место дуэли не лучшее место, чтобы вершины земли наблюдать. Что же, пора, простите маэстро. Мне предстоит об ином написать.
 
 
Брызгом над небом восходит Машук – как удивительно Бога творенье! Столькою прелестью край многорук. Пиита терраса – предел вдохновенья.
 
 
Тайны Развалки сумей отгадать, в хладно-густую взбираясь пещеру. К змею подкрасться, в горах ночевать – только в такую музу он верил.
 
 
Влага Кавказа живительной силой в край Ставропольский дарует проход. Всплеск изумруда для нас сохранила, чтобы в фонтане встречать нам восход.
 
 
По улицам узким в истлевшие годы гордо бродил великий акын. Мирно вкушая целебные воды, смеясь над местами, что пóлны равнин.
 
 
Смерть для творца не худшее бремя. Лучше, чем если одет в кандалы. Лермонтов, стойте! Отдайте же время. Чтобы успеть заслужить похвалы.
 

«Эта ночь пахнет серой, пахнет болью, сухими костями. Для чего на погибель оставил, обрекая пустыми годами?..»

 
Эта ночь пахнет серой, пахнет болью, сухими костями. Для чего на погибель оставил, обрекая пустыми годами?
 
 
Бью я в грудь. Не себя иль тебя. Бью я в грудь смерть поганую с криком. Повторил ты судьбу Эвридики, оставляя меня лишь с ликом…
 
 
Ликом белым, как страх с молоком. Проклинаю тебя, проклинаю! Как Иисус, что повёл меня к храму, ты исчез, как нимфа лесная.
 
 
Оттеняются жаром волос твои мертвые, синие губы. Отчего же Аид неподкупен… Отчего так убийственно любим?
И вгоняя под рёбра нож, сердце светлое больше не бьётся. Ты просил при жизни – не бойся, – вызывая шторм из эмоций.
 
 
Эта ночь пахнет верой, пахнет солью и злыми гостями. Для чего перед краем поставил, надевая на дух мой сутану…
 

«Однажды днём, июньским, теплым, сладким…»

 
Однажды днём, июньским, теплым, сладким.
Когда лучи как плеск на стол легли.
Когда пшеницу скашивали жаткой.
В тот день всю душу у России обожгли.
 
 
 На редкость теплое выдалось то лето.
Воскресный сон и щебет соловья.
Ворвался гость с уродливым горжетом,
Всю жизнь спокойную народа засмея.
 
 
День всех святых, в земле российской просиявших,
Он омрачил в великий выходной.
И только венчанных, в постели мирно спавших,
Накрыл снарядом, прорвавшись над страной.
 
 
Киев, Житомир и Севастополь —
Вы были первыми, что казни поддались.
Тогда из агнцев господних вырвалась не злоба.
Скорее опыт горький извлекли.
 
 
Кáунас, как сказка – славный город!
Удары с воздуха и запах черных тел.
 И крику женщин травы в поле вторят,
Что на века остались на холсте.
 
 
К чему всё это, для кого награда?
Подверглись земли белые проказе и чуме.
Вкусив достаточно до трёх десятков яда,
Надолго затянули кожаный ремень.
 

«Маки красные, солнечные блики. Ветер гнался за нами – не догнал. Ну-ка, конь, своим же нравом диким, проскочи чрез тысячи зеркал…»

 
Маки красные, солнечные блики. Ветер гнался за нами – не догнал. Ну-ка, конь, своим же нравом диким, проскочи чрез тысячи зеркал.
 
 
Друг безликий развеет моё платье. Васильки уступят солнцу жизнь. До чего бесстыжее занятье на ресницы белые вестись!
 
 
Благородный вид, чистая одежда. Ты безумен, но не мне судить. Может, виделись когда-нибудь мы прежде.. В свои тайны, милый, посвяти.
 
 
Мягкое сиреневое небо отражается во взоре непростом. Взяв за кисть в тот миг свой кинул жребий. Смог пробраться в образы тайком.
 
 
Радости, печали, состраданье – все в тебе смешалось навсегда. Вдалеке под музыки звучанье лебедь тонкий таял изо льда.
 

«Ты мне сестра иль музыки Богиня? Куда же скрыла свой божественный талант… Не в паре с нотами, увы, теперь отныне. Свой праздничный не надеваешь бант. ____ …»

 
Ты мне сестра иль музыки Богиня? Куда же скрыла свой божественный талант… Не в паре с нотами, увы, теперь отныне. Свой праздничный не надеваешь бант. ____
Я помню, как кистями тонкими гуляла по краю чудес. Летело звучанье коротким, но буйным ритмом вразрез.
 
 
Как угольно-чёрными звёздами умела игриво смотреть! И днями, как север холодными, готовиться к новой борьбе.
 
 
То танец был нежности колкой, истерзанной в детстве души. Под кожу впивались иголки в истерике от перспектив.
 
 
Ночная прохлада и стужа. Теперь уж не скоро концерт. Пусть дождь на ресницах осушит твой внутренний жизни протест…
 
 
***
Скажи, сестра, я больше не услышу ту тишину взрывающую нить? Поверь, всегда тебя я жду под крышей. Под крышей памяти к отеческой двери.
 

«Мы не враги. В пустом, но светлом мире. Мы не враги. Свела нас не судьба. Я быть готова нынче ювелиром, из цепи медной лáдя имена…»

 
Мы не враги. В пустом, но светлом мире. Мы не враги. Свела нас не судьба. Я быть готова нынче ювелиром, из цепи медной лáдя имена.
 
 
Как не враги сошлись на поле цвета вишни. Как не враги обучены войне. Ответь, так просто ты смиришься, скрывая жизнь в измученной стене?
 
 
В руках своих холодных держишь смело. Свой пистолет. Так хочешь убивать? Я прижимаюсь ближе жарким телом. Столь дышишь тяжело… Спроста ли дорогá?
 
 
Упрямый друг, к камину сядем рядом. Осколок памяти разделим на двоих. И наслаждаясь чаем с пряной мятой, забудем мы о тучах грозовых.
 
 
Мы не враги. Забудем это слово. Мы не враги. Запомни ход часов. Не стоит тратить время на дешёвый, не стоящий о будущем вопрос.
 
 
Спустя минуты станет чётко ясно… О том, какие роли нам играть. Не враг тебе. Душой не безобразна! Дай доказать, что я тебе равна.
 
 
Посмотришь, друг, устало и с любовью. Со всем желаньем цирк наш прекратить. И одарив не сахаром, но солью. Подашь стакан отравленной воды
 

«Прозрачная, упругая на ощупь – твоя мне кожа ближе и родней. Твоё сознание стелет сладкой рощью мои года изысканных ночей…»

 
Прозрачная, упругая на ощупь – твоя мне кожа ближе и родней. Твоё сознание стелет сладкой рощью мои года изысканных ночей.
 
 
И каждый раз мне другом притворяясь, наливом пылким требуешь своё. В обеих жизнях сеешь жаркий хаос, срывая быстро чёрное бельё.
 
 
В движеньях плавных веду я по ключице. Рука скользит во ржавчину волос. Твой чудный запах – чая и корицы – кидает в жар без права на износ.
 
 
Берёшь своё, не задаёшь вопросов. И колдовством как лис заводишь в свисте цель. Касаюсь губ, смотрю на плоть раскосо. Актер безумный многих ночью сцен.
 
 
Мой победитель с именем Георгий. Всегда триумф судьба тебе сулит. А я наградой стану, бергамот мой горький. Чтоб в полночь тёмную неистово служить.
 

«Запах специй и шум городов…»

 
Запах специй и шум городов.
О прекрасная, жаркая Индия!
Праздник красок и ярких цветов.
Звук ситáра, муската обилие!
 
 
Джалебú нежно тает во рту
И масáла течёт здесь рекою!
Праздник солнца и смесь двух культур.
Так веселье гуляет с тоскою.
 
 
Сари красное, гул украшений —
Нарядившись, красавица пляшет.
Точность мягких, но быстрых движений.
Вся зовёт, чтобы просто уважить.
 
 
Ты жасмином окутана вся,
Белым цветом, упрямая Индия!
Пахнешь морем, зовущим к маслам.
Даже слуг не впускаешь в уныние!
 
 
Пахнешь счастьем со смесью костров.
Чужаков принимаешь в обитель.
Хари Кришна – кричат у ларьков.
Хари Рама – поёт искуситель.
 
 
Запах тёплый, древесные ноты.
О роскошная, смелая Индия!
Праздник жизни под солнечным сводом.
Как забыть мне июньские лилии?..
 

*Ситар – струнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни, используемый для исполнения индийской классической музыки. *Джалеби – десерт, популярный в Индии, на Ближнем Востоке и в Северной Африке.

*Чай масала – напиток родом с Индийского субконтинента, получаемый путём заваривания чая со смесью индийских специй и трав.

«Глаза, что не горят огнём, наполнены теперь слезами. И поглощая ром глотками, смотря сквозь блик над этажами, ищу свидетельства во всём…»

Исповедь

 
Глаза, что не горят огнём, наполнены теперь слезами. И поглощая ром глотками, смотря сквозь блик над этажами, ищу свидетельства во всём.
 
 
На землю рыхлую уже ещё не лёг осенний снег. Давно искал огонь ночлег, вплетая нити в оберег к растерзанной душе?
 
 
И сбросив глупые клише, забыв о страсти и желаньях, ищу теперь я покаянье у ног твоих мой медный свет.
 
 
Прошу, прости, мой самоцвет. Ко смене жизни не готова. Возможно, вовсе не здорова, и потому тревожит страх.
 
 
И говоря всё зло в сердцах, так колит странно во всём теле. Как каска прячет под обстрелом, так я пытаюсь скрыть себя.
 
 
Хотела стать куском тебя, как можно ближе прилепиться. И меж двух кварцев чтоб искриться, даруя жизнь кострам.
 
 
 Теперь же наш уютный храм, что тесен был для чужаков, что крайне дерзок и суров, открылся без ключей.
 
 
И хлынул морем наш ручей. Кричать, молчать иль звать на помощь? Искать убежище под домом, что близок был как третий год?
 
 
Просил ты долго небосвод, чтоб дали чудное событье. Начало есть, потом женитьба, должна же радоваться я.
 
 
 А слёзы детства втихаря огонь мой внутренний съедают. А ссоры нервами играют… Агония берёт.
 
 
И пусть по жизни не везёт, Лишилась матери так скоро, дают мне чудо без отпора. Должна его принять?
 
 
Мне сочинять, увы, всё ж проще. Ребёнок вечный я – проклятье. И нужно больше состраданья. Побудь со мной, спаси меня.
 
 
Возьми в объятия, пленя. Мой Бог и свет, душа навечно. Ты знаешь, буду я беспечно Себя винить, себя кляня.
 
 
***
Ты не серчай, угрюмый призрак. Стараясь быть гораздо лучше, я постараюсь всё осмыслить, отдав судьбу в удачный случай.
 

«Ты тот, кто дарит вдохновенье…»

 
Ты тот, кто дарит вдохновенье,
Тебя Дали заваривал с утра.
Гюго писал тобою откровенья.
И сам Бетховен чествовал сполна.
 
 
Твой аромат бодрящий дарит радость.
А вкус пропитан нотками мечты…
И за секунду вся пройдет усталость,
Из-под пера родятся новые стихи.
 

«Морской змей кружит медленно в танце. Облака пышным мхом окружают. Для людей мы сейчас иностранцы, потому лишь в тебе исчезаю…»

 
Морской змей кружит медленно в танце. Облака пышным мхом окружают. Для людей мы сейчас иностранцы, потому лишь в тебе исчезаю.
 
 
 Вальс запретный, умеренный темп. Руки точно как в бальной позиции. Наш умелый и тонкий тандем обращён будто крыльями птицы
 
 
.Космос звёздный сопутствует нам. Пируэт, поворот и направо. Шепчешь тихо на ухо – мадам. Я смеюсь, прикасаясь лукаво.
 
 
Расколдован, но заперт в раю. Не грусти, поддаваясь движеньям. Пульс Венеции я задаю. Так скользим между башен, строений.
 
 
Бал окончен? Не слышен оркестр. Высота поднебесная гладит. Изгибаешься словно в Палéстре. Как с тобой здесь вдвоём оказались?
 

*Пале́стра (греч. παλαίστρα) – частная гимнастическая школа в Древней Греции

«Таким есть место в небе, на земле. Но сердцу человеческому ближе. И завернувшись плотно в ремесле, пусть думают, что гордость здесь излишне…»

 
Таким есть место в небе, на земле. Но сердцу человеческому ближе. И завернувшись плотно в ремесле, пусть думают, что гордость здесь излишне.
 
 
Излишне едкая, со вкусом мармелада, что сладостью своей терзает их язык. Как дикие, забитые волчата грызут отчаянно свой в зеркале двойник.
 
 
Что проще может быть семейных отношений? Когда в обиде ты, другой – погряз в вине. Зачем выстраивать Хеóпса пирамиды. Ведь проще рюмки прятать в кафельной стене.
 
 
Гранит земной, тыл страшный в поле брани. Чего опять, скажи, от злобы ты смурной? Так связаны с рождения лианой. Что тянется упрямо за судьбой.
 
 
 Быть кровным, не в ладах, но все же – братом. Так пошутили Мойры поутру. Взбодрись, орёл! Божественно пернатый. Вам предстоит полёт в конечный пункт к теплу.
 

*Мойры – в древнегреческой мифологии богини судьбы.

«В этом мире невозможно жить. Но больше, сожалею, увы, негде. Так принято – уродами клеймить, громить народ по форме, зная вектор…»

 
В этом мире невозможно жить. Но больше, сожалею, увы, негде. Так принято – уродами клеймить, громить народ по форме, зная вектор.
 
 
На свалках улиц кислый аромат бьёт в нос настойчиво, заманчиво с издёвкой. Нельзя в контроле взять свой автомат. Но можно в лике смерти и с уловкой
 
 
Забудь про церковь. Нет в ней исцеленья. Упрямо гаснет солнце в роли палача. Достойно ли упрямство восхищенья, когда умрёт последняя свеча?
 
 
Закрой свой рот, мой добрый инквизитор. Ищу глазами свет, но падаю во тьму. Ты дай ответ, ведь был с рожденья выбор? Порой мне кажется, что я всего лишь сплю.
 
 
Зарыться носом в белоснежность пепла. Представить снег, крадущийся с небес. Им не сломить. Я буду крепче стебля. Не дам стереть свой внутренний генез.
 

«Отпусти же из мира грёз…»

 
Отпусти же из мира грёз.
Отпусти из хрустального плена.
Так хочу быть свободной всерьёз.
Так боюсь, ожидая подмены…
 
 
Не смотри на пустые миры.
В них обман и печали утраты.
Мне хватило по горло игры.
Боль страшит, всё играя сонаты.
 
 
Заколдован мой маленький дом.
Карты злые так стойко колдуют.
И добравшись до замка тайком,
Слышу речь без сомнений родную.
 
 
Чья-то тень завлекает меня.
Руки нежные скованы болью.
Так до крови она голодна,
Что становится вовсе безвольной.
 
 
 Безразлично смотрела она.
Я растерянно, слушая чувства.
Так насколько же тень не честнá,
Что внушает безумцам искусство?
 
 
Мы стояли над пропастью веры.
Обманула иль просто спасала?
Столкновенье Лилит и Селены.
Столкновенье конца и начала.
 

«Направляя корабль на шторм…»

 
Направляя корабль на шторм,
Захвачу я сияние севера.
Шум команды, бескрайний обзор —
На волнах мы герои бестселлера.
 
 
Парус тонкий столкнётся с ветрами.
В битве с призраком яркая брань.
Точно чувствую я оригами —
 Для морских путешествий хрусталь.
 
 
Росчерк розовой дымки на небе,
Полотно простирается вдаль.
С детства в воду скинули цепи.
Моряка сердце грозная сталь.
 
 
Чувство страха неведомо морю.
Слабый сгинет в пучине лавин.
Потому я с духом не спорю,
Обгоняя в команде мужчин.
 
 
Никогда не смогу я привыкнуть
Без раскачки и плеска заснуть.
Для того чтобы знать – надо вникнуть.
Да побольше соли хлебнуть.
 
 
Направляя корабль на свет —
Перелив изумрудный над нами,
В голове нарисую портрет.
Образ нежный невидимой мамы.
 

«Плачь голубушка, плачь красивая…»

 
Плачь голубушка, плачь красивая.
На морозе застынет ручьём
Твоя слабость сердцу мне милая.
 Плачь, голубушка, сжавшись ужом.
 
 
Бей по панцирю. Бей, не раздумывай.
Ярость праведной будет сейчас.
Бей с душой, свою гордость разгуливай.
Это мой тебе друга приказ.
 
 
Кричи громче. Кричи от лукавого.
Этот гнев восхищает толпу.
Моя грудь станет ярости гаванью.
Скорбь во мне выйдет потом на лбу.
 
 
Не сползай ты струною по стенке же.
Не сползай. В том погибель твоя.
Бей упрямо. Изящно, с оттенками.
Всем врагам ярь и смерти суля.
 
 
Плачь, голубушка. Плачь, разноокая.
К груди строгой, но нежной прильни.
 Лиходея ты душу растрогала.
В эти зимние тёмные дни…