Текст книги "Николай. Мой друг Ленин"

Глава VII

– Ура! Мы с papan едем на моторе в Аничков в гости к бабушке, и увидим там тётю Ксению, – Ольга и Татьяна радостные, в нарядных светлых платьях ворвались в будуар Аликс.

Ники поцеловал жене руку. Она лежала на кушетке и что-то шила, но по её напряжённому лицу он понял, что ей нездоровится. Аликс часто мучали головные боли, но она никогда не жаловалась мужу.

– Милая, а может, и ты с нами? Больше для детей, чем для себя задал он дежурный вопрос – Аликс видела свекровь только на тех приёмах, куда не прийти было нельзя.

– Ники, прости, я что-то приболела, – всегда отвечала она.

«Так оно и лучше», – подумал он.

Пока дочери общаются с бабушкой и тёткой, пьют чай и музицируют, он встретится по важному делу с одним господином.

Григорий Ильич Руднев был другом его детства. Матушка Гриши Ольга Сергеевна воспитывала Ники и его брата Георгия до двенадцати лет и жила со своими детьми здесь же в отведённой ей дворцовой квартирке, а её сын дружил с наследником. Потом Ники доверили знатным наставникам, но мальчики не утратили дружбы, изредка встречаясь на прогулках, и называли друг друга теми же детскими именами.

Ольга Сергеевна давно жила на даче в Лигово и воспитывала внуков. Гриша давно завел семью, но с женой не ладил, жил один, и печатал в журналах свои рассказы и юморески, которые читал Ники, а мадам Руднева запросто навещала царя, иногда передавая ему записочки с просьбами помочь какой-нибудь обиженной сироте, вдове или старушке. Ники каждый раз одобрял её просьбы и ещё приказывал выдать просящим немного денег.

Рассказы мужа о визитах Рудневой раздражали Аликс. Она говорила мужу:

– Ольга Сергеевна нас скоро разорит. Ох, если б знали те смутьяны-революционеры, какой ты добрый, то давно оставили бы нас в покое.

После январских событий того жуткого воскресенья Аликс и слышать не могла о бунтах, стачках и восстаниях. Одно слово «революция» выводило её из себя.

Он гулял по дворцовому саду и ушёл в воспоминания – среди множества деревьев и кустов соловьи здесь пели, как в густом лесу.

Он не слишком любил Аничков дворец – семья жила здесь осень и зиму, уезжая на лето в Гатчину или Крым.

После свадьбы он вновь поселился здесь с женой и maman – Аничков стал их первым общим домом.

Аликс приехала к нему в Крым в те дни, когда там умирал его отец, а будущий царь был подавлен и растерян. Окружению давно стало понятно, какой из Ники будет правитель. Он думал уйти в монастырь и за это его бы не осудили, но небрежность подданных к их повелителю возмутила невесту Аликс:

– Ники, почему ты не можешь сделать так, чтоб тебя слушались? Главный человек в стране – ты, не забывай об этом, учила она его.

После смерти Александра III траурный поезд с телом царя направился в столицу. На похороны ехали все вместе в одном поезде со свитой, прислугой и докторами. В дороге все рыдали и кому-то постоянно было дурно. Усталые, выходили на станциях подышать и размяться.

Как-то он гулял по перрону, и уже входя в вагон, услыхал обрывок чьего– то разговора:

– … Какая мать, такая и жена, пробубнил в темноте чей-то мужской голос.

«Какая мать, такая и жена», – запомнил он.

Наверное, можно было и остаться с Малей: жаждавших править страной и более подходящих для роли царя его дядюшек хватает. Молодой неумелый племянник на троне был для них вызов.

Дядюшки сами крутили романы с простыми дамами и женившись на них, подолгу жили с ними за границей. И что далеко ходить – сам папа хотел бежать с фрейлиной его матери. Слава Богу, успели вовремя его женить, но отец это мощь!

А почему бы и Ники не поселиться с Малей где-нибудь во Франции? Они говорили с ней об этом, но он испугался таких планов и сразу поехал просить руки Аликс – холостым ходить наследнику престола не гоже, а лучшей партии, чем она нет. Разумеется, по поводу лучшей партии многие поспорят, но её собранность и хватку в те жуткие дни оценили, что при вечных болезнях слабой внешне принцессы удивляло.

И всё же он создал крепкую семью: у них великолепные дети, Аликс заботливая мать и отличная хозяйка.

Больше он ни о чём не жалеет.

Но есть власть – его долг по воле Божьей.

Он вспомнил как вечером девятого января после донесения о кровопролитии в столице они сидели вместе с матерью и Аликс в гостиной Александровского дворца. Их глаза покраснели и лица опухли от слёз.

– Эти негодяи знали, что нас нет в Петербурге, но всё равно привели ко дворцу обезумевшую толпу. Войска должны были стрелять и подавить бунт, иначе жертв было бы больше, утешала она мужа.

– Да, да, согласилась maman с нелюбимой невесткой.

Он сидел онемевший, боясь закричать от глухой боли в сердце, и только после общей молитвы и прогулки в заснеженном парке, немного пришёл в себя.

Аликс страшно не взлюбила либерального премьер-министра Витте. Однажды Сергей Юльевич делал ему доклад о питерских заводах, где члены новой организации РСДРп* вели среди рабочих агитацию против власти.

– Боюсь, Сергей Юльевич, я вас утомил. Благодарю! – деликатно прервал он Витте. И, лукаво прищурившись, спросил:

– Скажите мне – а лично Вы как относитесь к идеям социализма?

– Государь, я право не знаю, что сказать…, замялся премьер– министр.

– Ну что же Вы, Сергей Юльевич? Бояться не надо. Говорите, как есть – по совести.

– Позвольте, а для чего Вам это знать? – Ведь Вы сами были против созыва думы, ваше величество.

Витте мечтал о парламентской власти в России.

– Хорошо, я спрошу иначе, – не сдавался он, – Вы считаете возможным проводить в России политику социализма? Или даже победу таких идей?

– Русский человек и так негласно живёт идеей социализма, государь.

Ему нужен далёкий от жизни двора, порядочный и знающий простую жизнь человек.

И Гриша, лучший друг, именно такой.

– Твой отец хотел, чтоб его семья жила скромно и окружала себя обычными людьми, – говорил ему Руднев, – но ты удивил меня.

– А я согласен с учением Карла Маркса. В наше время царь больше не средневековый деспот. Мы так же, как и все хотим процветания нашей любимой Отчизне, но кто позволит устроить коммунизм в России? Ты думаешь, они исполнят всё, что я прикажу? Кто же отдаст свои фабрики рабочим, а землю крестьянам? Лично я откажусь от всего, чем владею, мне не нужны несметные богатства. Оставьте мне дом у моря в Крыму и позвольте жить, как простой человек, но жена и слышать об этом не желает. Нет, ей тоже многого не нужно, она боится только за сына и думает, что лучше всех нас знает, как надо управлять страной.

О политике они обычно говорили мало, но после бесед о детях и городских новостях Ники сразу перешёл к главному.

Они с Гришей сидели в укромном уголке сада, на скамье у фонтана.

– То, что ты говоришь, невероятно, – Хотя я, пожалуй, не удивлён. Ты с детства не хотел стать царём и плакал, когда говорил, что когда-нибудь придётся, как папа, стоять перед грозными генералами, помнишь?

– Помню, улыбнулся Ники, – А теперь они плачут и думают, как бы побыстрей избавиться от меня.

– Не печалься, тебя многие любят, поверь, я знаю.

– А вот я не знаю, как сделать так, чтобы все мои подданные были довольны и жизнь была такой и люди радовались и гордились нашей страной, опять горячо заговорил Ники. Мы всё куда-то идём, пытаемся что-то делать, и всё не то. Никто не знает, где искать правду. Но, может, её знают другие? – Вот что, – он повернулся к Рудневу:

– А я бы смог уйти и оставить власть социалистам, если буду уверен, что они лучше, чем мы, то я отдал бы им всё.

– Ники, ты пугаешь меня. Вашей династии сотни лет, а…

– Нет! – Перебил его Ники. Есть столетнее пророчество монаха Авеля – старец жил при императоре Павле I. Он встречался с царём и отдал ему своё предсказание, повелев открыть и прочесть его через сто лет своим потомкам. Так оно и пролежало запертым в ларце до прошлого года, пока его не нашли и не отдали нам. Мы с женой открыли ларец и прочли предсказание. Так вот – не будет скоро никакой династии и нас не станет, придёт смута великая, брат пойдёт на брата, и земля станет другой, такой, что не узнать.

– Ники, нужно сделать так, чтоб простые люди узнали твоё большое сердце. И я говорю не как придворный льстец, ты знаешь. Ты рассказывал, что император Александр II, когда был ребёнком после бунта Декабристов плакал и умолял отца не казнить и пощадить своих возможных убийц!

Ох, как нелепа вся ваша жизнь… – И ты на чужом месте.

– Наверное…

Ники горько вздохнул:

– Думаешь, легко быть угнетателем народа? – Да, царь Николай I считал Декабристов друзьями своих замыслов, но, увы, я не Николай I, а всего лишь Николай II. И вся кровь на моих руках. Или нужно медлить, дождаться смуты? Я даже не могу запретить борьбу с социалистами, и, оставив трон, уйти, потому что дал клятву перед Богом. Вот такая насмешка судьбы, друг мой.

– Наш царь революционер, развёл руками Гриша.

Ники поднялся со скамейки:

– Но пока я не ушёл, идём обедать. Увидишь maman, девочек и сестру.

*РСДРп – Социал-демократическая рабочая партия была основана в 1898 году в Минске.

Глава VIII

В Швейцарии Долли ощутила, что раньше будто и не жила на свете, а прожитые годы за неё как-будто жила другая женщина, а она и не знала прежде чувства жизни.

Она поняла, что это значит – быть счастливой, и просыпалась каждым солнечным утром с чувством радости. Раньше Долли не любила солнце, ей казалось, что когда оно светит все счастливы и только одна она грустит вдали от мира. В детстве ей нравилось, когда шёл дождь, упруго стуча по широким летним листьям. А здесь она стала созвучна с солнцем.

Приехав в Женеву, Долли сняла небольшой домик у озера на окраине города с садом и видом на далёкие зубцы гор.

Она мечтала пожить здесь в одиночестве.

В ней забурлили мысли и планы. В России её жизнь казалась ей неумелой и скомканной репетицией чего-то более важного, но прежний мир рухнул с момента, когда она села в поезд. Из прошлой жизни с ней была только верная горничная Ариша.

Муж исправно присылал Долли деньги и сухие письма, сообщая, что в ближайшее время даст ей развод. Как чудесно, что всё обошлось без ненужных сцен: его личная жизнь никогда не была ей интересна, сердце щемило лишь о детях, но почти за год они обменялись только несколькими письмами и не особенно хотели её видеть. Дочери Таша и Лиза скоро идут в пансион, а сын ещё слишком мал, чтоб выразить какие-то желания. Она верила – дети поймут её и простят ей бегство – они продолжали жить в ней и после их рождения. Дети будут счастливее, чем она, и жизнь у них будет не та, что была у Долли, когда по прихоти отца её выдали замуж за Виктора.

Ей захотелось всего на свете: учиться, петь, танцевать, играть в театре. Сбылась её давняя мечта – в женевском университете Долли слушала лекции по всемирной истории.

А мужчин она совсем не замечала, и прежде не стремясь кого-то прельщать: светских поклонников ей хватало, но Долли не изменяла мужу, живя в своём мире даже в светском обществе.

В Швейцарии её голубые глаза засияли волей к жизни.

Ещё в поезде Долли познакомилась с необычной парой.

Её отъезд из дома был мучительным. На другой день после ссоры с мужем, к вечеру, когда детей увели гулять, они с Аришей бросились к экипажу наёмного извозчика и помчались на вокзал.

Вопросов дочерей Долли опасалась больше гнева мужа и обманула их, сказав, что едет по магазинам. Мысль о том, что дочери не увидят её за ужином рвала ей сердце.

В вагоне она готова была бежать назад, но раздался свисток паровоза, и поезд дёрнулся. Долли разрыдалась.

Из соседнего купе вышла незнакомая дама:

– Сударыня, вам дурно? – Услыхала Долли рядом спокойный голос.

– Нет, благодарю вас, со мной всё в порядке.

– Что же случилось? вам нужна помощь? – не унималась приятная незнакомка.

– Нет! Просто так бездарно и глупо бегу я от детей, мужа, и самой себя. Тяжкий на мне грех.

– Вот как? Расскажите, – попросила дама.

Дарья Антоновна была так любезна, что пригласила Долли в своё купе на чай. Познакомившись, они проговорили всю дорогу до Женевы. Оказалось, супруги Горецкие едут в Швейцарию отдыхать.

Она и не заметила, как легко пересказала попутчикам всю свою жизнь, и поделилась мечтами, рассказав даже о цели поступить в университет.

– Не корите себя, душенька! Дети со временем Вас простят, а вот простите ли Вы свою бесцельную жизнь? – утешала её Дарья Антоновна.

Пообещав друг другу не теряться, они расстались.

Студенты женевского университета, среди которых было много русских, любили посещать различные политические собрания.

Как-то раз приятельница уговорила Долли составить ей компанию и вместе пойти на лекцию по политэкономии, где будут выступать и знаменитые социал-демократы из России.

В небольшом уютном зале стояла трибуна и ряды стульев. Слушатели заняли места, ожидая выступления некоего господина Владимира Ульянова, русского эмигранта, бежавшего от гнёта власти. И вот дверь открылась и в зал, энергично помахивая портфелем, вошёл Евгений Львович и вслед за ним Дарья Антоновна.

– Мои друзья тоже пришли, воскликнула Долли, помахав им рукой.

– Ленин! Ульянов! Надежда Константиновна! Приветствовали их, окружая, хлопали по плечу и пожимая Горецкому руку, десятки людей.

Долли, онемев, не сводила с них изумлённых глаз.

– Рабочих миллионы, капиталистов сотни, которые грабят страну и народ, увеличивая прибыли, – говорил с трибуны Ленин, – но наша непреклонная решимость добиться того, чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала могучей и обильной…

Потом во время редких встреч они беседовали с Надей о детях и она всегда извинялась, боясь задеть бездетную подругу – та призналась Долли, что хотела бы иметь детей, но ей никак не удаётся забеременеть:

– Не летит к нам пташечка, – печально говорила Надя.

Ей казалось, что муж далёк от неё даже тогда, когда они близки, и она не имеет на него влияния. И что её беспокоило больше всего – Надя ему просто друг. И не потому, что его влекут другие, нет, а потому, что когда-то давно он любил далёкую от их вольных взглядов барышню, а она, отвергнув Володю, выбрала мещанское счастье с богатым мужем. И, как подозревает Надя, он не разлюбил её до сих пор.

Не то чтобы она ревнует, – всё хрупкое, женское было ей чуждо, Надя боялась, что муж её не любит.

И внешностью своей она довольна не была.

– Наружность не мой конёк, – ничуть не смущалась Надя – Я, как Сальери при Моцарте, – помощница мужа.

Долли это было неведомо – единению с мужем ей можно было только позавидовать: иметь одну цель на двоих было её мечтой. Сама она едва знала, чем занят Виктор, настолько скучной ей казалась служба супруга.

О красоте она не думала, считая, что уже оценена замужеством, но понимала, что невзрачная внешность может ограничить женщину.

Сама она с удовольствием посещала магазины одежды, накупив горы парижских туфелек, шляпок, платьев и духов. Ей нравилось, когда вещи пёстрой горой лежали на столиках, висели на спинках стульев и ширме.

Недалеко от дома Долли был и книжный магазин.

Как-то зайдя туда и по привычке осмотрев полки с дамскими романами, она перешла к изданиям по истории и политике. Её взгляд отметил небольшую книгу в светлой обложке.

«Манифест коммунистической партии» Карл Маркс, объявило название. «Наверное, адски трудно читать», – подумалось ей, но строки про призрака коммунизма её насмешили. Долли взяла книгу и пошла к кассе.

– О, какую книгу выбрала прелестная дама! – Удивился продавец.

– Хочу знать, почему все так сходят от неё с ума.

– Карл Маркс средний немецкий философ, мадам, – а вы, русские, слепили из него идола.

Ей нравилось пить кофе в уличных кафе, листая свежую газету, или разглядывая людей. И даже вкус швейцарской еды был для Долли каким-то удивительным, будто прежде она не ела лучшего шоколада, французских пирожных или колбасы от Елисеева. А съедать под лучами солнца обычный слоёный пирожок, запивая его ароматным кофе, казалось ей верхом чревоугодия.

Долли села в плетёное кресло веранды кафе, заказала чашку кофе и вынула из сумочки том Маркса. Заслышав тявканье чьей– то собачки, она подняла голову и заметила взгляд светлых глаз сидящего рядом незнакомца.

Глава IX

Ливадийский дворец в Крыму больше не был тем мрачным домом, как в дни, когда в нём умер его отец.

Перестроенный и улучшенный, дворец превратился в белокаменное чудо над синеющей далью волн.

Всё зло и ужасы мира казалось не могут и просочиться через стены этой мощной крымской крепости, созданную беречь покой властителей и подчиняться правилам игры: Ники, жена, дети, придворные и прислуга делали вид, что в мире не существует зла.

– Будем кататься на яхте, купаться в море и играть в теннис, – говорил он семье перед отъездом из серого Петербурга.

С ними в Крым ездила и подруга жены Анна Вырубова – молодая, капризная, полноватая дама, уверявшая окружающих, что она лучшая подруга императрицы. Влюблённая в царя Анна рвалась идти с ним на долгие прогулки в горы, но Ники любил гулять только с дочерьми.

В Крыму Аликс меньше штурмовала семью нотациями, предпочитая заниматься благими делами в пользу больных чахоткой – «Так завещал нам Господь».

Порывы к милосердию уживались в ней со скупостью:

– Мы слишком много тратим, надо ужаться, – объясняла жена, покупая себе и дочерям наряды и драгоценности в рассрочку.

Он любил Крым ещё и потому, что здесь не появлялся любимец жены Григорий Распутин, и не тянулся сюда за ним шлейф сплетен о царской семье, чья репутация и без того была испорчена присутствием в их жизни «святого старца».

Он уставал читать доносы агентов о кутежах и скандалах Распутина в Петербурге. Но только один раз сказал Аликс, что отцу Григорию лучше уехать домой в Сибирь.

– Отчего ты так меня не любишь? – Разрыдалась она, – Или ты хочешь смерти нашего сына? Мы живы потому, что святой молится за нас.

От крика жены заложило уши.

Не знаменитые доктора, а лишь молитва Распутина помогала наследнику в кровавых приступах гемофилии. Старец остался с ними.

В Крыму Алексей выздоравливал. В дни когда сын был здоров, то характером напоминал своего деда Александра III.

По вечерам устраивали танцы или читали вслух любимые детьми книги о морских путешествиях.

Юморески и новые пьесы не нравились Аликс, она находила современный юмор вульгарным. Он читал их только про себя.

Дочери клеили в альбомы семейные фотокарточки – в семье у каждого был свой фотографический аппарат.

– Опять я получилась дурно, потому что Анастасия скорчила рожицу, – разглядывая свой снимок, жаловалась Татьяна.

– Ты ещё хороша, а я тут с papan у виноградника пухлая, как медведь, – смеялась Мария.

Прелестные девочки взрослели, и всё чаще он тревожился о детях. А вдруг они полюбят молодых людей не знатного рода? Что скажет Аликс? Кажется, что в Ольгу уже влюблён один мичман их яхты Штандарт.

Он подумал, что совсем скоро у детей начнётся личная жизнь. И конечно, она будет лучше, чем у него – так думает любой отец.

– О чём ты думаешь, милая? Спросил он Аликс. Они лежали вдвоём на кровати. Ночью в их спальне слышался шорох волн, и ей не спалось.

– Так, о девочках. Будут ли они счастливы, так же, как мы? Вряд ли. Как мало сейчас верных и достойных людей, так изменился мир.

Размышляя о другом, он молчал.

– Знаешь солнышко, а что если я, нет, даже все мы останемся в Крыму навсегда? Ты пойми, я не в силах больше… – Он боязливо взглянул на Аликс. Пожалуй, сейчас не время затевать с ней спор. Железные принципы жены били его, как чугунный молот.

– Успокойся Ники, – она погладила его по голове, как сына – Ты знаешь, что так нельзя. Это наше служение.

– Служение, пока нас отсюда не прогонят!

Манера Аликс обращаться с ним, как с мальчишкой, его порой отвращала.

– Ники, ты как Мария– Антуанетта на плахе – попросишь своего палача простить тебя за то, что ты случайно отдавил ему ногу. Ради всех святых, прекрати!

Портрет казнённой французской королевы висел в её гостиной в Царском Селе.

Аликс возмущённо поднялась с постели, но заметив в полумраке расстроенное лицо мужа, смягчилась:

– Прости меня, дорогой. На всё воля Божья.

Она перекрестилась и встала на колени перед иконами.

Глава X

– Походы в горы как второе рождение, настолько редко они бывают. На чистом горном воздухе я стараюсь шагать быстрее.

Двое крепких мужчин в котелках и смокингах бодро спускались со склона по горной тропинке к синевшему внизу озеру. Их спутницы отставали, сражаясь с мелкими камнями дороги, и мужчины отбегали назад и брали своих дам за руки. Солнце начинало жечь сильнее, и они решили позавтракать в горной таверне.

– Надо же две Дарьи, а Евгений только один – весьма редкое имя, говорил Горецкий. Я рад, что после несносной питерской жизни жена поправляется. А вот ваша дама грустна, отчего?

– Я познакомился с Долли недавно, – рассказывал ему Гриша, – в Швейцарии она учится, но ужасно тоскует по детям в России. Муж у неё эдакий Каренин – злая машина, жалкий человечишка: терроризирует её детьми, жить с ним было невыносимо и она уехала одна, но сейчас хочет вернуться к детям и думает, как бы вызволить их у него.

– А какова ваша жизнь и цели, друг мой?

– У меня семья, два сына, но супругой мы расстались. А в России я осмелюсь сказать, иногда печатаюсь в журналах под псевдонимом Климов, – рассказывал Володе Гриша.

– О, Вы Леонид Климов? Как же, знаю, читал вас и рад знакомству. И пишете Вы отменно – кратко и просто. Продолжайте и уверен, вас ждут успехи в литературе.

– Благодарю, но я не желаю прославиться.

– Позвольте, а чем же Вы думаете заняться в Швейцарии?

– Слушаю курс биологии в университете и, возможно, буду преподавать, и внедрять в России новые методы посадки растений.

Долли пригласила Гришу в компанию своих новых друзей. С этой прелестной дамой он познакомился недавно, и, кажется, успел в неё влюбиться. Встреча с красивой женщиной всегда была для него откровением, но в ней одной было что-то особое, не похожее на других. Или ему только так показалось, ведь в руках она держала книгу Маркса. Он подумал тогда, что не хочет, чтобы она исчезла из его жизни.

Когда-то он слушал в Петербурге курс права и студенты университета не скрывали своих вольных взглядов, но сам он никогда не общался с социалистами и не посещал их собраний.

Он был молод, но не понимал одного: почему многие образованные люди так ненавидят царскую семью – царя, который был для него просто добрый дядя Александр, а тётя Мария стала доброй приятельницей матери.

Революции мешает власть царя? Россия сильная мировая держава, улучшается жизнь крестьян, растёт благосостояние рабочих, но всё так же велика классовая пропасть. Император Александр II, рискуя жизнью, проводил свои реформы. Наградой ему стала гибель от бомбы народников.

Да, идеи равенства и братства похожи на заповеди Христа, но разве не тому же учила их царская семья? Долг, милосердие и скромность были для них превыше всего.

Долли познакомила Гришу с интересными, культурными людьми. Оказалось – они социалисты, с ними ему было интересно.

И ещё он понимал одно – в бедах России виновата гнилая верхушка. И что самое гадкое – она живёт и жива против воли Ники.

Он приехал в Швейцарию по просьбе Ники. Нужно было найти человека, через которого он выйдет на связь с партией социал– демократов и наладит с ними общение.

Тайную связь условились держать через его матушку.

Их друзьями оказались приехавший сюда под чужим именем основатель большевиков Владимир Ульянов-Ленин и его супруга Надежда Крупская.

Долли многое нравилось в социализме, но разобраться во всех тонкостях их идей без посторонней помощи было трудно. К тому же внутри самой партии зрело много течений: шёл раскол убеждений Ленина и Сталина с «пустозвоном и мерзавцем» Львом Троцким. Она была уже знакома со многими деятелями революции, но лишь Владимир и Иосиф казались Долли самыми незаурядными и горячими. Она понимала, что влечёт к ним массы различных людей.

Если кто-то когда-нибудь сказал бы Долли, что ей понравится круг социалистов, она бы рассмеялась в ответ. Революционеры всегда казались ей мрачными фанатиками, всю жизнь сидевшими в казематах Петропавловки.

Когда народовольцы убили Александра II, она по-детски разревелась – дядя Александр напоминал ей любимого дедушку.

Но Владимир Ленин осуждал террор:

– Убивать царя? А для чего? Убрать человека из системы, не меняя систему, архиглупо.

Гриша и Долли обычно встречались по воскресеньям, когда у них не было занятий в университете. Они гуляли по городу, побывали в зоопарке. Сегодня вечером расставаться не хотелось.

– Вы проводите меня и заодно увидите девичью светёлку, – предложила ему Долли. Она была одета в серое платье, подчеркнувшее её античную фигуру.

– Как вы прелестны! – Вырвалось у Руднева.

– Неужели? А я думала, что так сильно потускнела, – улыбнулась она.

Они прошли через сад в её домик и сели на диван в гостиной. Их руки вдруг сами собой сплелись на коленях у Гриши. Они сидели со сложенными руками уже молча.

Он с нежность взглянул на Долли:

– Ты похожа на гармонию.

– Что ты хочешь этим сказать? – прошептала она.

– В тебе сильное женское начало и бесконечность. – Он обеими руками прикоснулся к её пышно уложенным волосам, и поцеловал их. Глаза Долли накрыли густые ресницы, её тело пахнуло тёплым молоком. У него закружилась голова.

– Мы будем вместе – ты и я. Поселимся вместе с твоими и моими детьми. Ты хочешь этого?

Их губы сомкнулись в поцелуе.

Глава XI

– Ники, ты думаешь твои враги – революционеры, изменники министры и неразумные студенты? Они повсюду! Никто не хочет служить России ради долга и чести, а только за награды и чины. Они желают обогащения, а не процветания нашей страны! И не только министры – нас предаёт твоя семья! А ведь Миша следующий после Алексея наследник трона. Мы окружены предателями…

Аликс яростно потрясала письмом, полученным ими сегодня от младшего брата Миши. Он сообщал, что в православном храме Вены обвенчался с давно любимой им женщиной Натальей Сергеевной Шереметьевской: жить друг без друга они не могут, и просят семью их простить. Пусть Мишу за это накажут, лишат чинов и состояния – всё это им не нужно.

– Аликс! Ники непочтительно расхохотался, – Миша такой же предатель, как я оперная певица. Он не сказал, как балерина. Намёк на «ужасную женщину» Малю чреват в семье крупной сценой – Аликс не посещала даже балетных спектаклей.

В Гессен– Дармштадте тогда ходили слухи о романе её жениха с некой русской балериной. Для Аликс это был удар. Нет, она не помышляла о троне или богатствах Романовых – ей просто хотелось быть с ним и выйти замуж только за Ники, а не за наследника русской короны.

Аликс откровенничала потом, что полюбила его ещё в их первую встречу в Петербурге, когда её привезли на венчание старшей сестры Эллы с его дядей Сергеем. После «игрушечного» герцогства Гессен с чистотой и уютом немецких «пряничных» домиков – её родины, Россия поразила её размахом.

С наследником они подружились, но мать Ники отзывалась о немецкой принцессе нелестно:

– Наш сын не может жениться на немке, довольно России немецких цариц. Поищем для него других – говорят, у гессенского рода дурная кровь, она может передать её своим детям. Мы с тобой не должны это допустить, говорила она мужу.

Датчанка Мария Фёдоровна немцев не любила.

От брака с Ники отговаривала Аликс и английская королева Виктория:

– Дорогая моя, мне бы не хотелось, чтобы ты жила в этой дикой стране.

– Нет, бабушка, вы ошибаетесь, – Петербург вполне европейский город, в нём нет ничего русского, возражала ей внучка.

Принцесса Аликс нравилась Ники и, вообразив, что влюблён в неё, он заметил, что общаясь с ним, эта серьёзная девушка с точёным, суровым лицом будто светится изнутри.

Он вырос в атмосфере жёсткой дисциплины – на примере отца и под прессом матери. Родители с детства учили детей, что любовь людей нужно заслужить, тем более если ты наследник престола.

В царской семье так воспитали всех императоров и великих князей, но всё же романовские жёны любили мужей больше, чем своих детей, оставленных на гувернёров и воспитателей.

Ники и не думал кому– то понравится, и полюбил тёплый взгляд юной гессенской принцессы. Годы летят, скоро ему начнут выбирать жену, и чудесно, если ею станет надёжная и любящая Аликс – в её улыбке он согревался.

С Малей всё было по-другому: страсть к ней изнуряла и несла с собой пустоту.

Но то, что нравилось в Аликс в начале их отношений, имело мрачное продолжение. Хотя их медовый месяц погасил траур по отцу, но Ники заметил в жене странные черты характера. В отличие от maman Аликс и не думала завоёвывать любовь подданных.

– Светским обществом вполне можно пренебречь, – заявила мужу молодая царица.

Ершистая, всегда готовая обидится, она дала отпор и свекрови – на попытки Марии Фёдоровны помочь ей с выбором более подходящих ей нарядов и украшений, отрезала, что никуда больше не пойдёт и ничего торжественного более не наденет.

Придворных, и даже его родственников видеть она не хотела – при многолюдье у неё сильно краснели лицо и руки.

Дома Аликс подолгу лежала на кушетке одна, порой плача или невпопад смеялась, то вдруг замирала, сидя с широко раскрытыми глазами.

Она любила одиночество и подолгу молилась, как-то неистово и взахлёб бормоча слова молитв, увешала ликами святых все стены их общей спальни. Он тоже часто молился, но на столе его кабинета стояли только три любимых образа – Спасителя, Божией матери и Николая Чудотворца.

Он увидел, что в характере его жёнушки причудливо ужились спокойствие и нервозность, узость взглядов и жажда познаний, закрытость и страсть.

Усталыми и блеклыми казались даже её красивые черты лица.

Одна за другой у них рождались дочери он был счастлив, как никогда но Аликс казалось, что она нелюбима в России за то, что так и не сумела подарить династии наследника престола.

С этого и начались поиски святых, целителей и чудотворцев – имя было им легион, пока не появился известный Распутин, ставший чуть ли не членом его семьи.

Он подозревал, что в увлечении жены «нашим другом» есть и его вина. Не от ревности, он уверен – она ему верна. Он чувствовал – жена нашла в простом сибирском мужике крепкий мужской стержень, в отсутствие которого в себе его мучало.

Понимать Аликс с годами становилось всё труднее: подступала усталость от жизни, угасало желание. И всё чаще ему было стыдно. К его личной неуверенности добавился новый комплекс – жена.

Она увлекала его своим видением событий и возражений не терпела:

– Ники, ты так чист сердцем, что не замечаешь рядом злых людей, а я вижу всех насквозь, – уверяла его жена.

Со временем он понял – для блага детей и его блага лучше с ней не спорить.

Битву на семейном фронте он проиграл.