Текст книги "Черная изба"

В коридоре было тихо и темно. Из какой-то комнаты дальше по проходу доносились приглушенные взрывы смеха. Катя мимолетно пожалела о том, что в их комнате все слишком серьезно и уныло.

Шторы повесить еще не успели, и в незанавешенное окно у входа в душевую заглядывала большая желтая луна. Катя присела на подоконник. Как странно было ночевать в таком месте – не у подруги, не на даче, не дома… Теперь это ее новый дом – на три года. Она сама так решила. Она уже взрослая. Ну как… В начале марта будет восемнадцать. И даже можно будет замуж выходить.

Будущая жизнь виделась ей туманной. Ветеринар… Ну ладно. Муж ветеринара. Тракторист? Катя фыркнула, представив рядом с собой мускулистого, измазанного машинным маслом мужика в спецовке и каске. Или трактористы не носят касок? Они же не строители? Ну, может быть, с монтировкой? Кстати, что это такое? Наверное, какая-нибудь железная палка.

«В конце концов, до этого еще очень далеко», – сказала она себе, поднимаясь с подоконника. Как же спать хочется…

Когда она вернулась в комнату, девочки уже погасили свет. Катя забралась на свою кровать, положила полотенце на подушку, чтобы волосы сохли во сне, и закрыла глаза. Надо будет завтра попросить у… как же ее… у вахтерши штору, ну невозможно же спать…

Через секунду она уже мирно сопела.

3

Катя сразу полюбила анатомию. Ее вел Игорь Николаевич – тот грузный черноволосый мужчина из приемной комиссии, который подшутил над ее заявлением. Изучали названия костей, мышц и связок. Параллельно с анатомией шел курс латыни, который тоже давался Кате легко.

Уже в середине октября они сдавали первый зачет, по памяти называя на латыни части скелетов коровы, овцы и лошади, стоявших у них в аудитории. Скелеты Мишка Великанов заранее крупно подписал простым карандашом. Часть группы уже успела сдать на отлично, когда к доске вышел Дима Истомин. Он был близорук, очков из ложной гордости не носил и все испортил своим прищуром. Игорь Николаевич бушевал, стирая уже вписанные в ведомость оценки. Димка молча кипел, начищая до блеска злополучные скелеты, – это было даже не его рук дело, – но Мишку не сдал. После часа мучений зачет возобновился, но Игорь Николаевич уже устал и не особо лютовал, так что все прошло спокойно.

Катя без труда сдала и то и другое.

На вскрытиях ей сначала не нравился тяжелый приторный запах, нервировала вероятность проколоть перчатку, пораниться и заразиться. Но очень скоро она привыкла и даже хвасталась, когда звонила домой: «Ой, я только что со вскрытия, череп пилили». Впрочем, мама в студенчестве тоже присутствовала на вскрытиях, так что ее это не шокировало. Катя научилась точить скальпель, правильно снимать шкуру, пыталась определить причину смерти по виду внутренних органов. В основном причина была одна и та же – острая сердечная недостаточность. На стол в анатомичке обычно попадали бездомные агрессивные животные, которых усыпляли в соседнем приюте. Изредка попадались травма, опухоль или непроходимость кишечника.

На хирургии было не так интересно. Может, из-за того, что пока они ничего интересного и не проходили. Светлана Геннадьевна оказалась той самой прилизанной блондинкой с хриплым голосом, которая указала ей дорогу в приемную комиссию. Когда они впервые пришли на хирургию (занятия шли в корпусе клиники), она первым делом отчитала всех за мятые халаты. Такого студенты не ожидали.

– На мои занятия вы должны приходить в идеально чистых, белых и выглаженных халатах по размеру. У каждого должна быть нашита бирка с фамилией и номером группы, обязательно – шапочка и перчатки… – Светлана Геннадьевна говорила тихо и быстро, холодным взглядом окидывая переминающихся с ноги на ногу второкурсников. – Если мои требования не будут выполнены, то в журнале появится двойка, а студент прямо с занятия пойдет домой – гладить и стирать форму.

– Но ведь первые занятия мы все равно будем только писать… – заикнулся Мишка, но хирургичка сузила зеленые глаза под выщипанными в ниточку бровями и повысила голос:

– За пререкания буду выгонять с пары вне зависимости от степени выглаженности халата. Ваша фамилия?

– Великанов… – растерянно пробормотал Мишка.

– Я вас запомнила, – бесцветным тоном сообщила Светлана Геннадьевна. – Теперь садитесь.

Зачитывая с кафедры список фамилий, она каждый раз поднимала голову и несколько секунд вглядывалась в лицо студента, запоминая. Когда очередь дошла до Нади, хирургичка уставилась на нее, словно не веря своим глазам.

– Савельева?

– Савельева, – вежливо согласилась Надя, но Катя услышала в ее голосе ехидную усмешку.

– Ладно… – Светлана Геннадьевна опустила голову, сверяясь с записями. Кате показалось, что она старается справиться со своими чувствами. – Хорошилова!

– Здесь! – пискнули из-за Катиной спины.

Светлана Геннадьевна подняла глаза от журнала. Катя на секунду вообразила, что она сейчас скажет что-нибудь эдакое, например ласково назовет ее Леночкой, как Елена Алексеевна в день заселения. Но ничего такого не произошло.

– Чернова!

– Я!

* * *

– Слушай, Надь, а что у вас случилось со Светланой Геннадьевной? – решилась спросить Катя, когда они с Викой и Надей в очередной раз вместе шли из клиники в общежитие.

С того занятия прошло немало времени. Стоял конец октября, листья пожелтели и опали, трава пожухла, а пыль под ногами превратилась в жидкую хлюпающую грязь. Студентки сменили босоножки и туфли на резиновые сапоги. Свои Катя купила в городе – пригодились в коровнике, где, как и предупреждала Леночка, они проводили по несколько часов в неделю. Каждый день двое студентов по списку должны были дежурить в клинике. В худшем случае им выпадало чистить коровник, в лучшем – кормить животных, но, так или иначе, домой они возвращались с ноющей спиной и дрожащими руками. Сегодня была очередь Вики и Нади, а Катя пошла просто за компанию, заскучав одна в комнате.

– Да ничего такого, – отмахнулась Надя. И с подозрением посмотрела на Катю: – А тебе зачем?

– Так, просто… – Катя пожала плечами. – Вы друг на друга волком смотрите. Мне она тоже не нравится, вот и интересно. Ты ее еще в первый день крысой обозвала, помнишь?

– Помню, – кисло отозвалась Надя и замолчала. Потом снова заговорила, тщательно подбирая слова: – Знаешь, когда тебе семнадцать, все кажется таким… значительным. Мы поссорились из-за парня. Но это уже неважно. Ну, выводы я тогда сделала, и вряд ли мы с… м-м-м-м… со Светланой Геннадьевной когда-нибудь станем лучшими подругами. Но училась она отлично, так что я верю, что она хороший специалист. Тебе, Кать, от нее ничего не грозит, кроме двойки за мятый халат. Не бери в голову.

– Она у тебя парня увела? – всплеснула руками Вика. – Вот крыска, и правда!

– Не увела, – с некоторой долей самодовольства сказала Надя, – но попыталась, это да. Он на два курса старше учился, мы еще осенью начали встречаться… – Ее лицо внезапно помрачнело. – И что? Стоило оно того? Да лучше бы она его увела. Тогда я доучилась бы и сама сейчас у вас пары вела, а Светка с погодками мыкалась бы по родственникам, алименты по судам выбивала. Ладно, давайте-ка быстренько в общагу, еще надо ужин приготовить и к зачету по английскому подготовиться. Зачем ветеринарам английский, господи ты боже мой…

Английский Кате вообще не доставлял проблем. Многие студенты, особенно те, кто приехал из отдаленных сел, изначально не могли даже составить простенький рассказ о каникулах. Так что на парах и зачетах они в основном читали вслух тексты из учебника, соревнуясь друг с другом в неправильном произношении и пропуске слов или даже целых предложений.

Зато фармакология, которую вела Елена Алексеевна, была Кате совершенно непонятна. У директрисы было много дел, помимо преподавания, и она часто пропускала собственные занятия. Тогда вся группа сидела и конспектировала учебник, главу за главой. А когда Елена Алексеевна все же приходила, то чаще всего вместо предмета они занимались решением всяких насущных вопросов.

– А когда можно будет писать заявление на материальную помощь?

– В декабре напишете.

– У меня в общежитии матрас плохой, воняет! А Татьяна Федоровна говорит: хороший, не воняет! У нее от старости нос не дышит, а я полночи не сплю, духами все брызгаю!

– Хорошо, после занятий зайдите в деканат, сходим к Татьяне Федоровне и вместе понюхаем матрас.

– А можно мне отпроситься с занятий на три дня? Мне на свадьбу нужно!

– Колесникова, вы выходите замуж уже четвертый раз за этот семестр.

– Мне не на свою! У меня брат женится!

– Опять?

– Другой брат, двоюродный!

– Пусть ваши родители позвонят на мой рабочий телефон, и мы решим этот вопрос. Почему вы не обращаетесь к Светлане Геннадьевне?

Елена Алексеевна обвела студентов взглядом.

Первым решился Мишка Великанов:

– Она злая какая-то, Лен Алексевна! Шипит все время, как проколотая шина. Ты хоть сдохни, а если халат неглаженый или, не знаю, учебник забыл, то на помощь можешь не рассчитывать.

– Да, да, – понеслись выкрики со всех сторон, – не слушает! Никогда не поможет! Бешеная какая-то!

– Так, ну-ка хватит! – строго приказала Елена Алексеевна. – Без оскорблений, пожалуйста. Вы у Светланы Геннадьевны первый опыт кураторства, не судите ее слишком строго. Давайте так: я с ней поговорю, попрошу ее быть к вам помягче и повнимательнее. Но и вы, – директриса повысила голос, – не распускайтесь. В общежитии есть прачечная, если вы до сих пор не в курсе, а в прачечной есть гладильная доска и утюг. Мне бы тоже хотелось видеть у себя на занятиях опрятных студентов. А теперь давайте займемся предметом… Пять минут осталось? Хорошо, тогда домашнее задание – законспектировать седьмую главу и ответить на вопросы для самопроверки.

Очень скоро Катя с удивлением обнаружила, что учеба ей нравится. «Знаменитая певица Чернова» в ее воображении уступила место «ветеринару Черновой», строгой, но доброй и чем-то неуловимо напоминающей Елену Алексеевну. Катя даже жалела, что совсем не похожа на директрису внешне. Иногда она старалась перед зеркалом скопировать ее выражение лица, но ничего не получалось: зеленые глаза карими не сделаешь, а Кате почему-то казалось, что без этого никак. Она с усердием конспектировала главу седьмую, восьмую и девятую, надеясь поразить любимую преподавательницу тягой к знаниям. Заголовки подчеркивала зеленой ручкой, подзаголовки отмечала оранжевыми кружочками – но понимания предмета это, увы, не прибавляло.

Рядом с ней сопела над рефератом по физкультуре Вика. Она едва ли не единственная была освобождена от унылых занятий, на которых студенты под руководством отставного военного бегали по кругу, отжимались и качали пресс: девочки – от скамеечки, мальчики – от пола. Катя физкультуру ненавидела: пыхтела, задыхалась, старалась отсидеться в раздевалке и тщетно пыталась выдумать причину, по которой ей должна была достаться заветная справка. Она твердо решила на каникулах пойти к участковой докторице, бухнуться ей в ноги с протяжным воем и не вставать, пока та не смилостивится и не шлепнет печать на бланке.

Надя физкультуру, наоборот, любила. Все свободное время она проводила на стадионе: бегала, подтягивалась, висела на турнике. В комнате очень скоро появились гантели и коврик для йоги.

– Хочу привести себя в форму, – объясняла она. – Вам не понять, вы не рожали. Хочется снова ощутить радость движения, когда все тело тебя слушается…

А вот Леночке в колледже не нравилось ничего. В начале семестра она еще хоть как-то старалась, промежуточные зачеты сдала, но к середине ноября ее усердие сошло на нет. На парах она теперь дремала или задумчиво черкала что-то на последних страницах тетради. Если ее спрашивали, она вздрагивала и выпрямлялась, будто кол проглотила, но чаще всего не понимала, чего от нее хотят, и в журнале появлялась очередная двойка. Катя сначала думала, что Леночку заинтересует что-нибудь из предметов: хирургия, анатомия, ну хотя бы безобидная латынь. Потом надеялась, что хотя бы двойки ее проймут, но соседка, кажется, вообще не интересовалась своими оценками.

Очень скоро их так завалили домашними заданиями, что впору было сутками сидеть над книгами. Но Леночка после уроков обычно уходила гулять в поля за колледжем и возвращалась только к вечеру, иногда – с красными опухшими глазами. При этом она не прекращала рисовать. В ее блокноте были по большей части наброски. Вот Вика жует пирожок, листая учебник. Вот Надя выгибается на коврике для йоги – в плане фигуры Леночка соседке явно польстила, но получилось красиво и вполне похоже. А вот Катя, согнувшись над столом, что-то пишет в толстой тетради. Нарисовано было наскоро, быстрыми скупыми штрихами, но девочки выглядели прямо живыми. Вика даже выпросила листок со своим портретом и отправила маме.

Попадались и пейзажи, они были более подробными. Леночка рисовала карандашом, и ей здорово удавалось штриховкой передавать тени и полутона. Деревенская улица, по которой приезжает автобус из города, вид из окна на сельские домики… А однажды Катя, перелистнув очередную страницу, увидела, что следующий рисунок еще не закончен. На густо заштрихованном фоне выделялось странное черное строение. Больше всего оно напоминало избушку на курьих ножках – был у Кати дома такой сборник сказок с иллюстрациями. Разлапистые толстые «ноги», а на них – дом не дом, какая-то лачуга, похожая на бревенчатый вигвам или чум. Окон не видно, только дверь. На косых бревнах, которые держат крышу, намечена грубая резьба. Ракурс был взят снизу – строение недобро нависало над зрителем всей своей темной массой. Было ясно, что художнице оно совсем не нравится.

– Это не надо смотреть, оно не получилось! – Леночка, неслышно подойдя сбоку, резко выдернула лист из блокнота. Треск сминаемой бумаги слился с удивленным восклицанием Вики.

– Лен, ты чего? Можно же закончить было! Это что за домик такой?

– Никакой это не домик, – отрезала Леночка, комкая листок.

Катя удивленно посмотрела на нее. Никогда прежде она не слышала у соседки такого тона. Леночка отвернулась и пошла к двери. Накинув заношенную розовую куртку, она сунула бумажку в карман, влезла ногами в резиновые сапоги у входа и вышла, хлопнув дверью.

– Чего это с ней? – Катя обескураженно смотрела на блокнот на столе. Дальше были пустые листы. – Ну дорисовала бы потом… Или сказала бы, чтоб не трогали, если ей неприятно, что на незаконченное смотрят. Как там – полработы дуракам не показывают?

– Фиг знает, – пожала плечами Вика. – Она вообще в последнее время странная. Раньше просто нервная была, а теперь еще как будто ее пыльным мешком по голове ударили. На имя-то свое отзывается с четвертого раза.

– Станешь нервной, если тебя на каждой паре ругают, – откликнулась Надя, все это время молча сидевшая на кровати с учебником английского. – Я же с ней за одной партой, ну вы в курсе. Так она вообще на лекциях записывать перестала, только рисует какие-то узорчики в тетради да деревяшку свою на шее теребит. Ох, девки, боюсь, сессию ей не сдать. Поедет обратно в свою Старицу или, как его там, Лебяжье, и навесят ей дома люлей… Поговорила бы ты с ней, Вик, как-никак староста группы.

– Да как же я с ней поговорю? – покраснела Вика. – Она ж на занятия ходит, домашку кое-как делает… Что я ей скажу? Ну если хочет она художницей быть, не выходит из нее ветеринар? Давай лучше ты с ней поговори, Надь. Ты тут самая старшая, может, она тебя послушает.

– Ох, не знаю я, девчонки. Она как будто… – Надя задумалась. – Ну, вроде как ждет чего-то. И от этого дергается.

Когда Леночка вернулась, соседки уже готовились ко сну.

– Лен, выключи там свет, когда разденешься, – сонно попросила Вика. – Мы без тебя не выключали…

– Хорошо, спасибо большое. – Голос Леночки был неживым и безучастным. – Я быстро!

Она и вправду очень быстро разделась, щелкнула выключателем и легла в постель. Скрипнули пружины матраса, зашуршало одеяло. Катя, наполовину вынырнувшая из сна, повернулась на другой бок и зажала край одеяла между коленями. Коленка тут же замерзла. Черт, закроешь форточку – душно, откроешь – леденеешь…

Сон куда-то подевался. Катя лежала и смотрела в потолок, на который из неплотно зашторенного окна ложился рыжий отсвет уличного фонаря. Вика уже давно похрапывала у себя наверху, спала и Надя… Что же такое творится с Леночкой? Может, у нее кто-то заболел? Но почему она тогда молчит, никому ничего не рассказывает?

Леночка вообще говорила немного. Лучше всего она себя чувствовала, когда сидела со своим блокнотом и не издавала никаких звуков, кроме скрипа и шороха карандаша. В такие моменты она расслаблялась и рассказывала что-нибудь будничное: о семье, о деревенской школе. У нее даже голос становился более уверенным и спокойным. Рассказывает-рассказывает – и вдруг хоп, и замолчала, и клещами из нее слова не вытянешь, только «да» и «нет». Ни с кем из группы не сблизилась, гуляет всегда одна, в город с девчонками никогда не ездит и домой вроде бы не звонит… Ну или звонит, когда гуляет, но там, в поле, и связи-то никакой нет. Катя убедилась в этом, когда на дежурстве косила там вместе с ней траву для кроликов. Хотела включить музыку, чтобы было повеселее, но телефон упрямо показывал одну полосочку, даже загрузить приложение не удалось…