Текст книги "Завтра может не быть"

Поэтому ему следовало быть вдвойне, втройне осторожней. Стоит только оступиться, не то брякнуть, не так посмотреть – сожрут. И косточек не оставят. Подставят перед Никитой, ославят, наплетут. Да и сам предсовмина – он же кукурузник, он же Хрущ – крутенек бывает и хитер. Выскажешь что-то супротив его «ндраву» – тут же полетят клочки по закоулочкам.

Наконец прибыли на державную дачу, дальнюю – еще имелась у Никиты Сергеича, как и у трех других вождей, ближняя, прямо на берегу Москвы-реки, супротив недавно построенного стадиона «Лужники». Перед «ЗИСом» без промедления раскрыли ворота, и лимузин вкатился на территорию, а там подрулил к самым ступенькам. Хозяин авто демократично пожал руку прикрепленному сотруднику, который дежурил на первом этаже на телефоне, а потом по державной лестнице с красной ковровой дорожкой незамедлительно проводил Данилова на второй этаж. Деревянные панели, тяжелые люстры и мебель, конечно, впечатляли, но они ни в какое сравнение не шли с дачами новой русской буржуазии, что станут появляться на том же Рублево-Успенском направлении с девяностых годов двадцатого века.

Хрущев в одиночестве сидел в столовой и читал газету «Правда». Подумать только, какая умилительная картинка для придворных живописцев, всяких Герасимовых, Решетниковых и Лактионовых – дай им волю! Никита Сергеевич пока писать свои портреты не давал, но это только пока.

– Разрешите, Никита Сергеевич? – мягко, почти неслышно прошелестел спутник Данилова, съежившись и даже как будто меньше став ростом.

– Заводи, Жора. И сам ступай отсюда. С тобой потом.

Маленькие, умненькие глазки хитренького поросенка на лысом челе первого секретаря смотрели испытующе и вроде бы добродушно. Но Данилов не сомневался: за ними – редкостные хватка, воля и хитрость. И добродушный, якобы отеческий тон руководителя нисколько не мог его обмануть. Им, тоном этим, нисколько не следовало обольщаться.

– Нашли тебя? Ну, пойдем, побродим, побалакаем. Здесь, в стенах, все подряд болтать нельзя. Думаешь, я не знаю, что даже самого Хозяина Берия писал? Конечно, писал! И меня теперь. Шурик Железный и пишет, гаденыш, хоть кол ему на голове теши.

Железного Шурика, которого упомянул Никита Сергеевич, – Александра Шаляпина – только что назначили главой КГБ.

Сложно у них тут всё, при социализме.

Никита Сергеевич взял каракулевую папаху, надел драповое пальто с каракулевым же воротником и покатился стремительным колобком впереди Данилова. Вышли на воздух. Первый секретарь был полненький, а росточка маленького. Алексей возвышался над ним едва ли не на две головы. Шажок у премьер-министра был мелкий, но быстрый, требовалось поспешать, чтобы рядом с ним держаться. Он и вел – по дорожкам, затейливо проложенным среди настоящего леса, окружавшего партийную дачу, и заботливо расчищенным обслугой от снега и льда. За ними увязался было один охранник, но Хрущ сделал знак: отстань, мол.

– Давай, Алеша, рассказывай, – по-отечески начал владыка мира и социализма и даже ручкой Данилова похлопал – по плечу не получилось, высоковато для него, вышло по талии. – Знаю, щадишь ты меня, старика, не все докладываешь. Вот теперь давай поведай мне: как я в будущем власти лишусь.

– Так ведь мы же все делаем, – с жаром воскликнул молодой человек, – чтобы ничего подобного не произошло! Вот выведем вас, Никита Сергеич, на всеобщие выборы, сделаем первым президентом СССР – и никто больше, никакие политические недруги не смогут сместить. Только народ! А народ вас любит. К тому же у нас, в будущем, говорят так: важно не как голосуют, а кто считает. А считать – мы будем.

– Ты давай, Алеша, не увиливай, – жестко проговорил персек. – Сказали тебе: доложи, как меня сняли, – так докладывай.

– Это еще не скоро произойдет. В октябре тысяча девятьсот шестьдесят четвертого. Через пять лет с гаком.

– Не увиливай.

– Как снимать, вы же, Никита Сергеич, сами и отработали, – сдерзил Данилов. – В пятьдесят седьмом, когда Маленков-Каганович-Молотов – и примкнувший к ним Шепилов – вас пытались сместить. Все так же будет. Соберут в октябре шестьдесят четвертого пленум ЦК. Все выступят по очереди, какой вы плохой. И проголосуют – единогласно, против вас, Никита Сергеевич. Большинство членов ЦК будут заранее подготовлены. С ними предварительную работу проведут.

– А кто закоперщиком будет?

– Да много их, заговорщиков, окажется. И Подгорный, и Брежнев…

– Брежнев! Этот холуй, весельчак, пьяница!.. А что же КГБ, армия, охрана моя? Неужели никто меня не поддержит?

– А с ними тоже поработают заранее. Все против вас выступят. И Шаляпин, ваш «Железный Шурик», и Семизоров, на тот момент председатель КГБ, и Малиновский, министр обороны. Если говорить прямо: все вас предадут.

– Как? И никто даже на пленуме за меня не заступится?

– Ни один. Все будут вас поносить. И Суслов, и Полянский, и Шаляпин, и Подгорный. Один только Микоян промолчит.

– И на том Серго спасибо, – кисло усмехнулся первый секретарь.

Предсовмина выглядел растоптанным. Еще бы – выяснить, что на старости лет у него не останется ни единого друга; ни один из тех, кто вылизывал его и униженно кланялся, не преминет вонзить кинжал в спину – да, это был удар.

– Спасибо, что не арестуют вас, не сошлют и не посадят. Будете жить на дальней даче, под Москвой, с семьей, детьми. Аджубей только, зятек ваш, от вас отвернется.

– В его подлом характере я никогда не сомневался. А проживу-то я сколько?

– Вас в семьдесят первом году не станет, Никита Сергеевич.

– Вроде долго еще. А все равно – мало.

– Если от власти не отойдете и все возможности кремлевской медицины будете пользовать – дольше проживете.

– Да, двенадцать лет впереди! Сколько я мог бы сделать еще – на благо страны и человечества – да, Алеша?.. Скажи: а без меня что со страной-то будет?

– В октябре шестьдесят четвертого провозгласят, что настает, дескать, в СССР коллективное руководство. Брежнева сделают первым секретарем ЦК, впоследствии он себя в генерального переименует, Косыгин будет председателем Совета Министров, Подгорный возглавит Верховный Совет.

– Вот ничтожества!

– Только все равно опять начнется единоличное правление. В России, видать, иначе невозможно. Брежнев всю власть к рукам приберет.

– Брежнев! Станет лидером такой страны! Подумать только! Да как можно допустить?! Ничтожный ведь человек! Алкоголик! Бабник!

– Так и будет все в СССР тянуться через пень-колоду, пока Брежнев не помрет. Реформы Косыгина быстро свернут, станут на вооружения кучу денег тратить, с американцами мериться, у кого боеголовка крупнее. Народ все хуже и хуже станет жить – в провинции вообще ничего не купить, кроме хлеба и крупы перловой. А Брежневу все трын-трава, ему лишь бы охота да медсестры. И награждать его станут: орден Победы дадут, четырежды Героя Советского Союза…

– Р-растреляю подлеца! Прям завтра!

– Не торопитесь, Никита Сергеевич. Лучше известный и старый враг, чем новый-неизученный… А Брежнев у власти до восемьдесят второго года дотянет.

– Восемнадцать лет! Однако!

– Он страну до ручки-то и доведет. Алкоголизм станет нормой жизни. А из областей: Калининской, Тульской, Владимирской – в Москву за продуктами станут ездить, у них-то совсем голяк будет. Да что говорить! Я в восьмидесятые годы в городе Энске жил, и хоть у меня папа директор завода был, я-то видел, как там народ бедовал: ни поесть, ни одеться. Поэтому, знаете, когда в восемьдесят пятом к власти в стране Горбачев пришел – молодой, энергичный генеральный секретарь, все его сначала с восторгом встретили. Он за реформы взялся – гласность, это типа как оттепель, плюс перестройка народного хозяйства. Да только, видать, поздно уже было. Все и посыпалось. Страны народной демократии самостоятельности захотели. Берлинскую стену разрушили. Мы войска из ГДР вывели, и она в состав ФРГ вошла. И в Польше, Чехословакии – везде! – к власти капиталисты пришли. А потом и Советский Союз рассыпался на отдельные государства. Независимые Украина, Грузия, Белоруссия, Казахстан… Да все не просто так! Россия с Украиной и Грузией сейчас враждуют, Армения с Азербайджаном – настоящие войны между собой вели.

– Врешь! – вдруг исступленно прокричал первый секретарь. – Не может этого быть! Врешь ты все!

Они шествовали на максимальном удалении от дома вблизи от бетонного забора, окружавшего дачу. Данилов увидел, как зашевелились ветки гигантской ели метрах в тридцати и оттуда выступил, ушки на макушке, сотрудник в сером.

– Ох, Никита Сергеевич! Вы же понимаете: я, чтобы вам потрафить, мог бы рассказывать, как все сладко да ладно, но что поделаешь, если так сложилось?

– Тогда скажи: где и в чем мы ошиблись? Что поправить можно? Прямо сейчас? Пока я во власти и в силе?

К подобному разговору Данилов давно готовился. Даже какие-то прикидки делал, в тетрадочку формулировки записывал.

– Знаете, Никита Сергеевич, когда Советский Союз в девяносто первом распался, всю власть капиталисты заполучили, буржуины настоящие. Приватизировали – ну, то есть хапнули, иными словами, – все средства производства: металлургические заводы – Норильский никель, Красноярский алюминиевый, нефтяные и газовые месторождения, трубопроводы, другие предприятия, вплоть до земли. И те, которые стали их хозяевами – я до сих пор удивляюсь! – вроде раньше обычными советскими людьми считались, пионерчиками, комсомольцами, а сейчас буквально от жира лопаются. Яхты у них стометровые с вертолетными площадками и бассейнами, самолеты личные, замки стокомнатные. Футбольными командами они владеют и стадионами – «Спартаком», к примеру, питерским «Зенитом» и ЦСКА…

– Да как вы там, в двадцать первом веке, терпите это?! Давно пора поднять революционное восстание!

– Как терпим? А что делать? На их стороне – Росгвардия, оснащенная, вооруженная, с дубинками и газом слезоточивым.

– Возмутительно! Куда вы страну завели!

– Да не только мы, Никита Сергеевич! – в сердцах проговорил, забывшись, Алексей. – Мы-то ведь – что решали? Мы – простой народ. А вы – руководитель. Не с вас ли все началось?

– С меня?! – взревел Никита. – Да я что сделал-то?

– Вот именно! Ничего вы, Никита Сергеич, пока не сделали, чтобы Советский Союз улучшить после сталинской стужи, его исправить. Все у вас невпопад: догоним США по молоку и мясу, засадим все поля кукурузой, на Кубу ракеты отправим!

В сей момент Данилову показалось, что первый секретарь/предсовмина ударит его. Или вызовет охрану. Во всяком случае, Хрущев побагровел, что твоя свекла, или, как он сам по-южнороссийски выражался, «бурак». Маленькие глазки кровью налились, и казалось, вот-вот его круглое тельце разорвет от злости. Но он сдержался. В очередной раз – не дал волю своему бешенству.

– Что же ты предлагаешь, стручок? – с ядовитой презрительностью промолвил хозяин советского мира.

– Знаете, Никита Сергеевич, ведь в будущем не только ужасы имеют место, но и прекрасные вещи. Например, Россия снова стала импортировать зерно – да в больших количествах. А ведь в шестьдесят третьем году вы, Никита Сергеевич, чтоб народ прокормить, на Западе за золото пшеницу покупать станете. И ваши преемники, тот же Брежнев, – эту практику продолжит. А мы в двадцать первом веке сами справляемся. И знаете почему?

– Ну?

– Потому что крестьянина освободили. Раскрепостили. Колхозы закрыли. Сказали людям: столько земли бери, сколько сможешь обрабатывать. И никто никому не советует, не указывает: где и что сажать-сеять. Кукурузу там или рожь.

Алексей заметил, что лицо советского руководителя снова наливается кровью, но решил: а плевать, не буду молчать, семь бед – один ответ, выскажусь начистоту. И продолжал:

– И с мясом-курицей-яйцами-молоком – точно так же никаких у нас проблем. Потому что нет дурацких ограничений, как при Советском Союзе: только одну корову держать. Или участок подсобный – всего шесть соток, а дом поставить можно лишь тридцать шесть квадратных метров. У нас – если ты фермер и есть силы и желание: хоть сто бычков на откорм бери и кормовые сажай, какие сочтешь нужным, не обязательно кукурузу, хоть на ста гектарах – земли в России много!

Хрущев слушал, багровел, но не перебивал. Они шествовали по дорожкам, удалившись от главного здания дачи, по настоящему заснеженному лесу.

– Так же и с малым бизнесом в городах. Ну почему б вам не разрешить парикмахерские частные? Кафе? Магазинчики? Мастерские? Почему у вас за все государство отвечает? И за сталь, и за столовые? И за газ, и за пиво? Ну, разгрузите вы его, государство! Отдайте всякую мелочь частнику!

– Да как же ты не понимаешь?! – громовым голосом заорал тут первый секретарь. – Вот с этого самого частника – реставрация капитализма и начинается! Сегодня мы мастерскую разрешим, а завтра мелкобуржуазный уклад все пожрет! И не заметим, как те буржуи появятся, о которых ты буровишь, на яхтах стометровых!

– Тогда вам вообще ничего менять не надо! Наоборот, вернуть все, как при Сталине! Не туда посмотрел – расстрел! Не то сказал – каторга!

– А ты меня усатым-то не пугай! – продолжал свирепеть Хрущев. – Я с ним двадцать лет работал – не испужался! Моду взяли! Ты мне своей дилеммой в морду не тыкай! Ишь! Или свободу через край – или расстреливать! Партия сама разберется, без ваших скользких указаний, ревизионизьмом попахивающими, как нам коммунизьм строить!

– Да не строите вы его! – в сердцах вскричал Данилов. – Губите вы саму идею коммунистическую! И страну – тоже!

– Хватит! – окончательно рассвирепел персек/предсовмина. – Ишь, нашелся! Кликуша! Оппортунист! Убирайся! Не желаю слушать тебя!

– Ладно. – Данилов пожал плечами. – Тогда до свидания. – Развернулся и по расчищенной дорожке отправился к выходу с дачи.

Хрущев, он чувствовал, смотрит ему вслед – однако окликать тот не стал.

Потом еще пришлось просидеть с час, не меньше, в домике для охраны у ворот – пока ребята в штатском вели тихие переговоры по телефону: куда его и кому везти – пешком с дачи первого секретаря не уходят. Наконец подали, согласно явно понизившемуся статусу, «волжанку» М-21. Водила, молчаливый и настороженный, повез Алексея через город – западную часть МКАДа только начинали строить. По пути молодой человек старался не думать, что будет дальше. Слегка хлебнувши советских порядков, он понимал, что после ссоры с первым секретарем с ним может случиться все что угодно. Но все-таки надеялся на лучшее. Хрущ – он гневлив, но отходчив. И вроде не злопамятен.

На пересечении Ярославки с будущим МКАДом он распрощался с водителем «Волги» и пересел в свой морковный «москвичок», сиротливо стоявший на обочине. Завелся, поехал к себе домой на «Алексеевскую». Зарулил во двор, припарковался. И сердце у него упало, когда, подойдя к подъезду, он оказался окружен тремя угрюмыми хмырями в пальто с цигейковыми воротниками:

– Гражданин Данилов? Вам придется проехать с нами.

Советская печать:

Вперед, к новым победам коммунизма! (Встреча товарища Н.С. Хрущева с избирателями Калининского избирательного округа гор. Москвы)

Взоры миллионов англичан обращены к Москве.

Заглянем в завтрашний день «…Большие выносные экраны телевизоров можно будет повесить на стене, как картину…»

О движении третьего искусственного спутника Земли.

Посещение Премьер-Министром Великобритании Г. Макмилланом Большого театра Союза ССР. «…Находящиеся в Москве с официальным государственным визитом Премьер-Министр Великобритании Гарольд Макмиллан, министр иностранных дел Селвин Ллойд и сопровождающие их лица 25 февраля смотрели в Государственном Академическом Большом театре СССР балет С. Прокофьева «Ромео и Джульетта». На спектакле в центральной ложе, которая была украшена государственными флагами Великобритании и СССР, вместе с английскими государственными деятелями были Председатель Совета Министров СССР Н. С. Хрущев, Заместители Председателя Совета Министров СССР Ф. Р. Козлов, А. И. Микоян, А. Н. Косыгин, министр иностранных дел СССР А. А. Громыко…»

Варя

Что она могла, простая советская девятнадцатилетняя девушка, живущая в СССР в 1959 году? Хорошо учиться, заниматься комсомольской работой, расти идейно и духовно.

Дозволялось и даже приветствовалось заниматься спортом – в физкультурной секции или вместе с подругами. Зимой – носиться на деревянных лыжах. Летом – грести на лодке в ЦПКиО имени Горького. Или в ужасных шароварах наматывать круги на институтском стадионе «Технолог».

Девушка могла дружить с мальчиками. Именно так – дружить. Слово влюбляться было какое-то нехорошее, подозрительное, мелкобуржуазное. А заниматься любовью – вообще табу. Более ханжеское общество, чем советское, еще поискать. О плотском если и говорят, то только тихим шепотом, с ближайшими подругами.

Что еще было подвластно Варе? Написать письмо в газету. Выступить на комсомольском собрании. Или даже на открытом партийном.

Но она не могла ничего менять. И ни на что влиять.

Как могла она, к примеру, помочь своему любимому?

Незаконно арестованному?

Обвиненному?

Да она не в силах даже в точности узнать: действительно ли он арестован? В чем его подозревают? Или он просто пропал? Но ведь просто так, сами по себе, без помощи властей, люди тогда пропадали крайне редко. Это потом, в девяностые и начальные нулевые, лихих людей разведется полно, а государству и дела не будет. Но в 1959-м – нет. Совсем недавно, шесть лет только прошло, как умер усатый, но администрация по-прежнему сечет: что сказал, где выступил, куда посмотрел.

Когда Данилов исчез – не отвечает телефон ни дома, ни на работе, квартира на проспекте Мира заперта, и никто не откликается, Варя сначала думала: срочное дело, какую-нибудь бумагу пишут, к съезду партии готовятся. Но Алексей не мог оставить ее в безвестности, обязательно выбрал бы момент и позвонил. А тут сутки прошли, двое, а он как в воду канул. Машина его, «Москвич» морковного цвета, которую Варя хорошо знала, у подъезда стоит, уже слегка присыпана снежком.

Девушка позвонила его секретарше, Ангелине Павловне – однажды Алексей приглашал Варю на службу и с нею познакомил. Но дамочка ответила сухо:

– Он здесь больше не работает, – и немедленно бросила трубку.

Когда три дня минуло, девушка пошла, как положено в подобных случаях, в отделение милиции по месту жительства исчезнувшего. Приняли ее там вежливо, но скептически. Не с холодным цинизмом отфутболили, как принято было в нулевые и десятые, но и без радушия дяди Степы. Изводили вопросами, почему она интересуется и кем Данилов ей приходится.

– Друг.

– Ах, друг… – глубокомысленные переглядывания.

– Никого, кроме меня, у него больше в Москве нет.

Однако заявление мильтоны взяли, велели захаживать, осведомляться. Но Варя чувствовала: дохлый номер. Не будут районные менты искать ответственного сотрудника ЦК – не тот уровень, не тот полет.

Тогда Кононова отправилась однажды с утра на Старую площадь. Прохаживалась там, мерзла, рискуя вызвать повышенное внимание КГБ: кто такая? Что тут ошивается? Наконец углядела в толпе идущих от метро «Дзержинская» Ангелину Павловну и бросилась к ней:

– Я по поводу Данилова. Скажите, где он, что с ним?

Даже не замедляя шага, тетка бросила на ходу:

– Я не знаю. – И добавила углом рта: – Не приходите сюда больше.

Варя собрала передачку: папиросы, сало, носки вязаные шерстяные – и отправилась в приемную КГБ на Кузнецкий Мост. И вроде бы сама, в другой жизни и в другом теле, числилась на службе в конторе-правопреемнице и даже звание капитана носила, а страшно было. Одно дело, когда ее вербовали в спецкомиссию при ФСБ в конце девяностых, на волне обновления и благодатных реформ, и совсем другое – пятидесятые. Еще ГУЛАГ не весь опростали. Короче, подсасывало от волнения, когда Варя добралась до окошка.

– Вот, хочу оставить передачу заключенному, – она потыкала узелком в окно.

– Фамилия-имя-отчество? – равнодушно проговорил лейтенант КГБ.

Варя назвала.

– Ждите.

Оконце захлопнулось. Спустя десять минут Варя услышала:

– За нами данный гражданин не числится.

– А где же он?!

Вопль остался безо всякого ответа.

Варя записалась на прием в ЦК партии. Через три дня ее принял в отдельном кабинете вежливый человек лет сорока, в костюмчике с галстучком. Она изложила суть дела:

– Данилов, сотрудник ЦК… Неизвестно, куда исчез… Дома не появляется вот уже две недели…

А тот на голубом глазу:

– Данилов? Нет у нас такого сотрудника. Не значится в списках, и не значилось его никогда.

Что оставалось делать? Только жалеть: может, напрасно врала она Алексею, что многое в будущем, благодаря его влиянию на Хрущева, изменится? Надо было сказать, что все там у нас, в две тысячи восемнадцатом году, осталось как прежде. Миллионодолларовые богатеи и коррупция, наглые чиновники и продажная полиция… Но ей так хотелось поддержать Алешку, показать, что все его усилия не напрасны, он благое дело вершит, подталкивая советские власти к реформам! Но, может, если б она ему правду сказала: ничего в России не меняется и, несмотря на все твои старания, осталось как было – может, тогда б он оставил свои попытки вразумить Хрущева? Наверное, лучше бросил бы он заниматься византийской кремлевской политикой и стал обычным советским гражданином… Может, тогда и цел остался, и на свободе?

Но правду говорят: история сослагательного наклонения не имеет. Теперь ей надо попытаться если не вытащить Данилова, то хотя бы облегчить его участь. Конечно, Варя знала, что многое, очень многое в советской стране делается под ковром, по блату, по принципу «ты – мне, я – тебе». А тут и нужный человек вроде бы у нее под боком.

Находясь в чужом, девятнадцатилетнем теле, Варя проживала вместе с матерью и отчимом. Ей несказанно повезло. Большая часть населения СССР, в основном колхозное крестьянство, ютилось по избам, где вода – из колодца, а удобства – на улице. Другой гигантский отряд, рабочий класс, теснился по баракам да коммуналкам. Ей же досталась комфортабельная четырехкомнатная квартира с паровым отоплением, горячей водой и газовой плитой. А все потому, что ее отчим, Аркадий Афанасьевич, являлся ценным для страны Советов кадром, начальником АХО (административно-хозяйственного отдела) в крупном и очень секретном почтовом ящике. Отношения у нее с отчимом были не то что сложными, но напряженными. Уже одно то, что она – девятнадцатилетняя студентка! – встречается с мужчиной и даже остается у него ночевать. Пусть там любовь, пусть Данилов и ответственный работник ЦК партии, но все равно: разврат! Почему не женится?! – хотя и рано жениться в девятнадцать лет, конечно, но лучше уж так, чем блуд неприкрытый! Обо всем этом отчим, Варя слышала, регулярно толковал с матерью – он вообще очень правильным был, этот пятидесятилетний округлый хорек в очочках. Притом девушка порой его взгляды ловила: если б она была девятнадцатилетней советской первокурсницей, может, их и не понимала бы, но так как она долго прожила в другом женском теле, то хорошо знала цену подобных сальных мужских косяков. Короче, идти на поклон к Аркадию Афанасьевичу не хотелось – однако никаких больше вариантов узнать о судьбе Данилова не оставалось. Пришлось постучаться вечером в кабинет и все изложить.

Отчим, конечно, не преминул, воскликнул:

– Да разве можно было вообще с таким типом связываться! – Однако сказал, что постарается узнать. Но притом загундосил: – Доведешь ты меня со своим Даниловым до цугундера, чует мое сердце, доведешь!

– Не кликушествуйте, Аркадий Афанасьевич, и не каркайте! – припечатала Варя и вышла из кабинета.

Да, больше никаких шансов узнать о судьбе Данилова, кажется, не оставалось. И даже шансы сделать что-то через отчима представлялись крайне призрачными.

Но потом в жизни Вари случилась удивительная встреча.

* * *

Сидеть в тюрьме Данилову было не впервой. Однажды его еще Варя арестовывала, когда они были врагами. И в новом теле, когда он впервые явился пред светлые очи Хруща, его для начала в каталажку посадили, мытарили и проверяли[5]5
  Подробнее можно прочитать в романах Анны и Сергея Литвиновых «Пока ангелы спят» и «Успеть изменить до рассвета».


[Закрыть]. Но на сей раз, в отличие от первых двух, Алексею почему-то казалось: теперь заключение надолго. Если не навсегда.

Начать с того, что он даже не знал, где находится. Ни в какой тюрьме, ни в каком городе. Когда его взяли у собственного подъезда на проспекте Мира и усадили в черную «Волгу», сидевший рядом хмыреныш в галстучке первым делом вколол Данилову в бедро какое-то снадобье – и тот улетел. Очнулся неизвестно через сколько в тюремной камере. В одиночке. Голова болела, была тупой и гулкой.

Никто из охраны ни о чем с Алексеем не беседовал, сколько он ни пытался завести разговор – хотя бы о погоде.

Никаких сокамерников, даже в роли наседок, к нему не подсаживали. Кормили не то чтобы вкусно, но приемлемо, не баландой тюремной: на завтрак – каша с маслом или творог со сметаной, на обед – густые щи с мясом, котлета с пюре. Утром и вечером выводили на оправку. Отхожие места в тюрьме, как и почти во всем Советском Союзе, смердели и густо были засыпаны хлоркой.

Довольно скоро ему предъявили обвинение – по той самой, печально знаменитой пятьдесят восьмой статье, по которой при Сталине несколько миллионов осудили, а сотни тысяч казнили[6]6
  В 1959 году в стране еще действовал старый Уголовный кодекс, принятый в 1926 году. Его поменяют в 1960-м.


[Закрыть]. Пункт статьи вменили пятый, тоже расстрельный: «Участие в организации или содействие организации, действующей в направлении помощи международной буржуазии». И не поспоришь: действительно, рассказывать, что СССР развалится, а в двадцать первом веке власть в России будет принадлежать капиталистам, – разве не контрреволюция? Не помощь мировой буржуазии?

И начались допросы. Хотя как сказать… Почти ничего не спрашивали о жизни Данилова в прошлом: в пятьдесят седьмом, восьмом году. Вскользь, бегло: с кем встречался, разговаривал, кому рассказывал свои беспочвенные фантазии относительно будущего? Тут молодой человек на своем стоял: никому ни слова, кроме первого секретаря ЦК товарища Хрущева, не поверял. Про Варю спрашивали бегло, и он, конечно, о том, что она тоже человек из будущего, не обмолвился. А потом начались другие – да их и допросами назвать было сложно. Скорее рассказы Данилова о том, что он знает и помнит из будущего. Из всех тех лет между тысяча девятьсот пятьдесят девятым и 2017-м (когда он в прошлое очертя голову бросился).

Всего расспрашивателей было четверо. Они чередовались друг за другом, и каждый расспрашивал Алексея целый день, с перерывом на обед. Судя по всему, они не в КГБ работали, а были приходящими консультантами.

Никто из них заключенному не представлялся и никаких отвлеченных разговоров не поддерживал. Первого Данилов прозвал для себя Историк – более всего тот похож был на дядек, которых он встречал порой в коридорах ЦК КПСС: консультантов, инструкторов. Спокойный, умный, румяный, свободолюбивый, он чем-то напоминал того хрущевского главного помощника, что недавно его на дачу к кукурузнику привозил. Или молодого академика Яковлева. Или, скажем, журналиста и будущего посла Бовина: холеный, лощеный, стильный, одетый в заграничное.

Этого интересовала общая канва будущих событий. Почему-то особенно – отношения с Америкой. Изложению Карибского кризиса посвятили несколько дней: все мельчайшие детали, какие только молодой человек сохранил в своей памяти, допросчик у него выцыганивал. И с чего началось, и как развивалось, где нам пришлось отступить и в чем договориться.

Переворот с отстранением Хрущева в октябре шестьдесят четвертого тоже оказался допросчику чрезвычайно интересным. И ему несколько дней посвятили. А также убийству Кеннеди в Далласе в шестьдесят третьем. А потом: брежневское правление, политика мирного сосуществования, первые договоры об ограничении ракет. Затхлость брежневского режима, эпидемия властных смертей в начале восьмидесятых. Про Горбачева и его реформы Данилов тоже рассказывал подробно. А вот о том, как все устроено в нынешней России – на удивление интересовало мало: олигархи, реформа медицины, «крымнаш»… – все конспективно. Такое впечатление, будто до тех лет ни вопрошающий, ни те, кто его послал, доживать не собирались.

Вторым был человек, которого Алексей прозвал про себя «Вычислитель». Его интересовало все, связанное с компьютерами. Персоналки. Сотовые телефоны. Интернет. Облачные сервисы. Но что мог об этом Данилов, безнадежный гуманитарий, поведать? Разве он понимал, как устроены персональные компьютеры и мобильники, как действуют? Какие-то обломки знаний в памяти оставались, и он честно пытался их из себя выковырять, помочь советским технарям занять лидирующие позиции.

Третий был по части вооружений. Подтянутый, седой – казалось, он прямо перед тюрьмой снимает свой полковничий, а то и генеральский мундир и переодевается в гражданское. И тут тоже – что мог знать и помнить пришелец из будущего, попаданец? Ракеты подземного базирования, разделяющиеся боеголовки. Помнится, полковнику (генералу?) очень понравилась – он чуть не закричал от восторга – идея о скрытом размещении межконтинентальных ракет на поездах, замаскированных под обычные составы, а также на автомобильных платформах – и постоянное циркулирование и того, и сего по трассам вокруг Москвы. Рассказал Данилов, что знал, и о технологии стелс, дронах, спутниковой разведке.

Впрочем, о космосе больше доводилось говорить с другим товарищем – тут Данилов проявил себя не то чтобы докой, но более осведомленным, чем в вычислительной технике и вооружениях. Все потому, что однажды рассказал ему американский шпион о том, как устранял великих людей двадцатого века – Сергея Павловича Королева и Юрия Алексеевича Гагарина[7]7
  Подробнее читайте об этом в романе Анны и Сергея Литвиновых «Аватар судьбы».


[Закрыть]. И после этого Алексей взялся изучать историю советской космонавтики и лунной гонки между СССР и США. Тоже, конечно, рассказывал как дилетант, начитавшийся мемуаров гуманитарий, но хоть что-то знал и помнил.

Консультант из космической отрасли был забавный: маленький, нечесаный, со скособоченным галстуком и нестрижеными ногтями. Он курил, разбрасывая всюду пепел, и порой тушил папироски собственными пальцами, отчего последние частенько бывали у него черными. Иногда, в порыве вдохновения, он вдруг вскакивал и делал несколько кругов по допросной, мыча и потирая руки.

– Значит, вы говорите, – набрасывался он на Данилова, – что Советский Союз первым запустил человека в космос, но так и не побывал на Луне. А почему, как вы думаете?

Так как Алексей и сам себе этот вопрос не раз задавал, ответ он сформулировал неплохо:

– Сказались и объективные, и субъективные моменты. Из объективных отмечу недостаток финансирования. И то, что не создали единого научно-технического комплекса, перед которым поставили бы конкретную цель: отправить советского человека на Луну. Существовал и субъективный момент: академики Королев и Глушко разосрались, простите мой французский. Первый ни в какую не хотел делать ракету на высококипящих компонентах, считал, что это страшно вредно – и природе, и людям. И стал изобретать ракету Н-1, которая не полетела ни при его жизни, ни после. А второй был уверен, что кислород-водород-керосин сроду не дадут нужной тяги для тяжелой ракеты.