Текст книги "Николай. Мой друг Ленин"

Глава XII

Руднев передал ему письмо:

«Дорогой Ники!

Швейцария прекрасна ещё и потому, что здесь я познакомился с очаровательной женщиной. Княгиня Дарья Алексеевна Рослова, твоя дальняя родственница, которую ты, вероятно, встречал в Петербурге. Она замужем, но муж даст ей развод. Дети Долли учатся в Париже и хотят жить с отцом. После того, как решится вопрос её и моего развода, мы обвенчаемся.

Что же касается нашего дела, то сообщаю тебе, что я познакомился и общаюсь здесь со многими социал– демократами – Лениным, Плехановым и Сталиным, живущими сейчас в Европе. Мы подружились и, кажется, оба стали для них близкими друзьями.

В Вене издаётся наша партийная газета «Правда». Путиловский и Обуховский заводы, Невская бумагопрядильня в Питере поддерживают идеи социализма; число наших единомышленников растёт. Мы найдём правду!»

Он передал Грише ответ:

«Я рад, что ты изучаешь идеи коммунизма и знаком с лучшими русскими людьми. О, если бы мне дали возможность проводить в России политику социализма, это стало бы спасением для нас. Но, смею думать, что как только можно, улучшая жизнь народа, мы многого уже достигли.

Мною принято твёрдое решение, которое скоро станет известно всем. Россия нуждается в новой власти, и для блага моей Родины я пожертвую личным благополучием. Но прежде в Швейцарию приедет моё доверенное лицо, и со счёта банка в Цюрихе будет снята и передана тебе крупная сумма денег для вашей партии.

Твой Ники».

– А вы знаете, что делал в Вене разбойник Джугашвили? Нянчился с трёхлетней Галей – дочерью моих русских друзей, – рассказывал друзьям Сосо.

Уже вечерело и по горам плыл туман. Большой компанией друзей они целый день бродили по горным тропам и устали, решив развести костёр у горной речушки и приготовить ужин. Сосо пожарил на огне вкуснейший шашлык:

– Мясо есть, горы есть и есть друзья, но нет любимого грузинского вина. Когда же мы поедем в Грузию?

Потом он закатал брючины и стал перепрыгивать через слабеющее пламя костра. Володя, Надя, Инесса и Жора, взявшись за руки, водили хоровод:

– По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах, —

Смеялись и пели они.

– Нам с тобой нужен ребёнок, шепнул Гриша Долли.

Она перестала жевать сочное мясо:

– Он есть! Наш ребёнок живёт во мне. Я как раз хотела тебе признаться.

– Как чудесно! Я не верю, – Гриша прижал её к себе и поцеловал в губы – Ты моё счастье. И почему люди не верят в такие, кажется, обыденные вещи и говорят не может быть, а?

– Я виновата перед детьми и бывшим мужем, – печалилась Долли. С ним я была так напряжена, что не могла понять, как стала матерью, а сейчас, когда у меня есть ты, мне кажется, что во мне поселился весь мир! Долли прижалась к нему.

Начинало холодать, и Гриша укутал её шерстяным пледом.

– Мы с тобой уже проросли друг в друга. Мой самый лучший мир! – Долли провела рукой по лёгкой, русой щетине мужа. – И другого мне не нужно.

Он положил руку на её живот – в нём уже стучало сердце их ребёнка. Они оба ждали чуда.

В июне 1914 года Григорий и Дарья обвенчались в православном соборе Женевы.

Глава XIII

– Спор о Балканах тлеет давно и никто не пойдет на уступки. Наш долг защитить союзника. Мой отец говорил, что друзья России – армия и флот. Война будет, но мир знает – нас не победить. Победим мы и эту войну. И ещё она даст возможность уйти со сцены для блага Родины тех, кто не служит для неё с честью, – произнёс он, на открытии заседания Государственной думы.

Известие об убийстве австрийского эрц-герцога Франца– Фердинанда и его жены Софии застало царскую семью на Нижней даче петергофской Александрии, где они жили в последнее мирное лето.

Это был нож в спину. Ники и Аликс помнили прекрасную любящую пару, гостившую в Царском Селе с дружеским визитом всего пару лет назад. Семьи побывали в театре, осмотрели их резиденции и парки, познакомили своих детей.

Эрц-герцог звал царя поохотиться в его лесном замке Конопиште.

– Вы так радушно приняли нас, что мы настаиваем на вашем ответном визите к нам в Австро-Венгрию, – приглашала их эрц-герцогиня София.

И вот, истекая кровью на мостовой Сараево, супруги погибли.

– Ники, я знаю – мы последуем за ними, сказала Аликс.

Он всё больше ощущал себя только пешкой в злой чужой игре.

Балканский котёл взорвался. В мировую битву оказались втянуты все страны мира, выбирая противников и союзников себе по вкусу. Затраты на войну оказались кстати крупному капиталу – новейшие достижения техники: автомобили подводные лодки, аэропланы шли в современный бой.

Аликс и старшие девочки окончили сестринские курсы и работали сёстрами милосердия. Им нравилось рано подниматься, надевать тёмные платья, белые косынки с красным крестом, и ехать в госпиталь Фёдоровского городка делать перевязки и ухаживать за раненными солдатами.

С первых дней войны он принял на себя командование армией. В Могилёве создали Ставку верховного главнокомандующего.

Во время его отъездов управление страной взяла на себя жена: выслушивая доклады министров, отдавала распоряжения. Назначение на пост того или иного человека зависело теперь не от его компетенции, а от «видений святого старца».

– Отец Григорий чует, видит всех, через него говорит Господь, – закатив глаза, крестилась Вырубова.

– Ники, я более не допущу твоей слабости и безволия, – думай о сыне, мы должны передать ему трон, – без конца твердила ему Аликс.

Вместе со словами любви неслись в Ставку письма с приказами «Быть Иваном Грозным и сокрушить врагов».

«Враги человеку домашние его», устало думал он, читая наставления жены, и подолгу сидел потом окаменевший.

Если в ставке всё было строго по-мужски, то в семье шатко и валко – возвращаться домой не хотелось.

Чуть теплее было лишь от писем детей.

– Подумай! Для нашего ребёнка, для себя и меня, будь благоразумна! Друзья остаются здесь и ты должна жить сейчас в Швейцарии. В Россию ехать опасно, я прошу тебя! – Уговаривал Гриша Долли, прижимая руку к её упругому животу. Её уже сотрясал стук сердца их ребёнка.

– Мы не можем рисковать его жизнью. Я поеду в Петроград работать в редакции нашей газеты, и вернусь к тебе при первой возможности.

Глава XIV

По прошествии всего лишь пары лет «империалистической войны» в России назрел крах монархии.

Русская армия под руководством продажных и бездарных генералов несла большие потери, новобранцы были плохо обучены, порой голодали. Государственный долг рос – на войну тратились огромные средства. Казна пустовала. В обществе царили суета и неразбериха.

Столичная публика предпочла развлекаться – скупались наряды, украшения и дорогие авто, кругом блистали рестораны и процветали питейные дома.

В адской пляске заката виднелось тление.

Кто будет править Россией решал не царь, а старец и группа английских шпионов за его спиной. По Петрограду летали записочки: «Милый дорогой прими!», «Милый, дорогой выслушай!».

– Император Григорий I, – шептались в столице.

Узнав об убийстве Распутина, он ощутил лёгкость – чужие руки убрали то, с чем он боялся покончить все эти годы. Сколько раз ему было стыдно за «святого», словно он делал что-то мерзкое. Он готов был терпеть что угодно только ради сына. Не пугали его и ссоры с Аликс, хотя её молчание давило на него сильней, чем её угрозы.

– Лучше один Распутин, чем десять истерик, признавался он Грише. – Но я неразлучен с женой: семья – крест христианина.

Письмо Аликс об убийстве Распутина он прочёл с лёгким сердцем; но подумал: будто почву из под под его ног вышибли, как стул из под висельника.

Он поехал навестить maman в Киев: царица-вдова заведовала там госпиталями.

– Мы на пороге другого мира, и, возможно, ты видишь меня в последний раз. – В моей роли царя, – уточнил он в ответ на цепкий взгляд матери.

К февралю 1917 года столица закипела мятежами. В булочные потянулись хлебные очереди, солдаты не повиновались командирам, рабочие бастовали.

Ему доложили – нужно усмирять бунт.

– Делайте, что хотите, – ответил он.

– Нам ничего не угрожает, говорила Аликс министру Протопопову, – просто неразумные мальчишки и девчонки бегают по улицам – началась оттепель. Вот если б стоял мороз, они сидели бы по домам.

Он знал – пробило время его ухода.

– Ники что-то задумал и не отвечает мне на письма и телеграммы, жаловалась Аликс Вырубовой.

Он хотел уехать домой.

В морозной ночи вокзала светился факелом вагон царского поезда. В купе-гостиной плавали клубы сигарного дыма: все были напряжены и чего-то ждали. Тихо переговаривались несколько генералов:

– Царь миниатюрист – не видел всей страны. Правил Россией, как вотчиной Романовых, пыхтел сигарой один из них.

– Кровавый! Цеплялся за власть, как дитя за игрушку со своим Распутиным за одно, – вторил ему другой.

– Много воли дал, вот и пошло брожение умов, – возразил кто-то.

Тайными путями добрался Гриша из Петрограда на станцию Дно близ Пскова. Он решил приехать сразу, как только получил последнее письмо Ники, опасаясь, что в этом медвежьем углу царю устроят западню.

– Мне сказали, что можно увидеть его величество, – спросил он солдата у поезда.

– Смотрите, коли нужно. Вон там он, на путях, – равнодушно махнул рукой солдат.

Руднев обогнул тендер паровоза и побежал вперёд. На путях, под окнами стоял в распахнутой шинели Ники.

– Гриша! – Они рванулись навстречу друг другу.

– Ну вот и всё, больше я не царь, с какой-то лёгкой улыбкой сказал он. Только что я подписал отречение за себя и сына и передал власть Мише: он телеграфировал мне, что отречётся так же, как и я. Власть в России возьмут твои люди. Я рад!

Он снял фуражку и перекрестился.

– Я не думал и никогда не верил, что доживу до дня, когда в России не будет монархии. Как же они могли так легко отпустить тебя?!

– Везде трусость и предательство! Ники сжал руку в кулак, чтобы не разрыдаться, – Утром я еду в Царское. Прощай, мой дорогой, дай Бог свидимся.

– Ты святой, царь Николай! Гриша крепко его обнял, – Что бы ни случилось, знай – мы вместе.

Погасли слабые звёзды, начинало светать, пошла метель. Дёрнувшись, в клубах дыма поезд набирал ход в столицу.

В лиловой гостиной Александровского дворца ждала мужа бывшая царица:

– Любимый мой! Твои люди обманули тебя и силой заставили подписать отречение? Ники, умоляю, скажи мне правду! – кинулась она к мужу.

Он прижал её к себе:

– Нет, Аликс.

И робко добавил:

– Они исполнили мою волю – последнюю волю…

– Отрёкся… Ты, сам?! Вскрикнула Аликс и оглянулась на портрет несчастной королевы. И вновь наступила на мужа: – Отрёкся… Как ты мог?! Нет, нет, нет, – кричала она, обливаясь слезами.

Глава XV

Воодушевление февральской революцией охватило все слои российского общества:

– Свобода! Долгожданная свобода! – Во всё горло кричали люди, дома и улицы, приветствуя новую жизнь.

Он благословлял своё освобождение. Наступит счастье для всех его бывших подданных, а, значит, и для него. Что бы ни случилось с Россией, он не мыслил счастья без неё. Пусть другие люди сделают то, что не давали делать ему. Большевики покончат с царским гнётом, с неправедным классовым обществом.

Увы, не он, а другие дадут крестьянам их долгожданную землю – только они, великие труженики, а не далёкие от неё тунеядцы-помещики должны быть хозяевами земли.

Новая власть подарит мир уставшей от бомбёжек русской земле. Он смоет с себя кровь жертв навязанной ему власти. Он смело пойдёт на суд, если их осудят. Их дети росли, имея все блага, когда в деревнях от голода умирали младенцы, и он ничем не мог им помочь.

Или не желал?

А может, его ошибкой было то, что он хотел жить вдали от ненастий жизни?

Он не был борцом – зло его пугало.

О скверном быте рабочих впервые он узнал, читая роман Максима Горького «Мать». Тогда в отделе изящной словесности при Академии наук предлагали зачислить в ряды академиков и писателя-социалиста.

– Сделайте это непременно, Пётр Николаевич, – велел он, выслушав доклад министра Дурново: тот был назначен на место либерального Витте.

Наступило молчание – Дурново точно онемел.

Он ждал его ответа, не зная, что ещё сказать. Секунды превратились в часы, кабинет раскалился от зловещей тишины.

Он понял, что ждут от царя:

– Нет! Это уж слишком.

Теперь у него была масса времени – этой роскоши ему всегда не хватало: он вывозил в дворцовый парк в кресле-каталке Аликс, копал с дочерьми весеннюю землю огорода, и беседовал с охранниками нового правительства.

Он с волнением и даже радостью отвечал на вопросы о своей политике, министрах о жизни семьи и даже болезни сына, так как не смог бы говорить прежде.

Однажды он стоял у пруда рядом с дворцом. Его окликнул грубый мужской голос:

– Гражданин Романов! – Он обернулся – К нему подходил развязный молодой солдат охраны: – Ответьте мне – Вы признаёте вину за расстрел мирного шествия рабочих к Зимнему дворцу девятого января?

О том воскресенье его спросили впервые. Он ощутил, как к голове хлынула кровь, но всё же ответил без раздумий:

– Признаю! И вину за то злодейство беру на себя. Поверьте, мне стыдно – перед Богом и людьми, стыдно! – неожиданно честно ответил он то что так ждали от него все его годы у власти. И доверчиво протянул охраннику руку.

– Бога нет, а Вы, бывший царь, лжёте! В 1905 году Вы не приняли руку, которую тянул к вам народ, а теперь мы не дадим её Вам, – дерзил солдат.

– Как Вам будет угодно, – Опустив руку, он побрёл дальше.

Глава XVI

Узнав от Долли новость об отречении царя, Володя ей не поверил:

– Невероятно, товарищи! Кто бы мог подумать, что трёхсотлетняя монархия Романовых рухнет, как аэроплан в степи… Вы могли такое вообразить? Лично я, нет.

– Как же так, Владимир Ильич? – Не поверила ему Долли, – Столько лет вы отчаянно боролись против царской власти, думая, что она вечна?

– Как угодно, – до начала войны не верил. А знаете почему? Людям кажется, что у них всё будет по-другому – совсем не так, как учит история. А ведь люди-то во все времена одинаковы. Война, голубушка, последняя капля! Лебединая песнь Николая II.

Отречение казалось Долли фантастикой и сном.

В Петербурге она часто встречала Романовых в свете, но больше Ники, его матушку и детей, чем царицу – всегда болеющая Аликс казалась ей лидером семьи, и что именно жена самозабвенно любила мужа, а Ники рядом с ней выглядел легкомысленным юнцом. Свекровь была притягательнее и ярче невестки. Но ни светская Мария Фёдоровна, ни домашняя Аликс не были интересны Долли: в обществе уже знали – обе дамы плотно атаковали одна сына, другая мужа.

Главной ошибкой Аликс Долли считала то, что она так и не сумела понять, что её муж не гессенский бюргер, а русский император. Да и молча враждовавшая с Аликс свекровь, вероятно, могла мечтать о её свержении.

Хотя Долли давно разделяла идеи Ленина, всё же ей было больно, что от царской семьи отвернулись даже его родные – люди давшие клятву верности самодержцу.

Долли ощутила свободу так, будто она поднимается на аэроплане к новой жизни – она ждала её. И как тогда с детьми снова ощутила стыд – материнство вновь ушло на задворки её жизни.

Она решила поехать к мужу в Петербург. В швейцарском гнёздышке вместо Гриши поселилась тоска.

– Революцию в бархатных перчатках не делают: пришло время действовать. Будем готовится к прозе жизни, – сказал Володя спутникам на вокзале Женевы.

Политические эмигранты возвращались в Россию. Ехать пришлось через Германию в особом вагоне. Товарищи с важными документами и Долли с ребёнком и горничной мчались через всю Европу с опущенными шторами почти без остановок.

Их багаж на станциях смотрели вполглаза – самые важные бумаги Долли спрятала в одну из своих шляпных коробок с двойным дном, но немецкая полиция и не подумала проверить вещи у элегантно одетой и сияющей бриллиантами светской дамы.

Узнав о революции, Маля решила уехать во Францию – в России её ничто более не держало. Нет его – не будет и театра.

Семья готовилась к отъезду – собирали вещи и прятали в тайники дорожных сумок ценности и деньги.

– Социалисты в России всерьёз и надолго, Андрей, – возврата к старому нет. Монархия в России не восстановится – сказала она великому князю.

– Ты, как всегда, мудра! – Он поцеловал руку возлюбленной. – И прекрасно! Теперь, когда мы избавлены от семейных предрассудков, я счастлив сделать тебе предложение, – обрадовался Андрей Владимирович.

– У меня письмо для балерины Красинской, лично в руки велено передать, – в их дворец на Большую Дворянскую улицу пришёл скромный паренёк и отдал ей закрытое письмо неизвестного адресата:

«Дорогая Маля!

Мы все ещё в Царском и слава Богу здоровы.

Я узнал о том, что ты собираешься вскорости уезжать. Будешь ли ты настолько любезна оставить твой дворец во владение людям, которые принесут тебе моё письмо? И ещё – прошу тебя не увозить с собой дочь: пусть Целина вырастет в России в семье твоего брата – девочка ни в чём не будет нуждаться. Пусть она станет, как и ты, русской балериной.

Храни вас всех Господь! Целует тебя много раз, твой старый экс– Романов.»

– Бог с ним, с этим домом! Революция сделала мне подарок дороже – я стала Романовой, – успокоила Маля супруга – И уедем отсюда в Париж!

Дворец балерины превратился в штаб большевиков. По приезде в Россию, речь Владимира Ильича Ленина произнесённая с его балкона, была с восторгом встречена публикой.

Глава XVII

Его дочери сидели у окна в гостиной. Татьяна читала французскую пьесу, а Ольга заканчивала письмо другу из госпиталя. Они знали, что прежде чем упасть в почтовый ящик, письмо пройдёт много рук, поэтому и слова подбирались так, чтоб не вызвать гнев коменданта дома. Иначе он запретит переписку, и все связи с миром оборвутся.

Весть об октябрьской революции застала их уже в Тобольске. После того, как их перевезли в Екатеринбург, дети не поставили ни одного спектакля. Радостью, отдыхом и развлечением для них стало рукоделие– вышивание и штопка старой одежды.

Дни тянулись медленно, как длинный поезд в неизвестность.

«День да ночь – сутки прочь», вспоминали они фразу Чехова.

Их прежняя жизнь в Тобольске была почти свободой: по вечерам они собирались в гостиной в обществе старых друзей. А днем по целым дням катались с огромной снежной горы, а потом морозные и румяные всей гурьбой бежали пить вечерний чай, который разливала maman. Чем не райское житьё?

– Никто не держит вас силой, государь, мы вас только охраняем, – повторял отцу комендант дома, не забывая про его прежний титул.

В Тобольске они посещали ближнюю церковь, из города к Алёше приходили учителя, и казалось вопрос освобождения решён. Для чего их стеречь, если он сам ушёл от власти?

Но Аликс уверена, что Россия должна покаяться за убийство праведника.

Он всё время говорит семье, что тайно поддерживает связь с преданным человеком, и он должен им помочь. Они будут жить, в этом нельзя сомневаться.

Вопрос решится в самые ближайшие дни, и нужно быть готовыми к отъезду.

В Сибири выздоравливал Алёша – гемофилия его отпустила. Аликс говорила, что пророчество отца Григория сбылось – к шестнадцати годам наследник исцелится от болезни.

– Я хотел бы стать министром в правительстве советской России, однажды сказал ему сын.

– Господь призывает нас к себе! Всё чаще повторяла Аликс, – В ссылке она читала только библию и молитвослов, подолгу исповедовалась приходящему священнику.

– Когда нам позволят покинуть этот дом, я надеюсь поселиться в одном из святых мест в Сибири, говорила она, – а девочки выйдут замуж, – одна старица предсказала мне, что у них будут дети.

Он и не заметил, как оба они сдали – сгорбилась и поседела жена, да и он сам.

Мысль об уходе из жизни, как тогда об уходе от власти его не пугала, если даже не спасёт их его верный Гриша.

Далёкий от придворных кругов человек не знает, что власть – испытание Божье.

Он собирался просить комиссара отпустить его в любой дальний монастырь, где он принял бы тайный постриг, – так покинул трон его предок царь Александр I.

Сам он давно и всех простил.

По вечерам они гадали библией – открывали наугад страницы Ветхого завета и читали первые увиденные строки:

– «Но хотя бы ты как орёл поднялся высоко и среди звёзд устроил гнездо твоё то и оттуда я низрину тебя, говорит Господь…», прочла Аликс стих из книги пророка Авдия, – Вы слышите?

В дверь постучали. Вошёл высокий человек с кобурой на поясе:

– Граждане Романовы, прошу всех выйти во двор. Автомобили ждут.

Они молча поднялись и пошли к дверям.

Глава XVIII

Новая советская Россия и Петроград казались Долли сваренными из каши – так зыбко и чуждо всё было в новой родной стране, как-будто весь Петроград пропитался запахом тления, дешёвой крупы, лекарств и горя.

Жизнь, которая прежде в Европе виделась ей игрой под названием «наша партия», ныне приобрела какие-то страшные и неясные контуры.

Она видела – стремительно уходила вера в Бога православного народа, менялись вековые устои семьи: руководя мужчинами, женщины теряли свою природу, и учились править государством с манерами кухарок.

Сама Долли так и не сумела вырвать из души веру в эти «поповские сказки».

Ей казалось, что дерзким взглядом глядит на неё даже лик матери Божией.

Не питала она иллюзий и о своём «буржуйском» классе. Далёкие от жизни народа люди её прежнего круга, с детства владевшие французским языком лучше, чем русским, относились к России, как к третьесортной колонии, предпочитая жить не в своих русских поместьях, а на лазурном берегу Франции.

И друзей огорчало невежество и грубость «могильщиков самодержавия».

– Мы мечтали не об этом, – с болью говорила Надя.

Она звала Долли к себе в Москву.

В Петрограде от дифтерита умер их трёхлетний Николенька. После похорон на Смоленском кладбище Долли, как и раньше бежала прочь от этого страшного города, и переехала с мужем в новую столицу.

Давно проживали в Европе её бывший муж и дети. Уехала с детьми в Германию и её кузина Лиленька. Последний раз они виделись с ней в Баден-Бадене перед началом войны, Долли ждала тогда ребёнка. А через год, не пережив гибели на фронте сына Олега, умер от приступа астмы муж Лиленьки великий князь Константин Константинович Романов.

В их любимом Мраморном дворце основали музей революции.

Долли надумала ехать с ней, но в новом правительстве Советской России работал Гриша, её муж.

Впрочем, теперь он был наркомом просвещения Петром Анатольевичем Рудневским.

Она думала, что увлечённый своей работой муж, давно отдалился от неё.

– Я люблю тебя, как прежде и буду с тобой всегда, но у меня есть служба – мы убираем остатки царской неграмотности, – говорил он.

Им предоставили бывшую барскую квартиру и новую домработницу – её милая Ариша ушла на фронт в Красную армию.

И сама она стала Дарьей Алексеевной Рудневской, штатной сотрудницей отдела иностранной литературы научной библиотеки. Занимаясь переводами с французского и немецкого языков, она шептала знакомые слова текстов и вспоминала былое.

Она вышла в читальный зал, посетителей там ещё не было. Двое сотрудников, молодых мужчин искали что-то в ящиках каталогов. Один из них отчего-то в ярости отпихнул ящик от себя, тот упал со стола, больно задев ногу шедшей мимо Долли. Не извинившись перед ней, библиотекарь рывком поднял его обратно.

– Товарищи! Хотя моими предками были Кутузов и царь Николай I, но всё же руку мне целовал сам Владимир Ильич Ленин, – не выдержала она, и направилась к книжным полкам.

– Карга старорежимная! Пора и ей к любимому прадедушке, – прошипел один из них ей вслед и оба громко захохотали.

Дарья Алексеевна взяла нужный словарь и ушла в свой кабинет.

Она всё расслышала, но её прямая спина даже не дрогнула.

Глава XIX

– Володюшка, я принесла тебе полдник, чётко, как глухому сказала Надя, и поставила поднос на прикроватный столик.

Он почти всё время теперь лежал в кровати. Шёл январь и они почти не ходили гулять. Окна его спальни открывались на балкон и, закутанный в пальто, Володя любил сидеть там в кресле и глядел на белое снежное полотно дали полей и леса усадьбы Горки.

С начала болезни Володи их поселили в бывшем помещичьем особняке под Москвой, где впервые и не по-советски Надя ощутила себя барыней. Все другие её дела отошли на второй план – нужно было вырвать мужа из болезни.

Володя открыл глаза, поднялся и слабо пошевелил рукой, – делая специальную гимнастику для парализованных и разминая пальцы рук и ног, ему казалось, что они уже не такие безвольные и начинают его слушаться.

– Ты поешь, а потом я зажгу лампу, и мы почитаем.

Наступали сумерки – ему нравилось, когда по вечерам Надя читала вслух его любимые книги.

Володя лёг на подушку, она поднесла к его рту ложку с творогом. Он с усилием открыл рот, начал с аппетитом жевать, и чуть улыбался. Серебряная ложечка позвякивала о его зубы – он был доволен.

– Жж-изнь – чу-до, «Лю-боввь к жиз-ни», у Дже-ка Лон-дона, пом-нишь? Заикаясь, с усилием, по слогам произносил Володя.

– Помню, помню, – улыбнулась Надя.

Он поел и вновь улёгся в мягкое тепло постели. Она укрыла его одеялом и погладила руку:

– Отдыхай.

– На– дя, – приподнялся он, – Я хо– чу скаа -зать, – зашептал Володя.

– Да милый, она наклонилась к нему ближе.

– На -дя, зна-ешшь, а ца-рь жи– вв!

Он задрожал от волнения.

– Кто жив, Володя?

Она вытерла пот с его лба, он начал тяжело дышать, задыхался.

– Ца-арь живвё– тт, я не дал прриказ, он…,ты…, ни– ко– му…

– Володя, что с тобой? – Испугалась Надя, схватив мужа за плечи.

Он без сил упал на подушку.