Текст книги "Успеть изменить до рассвета"

Кордубцев в тот день возвратился к себе в квартиру в половине седьмого вечера. В одиночестве. Никому не звонил, ни с кем не разговаривал, к компьютеру не прикоснулся, планшетом и телефоном не пользовался. Лег плашмя на диван, включил довольно громко музыку. Слушал Шнитке, первую скрипичную сонату. Варя не узнала, что исполняется, для нее классика двадцатого века вообще была темный лес – все эти атональные взрывы и пропасти. Шенберга от Бриттена ни за какие коврижки не смогла бы отличить. Так что определила, что играют, лишь по спецпрограмме для смартфона. Да, Шнитке. Довольно странный выбор для девятнадцатилетнего юноши. Очень странный.

Ладно, придется молодого меломана от прослушивания отвлечь.

Участковый, впервые оказавшийся в фургоне комиссии, быстро освоился, оглядывался с удовольствием, все ему тут нравилось: мониторы, пульты, наушники. Чувствовал он себя причастным если не к высшим тайнам государства, то к чему-то значительному, чего за двадцать лет беспорочной службы сроду не касался. Варя похлопала его по плечу, прямо по погону шинели: «Пойдемте, товарищ майор. Нас ждут великие дела».

Дальше действовали, как намечено. Вошли в подъезд (ключ от домофона у участкового, конечно, имелся). Поднялись на шестой этаж. Никаких рукотворных отдельных тамбуров на площадке бдительные жильцы не обустроили – об этом Галимулин известил заранее. Ну и слава богу – проще получить доступ к квартире для задушевного (если получится) разговора. Главные вопросы, которые Варя хотела прояснить: знает ли сам Кордубцев, что он особенный? Понял ли? Сообразил? И если да, умеет ли пользоваться своими способностями? И насколько они сильны? Разумеется, она не собиралась просить парня завязывать в узлы металлические ложки. Или швыряться тарелками без помощи рук, или отгадывать мысли участкового инспектора. Но Кононовой почему-то казалось, что она подноготную молодого человека поймет. И насколько он представляет опасность – тоже. Опыт работы сказывался. Да и жизни с таким отличающимся от всех товарищем, как Данилов.

На лестничной площадке за стальной дверью приглушенно слышалась соната для скрипки и оркестра – та самая, о существовании которой Варвара узнала десять минут назад и которую еще пятью минутами ранее они услышали из наушников в спецфургоне.

Самоварчик позвонил. Дверь распахнулась – без томительных разглядываний в глазок, расспрашиваний, кто там, и предъявления удостоверений. Это сразу наполнило девушку смутным предощущением тревоги. Действительно, с чего бы вдруг в наше время – такая беспечность? Или клиент знал, что к нему придут и кто к нему придет?

Мальчишка, нарисовавшийся на пороге, выглядел и был настоящим красавчиком. У Вари, которая по совету и обычаю Петренко давала клички своим объектам, непроизвольно выскочило в уме: Херувим. Да-да, пусть будет Херувимом – хотя, если верить Данилову, совсем это прозвание Кордубцеву не годилось, скорее, падший ангел. Но Падший Ангел звучало и выглядело претенциозно, пусть уж будет Херувимом. Хотя… Глаза юноши выглядели совсем не ангельскими: были они большими, голубыми, да. И в обрамлении длинных ресниц. Но при этом (правильно описывал Алеша) – жесткими и мрачными. Может, Злой Херувим?

Но если не вглядываться в выражение, юноша смотрелся, пожалуй, даже лучше, чем на фотках: гладенькая юная кожа, ни единой морщинки, бурные светлые кудри до плеч, плюс вышеописанные ослепительно-синие глаза в обрамлении черных-пречерных длиннющих ресниц. А кроме того, его отличали высокий рост и тонкие кисти и пальцы рук – о, как небрежно они держались за дверную ручку! Словом, был Елисей одним из тех молодых людей, от вида которых у большинства женщин перехватывало дыхание и чуть слабело под коленками.

Но кроме выражения глаз имелось и другое, что портило юношу: ослепительно-белая, как будто никогда не знавшая солнечных лучей, кожа и холодное, неподвижное, неприступное выражение лица.

– Елисей Вячеславыч? – заученно разлучезарился спутник Вари и представился: – Я ваш участковый, майор Халимулин. Помните меня? – Козырять не стал и сделал паузу, как бы приглашая мальчишку заполнить ее ответной репликой, типа: «А я вас узнал», или «Очень приятно», или, на самый худой конец, «Что вам надо?» Однако молодой человек молчал, и майору ничего не оставалось, как продолжить домашнюю заготовку:

– А это моя коллега, капитан Варвара Конева, – по согласованию они использовали ее оперативный псевдоним, а о том, что она представляет не обычную полицию, а тайную, решили, она сама скажет позже, когда войдут в квартиру.

Без выражения, холодно Елисей пару секунд изучал Варю, и ей снова сделалось донельзя неуютно. Гнетущее чувство усилилось. Интересно, Халимулин испытывает то же? Или его, толстокожего, ничто не берет? Эх, жаль, нельзя пока обменяться, посоветоваться.

Наконец Кордубцев, видимо, счел, что они достойны, и распахнул дверь своей квартиры: «Прошу».

Вошли тем же порядком: майор первый, Кононова вторая.

Жилье ничуть не производило впечатления, что обитали в нем несколько поколений, да еще в течение без малого полувека. Совсем недавно здесь сделали современный, с иголочки, и недешевый ремонт. Стиль Варя с ходу определила как хай-тек: черный дубовый пол, ослепительно-белые стены. И еще новшество: потолок оказался матово-зеркальным, и от этого создавалось впечатление, что составляет он не стандартные для панельного домостроения два с половиной метра, а простирается высоко вверх – чуть ли не портал получался в другое измерение. То был, конечно, никакой не портал – однако выглядело стильно. Хозяин безмолвно показал длинной узкой рукой в сторону кухни.

Они вошли. Кухня составляла прежние шесть квадратов – тут места ни для каких оптических иллюзий не оставалось. Но стильно, стильно. Черная мраморная барная стойка вместо подоконника, блистающая хромом и никелем кофемашина, посудомойка ценой в полугодичное Варино денежное довольствие. Непроизвольно подумалось: «Во сколько же обошелся этому хлыщу ремонт?» Она, все никак не могущая взяться за обновление отцовской квартиры, даже прикинуть с ходу не бралась – миллиона два, три? Тем более, не видя комнат. И откуда взялись у переростка деньги?

Опершись спиной о барную стойку, не предлагая гостям сесть и бесстрастно на них уставившись, Елисей как бы предоставлял им первым приоткрыть карты.

Варя решила взять инициативу на себя и начала заученное: я капитан ФСБ Конева, профилактика терроризма, имели ли контакты и прочее.

Кордубцев в это время насмешливо изучал ее лицо. По мере продвижения монолога, который произносила Кононова, ирония, сперва таившаяся в уголках его глаз, постепенно заполнила все лицо (хотелось даже почему-то сказать – рожу) и, наконец, заблистала на губах почти неприкрытой улыбкой. Он как бы говорил ей: «Ври-ври, все равно не верю ни единому твоему слову!»

– Вы что-то хотите мне сказать? – резко перебила саму себя Варя и, нахмурившись, уставилась на молодого человека. Редко кому удавалось выдержать ее взгляд (Данилову удавалось). А этот тип как ни в чем не бывало вдруг произнес неизвестно на каком языке – а, вернее, ни на каком, просто набор слов:

– Хакарты бурда. Мунды.

– Что?! – не выдержала, сорвалась девушка. Так бы и дала ему промеж глаз, прямо в переносицу!

– Чего ты мелешь? – тоже напрягся майор-участковый.

– Наша прекрасная, солнечная страна, – вдруг проговорил Елисей голосом и интонацией диктора из тридцатых годов прошлого века – бодрым, высоким, духоподъемным, – встречает героев-полярников, героев-космонавтов, героев-летчиков, героев-животноводов и свинопасов! На двести тридцать восемь процентов перевыполнили механизаторы комплексной сквозной бригады Уршамали Алиева план третьего года тринадцатой восьмилетки! Давайте поприветствуем героев труда, отдыха, спорта и пересадки органов!

– Ты что, сумасшедший? – набычился и попер на молодого человека участковый. – К тебе чего, спецперевозку вызывать?!

Но Варя видела: нет-нет, Елисей нисколько, ни разу не сумасшедший. Судя по хитрованству и насмешке, глубоко запрятанным в его прекрасных (и злых) голубых глазах, ему надоело маскироваться. Он, кажется, решил проявить свою подлинную суть – а вот в чем она заключалась, он, похоже, до конца еще даже сам не знал. Он как бы играл, резвился, пробовал свои силы. И от этого на душе у Кононовой становилось совсем нехорошо и тревожно. Она решила резко сменить вектор разговора.

– Подожди, мой дорогой, – вдруг ласково и чуть фамильярно пропела она, – давай присядем, побалагурим, кирнем слегка. У тебя кирнуть-то есть чего? А то майор сбегает. Правда, майор? У него в опорном пункте припасено. И чего только нет – и джин, и водка, и текила, и мартишка с ромом! Лучше любого бара! – Придурошности объекта она решила противопоставить собственную как бы придурошность, а там еще кто кого обдурит. – И почему ты не предлагаешь прекрасной даме сесть?

И вот тут юный Кордубцев растерялся и не знал, что ответить, – и это Варе понравилось.

– Давай, Елисей, присядь, поболтаем, – промолвила девушка и без спроса взгромоздилась на высокий барный стул – а иных на кухне не имелось. – И поставь ты уже чаю, – капризно полуприказала она. – На кухню привел, а чаю не предлагает.

Елисей рефлекторно дернулся, чуть не бросился исполнять – воспитанный все же мальчик, права была его двоюродная бабушка Мария Петровна, – однако показаться гостеприимным, очевидно, не входило в его планы. Поэтому он буркнул вдруг совсем по-мальчишески, по-подростковому – короче, впервые нормальная, человеческая последовала у него реакция:

– А я вас в гости не звал.

– Ну и ничего! – радушно откликнулась Кононова. – Иногда, знаешь, незваные гости лучшими друзьями потом становятся!

– Не дай бог, – ощетинился паренек.

– Или вспоминают друг о друге с большой симпатией, – с прежним добродушием продолжила она.

Юноша скривился:

– Это если так называемые друзья не начинают врать с порога и нести околесицу.

Лицо его сделалось непримиримо жестким, и Варя впервые в ходе разговора не нашлась, что ответить. Вроде бы легенда заставляла продолжать о терроризме и контактах с преступными элементами – но, с другой стороны, видно было, что Елисей понял, что она лукавит. И сразу возникал вопрос: как он это сделал? И насколько он ее понял? И что понял еще?

Она по-прежнему единственная сидела – на высоченном стуле, в пальто. Хозяин так и не предложил им раздеться. От этого Варя чувствовала себя неловко. С другой стороны, ощущение тревоги, нараставшее с момента, как они позвонили в дверь Кордубцева, вдруг стало рассеиваться.

– Знаешь, Елисей, – почти задушевно сказала она, – ты человек совсем молодой, и, я думаю, я могу тебя так называть, по имени…

– А я как могу тебя называть? – перебил, улыбаясь, хозяин. Он в очередной раз сменил свою личину, и теперь перед Варей предстал опытный соблазнитель, греховодник-развратник. И смотрел он на нее сейчас, будто готов немедленно в койку потащить, не смущаясь присутствием майора. Примерно как стриптизер или какой-нибудь мачо, массовик-затейник, дорвавшийся до эффектной русской красы на турецком курорте. Притом что Кононова была настроена совсем на другое, нельзя сказать, чтобы подобные флюиды белокурого голубоглазого красавца вовсе на нее не действовали.

– Хороший мой, – улыбнулась она, – я же говорила, что мы с тобой подружимся. – Она коснулась пальцами кисти Кордубцева и чуть погладила ее. Юноша аффектированно отдернул руку – это ей не понравилось.

Участковый стоял в роли статиста. Он явно не успевал за игрой Кононовой и объекта, за постоянной сменой тона и масок.

– Нравится мне твой ремонт, – улыбаясь, проговорила она.

– Вы еще комнаты не видели, – горделиво проговорил парнишка и второй раз уже показался искренним.

– Покажешь мне их?

– В другой раз, – потух и посуровел он. – У меня там не убрано.

Но Варя продолжала в шутливом, чуть ироничном стиле, как бы даже завидуя. Будто она – бедненькая бюджетница, живущая на одну зарплату, а он – богатый родственник.

– Ты ведь сирота. Где только денег взял на такой ремонт?

Но, кажется, с этой темой она хватила лишку. Кордубцев снова замкнулся, принял горделивую осанку, холодная усмешка исказила его губы.

– А вам-то что? Может, я наследство получил.

– Может, и получил. А может, и нет. Может, денежки не совсем чистые?

– Не ваше дело.

– Налоговую декларацию ты не подавал.

– Глубоко копаете, мамзель Варвара!

– Отрабатываем деньги налогоплательщиков.

– Может, я на тотализаторе выиграл.

– С выигрышей тоже налоги платить следует.

– Я говорил: наследство мне оставили.

– Хм. То тотализатор, то наследство. Путаетесь в показаниях. Кто конкретно оставил? Бабушка с дедушкой, пенсионеры?

– А вот это вообще ни разу не ваше дело! И нечего тут моих дедов своими полицейскими лапами теребить!

– Вообще интересная намечается тема: родители твои погибли неестественным образом, обе пары, бабушки с дедушками – тоже. – Варя сознательно обостряла ситуацию, шла на конфликт. Хотелось посмотреть, удастся ли вывести мальчишку из себя. И если удастся, то что произойдет дальше?..

Кордубцев совершеннейшим образом скривил рот, пальцы его вцепились в мраморную барную стойку.

– И что? – ледяным, надменным тоном проговорил он.

– «Ищи́те, кому выгодно». Знаешь такой важный принцип расследования? Плюс ты сам говоришь: наследство получил. Значит, гибель их всех – родителей и обеих бабушек с дедами – тебе выгодна была?

– Ну, допустим. А как я, по-твоему, их всех убил? Я повелитель молний, да? Стихий, смерчей? Умею за две тысячи километров направлять машины в кювет?

Варя, не отрываясь, смотрела в насмешливое лицо Елисея и вдруг поняла: а ведь не исключено, что так и есть. И это впрямь он мог наслать молнии и смерчи и столкнуть на полном ходу с дороги машину. Или, во всяком случае, он сам в глубине души так считает. Уверен в своем всемогуществе.

– Почему бы и нет? Ты ведь, наверно, выигрываешь на тотализаторе? Оттуда ведь деньги, да? Значит, мог ради своей собственной выгоды и родных замочить.

Варя откровенно провоцировала Кордубцева. Что он сейчас сделает? Бросится? Швырнет в нее чем-нибудь? Ну и прекрасно! Покушение на представителя власти. Есть свидетель. Да какой – участковый! Самое время юного гражданина задержать, а там, по ходу дела, начать с ним по-настоящему работать. Исследовать с привлечением спецов из научного отдела, а не просто прокачивать, кто он да каков.

– Шла бы ты в… куда подальше, гражданка начальница, – с ненавистью, чуть хрипловато проговорил юноша. Но, самое главное, она вдруг с ужасом поняла, что, наверное, все случилось именно так, как она предполагала – но не смела верить. И Кордубцев действительно каким-то образом – возможно, не ясным даже для него самого – смог погубить своих родных. И тот ад, который был в его душе, на мгновение приоткрылся перед ней. А Кононова, прекрасно понимая, что играет с огнем, но, тем не менее, не желая останавливаться на гибельном краю, сделала еще один шажок вперед, в пропасть. Она ехидненько, с издевочкой, с подковырочкой, спросила:

– Сам-то не жалеешь, что родных погубил?

И тут он гаркнул что есть мочи:

– Неееет!!!

И его ад разверзся перед ней.

* * *

В себя Варя приходила тяжело и долго. Мутило. Болела и кружилась голова. Но, слава богу, она находилась в безопасности. В штабном фургоне, припаркованном рядом с домом Кордубцевых. Рядом хлопотал Вася Буслаев. Поднес к носу нашатырь из аптечки. Варя дернулась, и в голове прояснилось. Флешбэками стала возвращаться память.

Флешбэк первый. Страшно кричит Кордубцев – он не бьет ее, не толкает. Однако она – видимо, только от одного этого крика? – падает навзничь и бьется головой о мраморную, шахматную, черно-белую плитку пола.

Флешбэк второй. Участковый выводит ее из подъезда. Он буквально тащит Варю на себе – откуда только силы взялись, она ведь совсем не маленькая! Встреченные местные жители, возвращающиеся домой, брезгливо отворачиваются – думают, что она пьяная, которую сопровождает участковый в форме.

Флешбэк третий. Бедный Халимулин помогает ей забраться в фургон. Сам он обескуражен, но физически, кажется, не пострадал.

Теперь он сидит рядом и довольно испуганно смотрит на Кононову. Она чувствует мгновенное раскаяние. Что ж, сама виновата. Подводила клиента к взрыву и провоцировала его – вот и получила.

– Спасибо, майор, – сказала она участковому. Язык маленько заплетался. – Присядьте, пожалуйста, к столу и пишите объяснение. Я скажу, что именно следует писать.

– Может, лучше я доведу до майора информацию? – спросил Буслаев. – А ты, Варь, отдохни.

– Нет, я в порядке, – возразила Варвара.

И она начала ясным, но слегка скособоченным от официальности языком протокола диктовать Халимулину. Голова кружилась по-прежнему, но меньше, и тошнота тоже улеглась. Состояние было, как после серьезного удара головой и сотрясения мозга – да его, сотрясение, она, видать, и получила. Понять бы только, где кончается воздействие Кордубцева и начинается жесткий контакт с мраморной плиткой на полу его кухни.

Варя заставила участкового писать все как было. Или почти все: «Поднялись в квартиру, вошли по приглашению хозяина, проводили профилактическую беседу…» А вот концовка оказалась не похожей на то, что произошло в реале:

– «Придя в агрессивное состояние, гражданин Кордубцев сильно ударил рукой капитана Коневу в плечо, в результате чего она упала, ударилась головой о пол и потеряла сознание. Никакой помощи ей гражданин Кордубцев не оказал. Гражданку Коневу, находящуюся в бессознательном состоянии, мне удалось вынести из квартиры Кордубцева и вызвать «Скорую помощь». До приезда «Скорой» Конева пришла в себя». Это все, товарищ майор. Поставьте число, время, подпись. И запомните, пожалуйста: именно так, как вы сейчас написали, и было дело. Так, и никак иначе. И никому и никогда не рассказывайте, ни под банкой, ни с женой в кровати, что молодой пацан якобы крикнул, и в результате этого крика женщина, не самая худенькая, отлетела на пару метров и ударилась головой об пол. Не надо об этом никому болтать – да ведь вам никто и не поверит, вы же знаете. Поэтому: «придя в агрессивное состояние, ударил Коневу рукой», запомните как «Отче наш», а чтобы ваша память в дальнейшем работала как надо, майор Буслаев сейчас вам выдаст подписку о неразглашении, которую вы немедленно подпишете. А теперь давайте, майор, выводите меня на свежий воздух и вызывайте действительно «Скорую». А ты, Буслаев, меня здесь жди.

Алексей

Иногда Данилову его работа казалась не бей лежачего. А иногда – тяжелым, чуть ли не физическим трудом.

Последнее было ближе к истине. Попробуйте хотя бы выслушать семь-восемь человек в день, когда они тебе плачутся, свою подноготную выворачивают! А ведь требовалось еще в ходе разговора понять, в чем корень проблемы, с которой пришел к тебе товарищ. Не раз бывало, к примеру, что являлась к нему дамочка с жалобами на детей или слишком плотный рабочий график, а он понимал, что все дело в ее муже или бойфренде, а чаще – в ней самой, в завышенных (или, наоборот, заниженных) жизненных притязаниях. Или в детских, юношеских психологических травмах. Но ведь по ходу приема мало того что требовалось верный диагноз поставить. (Диагноз – Леша для себя называл это так, хотя ни разу не был врачом.) Следовало еще правильно выбрать лечение. И начать лечить. То есть, иными словами, улучшать состояние реципиента.

Данилов равнял себя с психотерапевтами, только с тем отличием, что видел он, как правило, больше и глубже, чем любой психолог, и влиять мог на те точки и струны клиента, которые никакому обычному мозгоправу неподвластны.

К концу приема он уставал, конечно. Поэтому было у него заведено: когда выходил предыдущий клиент – он удалялся к себе в комнатку отдыха за кабинетом, ложился в позу расслабления, йоговскую шавасану, и отдыхал минут семь или десять, сколько время позволяло. Иногда на пару мгновений даже провалиться куда-то, заснуть удавалось. Возвращался в кабинет обычно освеженный, готовый на новые подвиги. И вызывал следующую посетительницу (конечно, большинство среди его клиентуры, правильно знала Варя, составляли женщины).

А тут под конец дня его помощница Элла дурака сваляла – запустила новую дамочку, когда он еще в комнате отдыха лежал. И вот он возвращается в кабинет – а она сидит. Сидит настолько поглощенная собой, своими проблемами, что даже его появления не заметила. Сидит – усталая, согбенная, в позе глубокой скорби или горя. Как впоследствии оказалось – ничего сверхъестественного, всего-то муж изменяет, но она настолько, оказалось, ему верила, что для нее это был удар, шок. Голова склоненная, рукою ее подперла, волосы упали на лицо – оттого даже вошедшего Данилова не заметила.

Да не в посетительнице дело! А в том, что в первый миг, когда он ее увидел, его как пронзило: мамочка! Очень была похожа. Потом морок рассеялся, но время от времени, повадкой, осанкой, пышной гривой волос, клиентка ему ее напоминала. Да и ситуация, увы, походила на ту, о какой посетительница жаловалась: не берег мамочку отец, гаденыш. Мучил. Изменял чуть ли не в открытую.

Поэтому, сколько говорил с визитершей и потом, до самого конца дня, не мог Алексей отделаться от мысли о погибшей матери. Ах, мамочка ты моя, мамочка! Как же ты рано погибла – оставила меня одного!

Немолода ведь уже была – тогда ему, пацаненку, казалось. А сейчас думаешь: ей и пятидесяти не стукнуло. Детский возраст. Жить бы да жить.

А мамуля… Тело матери нашли в окрестностях портового города Энска, где они тогда жили. Она лежала под морским обрывом, в воде и пене. То ли поскользнулась нечаянно, гуляя. (Замечалась за ней такая странность: в смятенном состоянии духа, когда в нынешние времена к психотерапевту или к экстрасенсу идут, бродила матушка в одиночестве по пустынным морским берегам – думала о своем.) А может, подтолкнул ее кто? Или сама свела счеты с жизнью? Даже о восьмилетнем Алешеньке не подумала?

С тех пор, с октября девяностого, Алеша – сирота. И воспитывал, растил и баловал его отец. А также многочисленные, сменяющие друг друга, мачехи. Отец – да, надо отдать должное: он делал все, что мог. Кормил-поил-одевал, дал образование в престижном столичном вузе. К отцу, Сергею Владиленовичу, у Данилова претензий нет. Кроме одной. Если б не он, не его залихватское гусарское поведение, мамочка, наверное, была бы жива. Он ее, папаня, своими подвигами погубил.

Неотступные мысли об этом тянулись и тянулись весь день – подспудно, и когда он последних страждущих принимал, и когда домой возвращался. Хотелось с Варей за ужином поделиться, о чувствах своих рассказать – но, как назло, ее дома не оказалось.

Данилов повалялся в одиночестве с полчаса, потом приготовил для обоих ужин – рис с креветками. Приходилось все время думать о калорийности, ведь Варвара фигуру свою блюдет.

Варя приехала только полдвенадцатого. Вся бледная, опустошенная. И даже язык слегка заплетается, словно у пьяной – но совсем не пьяная.

– Так, Данилов. Ничего не говори и ни о чем меня не спрашивай. Я сейчас пойду и лягу. И машину мою не высматривай. Я ее на службе оставила, меня подвезли.

Затем она прошла в спальню, разделась, пошвыряла одежду комком на пол, что было так не похоже на аккуратистку Варвару. Рухнула на кровать и свет погасила.

Он задернул для нее шторы.

– Может, тебе чаю?

– Нет, ничего не надо.

Что случилось и почему, Алексей не стал допытываться – ни устно, ни ментально. Лишь появилось у него стойкое ощущение: «Это все из-за Кордубцева».