Текст книги "Тысяча тихих городов. Milles villes tranquilles. Книга первая"

Тысяча тихих городов
Milles villes tranquilles. Книга первая
Анна Линн

Значит, нету разлук.

Существует громадная встреча.

Значит, кто-то нас вдруг

в темноте обнимает за плечи,

и полны темноты,

и полны темноты и покоя,

мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.

От окраины к центру

Бродский

Редактор Наталья Зырянова

Фотограф Дэмиан Детре

© Анна Линн, 2022

© Дэмиан Детре, фотографии, 2022

ISBN 978-5-0050-7793-6 (т. 1)

ISBN 978-5-0050-7888-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лимонные акулы в ожидании

Как и когда всё началось? Каждая история в нашей жизни имеет свою предысторию и она, в свою очередь, имеет свою пре-предысторию – и так до бесконечности. Сюжетные нити историй закручиваются раковиной улитки, и мне особенно приятно разматывать этот бесконечный (длиною в несколько лет!) клубок. Вспоминать себя прошлую, сравнивать с настоящей, анализировать, улыбаться, грустить, греметь ящиком комода, где лежат те самые памятные вещи, которые, в свою очередь, хранят память о месте, человеке или событии. И, ещё, конечно, удивляться – до чего же наша жизнь интересна и непредсказуема.

***

Для меня эта история началась в тот момент, когда я четко осознала себя оторванной от всего близкого и знакомого, выйдя на безлюдной станции под названием Эссерен в накрапывающий дождь, и меня никто не встречал. Разбухшие от влаги серые клочья облаков занимали все видимое пространство неба, а взгляд упирался в бетонный забор, за которым высились аккуратно сложенные бревна. Им не было числа. Это было совсем не похоже на ту Бельгию, о которой я начиталась в интернете. Дворцы и парки больших городов. Магритт. Шоколадная фабрика «Рошен». Маленькие сказочные города, где Рождество круглый год – Брюгге и Гент.

Я зябко куталась в пальто и соображала, что мне делать. Мы договорились, что меня встретят на этой станции. Пару минут я разглядывала бревна в разрезе – один к одному, и вдыхала свежий запах мокрой коры. И вдруг мне очень сильно захотелось зайти обратно в вагон и выйти на Новых Черемушках. Пусть все будет как раньше. Ну её, эту Бельгию. Одни бревна. Хочу обратно. Или надо было ехать к лимонным акулам. Они хотя бы ждут моей любви и защиты, а тут, похоже, меня никто не ждет.

Акулий проект нашла Аля в интернете, когда придумывала, куда бы меня отправить. «Лимонные акулы ждут вашей любви и защиты» – так трогательно он назывался. «Гос-с-спади! Кто тебя там ждет? Ни бабушки рядом, никого!» – причитала моя бабушка, когда я заявила, что хочу уехать из России «на проект». Вот бы ей ответить: «Лимонные акулы! Я еду любить и защищать акул». Как бы красиво звучало, а?

Но акулы остались в прошлом (они ожидали моей любви и защиты на острове Фиджи, и это показалось мне слишком экзотичным, поэтому я не подала заявку на тот проект) и принялась ждать человека, которого никогда не видела, даже на фото. Это была девушка-координатор с громоздким двойным именем, от которого я помнила только первую часть – Мари или Мэгги.

Итак. Я здесь. Это была моя первая поездка в Европу. До этого я побывала в Абхазии, в Киеве у родных бабушки и в Турции. И вот я сижу в Бельгии, на станции, смотрю на бревна, и я приехала – страшно произносить вслух – на год. Мысли перескакивали с темы на тему, выхватывая из памяти ненужные лица и обрывки фраз, как всегда со мной бывало от полноты ощущений и эмоций. Итак, акулы и Бельгия. Бревна и дождь. Акул нашла Аля, а Бельгию и мой арт-проект – Люси. Спасибо вам, дорогие мои девочки – Люси и Аля. Но первой все-таки была Аля.

С этого имени мой мысленный клубок покатился, взяв направление на Алю. Начну, пожалуй, с неё.

Есть такие люди в нашей жизни – проводники или маяки. Они в шторм и непогоду простирают свой свет на много километров, показывают путь и вселяют надежду. Первым таким человеком-маяком в моей жизни оказалась Аля из университета благородного Савватия. Но по порядку. Аля была дочкой нашей школьной библиотекарши, на год меня младше. А в школе я проводила много времени именно в библиотеке – во время большой перемены, часто после уроков и когда была освобождена от физкультуры. В детстве я частенько врала бабушкам, что у меня насморк, кашель или болит горло, лишь бы только заполучить заветную записку с просьбой освободить меня от физических нагрузок. Я была готова глотать приторный ненавистный «Бронхолитин» от кашля, полоскать горло йодным раствором, и капать капли в нос – лишь бы не посещать этот урок. С физкультурой у меня не сложилось. На самом деле, у меня не сложилось много с чем… но физкультура – этот предмет был для меня особой пыткой. В спортзале обитало нечто под названием «Козёл», через которого надо было прыгать. Я боялась его до онемения. Колени дрожали, во рту пересыхало, а мышцы наливались неподъемной тяжестью, когда приближался неминуемый момент прыжка. И, поэтому, когда на весь спортивный зал гремело, отдаваясь от окон: «Р-р-ыско готовится!» и мне надо было выйти из шеренги навстречу позору и ужасу, я вздрагивала и с трудом передвигала неподатливые ноги. Гомон моментально замолкал, и все взгляды одноклассников были устремлены на меня: начиналось шоу «Рыско и Козёл». И никакие окрики физрука: «А ну-ка рты все закрыли!» не могли остановить хлопки, смех и свист, которым сопровождался мой прыжок, если это можно было назвать прыжком. После одноклассники бурно обсуждали увиденное шоу, вовлекая, по возможности, и меня в обсуждение – «Рыско, смотри, смотри, как ты прыгала», и добавляли красочные описания вроде «растопырила ноги/зад отклячила/а лицо её видели?» Но абсолютный фурор был, когда я однажды приземлилась на козла вместо того, чтобы его перепрыгнуть. Все смеялись до икоты. Даже физрук отвернулся и прыснул в кулак. То ли дело библиотека! Там было безопасно, тихо и спокойно – сиди и клей бумажные кармашки, а вокруг запах старых, пыльных страниц от которого щекотало в носу или свежей типографической краски. Библиотекарша любила меня и называла «Анюточка». Иногда на переменах к ней заглядывала дочка Аля – она была громкая и веселая с короткой стрижкой и использовала фразы типа «Я попёрлась туда, мам, ты прикинь?», что было очень модно в моем детстве. «Алевтина, ну что за выражения!» – качала головой её мама.

Она училась на класс младше меня, но мне она казалась намного старше. Часто я даже не видела Алю, скрытая от людей стеллажами и стопками книг, но всегда узнавала по голосу. Иногда я различала голоса одноклассников и даже однажды отомстила, как умела, одному из обидчиков, Пашке. Он спрашивал книгу под названием «Каменные дети», которую нам дали в качестве домашнего задания. Автора он не помнил. Библиотекарь не знала такого произведения. Я смекнула, что оригинальное название книги – «Дети подземелья», посмотрела в дневнике фамилию писателя и быстро оказалась у стеллажа с буквой «К». Все дети подземелья в количестве пяти штук оказались в моём портфеле, и Пашка ушел не солоно хлебавши. В моих счастливых мечтах, на следующий день на уроке чтения его вызывала к доске учительница и ставила ему даже не двойку, а единицу, с подписью «ед» в скобочках, чтобы было невозможно исправить на четверку.

А однажды Аля появилась среди моих стеллажей, и деловито спросила:

– Ты Аня? А что ты клеишь? Это про что книга? – и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Меня Аля зовут. Она облокотилась на стол и задела локтем высоченную башню из книг, которые я отложила, чтобы подклеить. Грохот был оглушительный; я испугалась, а вот реакция Али меня удивила. Она обвела взглядом руины башни и начала заразительно и громко хохотать.

– Нет, а что смешного? Что смешного, я спрашиваю, Алевтина? – строго качала головой библиотекарша, но Аля продолжала хохотать. Вдвоем мы разобрали книжные руины и, можно сказать, подружились.

После школы я пошла учиться в колледж, связанный напрямую с моим верным убежищем, а Аля уехала учиться в Москву. С тех пор мы с ней не виделись. И вот как-то бабушка, придя из магазина, рассказала мне следующее:

– Встретила Лидию Максимовну в молочном, помнишь, библиотекаршу-то. Располнела так, операцию на венах сделали, варикоз. А Аля-то в Москве, уже там отучилась, вышла замуж и развелась, но там осталась. Лидия Максимовна сказала – приедет на днях, хочешь – повидайся с ней, она про тебя спрашивала. Вот и номер она мне тут на бумажечке дала.

…Через пару дней мы с Алей встретились в сквере, недалеко от школы, куда часто ходили гулять, когда были детьми. Я бы ни за что узнала её – Аля превратилась в хипповатую девушку с дредами и с татуировкой на запястье, в длинной юбке и с рюкзаком. Я сказала ей об этом.

– А ты, Ань, совсем не изменилась. Даже стрижка та же, – протянула Аля, растягиваясь на скамейке, и было непонятно – комплимент это или нет. – Как жизнь-то? Где училась?

– Наш гуманитарный колледж информационно-библиотечных технологий, библиотековедение, – отчеканила я полное название, потому что так звучало весомее.

– И где ты работаешь?

– В городской библиотеке.

– Зашибись, как интересно.

– Ну… у нас разные мероприятия проходят… – мне стало обидно за свою библиотеку. – Поэтические и музыкальные вечера. Местные поэты выступают. Вот сейчас мы готовимся ко Дню Победы. Ветераны приходили, мы их поздравляли, пели военные песни, много песен из тех, что мы в школе учили. «На безымянной высоте», «Эх, дороги», «Москвичи». Так душевно было.

– Да я не спорю. Ты не обижайся, – поспешно добавила Аля, внимательно разглядывая мое лицо. – День Победы, значит. «Москвичи» – это Алешка с Малой Бронной и Митька с Моховой?

– Ну да.

– Помню эту песню. Я ещё плакала тайком, так их было жалко. А я как раз работаю на Малой Бронной… Каждый день прохожу по центру Москвы.

– Здорово. Повезло тебе.

– Ну как сказать. Если ты хочешь – тебе тоже повезет. Все от тебя зависит.

Мы болтали и болтали, переместились в кафе, потому что начался дождь. Аля была такая же громкая и яркая, сидела расслабленно, раскачивалась на стуле, ворошила свои длинные дреды, грызла ногти и ничуть не беспокоилась о том, что майка непонятной формы сползла так, что стал заметен бюстгальтер. А я аккуратно стряхивала невидимые крошки с сарафана, постоянно поправляла бретельки и старалась не ставить локти на стол – вроде как это было некрасиво, так с детства учила меня бабушка. Помню, как уныло расхаживали голуби вокруг луж, вечер застывал, задерживался в окнах и витринах, свет перемещался с улиц в дома, жался к теплу и людям. Окна загорались маленькими маяками, показывая новый путь.

Аля убеждала меня ехать в Москву, ужасалась моему образу жизни и пыталась перелить этот ужас в меня.

– Сколько лет ты работаешь в библиотеке?

– Ну пять…

– Офигеть. Пять лет. Пять лет петь с ветеранами военные песни… Нет, это супер, но если б тебе было хотя бы за пятьдесят. А учиться дальше ты не хочешь?

– В университете? Хочу, но это трудно, наверное… все эти сессии… экзамены…

– Что за бред. Не сложнее, чем в колледже. Все учатся, а ты чем хуже?

– У меня же мигрень, мне нельзя перенапрягаться и нервничать.

– Это слова твоей бабушки? – догадалась Аля.

– Но, действительно, во время экзаменов у меня было сразу два приступа, на нервной почве, – доложила я.

– Знаешь, у всех есть свои болячки. Ты каждый день так или иначе напрягаешься. Жить – вообще дело напряжное.

Мы помолчали.

– Слушай… и ты все так же живешь с бабушками?

– Да.

– Вот в чем корень всех зол! – Аля так громко хлопнула в ладони, что на нас посмотрели. – Я шучу! – она засмеялась. Бабушки – наше все. Но ты должна жить одна. Ты никогда не пробовала жить одна?

– Нет. Вот посуди сама – зачем мне жить одной? У бабушек трехкомнатная квартира. Всё готовое.

– Что и требовалось доказать. А ты с кем-то встречаешься?

– Пока нет, – я покраснела. Ну мне 25, все впереди.

Аля снова замолчала. Было видно, что она сомневается, что «все впереди» – прежде всего потому, что я сама в этом сильно сомневалась. Мужчины казались мне жителями другого измерения и говорили на непонятном мне языке. Дедушка не считался – он был ручным и одомашненным бабушками. (А бабушек у меня было трое – собственно бабушка, её бездетная сестра, часто приезжавшая к нам погостить и прабабушка). «Ну этих мужиков, они все пьянчужки» – часто говорила моя бабушка и укоризненно качала головой, поджимая губы. Поэтому иногда при слове «мужчина» мне рефлекторно хотелось покачать головой и скептически поджать губы.

Я видела, как сильно мы отличаемся с Алей – буквально во всем; я чувствовала себя неловко, и как это часто бывало, тут же попыталась найти объяснение моему образу жизни, оправдаться. На помощь всегда приходили разрозненные знания, нахватанные из самых разных библиотечных книг.

– Знаешь, я как-то читала одну книгу по психологии, там были описаны разные типы поведения, мышления… и там было написано про синдром Аспергера, что это на самом деле частое явление, и люди с таким синдромом плохо социализируются, уходят от контакта, любые изменения привычного ритма жизни для них болезненны. Я подумала – может, у меня этот синдром?

– О Майн Готт, – Аня придвинулась ко мне поближе и посмотрела в глаза. – Тебе надо бежать из библиотеки. Честно. Бежать от бабушек. Бежать из этого города. К нормальным людям. Поехали со мной. Я о тебе позабочусь, ты не будешь сильно напрягаться, не волнуйся. То есть, я научу тебя заботиться о самой себе, идет?

И после полился рассказ, который я слушала, забыв все, как дудку Крысолова (только в отличие от Крысолова Аля меня не обманывала). В её рассказе не было заливных лугов и сырных жерновов, обещанных в Гаммельне, но там фигурировал огромный мегаполис, уютная квартира недалеко от метро, где жила Аля и её подруга-квартирантка Люси. А Люси была настоящей британкой из настоящей Великобритании. Раньше я никогда не видела иностранцев, им незачем было приезжать в наш маленький захолустный городок. Пожалуй, любопытство увидеть живую британку взяло верх, и я согласилась.

И тут позвонила бабушка:

– Я блинов напекла. Зови подружку-то.

Блины не помогли. Зерно было посеяно – ни дать ни взять, как в истории о декабристах – «из искры разгорится пламя».

Пламя полыхнуло с треском, надо сказать.

В бунте всегда самое сложное – начало. И середина, когда надо выстоять. Ну и завершение – чтобы не сойти с начатого пути. Когда я затевала бунт, я не была уверена, что мне удастся выстоять до конца, но к своему удивлению я обнаружила, что я, оказывается, могу быть очень упрямой. Это открытие окрылило меня и придало силы.

– Бабушка, – сказала я спустя неделю (Аля поддерживала меня разговорами по Скайпу, иногда включая видео, чтобы продемонстрировать живую британку на заднем фоне), – я еду в Москву учиться.

– Вот ещё чего выдумала, бестолковая Арина. А больше ты никуда не едешь? На Луну не хочешь, нет?

– А что. Все так делают, – твердо отозвалась я.

– Кто – «все»?

– Все, – я держалась за это безликое слово. – Все нормальные люди.

– Нормальные люди заканчивают училище и спокойно работают! У тебя хорошая работа, спокойная, теплая, не вагоны разгружать. И не за прилавком попу морозить, как Юлька, вон, из пятого, на базаре. У тебя хорошая работа. Интеллигентная, с книжечками, люди приятные. А с твоей головой напрягаться нельзя.

– Но я решила дальше учиться.

– Куда дальше? Хватит пока учиться. Голова давно не болела от учебы?

– Она не от учебы болит! – восклицала я уже со знанием дела. Я каждый день так или иначе напрягаюсь. Я решила, я еду в Москву!

– И кто ж тебя там в этой Москве ждет, а? Скажи на милость? Ты знаешь жизнь-то в Москве какая? Ты телевизор смотришь? Того убили, там взорвали.

– Бабушка! Я же не на войну еду! Я буду жить у Али, у неё есть свободна комната!

– Сумасшедшая ты. И Аля твоя такая же. Непутевая. С мужем разошлась. Никуда я тебя не пущу. Что в этой Москве делать? Ни бабушки рядом, никого.

«Ни бабушки рядом, никого». Это стало рефреном, который ежедневно повторялся в нашей семье до тех самых пор, пока я не уехала в Москву. В новую жизнь. В университет Благородного Савватия.

Университет Благородного Савватия

На самом деле никакого университета не существовало, а так мы называли между собой Алину квартиру. То есть, не Алину, а Саввину. Савва был бывшим мужем Али, я видела его только на фото. В коридоре, напротив входной двери, висело несуразное панно: такие обычно продаются в приморских городках для туристов – в окружении ракушек и островков застывшего клея целовались два деревянных голубка, а под ними была накалякана надпись «Савватий и Алевтина». Это был свадебный сувенир от крымской бабушки Саввы; а бабушку он очень любил, как объяснила мне Аля, вот и прибил сюда эту штуковину. Так она и осталась висеть после развода. Савватий и Алевтина. Нарочно не придумаешь. Оказалось, они давно дружили семьями, и Аля часто ездила гостить в Москву. У них были общие фото с раннего детства. Они доверяли друг другу во всем и были лучшими друзьями. И главной ошибкой, по мнению Али, было то, что они поженились.

– С одной стороны, это было как бы логическим завершением нашей дружбы и все этого ждали, настолько сильно ждали, что мы с Саввой запутались, чего хотим мы, а чего – наши родные. Так что мы стали заложниками обстоятельств, так сказать. Но хорошо, что мы честно попробовали, – рассказывала Аля.

Итак, они тихо и мирно, подшучивая друг над другом, развелись, оставаясь лучшими друзьями. Савва был каким-то химиком и фармакологом и уехал работать в Австрию, оставив право бывшей жене жить в его трехкомнатной квартире с кем угодно.

Аля по специальности была переводчиком, интересовалась Индией, учила санскрит и хинди, и работала в студии йоги – проводила занятия. В Саввиной квартире на постоянной основе жила Люси, та самая британка, я, и ещё, время от времени – какие-то знакомые Али (или знакомые знакомых), которым она хотела помочь. Помню девушку из Краснодара, которая приехала на обследование в Москву, у неё подозревали какую-то редкую опухоль. Аля первое время сопровождала её в онкоцентр, потому что девушка не знала Москвы и «вообще для неё и так достаточно стрессов». Жил парень, выпускник детдома, у которого обманным путем забрали квартиру, и теперь он судился с обидчиками. Аля постила во всех социальных сетях просьбы о помощи, писала во всевозможные инстанции и билась, как она выражалась «с многоголовой гидрой под названием „бюрократия“». Жила даже какая-то бабушка с внуком, которая приехала на поиски дочери в Москву. Дочь уехала на заработки и домой возвращаться раздумала. Ещё у нас жила индюшка Душка, которую Аля подобрала Бог весть где, потрепанную и хромающую и бездомный котенок Шуша, которого принесла уже Люси. Сначала он был худющий с гноящимися глазами, а превратился в красавца-кота с лоснящейся шерстью.

Аля помогала всем. Помимо йоги она преподавала французский. В четверг на занятие к нам в квартиру могли прийти все желающие любого уровня; обычно их набиралось человек пять-шесть. Все они рассаживались около стола и начинались занятия – часа три разговорной практики и чтения с перерывами на чай, смех, перекур, медитацию (это касалось Али), просмотр роликов на ютюбе. Все это было бесплатно и носило красивое название exchange – ученицы Али и Люси взамен учили нас медитации, игре на пианино, рисованию маслом, лепке из полимерной глины и всему прочему интересному и креативному. На двери у нас висело расписание, которое обновлялось каждую неделю – это был альбомный лист, разрисованный Люси, с аккуратной надписью вверху «Университет Благородного Савватия», и дни недели с указанием времени и изучаемого предмета. Люси в такой же манере преподавала английский раз в неделю и ещё занималась со мной отдельно, тоже бесплатно – это была её инициатива. И все люди, встречавшиеся мне в нашем квартирном университете, были исключительно светлыми, добрыми и благородными. Как-то я спросила Алю, почему он не просто Савватий, а Савватий Благородный.

– Потому что он благородный, – безапелляционно отрезала Аля. – Придется поверить мне на слово.

Позже я поняла, что так оно, видимо и было – когда окончательно осознала цену жизни в Москве. Я приехала на все готовое – в комнату, которую мне отписала Аля, я платила только за коммунальные услуги (мы делили их на троих) и покупала еду, вернее, докупала продукты по мелочам, т.к. в основном нас кормила Люси. «Девочки, у меня же хорошая зарплата, и я хочу вас угостить!» – постоянно отмахивалась она от наших попыток вернуть ей хоть какие-то деньги. За комнату Люси тоже ничего не платила. Как-то я прикинула, сколько бы денег получал Савватий, если бы сдавал трехкомнатную, хорошо обставленную квартиру с ремонтом в пяти минутах ходьбы от метро «Йзмайловский парк» и решила – да, однозначно благородный. Или не от мира сего. Так или иначе, это в нас проскальзывало – мы все были немножко «другие», иначе бы и не встретились в этой жизни. Сам благородный Савватий так за три года и не появился в своей квартире, хотя в Россию приезжал, но исключительно к своей крымской бабушке и родителям, жившим там же. Нам он периодически присылал подарки из разных европейских стран – в основном сладости и чай. Помню чудесную коробку английского чая в виде адвентовского календаря – каждый пакетик чая был упакован в маленькую коробочку с рождественским рисунком и числом. В декабре мы пили его каждый день, согласно дате. Мы собирались на кухне втроем поздним вечером, вдыхали аромат старой Англии и Люси обязательно что-нибудь рассказывала про английские традиции. На католическое Рождество она улетела домой, и мы не стали пить чай – без неё это выглядело бы как-то странно. В январе, когда она вернулась, Аля гордо высыпала на стол оставшиеся коробочки и объявила «Будем пить сразу за 23, 24 и 25!». Люси засмеялась, высказалась на русском в стиле Али: «Капец! А я привезла кэррот кэйк!» (Она хорошо говорила на русском и быстро переняла все сленговые Алины словечки). И это был прекрасный январский вечер, который вместил в себя сразу три декабрьских дня, три дня из прошлого года. Люси вдохновленно рассказывала про свою семью (у неё было три сестры и два брата) и Скарборо – свой родной город на берегу Северного моря. И тогда я впервые осознала, что хочу путешествовать: увидеть Скарборо своими глазами, почувствовать под рукой камни йоркширской изгороди и колючий дрок, пройти по вересковым пустошам, которыми изобиловали романы сестер Бронте, увидеть Лондон, Париж, Грац и Вену (откуда Савватий присылал нам красочные открытки), увидеть много-много разных городов. Я и не представляла в тот момент, каким образом может осуществиться моя мечта при отсутствии денег (в Москве я главным образом работала в кафешках – начала в «Макдоналдсе», а закончила официанткой в более престижном «Старбаксе»). Был ещё период, когда я работала няней и помощником воспитателя в английском детском саду, где трудилась Люси (она меня туда и пристроила) но об этом в другой раз.

Я прожила в Москве 3 года и ни разу не пожалела, что приехала сюда. Первые полгода я адаптировалась к мегаполису и работала. Я вдруг поняла, что мне интересно очень многое – медицина, языки, психология, педагогика, музыкальное образование. Но начать я решила с медицины, потому что рядом с Алиным домом был медицинский колледж. Я решила попробовать подать туда документы и поступила. И во время учебы в этом колледже мне казалось, что вот о чем я всегда мечтала на самом деле – о медицине, а библиотека – это так, для прикрытия. Она была моим убежищем в школе, а я по ошибке решила сделать её убежищем всей моей жизни. А медицина – вот это настоящее моё. Я же в детстве лечила кукол, это была моя любимая игра. Аля меня во всем поддерживала. Так же за три года мой английский с нуля стал довольно неплохим разговорным – в этом была заслуга Люси. И ещё я очень любила, как Аля преподает французский – она учила вкусно, наслаждаясь, это было заметно и невозможно было не заразиться.

Однажды я зашла на кухню, где проходил «французский клуб» согласно расписанию Саввиного университета.

– Ещё одно исключение… – диктовала Аля. – Mille villes tranquilles.

Эта фраза меня настолько очаровала, что я застыла на месте с чайником в руке. Французский казался мне ажурным, воздушным и легким, как мыльные пузыри. «Когда-нибудь я заговорю на этом языке!» – эта мысль быстро промелькнула в моей голове, но я, естественно, в неё не поверила. Но все-таки спросила Алю:

– Это как переводится?

– Тысяча тихих городов. Спокойных, если быть точнее.

После вечерней порции английского чая, я робко спросила Алю и Люси:

– А французский очень сложный? Сложнее, чем английский?

– Сложный, – с готовностью кивнула Аля. – Но сначала все сложно. Абсолютно все. Когда-то нам всем было сложно держать ложку, а уж суп ей зачерпнуть и не пролить на себя – это вообще высший пилотаж.

– Ну да… дотяну хоть до какого-то приличного уровня английский и возьмусь за французский, – пошла я на попятную.

– До какого уровня? Не надо откладывать ничего на завтра. Что тебе мешает начать учить его сегодня? Хотя бы несколько слов в день! Аня. У тебя есть я и Люси – да тебе сам Бог велел пользоваться такой возможностью! Каждый раз Аля не уставала удивляться моим страхам и неуверенности – она была уверенная и смелая во всем.

…На стене, на листе бумаги у меня появилась эта первая фраза – «миль виль тганкиль» и потом прибавилось ещё несколько любимых – «алле о ли» – идти спать, мюрмюр – шепот. Либелюль – стрекоза. Коксинэль – божья коровка.

А потом настало время перемен. Университет Благородного Савватия закрывался: его негласный основатель возвращался из своих европ. И не один, а с девушкой, кажется, чешкой. У Люси заканчивался контракт в языковой школе, и она решила его не продлевать, а вернуться в Англию. А Аля собиралась в Индию, в какой-то ашрам за мудростью и просветлением. Хотя, на мой взгляд, просветляться дальше ей было некуда – она же была маяком, а он, как известно, и так полон света.

Я ходила задумчивая и унылая – мне было страшно остаться без моих дорогих подруг, к которым я так привыкла. Я пыталась что-то придумать, представить своё будущее, но у меня это плохо получалось.