Текст книги "В предчувствии измены. Эротический роман"

Вся неделя с рутинным чередованием рабочих и хозяйственных обязанностей сжалась в одну точку и существовала совершенно отдельно от моих мыслей. Я делала все привычные действия на автомате, не вдумываясь в детали, не испытывая ничего от процесса. Мои мысли настолько заполнились новым приобретением из сокровищницы чувств, что я не заметила, как пролетело время.

Я постоянно думала про Мариш и Илью. Я всеми возможными способами заставляла себя притягивать образ моей подруги, как только вспоминала его. Моя память отчаянно отбивалась от слияния этих двух людей, но моя фантазия как всегда выручала меня. Если я вспоминала наше взаимодействие вдвоём, я тут же включала воображение и всюду вставляла Мариш, хотя бы в качестве декорации. Вот он идёт к нам в беседку, чтобы поцеловать меня в щёку. Его взгляд через моё плечо стремится к ней, а я – всего лишь небольшое препятствие, которое он из норм приличия не может просто переступить. Вот их кровать в спальне: и я представляла, как она выбирала это постельное бельё в магазине. Она любит тёплые тона, золотистые и розовые. Она попросила продавца показать ей все наборы в этих цветах, а Илья сказал, что стоит добавить цвет морской волны – символ её имени. Вот мы стоим у окна, и он собирает головоломку. Сквозь его монолог, состоящий из описания действий, пробирается смех Мариш из беседки. Он делает паузы в повествовании, вслушиваясь в её голос.

Я честно пыталась, но тот эпизод, когда он берёт меня за руку в полной темноте… Ох, я ничего не могу поделать. Я никак не могу расцепить наши руки. Все представления растворяются в этой окутывающей нас темноте, и исчезают, словно снежинки от пара над весенней землёй. Ничего не угрожает этому единению – такому мимолётному, и такому идеальному.

– Если тебе так понравилось, зачем наделять это негативными коннотациями? Что плохого в том, что ты чувствуешь? – спрашивает меня Илья. Я снова веду с ним внутренний диалог.

– Я чувствую влечение к мужу моей подруги. Это самое страшное нарушение табу, какое только может быть на свете.

– Ты уверена, что это влечение? Опиши, что ты чувствуешь?

– Когда я вижу тебя, мне хочется подойти поближе. Мне хочется посмотреть тебе в глаза и задать какой-нибудь вопрос. Я хочу смотреть, как ты отвечаешь, я хочу следить за развитием твоей мысли, чтобы ты озвучивал свои размышления. Мне так нравится, как ты разговариваешь. Как твои руки взлетают, ложатся на колени, как ты подаёшься вперёд и щуришь глаза, как опускаешь голову и задумываешься. Я очень хочу услышать твои мысли. Ошибочные, требующие корректировки, те, которые ты не осмелился озвучить, те слова, которые встают вопросом и предвещают размышление. Я хочу знать весь процесс формирования твоей мысли, понимаешь?

– Но то, что ты сейчас описываешь, не имеет никакого отношения к физическому влечению. Тебе нравится то, как я думаю, и что думаю, потому что в моих мыслях ты видишь нечто близкое себе.

– Предположим, что это главное, – задумываюсь я. – Но нельзя отрицать и последствий – мне нужен от тебя тактильный контакт.

– Продолжай…

– Я хочу, чтобы ты касался моего плеча, когда хочешь переубедить меня, и моей коленки, когда ты согласен со мной. Я хочу, чтобы ты убеждал меня не только устно. Я не знаю, как это объяснить. Я хочу понимать тебя ясно, совершенно точно знать, что ты имел в виду, без своих интерпретаций. Я представляю себя слепой, и ты кладёшь свою ладонь на мою руку, выдвигаешь вперёд мой указательный палец и ведёшь им по рельефному шрифту.

– Тебе просто нужно знать, что ты не одинока. Тебе показалось, что мы… мыслим в одном диапазоне, границы которого ты хочешь очертить физически. Тактильный контакт даёт тебе уверенность в том, что это реально. Что ты не придумываешь. Что все твои ощущения – настоящие. Ощущение, что тебя понимают, и ты понимаешь. Что с кем-то ты говоришь на одном языке.

– Но как же мой сон? То, что я видела в нём – это далеко не те платонические отношения, к которым ты приписал мои к тебе чувства.

– Как жаль, что ты не можешь рассказать о нём Александру. Он бы всё проанализировал. Даже такую сложную головоломку, как ты – разберёт на детали и сделает выводы.

– Да, я не могу. Я никому не могу об этом рассказать. Даже тебе. Особенно тебе.

Я жду Мариш. И снова нервничаю. Когда мой возраст перевалил через двадцать пять, я постоянно впадаю в такое состояние перед ожиданием гостей. Волнуюсь, не могу сосредоточиться на других делах, бесцельно метаюсь по квартире. Как же называется это состояние? Я читала на сайте adme.ru статью: «25 слов, которых нет в русском языке». Когда одним иностранным словом можно ёмко выразить целый ряд чувств и действий по отношению к определённой ситуации… Как же? То ли иксуарпак, то ли панапоо… точно, иктсуарпок. Надо остановиться и подумать о чём-нибудь отвлечённом.

Сегодня утром я отказала мужу в сексе. Я впервые дала отпор его инициативе после того долгого невыносимого периода, когда моя инициатива систематически встречала агрессивное сопротивление. Я честно сказала, что не хочу: не прикрывалась «не теми днями», плохим самочувствием, специально затеянной ссорой на пустом месте. Он смолчал, и сделал вид, что ничего не произошло. У нас не было секса с тех пор, как я накинулась на него в машине по пути на конференцию. Мы, кстати, так и не обсудили этот странный эпизод из нашей жизни. Впрочем, мой муж часто делает вид, что ничего не произошло, если не знает, как объяснить свершившийся факт – наверняка про себя он анализирует и выдаёт ряд вариантов, но ничего не говорит, будто никак к этому не относится. Интересно, а что думаю я о произошедшем? Не могу сказать, что мне понравилось. Возможно, если бы он как-то прокомментировал… Хотя нет, лучше не стоит. Мне хочется забыть об этом. Я сорвалась и сделала какую-то глупость. И это было не менее опасно, чем если бы я просто начала его бить, пока он вёл машину. Даже страшно представить, с какой скоростью мы тогда неслись. Мне вдруг стало стыдно, что я подвергла опасности не только его и мою жизнь, но и остальных участников движения. Когда-то я постоянно держала в голове мысль о том, что нельзя отвлекать человека, когда он за рулём, и ни в коем случае нельзя ругаться… И вот, пожалуйста… Что со мной стало?

В дверь звонят. Я быстро иду открывать. Как же хочется увидеть Илью, господи! Вот бы он сейчас тоже стоял за дверью вместе с Мариш. Я просто хочу увидеть их вдвоём.

– Привет! – нет, всё как обычно. Я с печалью смотрю в пустоту за её плечом, когда мы обнимаемся.

У Мариш счастливый вид. Она оживлена больше, чем обычно. Что-то хорошее случилось, или она пока ещё только задумывает об этом.

Мы садимся за стол, и её загадочная улыбка просто напрашивается на вопрос.

– Ну давай, колись, – требую я.

– Что? – Мариш кокетливо округляет глаза и немного подаётся назад.

– Рассказывай, отчего ты так светишься!

– Я подарила Илье мотоцикл, – выпаливает Мариш.

– Что?! Вам сколько лет, господа?

– Это была его юношеская мечта! Я откладывала на камин, но… Решила, что такая идея согреет его посильнее.

– Ещё бы! – всплёскиваю я руками. – Это же чертовски опасно!

– Это потрясающе. Мы прямо в тот же вечер погнали на нём в Нару.

– Нет, я ушам своим не верю! Я тебя не узнаю.

Уж что-что, а безопасность Мариш ставит превыше всего. Комфорт, домашний очаг, традиции – это всё к ней. Как она могла променять пушистые пледики и мерное пламя в камине на такую безрассудную инвестицию. Впрочем, следуя за её метафорой, моя мысль добирается до туманных догадок: она подумала не о себе, а о своём муже, и сделала ему приятно.

– Да. Я сама замечаю, что со мной что-то происходит, – говорит Мариш.

– Ладно, – вздыхаю я, старательно отгоняя образ Ильи на мотоцикле, – расскажи мне об ощущениях? Нет, я поверить не могу, что вы сразу так далеко поехали. Он вообще когда в последний раз садился на мотоцикл?

– Лет пятнадцать назад, – хмыкает Мариш. – Илья прекрасно владеет своим телом. У него отлично развито чувство равновесия, пространственное мышление, он сенсорик. Всё, что связано с физическими экзекуциями – его конёк. От экстремальных видов спорта до работы, требующей хорошо развитой мелкой моторики.

Всё, я не могу даже смотреть ей в глаза. Воспоминание о том, как Илья собирал головоломку, и мой жуткий сон, вцепились друг в друга, словно влюблённые подростки, и создали такое яркое ощущение реальности моей фантазии, что влечение к мужу моей подруги захлестнуло меня целиком. Мне кажется, что вся кровь прилила к моему лицу, и я начинаю нервно хихикать, чтобы прикрыть чувство стыда обычной пошлостью.

– Оля, прекрати! – Мариш качает головой. Я откашливаюсь и смотрю на неё внимательно. – И, конечно, я ни на секунду не задумалась, прежде чем сесть с ним на мотоцикл и ехать хоть на край света. Ощущения невозможно описать словами. Когда мы тронулись с места, и я поняла, что нас держит только два колеса над поверхностью земли – это просто… – Мариш даже захлёбывается от восторга. – Он так быстро набирал скорость, что я зажмурилась от страха и восторга одновременно. Этот разгон – самое острое ощущение, которое я когда-либо испытывала в жизни. Нет, конечно, когда мы мчались по шоссе, петляя между машинами, и неслись по крайнему левому ряду так быстро, что мелькание всех отдельных объектов вокруг превратилось в одно смазанное пятно – это тоже было обалденно. Но вот это предвкушение, что сейчас будет ещё быстрее. Мне даже показалось на секунду, что мы просто летим, по-настоящему, понимаешь? И страх пропал. Мне хотелось ещё и ещё! Я даже стала снова вцепляться в него как безумная, но уже не от ужаса, а требуя увеличить скорость.

Нет, я не могу это слушать! Я вылезаю из-за стола на ватных ногах и отворачиваюсь от подруги, якобы что-то ищу в кухонном шкафу. Нахожу коробку с печеньем, а сама считаю до десяти, как меня учил мой муж, медленно и глубоко.

– Оля? – слышу я голос Мариш и возвращаюсь за стол. Она пристально смотрит на меня. – Ну, так да или нет?

Я понимаю, что она что-то спросила меня, но вопрос я не слышала. Я была так сосредоточена на дыхании. И активно пыталась воспринимать её слова как простое описание поездки на мотоцикле со своим мужем.

– Извини, – вздыхаю я. – У меня была такая напряжённая неделя, что я к выходным стала совсем невнимательна. Что ты спросила?

– Ты думаешь, я сошла с ума? И что супруги так себя не ведут?

– Ты же прекрасно знаешь моё отношение к этим дурацким правилам. Я всегда завидовала нестандартным парам. Мне кажется, что это наоборот очень здорово! Когда большинство людей ожидает, что вы, поженившись, будете вести очень степенный, и, я бы даже сказала, обычный, «взрослый» образ жизни, а вы живёте так, как будто просто очень любите друг друга – в этом и есть залог долгого, а главное – счастливого брака. Вместо поездки в магазин за продуктами – катание на роликах. Вместо камина – мотоцикл. В этом что-то есть!

– «Взрослый» образ жизни, – медленно повторяет Мариш. Она поднимает на меня серьёзные карие глаза. – Мой Илья любит рассуждать на эту тему. Он говорит, что брак не должен делать нас «взрослыми» в тех сферах, где речь идёт о чувствах. Там мы должны оставаться такими же пылкими, как подростки. А я считаю, что он не прав.

Её слова меня словно током бьют. Ведь я тоже так считаю! Я думаю также, как и он!

– Твой муж очень инфантильный, – замечаю я. И мне это чертовски нравится!

– Да, есть за ним такое… Нет, он надёжный. Но иногда мне кажется, что я гораздо взрослее его. Что я… созрела для брака, а он ещё нет.

– Он бы не сделал тебе предложение, если бы не созрел, – возражаю я. – Заметь, ваша история – одно из тех редких исключений, когда тебе не нужно было тащить его в ЗАГС. Он сам проявил инициативу.

– Вспомни, как быстро всё это произошло. И как романтично он делал предложение – в этом всё дело. Этакий романтический порыв, как в сказках. Данный поступок всего лишь неотъемлемая часть его характера. И сколько я не пыталась донести до него свой взгляд на брак – он не понимал этого, пока мы его не заключили. И теперь, конечно, обоим приходится маневрировать.

– Это как раз стандартная тема, – замечаю я. – Всего лишь поиск компромисса, всем парам свойственно. И один всегда считает, что уступает больше другого.

– Я считаю, что женщина должна уступать больше. Иначе он найдёт другую, более гибкую.

Сейчас мне кажется, что взгляды Мариш очень подходят моему мужу. Они были бы просто идеальной парой. С этими их шовинистскими загонами и правилами семейного этикета. Интересно, Мариш устраивал бы регулярный секс по субботам? А может, она считает это нормой? Вряд ли… Спрашивать я, конечно, не буду. Тем более я говорила с ней на эту тему, и она охарактеризовала нашу с мужем ситуацию как кризис.

– Ты со мной не согласна? – Мариш внимательно смотрит на меня, и вопрос её звучал скорее как утверждение.

– Я думаю о том, что если бы я была другой, как обстояли бы дела у нас с мужем сейчас.

– Если бы ты была гибче, у вас не было бы таких очевидных противоречий. Об этом? Я думаю, что да. Мне кажется, что твой Саша психологически очень зрелый мужчина. И то, что ему нужно – совершенно обычные ценности для семейного человека.

– Но…

– Я тебя не обвиняю, – Мариш качает головой. – Мне иногда кажется, что ты цитируешь моего мужа. Из чего я делаю вывод, что ты тоже пошла на брак не совсем осознанно. Ты… как бы это сказать… воспринимала это как средство, а не как цель.

– Мне всегда казалось, что видеть в замужестве цель всей жизни как-то… примитивно, что ли… – пожимаю я плечами.

– Я не совсем это имела в виду, – Мариш пытается сформулировать мысль, я даже вижу, как шевелятся её губы, собираясь высказать пришедшее на ум слово, но в последний момент она отметает его.

– Я вышла замуж для галочки? – вывожу я.

– Я вряд ли бы осмелилась так это назвать, – Мариш смущённо улыбается. – Но мою мысль ты поняла… – мне так нравится, как она хмурит бровки и стремительным движением убирает за ушко упавшую на лицо прядь волос. – Ты сделала это как-то «между прочим». Занималась карьерой, не хотела заводить детей.

– Не научилась жарить стейки, – я сержусь. Впрочем, она совершенно права. И я сама всё это ей говорила. Чего уж теперь?

– Я уверена, что у вас всё наладится, – Мариш берёт телефон и отвечает на звонок.

Как-то рано он сегодня. Мне хотелось бы поговорить ещё. Я умоляюще смотрю на Мариш. И до меня доносится его голос из трубки. Я слышу лишь начало предложений, к середине он понижает голос, и исчезает из поля возможностей моего аудиального канала. Неоднородность тембра, такая богатая вариативность интонаций в одном предложении, мне очень нравится. В этих высоких нотах есть какая-то истеричность, что ли? Свойственная больше женщинам, но в приложении к мужчине превращается в совсем иначе окрашенные черты: вредность, вспыльчивость, чувственность. Это эмоциональность, свойственная молодым юношам, а не взрослым мужчинам, которые год от года разучиваются реагировать на провокации. Я отчётливо слышу, что многие предложения он начинает с «я» – и в этом есть какая-то притягательная эгоцентричность. Он задаёт вопросы «когда», предлагает выбор «может», ставит ультиматум «если». Эти, казалось бы, малозначительные детали, представляют для меня огромную ценность. Они словно точки в схеме созвездия, по которым я медленно начинаю выводить линию: и моя фантазия уже рисует целый мир одного отдельно взятого человека. Этого человека зовут Илья. И он очень интересует меня. Ведь мы похожи. Ведь в нём есть черты, которые кажутся мне непреодолимо притягательными. Я вспоминаю его манеры: как он двигается, как жестикулирует, как щурит светлые глаза, и распахивает их, и подаётся вперёд, чтобы убедить в своей идее. Его манеры просто завораживают меня. Как же мне хочется ещё разок взглянуть на него.

– Пусть зайдёт.

Господи, это что, я сказала?

– Оля зовёт тебя в гости.

В трубке молчание, я не слышу слов, но по глазам Мариш вижу, что он разговаривает.

– Ладно, – отвечает она в трубку и сбрасывает звонок.

– Нам разрешили поболтать ещё десять минут, – Мариш намеренно растягивает слова, будто передаёт важное распоряжение начальника.

Меня словно облили кушем ледяной воды. Как так? Я позвала его, а он не пришёл? Внутри всё сквозит от опустошённости. Это ещё хуже чем тогда, в ту вторую встречу. Какой кошмар! Как мне это вынести?

Мариш начинает рассказывать про Катю и Антона, и своих племянников. Я вообще ничего не соображаю, и слушаю её вполуха. Впервые в жизни мне хочется, чтобы она ушла поскорее. Но эти «драгоценные» десять минут длятся целую вечность.

Он не пришёл. Я звала его, а он предпочёл подождать её в машине. Я совершенно неинтересна ему. Он, наверное, даже не помнит о нашем разговоре. Для него это просто обмен информацией. Я всё придумала. Не было никакого понимания. Ни о какой взаимности не может быть и речи. Он вообще ничего не почувствовал. И тогда, когда мы шли искать головоломку. Он взял меня за руку сугубо из вежливости, и этого он тоже уже не помнит. Не помнит, как я восхищалась им – для него мои восторги ничтожны.

Я метаюсь по кухне от двери к окну, и обратно. Мне хочется осесть на пол, или прижаться спиной к стене. Хочется так скрутить своё тело, чтобы верхняя часть вмялась в нижнюю. Мне необходимы как воздух физические ощущения. Я хочу, чтобы появились границы, не пускающие меня за пределы реальности. У меня нет опоры. Мне нужно вцепиться во что-то значимое из материального мира, чтобы больше не фантазировать. Если я продолжу, будет только хуже. Я стану дорожить им… и видеть один раз в сезон. В лучшем случае. А если нас больше не позовут на дачу? Он всегда будет ждать её в машине? Я могу вообще больше никогда не увидеть его. Слёзы застилают всплывающие перед глазами мрачные картинки, отрывистые зарисовки воображения об одиночестве, тоскливых буднях в ожидании выходных, а потом всё будет рушиться – я снова не увидела его… как скучно, как скучно я буду жить! Я пытаюсь проморгать, выдавить из поля зрения серые сцены, крепко надавливая веками на глаза.

Он не захотел увидеть меня. Даже не представляя, сколько времени я думаю о нём, он сидел в машине и сказал ей: нет, я дождусь тебя внизу. И это омерзительное чувство, что очередной мужчина ко мне равнодушен, расползается длинными узкими гельминтами по всем внутренностям моего ментального тела. Их рост так быстр, он прямопропорционален тому объёму чувств, которые к этому мужчине есть у меня. А я не могу остановить эти чувства. Каждая мысль о нём делает его значимость только больше. Я сама себя одолеваю этими фантазиями… потому что кроме них у меня сейчас нет ничего. И я начинаю плакать. Мне так одиноко без него, а он даже не знает, что я здесь, в своей тесной кухне, думаю о нём.

Как же мне спасти себя? Как создать иллюзию, что есть хоть что-то? Только не пустота… только не безразличие. И я начинаю терзать себя гипотезами о том, как я не нравлюсь ему. Я заставляю себя всё переворачивать наизнанку. Он считает меня некрасивой. Он смотрел на меня и думал: какая же она уродливая! Когда он целовал меня в щёку при встрече и на прощание, он с едва сдерживаемым отвращением касался моих щёк. Ему казалось, что в его щетине остались мои кожаные эпителии, и ему хотелось смыть их немедленно под напором горячей воды. Ему казалось, что с моих волос сыпятся чешуйки на его одежду, и он бросил всё в стиральную машинку сразу, как только мы уехали. Он смотрел на меня, когда я сидела на скамейке, и думал, какая я сутулая. Как нелепо выглядят мои руки, сложенные на костлявых коленях. Как морщится мой лоб в глубокие горизонтальные морщины. Когда я наклонялась вперёд, чтобы меня лучше слышали, какое несвежее у меня было дыхание. И этот ужасный голос – он то срывается на визг, то хрипит, словно пропитый водкой. И он думал: как бесстыже она таращится на мои руки. И ему было противно даже представить, что я сидела и думала о том, как приятно было бы прикоснуться к его пальцам.

Я хочу, чтобы он презирал меня! Рассказывал Мариш, как скучно ему было сидеть со мной там, у беседки. Что я самая некрасивая её подруга. Самая неухоженная и отталкивающая. Что со мной невыносимо общаться нормальному мужчине, потому что я отталкиваю своим видом любого, даже последнего неудачника.

Он смеялся надо мной тем вечером. Он поддакивал, задавал вопросы. Смотрел на меня и думал: она считает, что нравится мне, раз я просто отвечаю на её взгляд.

Пусть так! Пусть он считает меня некрасивой, скучной, нелепой, жалкой, отвратительной. Я на всё согласна! Только не равнодушие, только не его.

Бессонные ночи начинают входить у меня в привычку. Я долго крутилась в кровати, и бросила идею заснуть. Встала и ушла к окну.

Мне ужасно тоскливо. Я разглядываю окна соседских домов: почти нигде не горит свет, только ровный ряд узких прямоугольников на лестничных клетках подсвечивается холодным зеленоватым цветом. Кое-где в окнах квартир мелькают серебристые отблески – хозяева смотрят телевизор, или уснули под какой-нибудь сериал на компьютере. И уже начинается понедельник. Почему всё кажется таким безнадёжным?

Я пытаюсь размножить эти высокие бетонные жилища на тысячи, я представляю, сколько их рассеяно по городу, по области, по другим городам, по всей стране. Я представляю, что могу сделать пространство проницаемым: камень прозрачным, деревья и кусты превратить в стекло, и где-то за километры от меня, может быть, за тысячи километров, какой-нибудь молодой человек также стоит у окна и смотрит на улицу.

Ему тоже ужасно одиноко. Его жена не понимает его. Друзья представляют собой лишь ряд приятелей, с которыми нельзя обсуждать сокровенные темы. Он смотрит сквозь это бесконечное расстояние, которое никогда-никогда не сократится между нами, и думает о том, что нет никакой надежды встретить меня. Нам никогда не представится возможность познакомиться и начать длинный разговор с пары слов, которые сами собой слетели с губ. Он бы просто сказал эти пару слов, а мои глаза ожили. И я бы слушала его, и разговаривала бы с ним обо всём на свете. Я бы призналась, что всегда надеялась, что где-то есть моя вторая половинка. Мой единомышленник. Человек, с которым мне будет очень хорошо. И вот мы, кажется, наконец-то встретились. Нет, не кажется! Я буду точно уверена в этом. Я сразу это пойму. Такой должна быть любовь – подумаю я. Очевидной, понятной с полуслова. Когда вам легко и не хочется расставаться. Когда я не буду думать о том, какой из него получится муж, отец, и будет ли он любить меня в старости, а он не будет думать о том, удобна ли я в быту, и полажу ли с его родителями.

Я представляю жёлтый свет в его большой уютной гостиной, он падает на его плечи, блестит в светло-русых, немного вьющихся волосах. У него светлые глаза, и полные губы. Он внешне чем-то похож на моего мужа, только стройнее и ниже ростом, как Илья. Письменный стол, за который он возвращается, вдоволь нагрустившись у окна, переполнен различными предметами. Там зелёная настольная лампа, как в библиотеках, какие-то экзотические африканские статуэтки и строгие геометрические фигуры. По столу разбросаны книги, большие энциклопедии и тонкие, выпущенные в количестве по пятьсот экземпляров, брошюрки, и все они раскрыты. Там иллюстрации с кадрами из наших любимых фильмов. Он берёт ручку, и в блокноте со страницами без клеток и линеечек ровными рядами начинает выводить свои мысли. Он пишет про фильмы, про их персонажей, про свои познания в истории кинематографа. Он пишет про свои впечатления, которыми мог бы делиться со мной часами. Но меня нет в его жизни. И от этого ему так же тоскливо и больно, как и мне.

Я никогда не думала, что замужней девушке может быть так одиноко. Сейчас я вернусь в тёплую кровать, где рядом мирно посапывает человек, который всегда рядом. Утром, ночью, вечером, и днём в выходные. Официально я не одинока. Но я чувствую себя неприкаянной. Мой штамп в паспорте усугубляет ситуацию тем, что теперь мне негоже фантазировать о некоем молодом человеке, который будет понимать меня с полуслова. Статус активного поиска должен был превратиться в пройденную ступень, как только я ответила «да» на вопрос женщины в ЗАГСе.

Сначала мне казалось, что появление Ильи в моей жизни должно помочь мне. Я не понимала как, но новые ощущения так взбодрили меня, что равнодушие мужа ушло на второй план, я переключилась на себя, и на другие мысли. Я перестала гнобить себя чувством вины, и стала думать о том, чего бы хотела я. Но, не успев как следует распробовать это новое самоощущение, я получила такую вот пощёчину. Он не пришёл. И я не первый раз встречаю его безразличие. Вспомнить, хотя бы, ту встречу в апреле.

Если бы дело было в отношении: моего к нему, или его ко мне – тогда всё было бы ясно. Но я выдумала какое-то мифическое взаимопонимание с человеком, который вспоминает обо мне только тогда, когда слушает свою жену. А я думаю о нём. Думаю постоянно, и борюсь с этим, и оправдываюсь, и стыжусь. И хочу его. Я не могу этого отрицать…

Как бы мне хотелось оказаться на один день в параллельной вселенной. Где я не замужем, а он не женат. Где никто из нас никому не обязан. Где он не знаком с Мариш, и я с ней не знакома. Я хочу оказаться там, и встретить его. Совершенно случайно пройти мимо, как в фильмах, и обернуться, а он обернётся тоже, и мы замедлим шаг, и развернёмся друг к другу, и подойдём. Я хочу провести с ним всего несколько часов, в мире, где могу целовать его, говорить с ним о сексе, обсуждать любые темы. В волшебном мире, где мы можем прикасаться друг к другу, не оправдываясь случайностями и этикетом, а потому что хочется. И никакого чувства вины и стыда. Только ощущения.

Я ложусь на кровать. Я хочу Илью. Я представляю его. С другой биографией, без кольца на пальце, и я тоже с чистыми руками. Я могу обнимать его, гладить его волосы, держать его за руку, смотреть ему в глаза бесконечно долго, с очень близкого расстояния. Я не могу налюбоваться его светлыми глазами. Хочу прижаться к нему. Почему это всё не по-настоящему? Только моё нестерпимое желание. Я чувствую, как внутри всё напрягается, как тяжелеет низ живота. Я понимаю, что мне никогда не справиться с этой жаждой. Он никогда не трахнет меня. И я чувствую горячие слёзы на своих щеках. Мне хочется разрядки. Я хочу выкрикнуть его имя. Я хочу шептать его имя ему на ухо, когда он входит в меня. Я хочу впиваться пальцами в его голую спину.

Я не умею мастурбировать. Я никогда этого не делала. Я ненавижу предсказуемость движений внутри меня. Мне нужно разбудить мужа. Мне тупо нужен мужик. И я вскакиваю на колени, зависаю над ним, трясу его за руку. Захлёбываюсь в слезах и кричу его имя. Он шевелится, он пытается подняться. Я кричу ему, что хочу секса. Я хочу, чтобы меня немедленно трахнули. Он, наверное, ничего не понимает. Я тяну его на себя, хочу, чтобы он придавил меня своим телом. Мне плевать, что это не тот. Мне плевать, что он не такой ловкий, как тот. Что он не такого роста, что его тело не такое упругое. Что у него не такие длинные пальцы. Что зовут его по-другому. Я взваливаю его на себя, я стаскиваю с него трусы. Он входит, и я вжимаю его в своё тело. Мне трудно дышать от его веса, от моих слёз, меня душат мои чувства. Но он двигается внутри меня, по-своему, и я представляю себе другого на его месте. И я зажмуриваюсь так сильно, чтобы не только не видеть, но и не слышать ничего, кроме гула моей сжимающейся челюсти. Я обхватываю его бёдрами. Я не хочу большой амплитуды движений. Мне просто нужно быть в чьих-то руках. Если бы не он, я бы нашла любого другого. Мне сейчас совершенно всё равно. Я представляю, что это Илья внутри меня. И я целую его в лицо, мои губы невпопад встречаются с его губами, его язык упирается в них, и я не всегда пропускаю его в свой рот. Я целую его щёки, нос, лоб, уши. Куда только могу дотянуться, вытягивая шею как можно сильнее. Я вцепляюсь в его волосы, в руки, в спину. Я словно ищу на его теле что-то, что напомнит мне того, другого. Его губы – они сейчас такие напряжённые и тонкие, как у Илья. И я приникаю к ним. И мне становится так хорошо. Вся агрессия вдруг исчезает, я расслабляюсь, растекаюсь по его рукам, словно сама превратилась в жидкость. И жду ещё движений. Он уже сам целует меня, обнимает, вталкивает себя в меня. Я больше не безумна. Я просто замерла под ним, закрыла глаза, и представляю перед собой туман за Эресуннским мостом. Я не успела кончить. Но я ощущаю удовлетворение. Мне хочется спать.

Началось лето. Погода динамично чередует жару и холод, люди лениво переносят палящее солнце, а от ливневых гроз шарахаются по углам. Я постоянно ношу с собой зонт, но он оказывается бесполезен. Несколько раз я уже испытала на себе закон подлости: забывала или намеренно оставляла его на работе, и, конечно, попадала под дождь на пути домой.

Сегодня пятница, я иду с длинющим зонтом (выбирала специально, чтобы не забывать про такой внушительных размеров аксессуар) под жарким июньским солнцем. Вчера мне звонила Мариш и обещалась быть на выходные у нас в гостях. По телефону она успела растрепать мне новость: Славина мама умерла, и как-то очень быстро, совершенно, я бы сказала, кощунственно, состоялась помолвка Лены. Уже назначена дата, и будет белое платье. Я пытаюсь представить, как Слава сделал ей предложение. Но моё воображение выдаёт пустой белый лист. Наверняка не так, как это было у Мариш и Ильи. Она так подробно и с восторгом рассказывала об этом событии. Действительно было очень романтично. Но сейчас я могу представить всё полноценно, поскольку лучше знаю Илью.

Он сделал ей предложение всего через три месяца после знакомства, на том же самом месте, где состоялась их первая встреча. А встретились они волшебным декабрьским вечером, на ледовом катке. Мариш – это почти прозрачное, хрупкое создание – каталась на коньках под открытым небом. Мягкие золотые огни, предвкушение Нового года, тихо падал снег – огромные пушистые снежинки кружили под высокими фонарями, ложились на её волосы и блестели в них, словно драгоценные камни. Играла лирическая песня… не помню кого (какого-то американского поп-исполнителя), медленная и очень нежная. И она плыла по льду, мечтательно вслушиваясь и следуя за виражами мелодии. И, конечно, навернулась на одном из поворотов.

– Я ужасно неуклюжа, – рассказывала она улыбаясь так, будто теперь для неё это был ценнейший дар, а не проклятье. – И я приподнимаюсь на локти, и вижу, что надо мной склоняется молодой человек. У него была очень смешная шапка с кисточкой, как у ребёнка, и румяные щёки. Он заботливо улыбался, и помог мне встать. И когда свет фонаря добрался до его лица и его зрачки сузились… эти ослепительные, холодные как лёд, серые глаза… они показались мне в одно мгновение самым обжигающим на свете явлением. Мне кажется, я влюбилась с первого взгляда. Он взял меня за руку. У меня были голые руки, а у него были перчатки из ткани, и мне очень захотелось, чтобы эта влажная и горячая ткань исчезла. Я вцепилась в него изо всех сил, и он помог мне дохать до скамейки. У меня болела коленка, он снял перчатку, и так смешно дотронулся до моей ноги, будто одно его прикосновение исцелит меня.