Текст книги "Успеть изменить до рассвета"

– Это мать Елены, – ткнула в полную женщину хозяйка, – стало быть, бабушка Елисея с той стороны. Вера Павловна Чигарева, тоже покойница. А это мужик ее, Александр Леонидович. Елисея родной дед.

– Смотрите, поженились Вячеслав с Еленой в девяносто втором, да? А Елисей только в девяносто восьмом родился. Что так с наследником тянули? – участливо спросила тетушку Варвара. – Может, болел из молодых кто?

Тетка посуровела:

– Точно я ничего не знаю, а болтать, бабьи сплетни повторять, не хочу. Какая разница, кто виноват был, – он, она? Лечились, говорят. Лечились оба. Вот и вылечились ведь. Добились своего. Ленка – врач все-таки. Елисейка у них таки родился.

– Так, может, он приемный?

– Нет, – отрезала тетушка категорически, – ни в коем случае. Вы только посмотрите на фотографии: Елисейка что с Ленкой, что со Славой – одно лицо.

Она стала демонстрировать разнообразные снимки Вариного объекта. Фоток было много. Наступали двухтысячные; фотографические мыльницы, пленки и печать стали стоить копейки, все щелкали напропалую. Елисей предстал перед ней сначала румяным бутузом, потом малышом, стоящим за перилами кроватки, затем пацанчиком на пластмассовом автомобильчике. Везде выделялись волосики – белые, рассыпчатые, завивающиеся и чуть более длинные, чем принято стричь детей. Обращали на себя внимание и правильные черты лица мальчика, делавшие его похожими на херувима, и синие-синие глаза. Вот только взгляд их был чрезмерно строгим, суровым, мрачным.

Варвара глянула и снова не могла не признать, что ребенок и впрямь похож и на мамашу, Елену Кордубцеву, и на папашу, Кордубцева Вячеслава. Да он и на бабушку с дедушкой, Чигаревых-старших, чем-то походил. «А жаль, – промелькнуло, – что он не приемный. Это многое бы объяснило. Хотя что, собственно, объяснило? Что Елисей – результат генетических опытов? Как Сырцов, отданный на усыновление? А что, по времени совпадает. Но хоть и совпадает по времени – что теперь, всех младенцев, в девяносто восьмом или девяносто девятом году рожденных, считать результатами экспериментов? Эх, жаль, нельзя провести генетическую экспертизу. Нету больше на земле ни Елены Кордубцевой, ни Вячеслава. И тел их нету. Хотя вот – двоюродная бабушка, тоже родственница.

Да, надо бы исхитриться взять у Елисея пробу ДНК.

Эх, я балда! Может, не так все сложно? Если заниматься данной темой (вот только нужно ли?), достаточно поднять архив загса, записи о регистрации новорожденных, там указывается, в каком роддоме младенец родился. Потом, если что, и в родилку съездить – наверное, еще даже врачи работают, которые Елисея принимали».

Итак, Елисей появился на свет в январе девяносто восьмого года (продолжала хозяйка). Принесли его в квартиру Чигаревых на Новомытищинском, где стало их уже пятеро. К тому времени начало складываться (по словам тетки) у молодых с работой. Елена, мать, свой медицинский закончила, оттрубила интерном и сумела устроиться в частную клинику в центре Москвы. Каждое утро – автобус, станция Тайнинская, электричка в шесть пятнадцать… Вячеслава, отца, бывшего бравого моряка, тоже стали укатывать крутые горки капитализма. Учиться он не пошел, поступил на частную мебельную фабрику. Но хватка и голова на плечах имелись – как-то быстро он вырос в мастера, потом дорос до начальника производства, а потом даже до замдиректора. Кордубцевы-младшие, Вячеслав с Еленой, иномарку подержанную купили, стали на собственную квартиру копить.

Хозяйка все рассказывала сама, безо всяких просьб и понуканий с Вариной стороны. Вот только на косящий глаз ее Кононова старалась не смотреть.

А тут вдруг ударил кризис девяносто восьмого года (продолжала Мария Петровна). Все сбережения Кордубцевых – а они, дурачки, в «деревянных» (как тогда говорили) копили да в облигациях – лопнули. Болеть, правда, народ стал не меньше, если не больше – пациентов в клинике у Елены («Ленки», как все время называла ее хозяйка) не убавилось. А вот мебель покупать перестали, фабрика Вячеслава развалилась, его уволили. Стал он с маленьким Елисеем сидеть – Ленке пришлось из декрета раньше времени на работу выйти, молоко она сцеживала, в холодильник ставила, и каждое утро – вперед, на Тайнинскую к шести пятнадцати.

Тут и скандалы в семье начались. Еще бы: старшие Чигаревы, тесть и теща, трудятся в поте лица. (Оба подработку себе нашли.) Ленка, жена, тоже, а зятек, типа, баклуши обивает, груши околачивает, дома сидит! А то, что зятек с младенцем годовалым нянчится и работа эта, да для мужика, потяжелей будет, чем шпалы таскать или плитами ДСП ворочать, – это ничего? Короче, настропалили, накрутили Ленку родные папаша с мамашей, начались у них со Славочкой скандалы, и в один «прекрасный» день он не выдержал, да и свалил из жениной семейки. Тем более что и уходить далеко не пришлось – в соседний подъезд. К маме, Вере Кордубцевой, и отцу, Семену.

А там, развязав свои руки от младенца, Слава заново решил свою судьбу устроить…

«Следует учитывать, – подумала тут Варя, – что голос крови сильно влияет на отношение. И тетка-рассказчица – она Славы родственница, а не Елены. Слава ей все-таки родной племянник, а Елена – никто. Поэтому о ней, мамаше-«Ленке», рассказывает со сдержанным сарказмом, а то и недоброжелательно, а о Вячеславе – с явной симпатией. Да, всегда надо делать поправку на личные пристрастия».

– А Славка, – продолжала повествование Мария Петровна, – море всегда любил – еще со времени службы влюбился в него, и сколько раз, не упомнить, с восторгом мне о нем говорил. Всегда такой сдержанный, даже суховатый – а как про океаны разговор заходит, прямо как поэт становится. «Приедается все, лишь тебе не дано примелькаться…»[9]9
  Стихи Б. Пастернака.


[Закрыть] В общем, устроился Славик трудиться в яхт-клуб – здесь, недалеко, на Пироговское водохранилище. Не море, конечно, но все равно – вода, простор, снасти. Сначала на самую низшую должность, вроде матроса или помощника за все. Гальюны, как он рассказывал, мыл, швартовые веревки на причал кидал. Но потом хозяева видят, что парень головастый, и на зиму его оставили. И он не только им красил-чистил, но и двигатели чинил, перебирал, с радиооборудованием, локаторами даже разбирался. Завелась у него денежка, и, долго ли, коротко – где-то через год-полтора-два семейка Чигаревых его реабилитировала. Ленка гордыню свою смирила – а девка гордая была, ох, одно слово, врач – и прямо даже просила, чуть не на коленях, чтобы Славик в семью вернулся. А он и рад. То есть тестя с тещей, Чигаревых, он терпел как неизбежное зло, а сыночка своего, Елисейку, любил. Да и Ленку, надо признать, тоже.

Стали они снова вместе жить. Но Славик свою любовь к морскому делу не оставил. И однажды его пригласил один богатей с собой в Грецию, на Эгейское море. Миллионщик там собственную яхту прикупил, и ему нужен был свой человек, матрос-помощник-прислуга за все. Славка уехал на целый сезон, с мая по сентябрь включительно. Деньжат привез, загорелый приехал, довольный, веселый. Конечно, Ленка дергалась – а ну мужик в южных землях, да на курорте, себе какую прихехе заведет?! Когда он на следующий год собрался, столько скандалов ему устроила, столько крови выпила! Но он все равно уехал.

А на третий год, чтобы она не изводила ни его, ни себя, предложил: поехали вместе. Родители твои с Елисейкой посидят – они как раз на пенсию вышли. На дачке его понянчат. А ты – увольняйся. Вернешься – другую работу найдешь. Врачи везде нужны. У Ленки как раз раздоры в клинике начались – характер-то у нее непростой был, словом, она мужа послушалась да с ним на Эгейское море махнула. Да ведь и тоже в море влюбилась! На свою беду и погибель.

Хозяйка прерывисто вздохнула, а потом вытащила из страниц могильного альбома новую порцию фотографий. Прекрасные курортные греческие виды: темно-синее море, ярко-голубое небо, белые домики и церковки. А среди них – Вячеслав и Елена Кордубцевы, дочерна загорелые, в шортиках, шейных платочках. Обнимаются, позируют. Красивые, веселые. И видно: любят они друг друга, нравится им и обстановка вокруг, и то, чем они занимаются.

– Они даже думали свою собственную яхту прикупить – жить на ней, путешествовать с острова на остров, из страны в страну. Так, рассказывали, многие на Западе делают, особенно когда на пенсию выйдут. Но самая маленькая яхта, парусная, как они говорили, тысяч около трехсот евро стоит – у них таких денег не было. Да и Елисей подрастал. Его ведь не бросишь. И учить надо – как с яхты в школу ходить?

Но оба стали только ради моря жить. Всю зиму трудились, деньги копили: Славик у себя в яхт-клубе на Пироговке, Ленка в другую клинику, частную, завербовалась. Летом брали все возможные отпуска, отгулы – и уезжали на Средиземноморье. У Ленки месяца полтора получалось там пробыть. А Славик обычно на весь сезон оставался. Все, говорит, острова греческие исходил. Швартоваться с закрытыми глазами мог.

Пару раз они и Елисейку с собой в Грецию брали. Да только ему море не полюбилось. Укачивало его, рвало. Поэтому, когда родители спрашивали, где будешь лето проводить, с нами на яхте или в деревне, с бабушкой-дедушкой, он говорил всегда: с бабулей и дедулей. Ну и слава богу, как говорится, а то б ведь тоже мог…

– А каким вообще Елисей рос?

В той степени близости, которой Варя достигла с Марией Петровной, вопрос не выглядел чрезмерно интимным – просто сидят две как бы подружки, болтают о том о сем. Почему б и не спросить по ходу дела?

– Да разным он был, скажу я вам. Красивенький, умненький, иногда очень милый и ласковый. Но и своенравный. Чуть что не по нему – нет, говорит, не хочу и не буду. И не делает, хоть кол ему на голове теши. Не важно, чего это касается, уборки в комнате, еды или уроков. Ленка как-то с ним договаривалась, дед с бабкой тоже, а вот со Славиком они, бывало, ссорились так, что только искры летели. Другое дело, что Славки часто дома не бывало – может, к лучшему. Однажды я свидетельницей стала – Елисейке лет восемь было, – как он в сердцах говорит отцу: «Проваливай, – говорит, – на свою яхту». Ленка ему, конечно, сразу – бац по губам. Тот – в рев.

– То есть отношения с родителями у Елисея были непростые? – уточнила Варя.

– Бывало, что ругались, – осторожно признала бабуля.

– Значит, Елисей мог быть заинтересован в гибели своих отца и матери?

– Это что вы тут такое сказали? Вы чего тут, Елисейке дело шьете? Двенадцатилетнему пареньку! Да и как он мог? Он в тот момент здесь был, в России, с бабушкой-дедушкой, в школу ходил, родители оба – в Эгейском море.

– А как Кордубцевы погибли?

– Ох, Славка, Славка… Не раз он сам говорил – тут, в городе, когда все собирались на праздник какой, а он чуть подвыпьет. Море, говорит, к себе уважения требует, даже трепета. А для «руссо туристо» – особенно если выпьют или деньга у них в кармане шевелится, – такое бывает несвойственно. Слишком они со стихией запанибрата. Все время их укрощать приходится. А вот и сам не уберегся.

– Что конкретно произошло?

– Как рассказывали, дело было под конец сезона. В октябре. Славик свое по контракту отработал, Ленки все лето с ним не было. Она к нему отдохнуть прилетела, и они сами решили яхту взять напрокат, попутешествовать по островам. Если обычная парусная, да не в пик сезона, говорят, аренда по тогдашнему курсу вполне по карману была, как трехзвездочная гостиница на берегу. Ну, они вдвоем и странствовали, с острова на остров. Славик ведь прекрасно и с парусами управлялся, и с двигателем, и лоцию умел читать. Ленка тоже за все эти годы, что называется, наблатыкалась – во всяком случае, я сама слышала, Славка ее хвалил. Вот, наверное, и перехвалил… Иными словами, пошли они раз, как потом нам рассказывали, в явный шторм с какого-то одного острова – по-моему, даже известного, Санторини, – на другой. Шторм вообще был, как говорят, такой, что плавать не рекомендовалось. Баллов, что ли, шесть – я в этом не разбираюсь, с чужих слов. А они пошли. И не пришли никуда. Их только на третий день хватились. Они ведь там никому не докладывали, куда идут, где ночевать собираются. Вышли из порта – и поминай как звали. В общем, на третий день на соседнем острове обнаружили их яхту арендную. Пустую. На мель ее выбросило. А Ленки со Славиком нет. И никакого следа – как в Бермудский треугольник попали. Искали тела потом, как рассказывают, долго. Но не нашли. Ни его, ни ее. Решили, что их в шторм просто волной за борт смыло. Посчитали, что наши ведь люди, русаки, обычно страховкой не пользуются. Надо ведь в шторм к чему-то там пристегиваться на яхте – к леерам, что ли. А они – нет. Вот и получили. Долго ли, коротко ли – признали их умершими. И отпели мы их здесь заочно.

– Может, живы? – мечтательно спросила Варвара (слегка наигрывая в мечтательности). – Может, сбежали? От трудной жизни, от быта или, допустим, от долгов?

– Ага, и сына двенадцатилетнего бросили. Не выдумывайте!

– А почему Елисея, когда родителей не стало, в детский дом не отдали? Двенадцать лет все-таки.

– Еще не хватало! Все-таки у него бабушка-дедушка были тогда живы-здоровы, во внуке души не чаяли. Там, конечно, долгая история была, бюрократическая канитель, и тела искали. Сашка Чигарев, дед, в Грецию, я знаю, несколько раз летал. Потом, наконец, в общей сложности год, наверное, прошел, но признали Вячеслава и Елену умершими. И немедленно после этого Елисейку семейство Чигаревых-старших усыновило.

– Но фамилию отцовскую ему оставили?

– Конечно, он уж взрослый был, тринадцать лет ему к тому времени стукнуло.

– А почему усыновили не предки по вашей, отцовской, кордубцевской линии?

– Они всегда как-то дальше были. Не нянчились так с Елисейкой, как Чигаревы. Один или два раза только выбрались с ним в турпоездку по России, но мне потом Семка, брат мой (Елисея дед), говорил по секрету: тяжело с ним было, характерный он, непослушный. И потом, у них ведь, кроме Славика-сыночка, племянника моего погибшего, еще и дочь имеется. В общем, что я оправдываюсь? Если б безвыходное положение было, уж, конечно, взяли бы Елисея, не бросили. А раз было кому – ну и слава богу. Усыновили Чигаревы, и хорошо.

– Как они с Елисеем справлялись? Ведь он, как вы говорите, характерный?

– Что говорить? Тяжело им было, конечно. Оба пенсионеры – парня поднимать. Платили, правда, Елисею за потерю родителей пенсию, но какие-то копейки. И, конечно, на три пенсии не разгуляешься. Тем более парень подрастает. Ему и кроссовки нужны, и форма школьная, и аппетит, слава богу, хороший. На этой почве у них, конечно, скандалы бывали. Не хочу на Елисейку наговаривать, но он как будто не понимал, что с деньжатами туговато, что экономить надо. Вот приспичило ему, прости Господи, телефон – будет долдонить и день, и два, и три, и месяц: хочу телефон! Помню, я как-то Веру (бабушку) встретила, она мне жаловалась. Я им, конечно, кое-что тоже подбрасывала, и телефон ему в тот раз купила, но у меня ведь тоже мошна не бездонная – пенсионерка! И Кордубцевы, дед с бабкой по другой линии, ему подкидывали чуть не каждый месяц, но и они с золотых тарелок не едят. А Вера с Сашей Чигаревы на участке на своем впахивались, как всегда, весь летний сезон. Но Елисейку одного не оставляли – подросток! Летом он с ними на фазенде жил. Пытались к земле залучить, только (мне Вера жаловалась) работник из него никудышный выходил. Поставят картошку окучивать, а он три раза землю шыркнет – и в борозде с телефоном сидит. Они досадовали, конечно, что внучонок такой никудышный – да ведь какой есть. Поэтому в мае и сентябре бабка с ним здесь, в городе, сидела – а дед Александр на фазенде до зимы.

– Вы им помогать не пробовали? – спросила Кононова и угодила, что называется, не в бровь, а в глаз. – Побыть со Елисеем, хотя бы в мае, сентябре?

– Ох, нет, – сделала отстраняющий жест собеседница. – У них своя жизнь, свой уклад. Тем более мальчик непростой, а у меня давление. – Она выдвинула с ходу три причины, почему «нет», и это означало лишь одно: «не хотела». Однако заметно было: женщина чувствовала свою вину перед родственниками и внучатым племянником. – Финансово я помогала, когда в состоянии была. Тоже на пенсию нынешнюю не разбежишься.

– А вы что-нибудь странное за Елисеем замечали?

– Странное?

– Какие-нибудь удивительные высказывания. Или мысли. Или поступки.

– А чего вы вдруг спрашиваете?

– Хотелось бы убедиться, – не моргнув глазом, соврала Варвара, – что молодой человек сумеет правильно распорядиться суммой, что ему причитается.

– Да нет, он хоть характерный, но забавный, хороший. Раз – лет шесть ему было – я, говорит, буду ваш новый царь. Мы ему, со смехом: так ведь у нас теперь царей нет, есть президенты. А он: хорошо, тогда я буду президент.

– А дальше что?

– А что дальше? Все посмеялись, конечно. Мальчик обиделся. И еще одно было… Правда, не повторялось больше… Да точно я не знаю… Правда, и Вера с Сашей, дед с бабкой покойные, ничего не рассказывали… Короче говоря, было на заочном отпевании отца с матерью – здесь, у нас, в Рождественской церкви. Как служба началась, так плохо Елисею стало. Сначала он заплакал, затрясся, потом захохотал как безумный, на пол грохнулся, задергался, как будто эпилепсия. Пришлось службу останавливать, из храма его вынесли кое-как, воды дали, вызвали «Скорую». Но припадок прекратился, «Скорая» приехала, давление, пульс померила, ЭКГ сняла. Но ничего не нашла, посоветовала к невропатологу обратиться.

– Ой, – снизила накал истории Варя, – мне тоже, когда бабушку отпевали, плохо в церкви сделалось. (Все это было чистым враньем.) И что, к невропатологу обратились?

– Да, я знаю, водили Елисея к доктору – но ничего, как мне сказывали, не нашли. Никаких изменений мозговой деятельности. И припадков больше никаких не повторялось. Списали на то, что переживал мальчик смерть родителей сильно.

– А бабушку-дедушку когда хоронили, подобного с ним приступа не случилось?

– Так ведь их-то в церкви не отпевали.

Варя усмехнулась:

– Вы, значит, тоже подумали, что припадок с нахождением в храме связан? С церковной службой?

Мария Петровна слегка покраснела и буркнула:

– Разное болтали.

– А Елисей вообще-то верующий человек? Крещеный?

– О чем вы говорите?! Никогда его, за исключением того случая, в храме не видела.

«А бабуля своего внучатого племянника не сильно, в целом, любит и жалует», – глядя на реакцию и выражение хозяйки, заключила Кононова.

– Что ж его родители и бабушки к вере не приобщали?

– Очень они, вся семья Чигаревых, материалистичные. И дед покойный, Саша, и бабка Вера, и Ленка-врачиха. А Славик вроде крещеный был, да безалаберный. Сами знаете, как говорят: вера через жену продвигается. А если жена не верует, то и муж отпадает, и дети в лоно не приходят.

– Вернемся к Елисею. Какие-то иные противоправные поступки он не совершал?

Пожилая леди глянула на Варю одним своим здоровым глазом с подозрением. Второй окончательно улетел в угол.

– Это как?

– Ну, над маленькими, к примеру, издевался?

– Нет. Ничего подобного не слышала.

– Животных он в детстве не мучил?

– Позвольте! При чем здесь ваша страховка – и животные?

– Сумма немаленькая, – не моргнув глазом, стала плести Кононова и увидела, как при упоминании об изрядных деньгах зависть на мгновение проступила в чертах Марии Петровны. – Поэтому хотелось бы, чтобы ее обладателем стал достойный человек.

– У нас в стране прям, конечно, деньги сейчас всегда находят достойных…

– Так что про Елисея?

– Характер у него, конечно, трудный… Но чтобы деяния противозаконные… Это я не знаю… Вам точнее, конечно, наш участковый скажет…

«Что-то было, – решила Варвара, – что-то, о чем хозяйка слышала, но явно не хочет говорить. Ладно, не будем давить, надо действовать тихой сапой». Но свой характер в задний карман не засунешь, все равно спросила с напором:

– А почему Елисей нынче не в армии? По возрасту как раз вроде должен? Болеет?

– Нет. Учится, – с затаенной даже гордостью отбрила Мария Петровна. – Здесь, у нас, в Мытищах, в институте леса, на космическом факультете. – Варя даже не удивилась странному сочетанию института леса и космического факультета, знала, что в бывшем Советском Союзе и не такие оксюмороны бывали, только теперь о них свободно говорить стали.

– Там что, военная кафедра имеется?

– Имеется, имеется… Елисейка – он ведь парень очень головастый. Считает быстрее любого калькулятора. Много читает, знает много. В физике, математике разбирается.

– Так он и живет теперь один?

– Да, с тех пор, как родители его номинальные, а фактически бабушка с дедушкой, Чигаревы, погибли.

– Что же с ними-то стряслось?

– Дело было в шестнадцатом году, летом. Они с фазенды своей в город возвращались. Затемно. В июле месяце, в воскресенье.

– Зачем вдруг им посреди сезона понадобилось с дачи ехать? И почему затемно?

– Так ведь чтоб пробок избежать. А в городе они хотели в поликлинику сходить, пенсию получить. Хлопоты хозяйственные.

– Где находился в тот момент Елисей?

– Его как раз ни в городе, ни на даче не было. Отдыхал он на институтской базе отдыха, в Джанхоте. У лесного нашего института база там имеется.

– И что случилось с Чигаревыми?

– Говорят, ослепил деда Александра по пути кто-то. А доподлинно вам никто не скажет. Вылетела машина с дороги, несколько раз перевернулась, да еще и в дерево врезалась. Говорят, когда спасатели приехали, они оба еще живы были. Но до больницы не довезли.

Слезы набухли и выкатились из глаз Марии Петровны. Она утерла их сгибом пальца.

– Простите, что вызвала тяжелые воспоминания.

– Елисей, конечно, на похороны примчался. Больше того, всем распоряжался, за все платил. Я ему денег предложила, а он – нет, тетя Маша, – он меня тетей называл, – ни в коем случае, у меня всего хватает. А откуда, спрашивается, у первокурсника деньги? В церкви их не отпевали, так Елисей распорядился, была только гражданская панихида, а потом крематорий. Тут мы немного даже с ним схватились: почему, говорю, ты бабушке с дедушкой в последних земных почестях отказываешь и почему сжигать хочешь, а не в земле упокоить? А он в ответ: а они неверующие были. И вообще, бога, говорит, нет, тетя Маша, разве тебя в советской школе не учили? – Мария Петровна сердито поджала губы. – В общем, сожгли мы моих родственничков, и, что удивительно, Елисей всем на похоронах распоряжался, молодой парень, юноша! Восемнадцать лет! На лице – ни кровинки, бледный весь, как полотно – но ни одной слезинки. Как будто они ему чужие.

– Так ведь ваш родной брат, Семен Кордубцев, и его жена – бабушка и дед Елисея со стороны отца – тоже погибли? И тоже оба вместе? И тоже трагически?

– У них смертушка совсем несуразная вышла. У Кордубцевых, брата моего с женой, тоже фазенда имелась. То есть дом в деревне. В иных краях, в Тверской области. Дело было раньше, в двенадцатом году. Летом. Пошли Семен, братик мой, и Людмила его за грибами. И соседка с ними. А когда возвращались уже домой, гроза их настигла. Ветер поднялся, дождик закрапал, гром в отдалении раздается, зарницы сверкают. Они на опушке под елкой все трое спрятались – а от дома-то недалеко. Минут десять-пятнадцать ходьбы осталось. Сначала поле перейти, потом бор, а там и дома. Ну, Семка мой и говорит женщинам: пошли да пошли, что у моря погоды ждать, мокнуть тут под лапами? Сейчас же дома будем, Бог даст, и не намочимся. Невестка моя, дура, привыкла его слушаться – хотя он заполошный был, на месте не сидел. Вот и тогда ему лучше погодить было. Но она тоже деятельная: а, была не была, пойдем! Соседка-то осторожная, осталась: я, говорит, обожду. Ничего, в деревне встретимся. А они двое пошли. И вроде далеко где-то гроза была – а тут как сорвалась! Как налетела! И посреди поля молния в них, в Семку и жену, – ба-бах! Соседка потом рассказывала – они так и полегли! Замертво! Потом на обоих на теле – прямо как молния, как электрический разряд отпечатался. Мгновенный, как сказали потом, паралич сердца.

И снова слезки выступили на глазах Марии Петровны, она достала платок – стародельный, тканый, не бумажный – высморкалась. Извинилась.

– Их, наверно, тоже отпевали? Кордубцевы ведь, как вы говорите, люди религиозные?

– Отпевали-отпевали. В сельской церкви. Семен Кордубцев, брательник мой, такую всегда мысль высказывал, что хочет он быть похоронен на сельском кладбище – чтобы, говорит, над ним березы шумели, а не магистраль какая-нибудь. Ну, его и уважили, и невестку мою рядом положили – а что, земли много! Только вот мне теперь к ним ухаживать за могилками не наездишься. А дочка их тоже не больно-то.

– А Елисей на отпевании был?

Хозяйка даже языком цокнула от досады:

– Дались вам эти отпевания! Что вы такое себе придумали?.. Не было его.

– Как?! На похоронах родных деда и бабки?

– Они в двенадцатом году, напомню, преставились. Еще Чигаревы-старшие живы были. А Елисейке четырнадцать лет тогда минуло. Ну, Чигаревы его и не взяли на похороны. Сами поехали, а его в городе оставили. Видно, помнили, как он на отпевании родителей брякнулся-то.

– Смотрите, что получается: родители Кордубцевы в десятом году неестественной смертью умерли – пропали в шторм. Еще через два года погибли старшие родственники по линии отца – молния убила. А в шестнадцатом году бабушка и дедушка Елисея со стороны матери, его приемные родители, в автокатастрофе погибли. Вам не кажется это странным?

– Да, есть что-то, – нахмурясь, неохотно признала Мария Петровна. – Не знаю, может, сглазил кто…

– Вам не кажется, что в этом может быть замешан Елисей?

– Ты даешь, красавица! Как?! И почему это Елисей?! Почему не я, например?

– Только не говорите мне, что вы об этом даже не думали.

– Думала, – через силу признала, вздыхая, хозяйка. – Но этого ведь не может быть! Это ведь бред!

Кононова с выразительным недоумением развела руками.

– Опять-таки, – добавила вслух, – выгодоприобретателем каждой из смертей был именно Елисей Кордубцев.

– Не всех, – со знанием дела поправила Леди Косоглазка, – от смерти Кордубцевых-старших, которых молнией убило, ничегошеньки он не получил. Все досталось моей племяннице родной, дочке Семена.

– Но все равно. Теперь Елисей ни с кем не делит квартиру. Над ним нет опекунов – ни настоящих родителей, ни приемных.

– Но только не надо мне рассказывать, что он умеет из Джанхота автокатастрофы в Московской области вызывать, а из Мытищ – штормы в Эгейском море.

– Да, это я что-то брежу, – охотно согласилась Варя.

Но в мыслях у нее было иное… В свете того, что видел в своих снах Данилов… В свете того, что Алексей, возможно, и впрямь предсказал то, что случится через полтора десятка лет… Лжепророк, лжемессия… Антихрист… Почему нет, почему нет…

И почему мы (спросила она себя) – мы, комиссия, призванная откликаться на все странное и загадочное, что творится в стране, заметили эти шесть странных смертей – три раза по две! – только нынче, только задним числом, после даниловского предсказания? А, с другой стороны, как углядишь со стороны всю их необычность? Вроде бы произошел один случай: смыло волной в Эгейском море – он маловероятен, но вполне правдоподобен. Второй – гибель от удара молнией – тоже. Третий – двойная смерть в автокатастрофе – тем более. А все вместе взятое, да в одной семье, кажется странным, аж до дрожи.

И последний вопрос, который Варя должна была задать хозяйке, тем более что задушевность их в ходе почти трехчасовой беседы достигла нужного градуса:

– А вы ведь своего внучатого племянника, Елисея Кордубцева, не слишком любите?

– Нельзя так сказать, – решительно отрубила пожилая женщина. – Мальчик он очень яркий, необычный, своенравный. Очень умный, образованный. В компьютерах как разбирается! Иногда умеет быть ласковым. Конечно, я не люблю его так, как своих – но в обиду его не дам. Да и что, скажите, в нем такого плохого? – перешла она в атаку, вдруг решив, что от ее с Кононовой разговора и впрямь будет зависеть, получит ли Елисей выплату по страховке. – Родители и бабки с дедками трагически погибли? Так это не вина его, а беда. Карма такая. Испытание. Послушание, может быть. В обморок в церкви брякнулся? Так ведь тоже – болезнь, и потом, не забудьте, ведь не кого-нибудь, а его родителей отпевали! Эх, зря я, наверное, – закручинилась Мария Петровна, – это вам все рассказала!

– Ничего не зря, – твердо возразила Варя. – И наш разговор, заверяю вас со стопроцентной гарантией, никак на решение нашей компании не повлияет. Если только в положительную сторону.

«Не повлияет, – подумала она про себя, – потому что нет никакой выплаты, да и никакой компании тоже нет».

* * *

К Елисею Кордубцеву Варя ехала с осторожностью. После того что случилось с его родителями и бабушками-дедушками… После предсказаний Данилова… После рассказов двоюродной тетушки… Было, было от чего волноваться и чего опасаться.

Постоянного наружного наблюдения за объектом пока не велось. Однако мо́лодцы из технического отдела скрытно проникли в квартиру объекта и установили там в каждом помещении по камере.

Для первого знакомства Варя взяла себе в пару все того же участкового Галимулина (по ее тайному именованию – Самоварчика). Человек он приметный, на участке пять лет, Елисею наверняка знаком – тем более что майор утверждает, что с ним пару раз общался. Легенда прикрытия у Вари под визит к объекту наличествовала: она, капитан тайной полиции Конева (корочки наличествовали), проводит профилактические мероприятия, связанные с усилением борьбы с террористической угрозой. Кордубцев – человек молодой, к тому же сирота и проживает в одиночестве. Поэтому может представлять интерес для террористических и преступных элементов. Вследствие чего первоначальные вопросы к нему планировались простые: знает ли объект такого-то, такого-то и такого-то (фотокарточки имелись)? Не выходили ли они с ним на контакт? Не получал ли он от них, не дай бог, денежных средств? Не предоставлял ли им кров и пищу? Не состоял ли в переписке с адресатами такими-то?

Хотя Кононова заранее знала, что не состоял – как почти наверняка не встречался и не получал денежных средств ни от каких игиловцев[10]10
  Запрещенная в России террористическая организация.


[Закрыть]. Все эти разговоры были не что иное, как дымовая завеса, белый шум – способ войти в доверие и прокачать юношу на действительно интересных для Вари темах – например, причастен ли тот хоть каким-то образом к смерти своих родителей и бабулей-дедулей? И откуда достает средства для безбедной и даже роскошной жизни?

Из машины, что была припаркована во дворе, Варю страховали капитан Вася Буслаев и юный лейтенант Петя Подгорнов. Камера, поместившаяся в ее сумке, будет передавать на монитор в машине весь разговор. Равно как и другие камеры, установленные в квартире. Беседу запишут – появится впоследствии пища для разбора и размышлений: виновен? Не виновен? А если виновен, то в чем?