Текст книги "Девочка в желтом пальто"

Анна Князева
Девочка в желтом пальто

Все персонажи и события романа вымышлены, любые совпадения случайны.

* * *

Гравюра из Historia de gentibus septentrionalibus Олауса Магнуса (Рим, 1555)

Колдун продает капитану веревку с тремя «ветрами в узлах»

Глава 1. Окно в тумане

Остров Сторн проступал из тумана медленно. Сначала – грубая линия обрыва, угольно-черная, словно кто-то сажей провел по горизонту. Потом – холмы, покрытые ржавым вереском. Выше – гладкие плиты скал, белесые, как отполированные кости. Ни деревьев, ни людей, ни даже воронья. Только тишина и низкое небо, натянутое над землей, как мокрое полотно.

Я стояла у поручня верхней палубы и держала в руке бумажный стаканчик с кофе. Он остыл, но держать его было проще, чем не держать. С ним было спокойнее.

Паром ходил на Сторн один раз в день и только по будням. Если ветер поднимался выше пяти баллов, рейс отменяли, и остров оставался без связи с материком на несколько суток.

Туман в этих местах никогда не рассеивался. Он лип к одежде, лез за воротник и в рукава, будто специально искал уязвимые места. Соленый, колючий, с привкусом железа и прогоревшего торфа. Все как в детстве, когда мы с Мэйв носились по берегу, а потом возвращались домой с онемевшими, покрытыми цыпками руками.

Мне не раз приходила в голову мысль: раз уж я родилась на Сторне, то здесь когда-нибудь и умру. Но сейчас я возвращалась, чтобы навсегда проститься с сестрой, разобрать ее бумаги, оплатить счета и решить судьбу родительского дома, в котором жила Мэйв.

Быстро. Без задержек. Без лишних встреч.

Эти слова я повторяла с того момента, когда паром отчалил от материка. Ключи лежали в правом кармане. В телефоне был список дел.

Я сделала глоток. Кофе был холодным и горьким. В тот же миг я увидела ее.

Девочку лет десяти. Хрупкую, одинокую фигурку у борта на нижней палубе. Ветер трепал подол ее желтого пальто, капюшон был натянут на голову так, что лица не разглядеть. И только пряди темных волос, мокрые от туманной мороси, выбивались наружу.

Такие же пальто носили мы с Мэйв. Все дети острова носили такие: ярко-желтые, непромокаемые, заметные в густом тумане.

В девочке не было ничего особенного – просто ребенок. Но у меня перехватило дыхание, и я ощутила холод, который не имел никакого отношения к непогоде. Лютый холод, до ломоты в груди, как будто кто-то провел ледяными пальцами по моему позвоночнику.

Девочка шевельнулась, и я заметила веревку, намотанную на ее запястье. Свободный конец лежал у ее ног. Сердце загрохотало где-то под самым горлом, и мне захотелось окликнуть ее. Но я не знала, что сказать и от чего ее предостеречь.

– Отойди от борта! – вырвалось у меня.

Туман сгущался с каждой секундой, стирая очертания палубы и одинокую фигурку девочки. За спиной раздался мощный гудок. Я обернулась. В дрожащем стекле капитанской рубки увидела свое отражение – женщину с прямыми плечами и встревоженным лицом. Серое пальто, теплый свитер, волосы собраны в пучок – все как обычно.

Вернувшись к поручню, я замерла, как будто натолкнулась на стену. Девочки в желтом пальто на палубе не было.

Из рубки вышел капитан – седой великан с окладистой бородой.

– На пароме есть школьники? – спросила я.

Капитан посмотрел на меня внимательно. Глаза, серые, с холодным свинцовым блеском, прищурились.

– Детей на пароме нет. Пассажиров всего трое. Вы, парень с ноутбуком, да женщина с птицей в клетке.

Он говорил спокойно, без интереса, будто зачитывал расписание рейсов.

«Все дело в тумане…», – сказала я себе, но внутренний голос казался неубедительным.

Паром полз еле-еле. Волны были тяжелыми, серыми, с маслянистым отливом. Палуба под ногами покачивалась и убаюкивала. Глаза сомкнулись от усталости, от качки, от свежего воздуха…

И тут провал.

Сначала – полная тьма.

Веревка.

Она не просто врезалась в запястье, а впилась огненным жгутом.

Потом – едва ощутимый всполох.

Чужие пальцы снимают с глаз шерстяную повязку. Шерсть царапает мне кожу. Воздух пахнет дождем и прелой землей.

Еще одна вспышка.

На светлеющем небе проступает темный силуэт. В сером мареве, как предсмертный выдох, колышется ярко-желтый лоскут…

Я дернулась, открыла глаза и схватилась за поручень. Пальцы казались ледяными, будто чужими.

Гавань Сторна рисовалась в тумане грубыми мазками. Несколько домов у воды стояли сиротливо, как вещи умерших людей, которые никто не хотел забрать.

На носу загрохотали якорные цепи. Паром прибывал в гавань. Она была такой же, какой я ее помнила. Тот же терминал, сараи для лодок, за которыми виднелись корявые деревья, искривленные ветром и штормами.

Городок цеплялся за гавань, как утопающий за спасательный канат. Здесь все держалось на море. Жизнь людей зависела от шторма и штиля, от того, вернется ли лодка до темноты, и сколько сетей выдержат лов. Море кормило, наказывало и держало островитян в своей власти, не оставляя другого выбора.

Мне не хотелось впускать в себя остров – его голоса, запахи и картины из прошлого. Но он, как туман, проникал в лазейки.

– Ну, вот я и приехала, Мэйв…

Я смотрела на гавань и в голове звучали слова сестры.

«Ты не любишь наш остров», – повторяла она, когда приезжала в Эдинбург.

И я никогда с ней не спорила.

Паром ткнулся в причал, под палубой вновь застонали цепи. С металлическим скрежетом на пирс опустился трап. Хватаясь за липкие перила, я сошла по нему первой.

Рыжий от ржавчины и скользкий от тины пирс выглядел так, будто на него давно махнули рукой, но он продолжал работу. Над причалом маячил тот же портовый кран, похожий на горбатую птицу с перебитым крылом. На ветру качались рыболовные сети, от которых веяло солью, рыбой и чем-то давно забытым.

На горизонте, сквозь туман виднелась башня маяка. В ясные дни с нее был виден материк – неровная линия гор, похожих на карандашный набросок. На острове знали: если виден материк, значит скоро испортится погода. Эта примета никогда не подводила.

У трапа я заметила старика в рабочем комбинезоне и твидовой куртке. Помятая шляпа – натянута до бровей. Он стоял, нахохлившись, спрятав руки в карманы, и смотрел на меня.

– Финна Древер? Вернулась.

Голос показался мне знакомым, но я не помнила этого человека.

– Простите…

– Койньях. Койньях Сиврайт.

– Ну, да, как же, – я осторожно кивнула, хотя не узнала его лица, темного от летнего солнца и обветренного от зимних ветров. Так выглядели те, кто всю жизнь проводили в северном море.

– Прилив, он всегда возвращается. От прилива не убежишь. – Старик подобрал канат и намотал еще одну «восьмерку» между тумбами кнехта.

Его слова озадачили меня, но я не стала переспрашивать. Поднялась на центральную улицу и направилась к родительскому дому.

Шаг за шагом, метр за метром я вступала в пространство своего детства – оно окружало меня знакомыми образами, запахами, звуками. Но я не ощущала ничего, кроме отчуждения. Ветер принес с собой густой, домашний запах торфяного дыма, который ни с чем не спутать.

Здание местного Совета выглядело серым и безликим, как выглядят все административные здания маленьких поселений. Двухэтажный каменный дом с флагом, который никто не удосужился снять и просушить, и он свисал с флагштока мокрой тяжелой тряпкой.

Магазин миссис Шинн стоял на углу. В его двух маленьких витринах, как и прежде, ничего не выставлялось. Рядом – каменный сарай с шиферной крышей.

Школа стояла ниже, в лощине, под сенью высокой церкви. Над дверью, под окнами второго этажа проступала старая надпись:

«Стойкость в малом рождает силу в большом».

Эта надпись была здесь всегда, сколько я себя помнила – как татуировка на коже, которую не отмыть.

По нашей улице, в гору, я поднималась медленно. Так же медленно вдалеке вырастал родительский дом. Двухэтажный, деревянный, с темными окнами и крышей из черепицы. Он стоял ближе к склону, как будто сторонился соседей и не ждал гостей. И чем ближе я подходила, тем сильнее сжималось сердце. Слишком многое было связано с этим местом. Когда-то здесь жили все, кого я любила.

Однако, приблизившись, я не испытала того волнения, которого так желала и одновременно боялась. От этого стало легче.

Моя сестра никогда не была хорошей хозяйкой: родительский дом был запущен и сир. Краска сползла с его стен, как старая кожа. Крыльцо посерело от ветра и дождей. Но я все еще помнила скрип его ступеней, который будил нас с Мэйв, когда родители вечером возвращались из кино.

Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Все умерли, в живых – только я.

Ключи от дома лежали в кармане пальто. Но я не спешила их доставать. Стояла у дома, чувствуя, как холод лезет за воротник, а ветер приносит с берега запах гнили и водорослей.

Наконец я поднялась по ступеням, вставила ключ в замок и провернула. Дверь поддалась, и я переступила порог. Внутри было холодно и темно, пахло застоявшимся воздухом, сыростью и пылью, которую не тревожили слишком долго.

– Ты никогда не была хорошей хозяйкой, – сказала я, обращаясь к Мэйв, как будто она могла слышать. – Мне будет так тебя не хватать…

И тут мне показалось, что дом вглядывается и не узнает меня. У меня самой было такое же чувство: знакомые до мелочей комнаты теперь казались чужими.

Задержав дыхание, я прислушалась к вязкой, настороженной пустоте. В ней не было прошлого: ни смеха, ни голосов, ни шагов. Тишина давила на барабанные перепонки.

В голове оформилась простая, горькая мысль.

Я разлюбила свой дом, и он разлюбил меня.

Глава 2. Красная птица

На Сторне ничего не пропадает. Здесь все ждет своего часа.

Торф хранился на улице под навесом – темные брикеты с ржавым блеском от влаги, уложенные крест-накрест рядами. В продухах этой кладки гуляли бесприютные сквозняки.

Я принесла корзину с брикетами в дом и поставила на каменный пол. В камине еще лежал прогоревший пепел – последний огонь сестры. Поворошив кочергой, я положила в камин щепу и смятые газеты. Сверху пристроила тонкие торфяные пласты, те, что быстрее схватятся.

Вспыхнула спичка, огонь прошелся по газете, лизнул щепу и погас, оставив едкий дымок. Со второй попытки пламя занялось, и я подкинула в камин торфяных брикетов.

Дым поднялся – сладкий, хлебный, с легкой горчинкой. Тепло постепенно разошлось по углам, вытолкнув холод, поднялось по лестнице, просочилось в дверные щели. Торф в камине горел ровным пламенем. Щелкнул термостат, в трубах зашумело, и по ним пошла горячая вода. Огонь в камине разбудил старый дом.

Я сняла пальто и повесила на крючок у двери. Под вешалкой на коврике из веревочной пряжи стояли резиновые сапоги – черные, со следами соли на пятках.

Вернувшись, я обошла потеплевшую гостиную. Настенные часы застыли на двадцати трех минутах третьего. Было пять. Я завела часы, и комнату наполнило знакомое с детства тиканье. Жизнь в доме понемногу прибывала.

Я ступила на лестницу, ведущую на второй этаж, к нашим спальням. На третьей ступени был все тот же прогиб, на четвертой – заметная выпуклость. Все было знакомо, могла бы идти с закрытыми глазами. Наверху – коридор в голубых обоях, на гвоздике возле моей двери висела ленточка для волос. Я повернула дверную ручку.

И вот моя комната…

Кровать, застеленная пестрым покрывалом с простроченными ромбами. На спинке – процарапанная шпилькой бороздка. На полке стоят знакомые книги: «Дикая природа Британии», «Скандинавские мифы». Между ними – детская повесть про девочку и маяк.

Игрушки, как и прежде, жили на верхней полке в шкафу. Мягкий заяц с обвисшими ушами. Рядом с ним – целлулоидный пупс. Краска на его лице потемнела, взгляд стал серьезным и совсем не игрушечным.

Я протянула руку и достала коробку с ракушками, собранными на восточном пляже. На крышке – знакомые надписи: «Собирала мама», «Папа сказал оставить», «Мэйв! Не трогай!».

Никого из них уже не было в живых.

Коробка отправилась на место, а я открыла свой гардероб. Моя одежда висела ровным строем. Пустые рукава касались друг друга, словно пассажиры в набитом до отказа автобусе. Цвета приглушило время: зеленый стал болотным, оранжевый выглядел кирпичным, черный выцвел до графита.

Перебирая одежду, я вспоминала прошлую жизнь. И вдруг замерла. Между серых, кирпичных и графитовых вещей висело красное платье.

– Как ты здесь оказалось… – мой голос прозвучал глуше обычного.

Я сняла платье с плечиков и отстранила его от себя на расстояние вытянутой руки, будто держала не ткань, а раскаленный металл.

Простое, чуть приталенное, скромный вырез у горловины, рукав до локтя. В нем, в этом платье, застряла та страшная ночь. Немым свидетелем которой был шов на груди, схваченный на живую нитку.

Я ощутила боль, казалось, что кривой стежок прошел по моей коже. Воспоминания накрыли с головой: три шага назад, закрытая дверь эллинга[1]1
  Крытое помещение для ремонта и хранения лодок.


[Закрыть], шерсть пиджака и запах чужого тела…

Поддавшись внезапному порыву, я шагнула к окну, сдвинула щеколду и распахнула створку. Ветер ворвался в комнату, взвихрив занавеску. Платье взмахнуло рукавами, как птица крыльями, и спланировало на увядший газон. Его падение не вернуло мне ни голоса, ни силы, но появилось ощущение, что из меня вынули застарелую занозу, которая невыносимо саднила.

Закрыв окно, я прижалась лбом к запотевшему стеклу. Провела по нему пальцем, оставляя прозрачную дорожку. Этого хватило, чтобы увидеть вдалеке силуэт Черного Тиса, растущего на скале. Он был таким величественным, что трудно было разобрать, кто кого подпирал: дерево скалу или скала дерево.

Во дворе, у почтового ящика стояла картонная коробка. В таких приходили посылки с материка.

Я не пошла за ней, а села на кровать и откинулась на подушку. Матрас отозвался сухим хрустом, в ногах щелкнула пружина – та самая, что щелкала в мои семнадцать. Хотелось думать о простом: налить воду в чайник, поправить коврик в прихожей, забрать почтовую коробку со двора. Мозг выстраивал список дел – тот минимум, на котором держался мой сегодняшний вечер.

Из гостиной, с первого этажа, донесся размеренный бой часов. Вспомнились отцовские слова: «Дом без времени – дом без двери». Мы с Мэйв шутили над отцом, но время все расставило по местам.

Я встала, подошла к гардеробу и закрыла дверцу, чтобы зеркало не ловило меня на каждом шагу. В отражении на мгновенье увидела себя – женщину с прямыми плечами и усталым лицом.

У входной двери звякнул колокольчик – тонко и нерешительно, будто кто-то дотронулся и передумал. Я спустилась на первый этаж. В прихожей было уже тепло и пахло прогорающим торфом.

На пороге стояла женщина с почтовой коробкой. Лет пятидесяти, располневшая, с круглым лицом. Растрепанные волосы выбились из резинки и прилипли к мокрым щекам. На ее пальто блестели капли дождя.

– Здравствуй, Финна, – сказала она с улыбкой.

– Добрый вечер, – ответила я неуверенно.

Мы смотрели друг на друга, и между нами звенела пустота.

Она подняла коробку на уровень груди.

– Стояла у почтового ящика. Под дождем… Решила занести.

– Спасибо.

Голос женщины казался знакомым. Я отступила, пропустив ее в дом.

Она перешагнула порог и поставила коробку на веревочный коврик. Потом вскинула глаза:

– Не узнала?

– Простите…

– Я – Кэтрин. Кэтрин Мэнсон.

Имя ударило наотмашь, как дверь на жесткой пружине. Передо мной стояла школьная подруга, ближе которой у меня никогда не было. Родители звали ее на гэльский манер – Катриона.

– Ты?.. – прошептала я, все еще не веря своим глазам. Ведь ей было, как и мне, сорок два. – Катриона?

Мы обнялись. От ее пальто пахнуло промокшей шерстью и чем-то аптечным. Одной рукой я захлопнула дверь и задвинула щеколду. Колокольчик звякнул, коротко ставя точку.

В гостиной камин уже держал ровный жар. Тепло разошлось по углам, воздух стал плотным и домашним. Только теперь я заметила в руках Катрионы красное платье – мокрое, тяжелое, с прилипшим стеблем травы.

– Нашла во дворе. – Улыбнулась она. – Помню – твое любимое. Подумала, может миссис МакКрэй взяла его по ошибке и выронила, когда возвращалась к машине. Вчера она собирала вещи для Мэйв. В чем ее хоронить.

– Наша миссис МакКрэй? – удивилась я.

– Она до сих пор преподает.

Катриона расправила платье, положила сушиться на подоконник и опустилась на диван. Я села рядом. Огонь тихонько потрескивал, в дымоходе щелкнула задвижка.

– Знала, что ты приедешь, – сказала Катриона.

– Я должна была с ней проститься.

– Отца хоронили без тебя…

– Не смогла приехать, – проронила я и для чего-то добавила: – Были причины.

Последняя фраза прозвучала фальшиво, и нам обеим стало неловко.

Катриона снова заговорила, глядя куда-то в сторону.

– Тебе еще повезло. Сегодняшний паром проскочил в «окно». Несколько дней рейсы отменяли, сильно штормило. Все, как всегда. В море – шторм, в магазине миссис Шинн – очередь за молоком, по дорогам гуляют овцы, почтовые отправления неделями болтаются между Сторном и материком.

Мы замолчали. Катриона теребила бахрому диванного покрывала, потом подняла глаза и продолжила:

– Почему ты не спрашиваешь?

После этих слов мне стало легче задать вопрос, который жег меня изнутри.

– Как она умерла?

Катриона сплела пальцы, и я заметила на костяшках мелкие порезы. Перехватив мой взгляд, она поспешила объяснить:

– Это от крафтовой бумаги и шпагата. Работаю на почте, пакую посылки.

– Как умерла Мэйв? – повторила я.

Она посмотрела на огонь, потом снова на меня.

– Ее тело нашли три дня назад ранним утром. На берегу, под скалой у Черного Тиса. Туман был низкий, камни сырые.

– Кто первым ее заметил?

– Койньях Сиврайт. Перед рассветом он вышел в залив проверить ловушки для крабов. Веревки на буйках отпустило отливом, и он поддевал их с лодки багром. Когда рассвело, старик посмотрел на берег и увидел мертвую Мэйв.

– Я встретила его на причале. Он произнес мое имя, но мы не знакомы. – Заметила я, стараясь избегать подробностей смерти сестры. Мне было больно их слышать.

– На острове всем известно, что ты приедешь на похороны. Вы с Мэйв похожи. Он просто тебя узнал.

– Кто такой этот Сиврайт?

– Появился на Сторне лет пять назад, поселился в кладбищенской сторожке. Если помнишь, раньше там стоял катафалк и лежал всякий хлам.

Я молча кивнула, прислушиваясь к треску торфа в камине.

– Мэйв сидела на берегу, спиной к валунам. – Продолжила Катриона. – На волосах – кровь. Одежда мокрая. На камнях остались кровь и клоки ее волос. На острове говорят: поскользнулась и упала со скалы. Ударилась головой, поломала кости, а море ее добило. Ночь была холодная, прибой – ледяной. В полиции считают, что это несчастный случай. Сиврайт позвонил в полицию сразу, как только понял, что Мэйв мертва. Сначала – в 999, потом сержанту Джеку Коннелли. Полиция сработала быстро. Тропу к Черному Тису сразу перекрыли, скалу осмотрели.

Я встала с дивана и подбросила в огонь два брикета. Потом обернулась и посмотрела на Катриону.

– Ты упомянула сержанта Коннелли…

– Он учился на год младше нас. Ты должна его помнить.

– Ну, да, конечно. – Кивнула я. – Джек бегал за рыжей Иви с фермы Андерсенов.

– Точно! Они потом поженились.

– Во сколько хоронят Мэйв? – спросила я, понимая, что этот вопрос я должна была задать в начале разговора. Но мне все еще не верилось, что сестра мертва.

Катриона взглянула на часы и, задержавшись на циферблате, ответила:

– Завтра в одиннадцать будь в кирке[2]2
  Церковь (шотл.)


[Закрыть]. Служба начнется без задержки. Ее похоронят на старом кладбище у ограды.

Мы молча посидели еще минуту. В трубе уныло гудело, от камина веяло теплом.

– Мне пора, – поднялась Катриона. – Домашние дела: стирка, готовка… У меня ведь двое детей. Муж – в море. Если ветер не переменится, скоро вернется.

Я тоже встала с дивана, но тут же поняла, что прощаться с подругой рано – разговор еще не закончен.

Так и вышло.

– Скажи, – снова заговорила Катриона, – как ты сама? Где работаешь? Замужем? Дети есть? Мэйв про тебя ничего не рассказывала.

Я отвела глаза и задержала взгляд на каминной полке, где стояли семейные фотографии.

– Незамужем. Детей нет. Работаю в библиотеке.

– Значит, книги… – Катриона поджала губы. – После стольких лет учебы. Ни мужа, ни детей. Я думала, все будет по-другому. Ради этого ты уехала?

Комната погрузилась в тревожную тишину.

– Идем, я тебя провожу, – проронила я.

Мы вышли в прихожую, у выхода снова обнялись.

– Завтра увидимся, – сказала Катриона.

– Да, конечно, – ответила я, закрывая за ней дверь.

Вернувшись на кухню, налила в чайник воды и поставила его на конфорку, но тут же убрала – пить не хотелось. Так же, как не хотелось ночевать в этом доме.

Я подбросила в камин еще три брикета, дождалась, пока их схватит огонь. Этого должно было хватить до утра.

Потом поднялась на второй этаж, принесла оттуда одеяло и легла на диван в гостиной.

В трубе загудело сильнее, торф горел хорошо, распространяя по комнате сладковатый дым. Я подтянула одеяло к подбородку и повернула лицо к огню.

Завтра в одиннадцать я хороню Мэйв.