Текст книги "Ать-два, левой…"

– Слушай, меня как-то тошнит немного после этого ресторана коммерческого. И вкус этого кофе из морковки до сих пор во рту.

– Вкусный был кофе, хоть и морковный… – Люся пожала плечами. – Сейчас придём, я тебе чай настоящий заварю. И джем есть сливовый, и полбуханки чёрного, так что вылечу, – и они зашагали бодрей, придерживая друг друга.

По лестнице поднимались наощупь. Люська, погремев ключами, открыла дверь и зажгла тусклую керосинку в форме изящного фонарика. Скинув обувь и освободив уставшие ноги, Валя устроилась на диване.

– Люсь, не обидишься, если я полежу. Мне нехорошо, и впрямь.

– Может, ты заболела? Хочешь, завтра маме позвоню в госпиталь?

Пока Люся суетилась с чаем, резала хлеб и размазывала сливовый джем на бутербродах, Валя заснула. Досадно вздохнув и заботливо укрыв подругу пледом, Люся пошла пировать в одиночестве.

Утром Валя не могла выйти из уборной. Её тошнило и рвало, хотя желудок был абсолютно пустой. В минуту затишья Валя собралась пойти домой, но еле успела добежать до ванны, закрыв рот рукой.

– Так, – решительно сказала Люся. – Я звоню маме, вдруг у тебя тиф или ещё что-нибудь.

Валя со страхом посмотрела на неё. И вмиг, внезапная догадка, словно молния, пронзила её мозг. Ей даже стало хорошо, она умылась холодной водой и присела на край ванны.

– Люсь, ты только не сердись на меня, ладно…

– Чтооо?!

– Ну, обещай, что не будешь, тогда скажу.

– Валя… – внезапная догадка осенила и Люсю. – У вас было это? С Сашей?

Валя закрыла глаза и улыбнулась. «Спасибо», – прошептала она неизвестно кому, – «теперь я буду ждать Санечку не одна».

– Валя, ты уверена?

– Ровно две недели и три дня, как он уехал.

– Как ты решилась, безумная? Война… И, потом….

– Что? Что потом? Я мечтала об этом, теперь у меня есть смысл, и у Саши, и у тёти Тани, и у всех!

Люся помолчала, соображала что-то в голове.

– Комсомолка, тоже мне. Вот только попробуй мне ещё свои нравоучения почитай!

Валя улыбнулась.

– И к маме всё же поедем, пусть скажет, что и как, ну и подтвердит.

В здании Городской клинической больницы им. Пирогова с первых дней войны размещался госпиталь для раненых воинов Красной армии. Больница работала в авральном режиме: принимала москвичей, раненных во время авиабомбёжек, помимо этого шёл непрерывный поток раненых бойцов, врачи работали круглые сутки. Спали один-два часа, и снова перевязки, операции, обходы. Ампутировали бесчисленное количество рук и ног, вывозили во дворы больницы, прикрыв тряпками. Главным было – спасти жизнь. В сознании людей включался некий механизм, блокирующий страх, жалость, боль, собственные желания. Надо спасать бойцов. Всё потом.

Люся всё-таки договорилась с мамой. Та велела прийти строго к двум часам дня и не позже. У неё час – всего час на личный отдых, и она сможет уделить им время. Ольга Алексеевна, мать Люси – опытный хороший врач, определить беременность – пустяк. Валя и Люся бежали на остановку, благо ходил транспорт. Самым ужасным было опоздать и подвести Ольгу, и так лишившую себя драгоценного сна. Запыхавшись, они, надев халаты поверх одежды, шли сквозь длинные коридоры больницы, заставленные койками с ранеными. Валя и Люся переглянулись – вот оно эхо, эхо войны. Окровавленные, обессиленные, отважные люди – кто-то лежит, кто-то ковыляет на костылях, тренируясь и приучая своё измученное тело, но в глазах каждого – пропасть, словно они все побывали где-то в ином мире, неведомом доселе никому. Они были там, проживали и видели ту, другую жизнь, и чтобы вернуть их сюда назад, в это временное затишье, пахнувшее болью и спиртом, надо было обязательно тронуть и позвать, иначе они не отзывались.

Валя с Люсей облегчённо вздохнули, когда вошли в кабинет Ольги Алексеевны. Та, положив голову на стол, спала, но сон был таким чутким и поверхностным, что она вмиг подняла голову и посмотрела на часы.

– Хорошо, что не опоздали, – сухо и по-деловому сказала она.

– Здравствуйте, Ольга Алексеевна, – буркнула Валя.

Люська мялась с ноги на ногу, словно это она была главной виновницей.

– Всё хорошо, Люся, дома, в институте?

– Да, мам.

– Ну и славно, – Ольга поправила волосы, подошла к рукомойнику, долго и тщательно мыла руки. – Валя, меня Люся посвятила вкратце. Если хочешь, посмотрю сама, если нет – позову другого гинеколога.

Валя опустила глаза и медлила. Ей, конечно, не хотелось кого-то постороннего, да и Ольгу она побаивалась. «И зачем только Люська придумала всё это?»

– Мне некогда, – спокойно напомнила Ольга. Люся тихонько пнула Валю сзади. – Заходи за ширму, раздевайся и на кресло. – Ольга привычным жестом надела перчатки.

Валя лежала на кресле красная и пристыженная.

– Сделай глубокий вдох.

В это же самое время она почувствовала, как рука привычно и бесцеремонно вошла в её тело. Валя зажмурилась. Ольга тем временем аккуратно пальпировала живот.

– Срок маленький, матка в тонусе, – заключила она. – Больше отдыхай и не поднимай тяжести. Остальное сделает природа. – На секунду она смягчилась, и Валя заметила едва уловимую улыбку, чуть заметную, но так мгновенно изменившую её лицо. – Круг подозреваемых известен?

– Да… Не круг вовсе, – смутилась Валя.

– Шучу, одевайся, девочка. Ты вообще-то молодец, правильно сделала. Рожать ещё долго и много придётся женщинам, чтобы восстановить последствия этого безумия, этой бойни, – она задумалась на секунду, глядя в никуда. – Одевайся.

– Так что, я беременна?

Ольга посмотрела на неё исподлобья.

– А как же? Говорю же, срок маленький. Ешь и спи.

Валя положила руку на живот, где зарождалась маленькая жизнь, их с Сашей продолжение, их любовь, их мечта. Как же это донести до дома, не разбить и не сломать эту ценность, целую жизнь, так надёжно спрятанную в теле. На все уговоры Люськи пожить с ней хотя бы пару дней Валя отказалась. Надо было сообщить эту новость обеим мамам, точнее почти уже бабушкам и, конечно, Санечке. Написать немедленно и отправить, прямо сейчас, сию минуту. Уже до конца осознав перемену, произошедшую с ней, Валя быстрым шагом шла по улице. Её больше не тошнило, видимо, было некогда. Придя домой, Валя заметила тонко нарезанный чёрный хлеб и сахарный песок в чашке. Она тут же насыпала белое на чёрное и, закатив глаза от удовольствия, с наслаждением откусила кусочек. Значит, мама ушла недавно. Видимо, отпустили на пару часов домой. Жаль, разминулись. Надо забежать к ней на работу, мелькнула мысль, но вспомнила слова Ольги «отдыхать». Вырвав пустой лист из старой тетрадки с лекциями, Валя взялась за письмо:

«Санечка, милый, любимый мой человек! Я тебе пишу сразу, как узнала. У нас будет малыш, как мы и мечтали, как задумали. Вот теперь я сильная! Я очень сильная! Ты дал мне эту силу – ждать и дождаться тебя. И будет у нас Ульяна с Ульяновской. Правда, здор́ ово?

Как ты, мой любимый, мой муж? Ведь верно? Сбереги себя для нас.

Целую.

Твоя Валя».

Валя пошла отправлять письмо. На улице заметно похолодало. Сто раз пожалев, что так легко оделась, Валя старалась прибавить шаг. После почты она опять забежала к тёте Тане, но опять её не застала. Все работали несколько смен подряд. Валя хотела написать записку, но остановила себя. Кто о таком пишет на клочке бумаги? Написала просто: «Заходила два раза, хотела справиться, пришло ли вам письмо от Саши. Уверена, что пришло, как и мне. И ещё: очень надо увидеться. Зайду завтра». Валя сложила записку и, положив под дверь, ушла с чувством выполненного долга.

Уже смеркалось. Пронизывающий ветер гнал её по переулку. Валя зябко куталась в тонкий плащ и мечтала о чае. Казалось, что вот-вот пойдёт снег – до того стало холодно. Придя домой, она долго тёрла озябшие руки, сидя на маленьком стульчике, прижавшись к тёплой буржуйке. Затем Валю накрыл сон. Она легла на диван и, свернувшись калачиком под шерстяным пледом, стала медленно и глубоко уходить в сон. От разогретой буржуйки шло тепло, Валя улыбнулась и закрыла глаза. «Как же хорошо. Вот бы и войны не было», – с этими мыслями она провалилась в мир грёз.

Сашка Корольков письмо получить не успел. Сроки подготовки были значительно сокращены, так как Калининский фронт требовал немедленного подкрепления. Командованием было принято решение: привлечь новые поступления призывников и во что бы то ни стало освободить территорию от захватчиков. Москву защитить любой ценой. Советское командование разработало операцию, которая позволила бы преодолеть линию обороны, а затем ликвидировать немецкие войска. Операция носила название «Марс».

Сашка часто представлял себе этот первый бой. Когда давали команду «отбой», он ложился, укрывшись колючим одеялом, и рисовал в своём воображении, как он, Саня, московский студент, будет беспощадно бить врага, как он отважно на передовой разгромит фашистов, чтобы неповадно было лезть на чужие земли. И вот оно – завтра присяга, затем всем выдадут обмундирование, оружие и вперёд: за Родину, за Сталина, за Москву, за Валю и маму!

Рано утром всех построили во дворе. Вышел командир полка, всем объявил 227-й приказ и то, что отступать некуда. Затем выдали винтовки со штыками и несколько гранат Ф-1. Сашке достались английские ботинки, крепкие, но узкие. Построили и повели к эшелонам. Потом опять строем шли и шли, и казалось, нет конца и края этой дороге. Слякоть, туман, сырость и холод. Ботинки хоть и натёрли, но ноги были сухими. Подходили к месту назначения, на рубеж обороны. Приказали проверить личный состав и оружие, велели занимать оборону у заводской стены рядом с железнодорожным переездом, начали окапываться. Всё делали молча, нашли какие-то железки и кое-как выдолбили окопы. Саня не верил, что всё это происходит с ним. С ним, здесь, здесь и сейчас. Казалось, что это фильм. И он сидит в московском кинотеатре, и всё это чужое и не его: и шинель, и неудобные ботинки, и странный запах какой-то гари и вкус предчувствия беды. Но тяжёлая шинель давила на плечи и ныли руки, теперь ставшие ободранными, мозолистыми, словно крестьянскими. Едва успев окопаться, Саня услышал, как заревело небо, и тут же, вдруг, затрещала земля, словно уходила, уползала из-под ног.

– Ложись, олух! – и Саня почувствовал, как крепкая рука повалила его в окоп. – Эдак без головы в первом бою и окажешься!

– Что это?! – выкрикнул Саня.

– Что, что?! Война! А ты думал?! Давай, держись меня, парень. Дядя Коля я.

Саня кивнул и тут же его оглушил крик командира ждать приказа и не высовываться. Впереди послышалось громкое «Ура!», и Саня увидел, как кавалерия выскочила вперёд. Кавалерия против артиллерийских снарядов Вермахта. На глазах Саши разрывались тела бойцов, валились кони. Всё смешалось, а затем выскочила следующая конница, которую неизбежно постигла та же участь. Это был не бой, а бойня. Когда через какое-то время Саня заметил перед собой лицо немца, то не понял, как тот очутился здесь. На его юном лице два испуганных глаза и автомат в руках. Дядя Коля тут же проткнул его штыком вбок, немец обмяк и как-то облегчённо закатил свои только что испуганные глаза. Как же хотелось зарыться в этом окопе! Но командир орал не своим голосом. Дядя Коля поднял Саню за шиворот и крикнул в самое ухо: «Вставай, а то свои пристрелят! Не дрейфь, прорвёмся!» Шла рукопашная, немцы немного отступали, постепенно всё стихало, но где-то вдали полыхало зарево и разрывались снаряды.

Ржев – город, который стал показательным символом середины страшной и затяжной войны. Про этот город не любят вспоминать ни русские, ни немцы, потому что ни одна из сторон не одержала там громких побед и не снискала славы. Советские войска и Вермахт почти два года занимались взаимным уничтожением возле этого маленького городка. Фронт в районе Ржева пожирал людей: за кочку, за дерево, за сарай, за линию окопов, за более выгодную позицию, за пропитанную кровью землю.

Валя успокоилась, стала увереннее и зажила обыденной жизнью, насколько это было возможно во время войны. Лекции, семинары, чертежи остались в прошлом, как и общение с Люськой. Самое главное и дорогое было спрятано в ней – бесценная горошина, половина Саши, половина её. Больше всего Валю радовало, что всё задуманное ими шло по плану, всё, о чем они мечтали, начинает происходить. Значит, и война закончится, и Саша вернётся, и всё-всё будет хорошо. Валя сообщила маме и Татьяне о беременности, те обрадовались, но, конечно, понимали, как тяжело придётся. Не стали пугать Валю предстоящими трудностями. Как будет, так и будет: не первая и не последняя. После военной школы Валя пошла отоваривать карточки.

В самом начале октября уже появились первые заморозки, Валя утеплилась, и было даже приятно пройти по осеннему морозцу. Она привычным жестом открыла почтовый ящик, и, пошарив рукой, наощупь вытащила сложенный пополам казённый бланк, в правом углу которого было написано:

«Таганский Районный Военный Комиссариат

2 октября 1942 года

№ 428

Город Москва

Извещение

Ваш муж, Зотов Иван Николаевич…»

… дальше у Вали подкосились ноги, она не могла попасть ключом в дверь, и вовсе перестав это делать, сползла по стенке, села на входную ступеньку. Раскачиваясь словно маятник, Валя закрыла лицо руками. Похоронка на отца… Похоронка… Отец погиб в бою. Она больше никогда не увидит его… Валя вспомнила, как он уходил, никак не мог дождаться её, чтобы попрощаться, а она, Валя, задержалась в институте, хотя и знала, что опаздывать нельзя. Их минутное прощание у порога, его колючая щека, крепкие отцовские объятия… «Прощай, дочка». «Зачем он сказал «прощай?» – только сейчас подумала Валя.

Наконец, найдя в себе силы, она встала, открыла дверь, скудное тепло и запах дома обдали лицо. У Вали подступил ком к горлу, твёрдый, словно камень, сердце больным стуком гулко отзывалось внутри. Как сказать маме? Как? Внезапно она почувствовала сильную ноющую боль внизу живота, словно стянули крутой узел. Валя согнулась и застонала. Тонкой густой тёплой струйкой потекла кровь по чулкам, затем Валя увидела тёмные капли на полу, она не понимала, что это, что происходит с ней. За дверью раздались торопливые шаги. Валя присела на пол прямо в проходном коридоре и думала об одном: «Только бы не мама…» Пришёл сосед дядя Женя с верхнего этажа их коммуналки. Заохав, он приподнял Валю и донёс до кровати.

– Да что это, дочка? Что с тобой? – причитал он по-стариковски.

– Да вот, дядь Жень, беда не приходит одна. Видите, похоронка на отца. И, видимо, ребёнка я потеряла. Всё сразу… – Валя сама удивилась, как смогла это произнести. Так обыденно и спокойно, словно это происходит каждый день. – Пожалуйста, позвоните Люсе, у неё мама врач, дайте карандаш, я напишу… Только быстрее, пожалуйста… А похоронку маме отдайте. Вот, – Валя протянула извещение.

Старик, заохав, побежал звонить на улицу из телефонной будки. Валя лежала, закрыв глаза, с опустошённой душой. Из её тела медленно, но верно уходила маленькая жизнь…

Дальше всё было как во сне. Люська приехала быстро. Позвонила матери, та обещала придумать что-то с машиной. Уже через час Валя лежала на больничной койке, а ещё через два дня узнала, что детей у неё, скорее всего, не будет. Первый выкидыш и чистка, чтобы избежать инфекции. К сожалению, это частое осложнение – бесплодие…

Татьяна, узнав о случившемся, твёрдо убедила Валю не сообщать ничего Саше.

Прошло две недели. Теперь Валя ходила в разведшколу с особым рвением, старалась ни с кем не разговаривать без надобности, Люсю сторонилась, избегала и сочувствующих взглядов матери, её стали раздражать вздохи, недомолвки, прикосновения, как попытка сострадания жалкая и унизительная. Неужели они не понимают, что всё это ещё больше разрушает её, ещё больше рвёт на части её душу?

Как она тогда расстроилась, что из-за курсов радистов ей придётся бросить институт. Думала, что не пригодится. Надо, так надо! А сейчас это было самым важным и главным для неё. После окончания – направление на фронт, на передовые, туда, где больше всего нуждались в пополнении.

О том, что она, Валя, уходит на фронт, решила сообщить за два дня, чтобы избежать лишних объяснений. Да и что было объяснять? Неужели не понятно, что здесь жить после того, что с ней уже случилось, было невыносимо. Это даже было бы предательством по отношению к себе, к Саше, к их любви. Она не в силах сидеть и ждать, есть и пить, иметь скудный, но всё же комфорт. Нет. Решительно – нет! И кто сможет её остановить? Кто мог, тех уже нет рядом с ней: Саша на фронте, отец погиб, ребёнка потеряла…

* * *

…уже сутки, как Валя лежала, засыпанная промёрзшей землей. Сквозь небольшие просветы рыхлого слоя она видела куски рваного неба: то серого, то чёрного…

– Петровна, а здесь проходила? Глядела под насыпью?

– Нет.

– Надо внимательнее. Хоть одного солдатика нашего, хоть сына чей-того.

Валя сквозь насыпь слышала речь. Она поняла, что это рассвет, что наши взяли, взяли высоту, раз ходят русские люди, громко говорят, видимо, ищут уцелевших. Она пыталась пошевелиться, но тело словно сковало льдом, внезапная боль в спине, острая и пронизывающая, заставила её громко вскрикнуть.

– Тихо… – сказал чей-то голос совсем рядом… – слышала? Эй! Есть кто живой?

Валя собрала всё свое мужество, оставшиеся силы и крикнула, как ей казалось, очень громко: «Сюда» – голос был хриплый, рваный, из-под земли, с того света, но это было не важно. Её услышали. Торопливые шаги и шуршание земли. Охая и причитая, две немолодые женщины откопали её лицо, затем тело.

– Ох, девонька… Вон оно как тебя! Никифоровна! Давай салазки. Господи, да как же это? Молоденькая…

Ещё через час Валя лежала на лавке возле печи, в чудом уцелевшем домишке и сохранённой Господом деревушке в два с половиной дома. Петровна заботливо отпаивала её горькой травой из ложечки. Валя чувствовала, как оттаивает её тело. Оно болело, словно по нему проехался танк, но сил не было даже на стоны. Она закрыла глаза и провалилась в бессознание.

* * *

3 марта 1943-го года – день, к которому шли долгие месяцы. Маленький уютный городок у истока Волги стал жерлом ада, огненной гиеной, поглотившей сотни тысяч бойцов. Из сорока тысяч жителей осталось 248 человек, спрятавшихся в Покровской церкви. Чья-то фашистская рука не поднялась взорвать храм и оставшихся в нём живых людей. Запланированная операция отступления под названием «Буйвол» была безупречной, и в истории была названа, как «образцовая», впрочем, как и всё, к чему прикасалась рука самой чистой расы, расы арийцев, которая решала: можно ли жить другим народам; которая взяла на себя миссию Всевышнего и возомнила себя таковым; раса, которая принесла горе миллионам людей и, наконец, раса, не сумевшая сломить мир. Ещё не один десяток лет им придётся носить это позорное клеймо «фашист», и тысячи мирных немцев будут стыдиться и опускать головы.

А тогда, горстка выживших перепуганных, обессиленных и голодных людей, запертых в Покровской церкви, своим духом и мужеством, неподавляемой волей, поражавшие врага стойкостью, прямо глядя в лицо смерти, ждали своей участи. Заминированную церковь обнаружили наши, выпустив, наконец, стариков и детей, не веривших в это чудо, обнимавших и целовавших наших бойцов. Кто-то из фашистов просто не нажал кнопку, побоявшись, не взяв на себя смертельный грех – убиение невинных. Хотя бы этих.

Валя очнулась. Бил озноб, теперь горело всё тело, жарко невыносимо. Она еле открывала мутные глаза, но ничего не видела вокруг. Петровна суетилась, то прикладывала смоченное водой полотенце, то пыталась напоить отваром измученную девушку. Документов при Вале не было, и поэтому Петровна окрестила её Ксюшей, как дочку.

Район Нелидовский, за день освобождённый до Ржева, в котором и жила женщина, в непонятно как уцелевшей покоцанной избе на окраине. Петровна понимала, что нужна медицинская помощь. Нет, своими травками бы она её выходила, но ноги Вали были перебиты, и больше всего старушка боялась гангрены от инфекции – вот, с чем ей не справиться. За окном послышался шум боевых машин.

– Мать! – какой-то боец крикнул в окно. – Дай водички.

Петровна засуетилась и, выглянув, поманила бойца в избу.

– Слушай, сынок, девчонку нашла давеча на поле. Молоденькая совсем, ранена сильно. Возьмите до госпиталя, погибнет. А ведь Господь пожалел. Уцелела – значит жить должна. Возьми, а?

Парень напился, почесал затылок и сморщил лоб:

– Пойду командира спрошу.

Минут через десять вошёл командир и ещё пара молодых ребят. Растянув широкий брезент, они положили Валю, и, взяв за концы плотную материю, понесли её к кузову машины. Валя то открывала, то закрывала глаза, но ничего не понимала.

– Слава Богу, – причитала Петровна, и перекрестила солдат. – Довезите, сынки. Девку жалко, перебита вся. И храни вас Господь.

– Довезём, мамаша, мы как раз в госпиталь наших везём.

В Волоколамск приехали к ночи.

Несколько машин со множеством раненных измученных людей, терпеливо ожидавших своей участи. Бойцы помогали выгружать раненых, находя в себе силы шутить и заигрывать с медсёстрами. Девочки. Девочки-сестрички, белые ангелы, спасавшие жизни, умеющие не спать, не есть, не пить, терпеть холод и усталость, и желавшие только одного, спасти каждого.

– Аккуратно, эта тяжёлая совсем. Местные в поле нашли. Документов нет, звания тоже, гимнастёрка вроде наша. Более ничего. В сознание не приходила.

Валю переложили на носилки и понесли в здание. Осмотрев, военный хирург Баженов покачал головой:

– Плохо дело, – заключил он. – Пока жар, оперировать нельзя. Антибиотики и сбивайте температуру. Скорее всего, придётся ампутировать правую ногу. И, скорее всего, выше колена. Следующий.

Валю положили в палату. Койки с ранеными стояли настолько плотно, что пройти между ними можно было только боком. Палата была общей, но стараниями медсестёр, всё-таки, отгорожена натянутыми простынями на мужскую и женскую половины. Уже через сутки Валя пришла в себя. Открыла глаза и осмотрелась. Поняв, что в госпитале, Валя пыталась вспомнить, как она сюда попала. Память цеплялась нейронами по цепочке событий и медленно возвращалась к ней. Блиндаж, рация, Стрельцова, товарищ майор, задание… У неё было задание… «Интересно, я справилась или провалила? А где Брутто, Лена, рация? Я её потеряла! Что теперь будет…» В это время подошла девушка в белом халате и косынке с большим красным крестом.

– Ой, как хорошо! Очнулась. Как себя чувствуете? Как вас зовут, помните?

– Помню. Валентина Зотова. Как я сюда попала?

– Это потом. Сейчас позову доктора. Он вас должен осмотреть, велел позвать сразу, как вы очнётесь. Не волнуйтесь, у нас очень хороший хирург, и, вообще, здесь вы в безопасности. Медсестра удалилась так же внезапно, как появилась. Валя повернула голову и вздрогнула. На неё пристально смотрела чернявая девица, смуглая, глаза как вишни, волосы – воронье крыло. Девица тасовала карты, сидя на соседней койке, и тихо напевала что-то под нос.

– Рада, – буркнула она.

– Чему? – спросила Валя.

– Меня Радой зовут.

– Аааа, – кивнула Валя, – а я…

– Я слышала, – оборвала её чернявая. – Ты как?

– Не знаю. Пить хочу.

Рада потянулась и дала ей воды из своей кружки. Она так близко наклонилась к Вале и заглянула в её лицо, что та вжалась в подушку.

– Не бойся меня, цыганка я, потому такая смуглая, в бабку.

– Да я и не боюсь.

– Ну и правильно, хочешь – погадаю?

– Нет, не хочу.

– Да и не надо, я и так всё знаю. Домой поедешь скоро, здесь твоя война закончилась. Там воевать будешь.

– Почему это?

– Да потому. Недолго воевала небось.

– Четыре месяца.

– Лучше б дома сидела, судьбу ждала.

– А чего её ждать? Я за ней, за судьбой поехала.

– Ну да. Только сломала ты всё себе. Сказано было тебе – сиди дома и жди. Из-за четырёх месяцев – даже смешно…

– Ну, мне за эти четыре месяца не смешно было. Я радистка вообще-то, и много пользы принесла, и за линию фронта ходила.

Рада усмехнулась.

– А ты?

– А я с 41-го, как всю мою семью на моих глазах расстреляли, и братишку, и сестричку двухлетнюю, как генетический мусор. Евреев и цыган – в первую очередь. Слыхала? А меня бабка заговорила, – продолжала она, тасуя карты, – заговорённая я. Расстреляли всех и засыпали, а я всё равно оттуда выбралась, и к нашим в партизаны подалась. Слава богу, бабка до войны померла, не видела этого ужаса. Идут к тебе, потом поболтаем.

– Ну-с, Валентина Зотова, так и запишем. На что жалуетесь? – Баженов откинул простынь и покачал головой. – Здесь чувствуете? А здесь? – затем он аккуратно размотал бинты, и Валя увидела, как его глаза постепенно увеличиваются в размере. – Да, матушка, говорят, в поле нашли вас. Это хорошо. Но ногу я вам всё-таки отниму, начинается гангрена.

– Как это, отнимите? – не поняла Валя.

– Отрежу, матушка. Удвойте антибиотики, и завтра операция, но не утром. К вечеру. У меня плановых много. И смените повязки, – Баженов укрыл Валю, и, чтобы та не успела спросить ещё чего-то, на что он не знал, как ответить, поспешил удалиться.

Сколько раз ему пришлось говорить эту фразу «отнимем». Молодым бойцам, вчерашним детям, только вступившим в эту жизнь, бывшим школярам и студентам, которые сразу попали в это месиво, не успев опериться, после выпускных, из-за парт, со студенческой скамьи, из тёплых домов. Война. Чёртова война. Ещё вчера матери, ругавшие своих сыновей за гуляние до утра, провожали их на фронт. Как и кто это придумал, в середине 20-го века – убивать, уничтожать, истреблять человечество?!

Весть о том, что она, Валя, теперь будет без ноги, не принимало сознание. Как это возможно? Она останется инвалидом? Но самое ужасное, что её комиссуют, и она больше не сможет воевать? Где справедливость? Где законы равновесия жизни? Почему у неё надо всё отнять? Впервые за многие месяцы она заплакала. Слёзы капали на подушку, оставляя солёные бороздки на лице.

Вале делали двойные уколы антибиотиков, кололи прямо в ногу, видимо, хотели сохранить как можно больше здоровых тканей. Наступила ночь. Валя не спала, а просто смотрела в потолок. Вспомнился стих Эдуарда Багрицкого, который она учила ещё в школе:

 
«Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щёк
Тлеет скарлатины
Смертный огонёк…»
 

«Да, лучше б скарлатина. Умереть, но с ногами. Как я теперь такая Саше покажусь? Без ноги, бездетная, без… без…»

– Валя, – шепнула Рада и тронула её за плечо, – смотри, что покажу. – Рада вытащила камень с дыркой посередине, подвязанный на тонкой бечёвке. Камень был чёрный, ровный и гладкий, а от середины, словно лучи звезды, расходились золотые полоски. – Смотри на камень и доверься мне.

Валя впала в некий транс. Она была здесь и не здесь. Видела себя словно со стороны. Рада откинула простынь, сняла перевязку и внимательно посмотрела на ногу. Затем стала нашёптывать какой-то сумбур, несвязный поток слов. Достав мешочек из-под подушки, Рада стала посыпать нечто похожее на пепел прямо на открытые раны. Затем она вновь поднесла камень-маятник к лицу Вали и щёлкнула пальцами у самого носа.

– Очнись. Я всё закончила. Сейчас здесь чувствуешь? – Валя кивнула. – А здесь? – Валя кивнула вновь. – Ну и славно. Слушай, ногу тебе не отрежут. Её вылечат, но будешь хромать. Это же лучше, чем вообще без ноги, правда?

– Правда, – шепнула Валя. – Спасибо тебе, Рада.

– Я завтра выписываюсь. Утром меня уже не будет. Так что сейчас попрощаемся. Вылечишься и домой поедешь.

– Рада, а у меня дети будут?

– Будут, – помолчав, сказала цыганка, – вот только любить ты их не станешь.

– Как это?

– Много будешь знать – не захочешь спать. Спи, – сказала она и провела ладонью над лицом Вали.

И уже проваливаясь в глубокий сон, Валя услышала у самого уха: «Здесь твой Саша, но он больше не твой».

Утром следующего дня Валя проснулась с ощущением полного счастья, даже некой эйфории. Как давно у неё не было такого чувства! Ей показалось, что непременно всё будет хорошо, именно с этого утра. Она повернулась, чтобы поделиться этим с Радой, но увидела, как санитарка перестилает кровать, и через несколько минут привезли только что прооперированную женщину, её голова была замотана на манер каски. Валя предалась размышлениям, какого рода ранение у неё могло быть, но в этот момент к ней подошёл Баженов, а с ним ещё один врач, сухой, длинный, словно жердь.

– Ну что, барышня, как спалось? – Баженов сложил пухлые ладони на животе и с интересом уставился на Валю. – Прямо скажу: удивительно похорошели за ночь, может, у вас нет ничего?

– Может, и нет, – отозвалась Валя, – может, всё прошло?

– Ub sunt mirabilia. Верно, коллега?

Жердь кивнул и откинул простынь. Баженов даже снял очки, протёр, затем вновь надел и изумлённо посмотрел на Валю.

– Et factum mirabilia! – добавил длинный.

– Да, чего только не бывает на войне. Нус, миленькая, я думаю, антибиотики сделали чудо. – Любаша, – окликнул он санитарку, – в перевязочную её, – будем тебя долечивать, а там посмотрим, как выйдет. Да, и всё-таки я доложил, что ты, матушка, без документов. Подали запрос – ждём-с. Извини, конечно, но время военное, я обязан.

– Значит, ногу мне не отнимите? – улыбнулась Валя.

– А на кой она мне? У меня своих две! А собаке пятая нога, как известно, не нужна, – пошутил Баженов.

День за днём Валя шла на поправку. Через месяц, когда перелом стал срастаться, и потихоньку затягивались и зарубцовывались раны, ей разрешили вставать. А ещё через некоторое время её вызвали в кабинет главного врача. Валя, подхватив костыли, пошла по бесконечному коридору, ей вспомнилось, как с Люсей они тогда бежали в Первоградскую… Когда это было? Кажется, в другой жизни. Какими глупыми и наивными девчонками они были. У кабинета она остановилась и, постучав в стеклянную дверь, вошла. За столом сидел отнюдь не врач, а военный в звании капитана, а с ним ещё старлей.

– Здравствуйте, а где товарищ Баженов?

– Здравствуйте! – не поднимая головы и продолжая делать записи, отозвался капитан.

С совершенно равнодушным видом лейтенант перебирал документы. Повисла пауза.

– Мне сказали, что вызывает главврач… – начала было Валя, – но взгляд капитана оборвал её.

– Представьтесь. Имя, фамилия, место и год рождения, с какого фронта, в какой дивизии… кто вы есть?

– Я… – начала запинаться Валя.

– Вы, тут разве ещё кто-то есть? Про старлея я всё знаю, а вот про вас – ничего. Может, вы – шпион?

– Я?! – Валя почувствовала, как сильно заныла нога. – Можно я сяду?

– Нет, – холодно ответил капитан. – Вы думали, это вам развлечение – игра в шпионов? Это война. Мы – «СМЕРШ» – новая организация, «Смерть шпионам» называется.

Капитан подошел к ней и заглянул в глаза. Валя, не моргнув, ответила ледяным взглядом.

– Я – Валентина Зотова. 23-го года рождения, место рождения – город Москва. Студентка архитектурного института, ушла со второго курса. Постановлением ГКО от марта 1942 года была направлена в Школу бойцов противовоздушной обороны, одновременно закончила курсы радистов и, получив звание младшего сержанта, ушла на фронт.