Текст книги "Доказательства сути"

В промерзшем тамбуре она стояла минут десять, вдыхая ржаво-холодный воздух, качаясь в одном ритме с телом поезда. Весь этот грохот и шум отрезвлял, напоминал о реальности и тем самым успокаивал.

– Черт, – пробормотала Ника, – я оставила купе пустым, а если Маргаритину сумку сопрут, она же меня на винегрет порубит своей пилкой для ногтей!

Ника поспешила в купе, но в трех шагах от него вдруг остановилась. Дверь купе была приоткрыта, хотя она твердо помнила, что оставила ее закрытой… Она заглянула в проем и отшатнулась – обе ее попутчицы неистово целовались, сжимая друг друга в объятиях.

Нику вырвало прямо в коридоре; она упала на колени, перед глазами поплыли зеленые круги. Только через некоторое время она осознала, что лежит в купе, на лбу у нее мокрое полотенце, рядом сидит проводница и сосредоточенно измеряет ей давление. Во рту было сухо и горько.

– Воды, пожалуйста, – прошептала она.

– Минуту, – кивнула проводница. Посмотрела показания тонометра и сдула манжету. – Сто девяносто два на сто восемнадцать и пульс сто четыре. Вы что от гипертонии принимаете?

– Я не… У меня нет гипертонии. Как же так…

– Бывает. Вот, минералочки глотните, холодная, и полежите. Я сама иногда от давления загибаюсь, хотите, свою таблетку дам?

– Давайте.

Ника запила водой таблетку, откинулась на подушку. Потом пробормотала:

– А эти, которые со мной в купе, они где?

– Наверно, курить пошли.

– Черт, они лесбиянки, а я думала, такое только в эротических фильмах.

– Ага, фильмы, – хмыкнула проводница. – Мужиков нет, вот бабы и взбесились. Я сразу поняла, что это лесбы, они всю дорогу друг около друга ходили, сегодня, видите, сговорились наконец.

– А я-то думала, Наташа на кавказцев запала…

– Одно другому не мешает, – усмехнулась проводница. – Кстати, меня Таня зовут.

– Ника, – Ника приподнялась на локте. – Ох, я же там, в коридоре, прямо на ковер…

– Уберу, успокойтесь, сейчас таблетка подействует, в сон сильно будет клонить, вы спите, а ваших попутчиц я в свое купе посажу, пусть там обжимаются. Кстати, у вас же билет на нижнюю полку, почему наверх лазите, это не с вашей комплекцией.

– Да, все стараюсь угодить ближним, – Ника усмехнулась.

– Всем не угодишь, – усмехнулась и Татьяна. – Угодиловка заболит. Ладно, пойду, но буду иногда заглядывать, смотреть, как себя чувствуете. А приедете в К., обязательно врачу покажитесь, гипертония – дело нешуточное.

– Я к подруге еду, в смысле, к нормальной подруге… Она поможет.

– Хорошо.

Ника полежала, ощущая приятный холод полотенца и нежную опустошенность, и не заметила, как соскользнула в сон. Он был спокоен и тих, и утро словно было его продолжением в реальности – когда Ника проснулась, то увидела проносящиеся за окном ряды заснеженных сосен и кедров, и бесконечные снеговые полотна.

– Настоящая зима, – прошептала она, улыбаясь. – А ведь только октябрь! Дома еще слякоть и лужи, а тут этакая красотища!

Она взяла свой несессер и отправилась умываться. От вчерашней болезни словно и следа не осталось, тело налилось бодростью и каким-то азартом существования и, повинуясь этому азарту, Ника вымыла и вытерла салфетками заляпанное зеркало в туалете – она вообще терпеть не могла заляпанные мыльными брызгами зеркала. Всё доставляло смешную и первозданную радость: едкая мята зубной пасты, медовый аромат мыла, морозный воздух со снежной крошкой, врывающийся в приоткрытое окно туалета. Возвратившись в купе, Ника переоделась в платье, приготовленное на первый день пребывания в К. Вдруг захотелось яркости – не запланированной, а спонтанной. Она сделала макияж, взбила волосы и, пересчитав наличность, отправилась в ресторан. Потом вернулась. В одной из ее дорожных сумок, на самом дне, между страницами журнала «Библиотечное дело» был приклеен скотчем конверт с двенадцатью пятитысячными купюрами – она заняла эти деньги, чтобы в К. была возможность погулять с подругой по музеям и кафе. Ника оторвала полоску скотча, достала одну купюру – на всякий случай. Потом, повинуясь опять-таки непонятной спонтанности, свернула журнал и вместе с конвертом сунула в сумочку, а пусть будет поближе, под рукой!

Зашла к проводнице. Таня пила чай и приветственно взмахнула рукой:

– Сегодня выглядите получше!

– Да, Таня, спасибо вам, ваша таблетка прямо чудо сотворила.

– Чаю хотите?

– Я в ресторан схожу, просто зверский голод напал, тут надо борща и котлет, а не чая.

– Попутчицы ваши тоже там, чумовые девки, скажу вам. Но вы на них внимания не обращайте.

– Не буду.

– Через два часа будет Ковылкино, там стоянка целых шесть минут, можно сойти, по снежку потоптаться, да еще бабки тамошние такие пирожки с картошкой продают – жизнь отдашь!

– Ковылкино? Название какое смешное для города.

– Да, это не город, поселок городского типа, большой. И звероферма там неподалеку. И леса глухие кругом на сто верст. Собственно, поселок от станции в двадцати километрах, сразу за озером.

Слова «Ковылкино» и «звероферма» отдались в сердце Ники чем-то теплым, пушистым, словно воспоминание детства. И вдруг она рассмеялась:

– Ну, надо же! У меня в детстве любимая книжка была «Недопесок», Юрий Коваль написал. Там как раз деревня Ковылкино и звероферма тоже сеть, «Мшага» называется. Значит, они действительно существуют! Чудеса! Может, около станции и песцы бегают?

– Песцы-то вряд ли, вот бабки с пирожками и солеными огурцами, с морозным укропчиком – это точно!

– Красота! Обожаю соленые огурцы, накуплю килограммов пять и буду есть всю оставшуюся дорогу! С пирожками! Обещаю с вами поделиться.

– Спасибо. Ну, вы идите, завтракайте, а как будем подъезжать, я вам дам знать.

В ресторане свободный столик оказался в самом непрезентабельном месте, а когда Ника за него уселась, выяснилось, что возле солонки лежит, трогательно задравши лапки, крупный дохлый таракан. Ника сначала хотела возмутиться, а потом достала из сумочки блокнот и ручку и принялась зарисовывать таракана, бросая на него умилительные взгляды. Через некоторое время она поняла, что практически вся публика вагона-ресторана отвлеклась от скучливого поедания экалопов и яичниц и смотрит на нее с неподдельным интересом. Тогда она принялась декламировать – негромко, но с выражением:

 
То не беда, что ты хулы предмет!
Прекрасное рождает осужденье.
Ведь красоты без темных пятен нет.
И в чистом небе ворон реет тенью.
 
 
Будь ты хорош, и грязный яд злословья
Поднимет лишь тебя в глазах людей.
Ведь червь грызет с особенной любовью
Сладчайший цвет. Ты ж – цвет весенних дней!
 
 
Ты пережил соблазны юных лет,
Нетронутый иль свергнув нападенье,
Но этим злейший возбудил навет
И дал ему свое утроить рвенье.
 
 
Когда бы он тебя не искажал,
Мильон сердец к твоим ногам бы пал.[3]3
  Уильям Шекспир. Сонет 70. Перевод М. И. Чайковского.


[Закрыть]
 

Когда Ника закончила драматическую декламацию, ее даже испугала ватная тишина в ресторане. Потом кто-то из мужчин кашлянул, звякнула пробка о горлышко графина, а к Нике подошла официантка:

– Э-э, заказывать что будете?

– Яичницу, бутерброды с маслом, кофе с сахаром и без молока. Да, и погребальную урну вот для этого бедняги. Желательно из малахита.

Официантка глянула на таракана, смутилась и махнула тряпкой:

– Извините.

– Ничего, – улыбнулась Ника, поражаясь бешеному току эндорфинов в собственной крови. Откуда это?

– Я сейчас все принесу. А чьи вы стихи читали? Свои?

– Увы, нет. Я замахнулась на Вильяма нашего Шекспира.

– А-а, – официантка удалилась, пораженная этим культурным феноменом.

Ника посмотрела в угол, где сидели Наташа и Маргарита. Они поглощали нечто салатообразное и лица имели бледные и раздосадованные. Любовь зла, даже когда ненормальна, вздохнула Ника. Потом поймала себя на том, что глупо улыбается всему ресторану и всполошилась: что с нервами, почему настроение такое лабильное? Права, права была ее психотерапевт, дама мудрая и практикующая тибетскую гимнастику: рано Нике отказываться от антидепрессантов, это может отозваться такими последствиями, что ой-ой-ой. И вот доказательство: вчера загибалась в крендель, а сегодня откуда вся эта эйфория? От таблетки проводницы? Вряд ли…

К столику подсело моложавое существо неопределенного пола и прогнусило:

– Угостите сигареткой!

– Не курю, – стерла улыбку Ника. – И вам не советую, рано постареете. А стареть грустно.

– С-сука, – констатировало существо. Помяло пальцами край скатерти, словно хотело ее сдернуть, но тут подошла официантка с подносом, цыкнула на вредоносную тварь, и оно уползло, скуля невнятные ругательства.

– Приятного аппетита, – сказала официантка. – Стихи классные.

– Thank you, sir William, – пробормотала Ника. – This breakfast with you was amazing.

Покончив с завтраком и нездоровыми размышлениями по поводу лабильности собственной психики, Ника вернулась в купе и попыталась сделать несколько снимков бесконечных лесов за окном. В ней возникла дрожь неизвестности, скорее всего, это было связано с тем, что поезд был совсем недалеко от загадочной станции Ковылкино. Так странно, подумала Ника, неужели история, сочиненная неоцененным писателем и много раз пережитая ею в детстве, имеет реальное место на земле, среди этих снегов и сосновых боров? Дошкольник Серпокрылов и прекрасная девочка Вера Меринова давно ушли на пенсию и, возможно, спились или подались в цивилизацию на заработки… Нет, не надо так безнадежно! Ласковые впечатления детства пусть такими и останутся, а сегодняшний день скрасится прогулкой по первому снегу, покупкой соленых огурцов и пирожков с картошкой и ожиданием грядущего завершения путешествия.

Через некоторое время проводница заглянула в купе:

– Подъезжаем, стоянка шесть минут, не забудьте!

– Да, – кивнула Ника.

…Когда она ступила гладкими подошвами своих осенних сапог на хрусткий ковылкинский снежок, когда вдохнула в грудь морозную крепость, настоянную на ароматах кедровой смолы и далеких печных труб, когда обняла взглядом светлую неохватность открывшегося мира, сердце зашлось и рванулось навстречу станционному домику, выкрашенному в розовый цвет, темной ленте деревьев, небу, расписному, как блюдо гжели.

– Ура, – прошептала она. – Ой, какое потрясающее ура!

Ее душа словно увеличилась в размерах, и чтобы унять ее нетерпеливый звон, Ника смахнула крышку с объектива камеры, выставила программу и принялась снимать все, что попадалось в видоискатель. Она бегала по станции с восхищенным писком и остановилась только тогда, когда в поле зрения образовались две крепкие бабульки в овчинных полушубках, пуховых платках и валенках с галошами пятидесятого примерно размера. У каждой бабульки имелись детские саночки, на которых стояли эмалированные ведра, заботливо закутанные телогрейками.

– Ой, здрасьте! – взвизгнула Ника. – А что это у вас в ведрах-то?

– Дак, пироги, милая, с рыбой, с капустой, с картохой, с помидлой клюковной…

– Ой, мне всяких и побольше! Почем просите?

– А по полтиннику штучка. Ты, дочк, не гляди, что дорого, у нас пироги знатные, здоровые, что твой батон французский.

– Я беру, беру, – торопливо вытащила кошелек и пакеты Ника. – Вот, вы мне на тыщу рублей дайте и вы тоже.

Старицы деликатно приняли тысячные купюры, крякнувши, оглядели их на просвет, припрятали и раскутали ведра. Из ведер пахнуло таким ароматом свежей выпечки, что Ника всплеснула руками, не в силах словами выразить восторг.

Ведра были воистину с особым ковылкинским секретом, поскольку пироги (каждый размером с хороший мужской ботинок) оказались горячи, ноздрясты, мягки, блестели корочкой румяной и убивали грехом чревоугодия наповал. Переметав четыре десятка пирогов в Никины пакеты, старушки прищурились, наблюдая за тем, как проезжая горожанка, не в силах устоять перед искушением, впивается крашеным ртом в первый пирог и издает приглушенный вопль блаженства.

– Это тебе, дочк, не гэмэо, а продукт натуральный, ковылкинский. Добром не раз помянешь бабку Матрену да бабку Настасью.

– Помяну, – прочавкала Ника и вспомнила: – А огурчика солененького купить у вас негде?

– Огурцы у нас Варька Соломатина продает, знатные. – Она за вокзалом сидит, тамочки, потому как безногая и на перрон ей никак не подняться. Поди, поторгуйся, не пожалеешь!

С пышущими жаром пакетами Ника кинулась за вокзал (одно название, конечно, что вокзал, изба-пятистенка беленая, вот и все). Правда, успела снять Матрену и Наталью с ведрами на фоне ярчайшего неба, здорово получилось.

И впрямь, за вокзалом имелось нечто вроде низенького прилавочка, возле которого в инвалидном кресле сидела сухонькая Варька Соломатина и десницей указывала на туески, бодро пахнущие соленым укропом и чесноком.

– Огурчиков, милая, – позвала она Нику. – Недорого у меня.

Еще одна тысяча азартно вылетела из кошелька Ники. Варька так обрадовалась, что продала и туеса тоже – на память о Ковылкино.

– Спасибо вам, – Ника почти плакала от счастья исполненности жизнью, так было всё вокруг радостно, празднично, умилительно, словно в этот ноябрьский день Пасха зазвенела сотнями колоколов. – Я вас никогда не забуду! Еще бы песца здешнего увидеть – и вообще красота!

– Откуль ты про песцов-то наших знаешь, милая? – шепотком спросила Варька. – Водются ведь у нас тут.

– Читала, давно, еще в детстве, – рассмеялась Ника. – Звероферма у вас, «Мшага», песцов разводят.

– И дикие тоже попадаются, промышляют мужики-то наши. Песец-то наш не чета вашим огрызкам городским, как есть полотно серебряное! Погляди-ко…

Варвара проворно приподняла одеяло, укрывавшее ее культи, и достала что-то вроде гигантского ридикюля. Клацнула стальным замком, ридикюль раззявил пасть, и в этой пасти вмиг упруго вспухло серебряно-платиновое, дымно-морозное, дивное, невыразимое, что и шкурой-то меховой назвать кощунственно.

– Внучок мой, Колька, этого трехлетка подстрелил по сентябрю. Гляди, краса какая! Потяни-тко из сумы его.

Ника дрожа, потянула мех на себя, и он податливо, гладко пошел, и все длился и длился, будто песец, расставшийся с ним, был огромен, как какой-нибудь мифический Левиафан.

– Баб Варь, – прошептала Ника. – Да разве найдутся деньги за такую красоту!

– Тебе недорого отдам, – вздохнула Варвара. – Десять тыщ давай, и он твой.

Ника уголком сознания понимала, что опять завертел ее безумный вихрь приобретательства, что это неправильно, что дома ждут долги, которые не с чего отдавать, но руки сами полезли вглубь сумки, вынули конверт, отсчитали десятку, сунули конверт обратно, приняли пакет с песцовой шкурой (углом глаза Ника увидела отлично выделанную плоскую мордочку с отлакированным носом), а ноги уже несли на перрон, к тому самому моменту, когда поезд, на котором Ника должна была благополучно добраться в К., вовсю набрал ход и напоследок безжалостно свистнул.

Глава четвертая
Стакан наполовину пуст

Вокруг Ники, потерянно стоявшей на перроне и глядевшей вслед уходящему поезду, как-то сразу образовалось довольно много всякого люда. Люд этот молчаливо рассматривал толстую тетку в расстегнутой куртке, бледную, жалкую, опустившую на землю пакеты, из которых безнадежно выглядывали пирожково-огуречные трофеи. Казалось, люди ждут первой реакции этой неудачницы, опоздавшей на собственный поезд, и оттого, какой будет эта реакция, они и начнут выстраивать свое поведение.

– Песец, – прошептала Ника.

Она прошептала почти это самое слово.

– Какой песец? – опасливо спросила бабка Матрена.

– Полный, – пояснила Ника.

Среди обыденного народа оказался человек в форме.

– Здрасьте, я дежурный по вокзалу, вы только не волнуйтесь.

– А смысл? – подняла на него глаза Ника.

Разве вы не видите, что все рухнуло, спрашивали эти глаза с размазанной тушью; разве непонятно, что жизнь, эта подлая стерва, поманив блеском и пряником (в смысле, пирогом), теперь со сладострастьем садиста хлещет кнутом по Никиной спине и душе?

– Пройдемте в помещение, гражданочка. Вас как зовут?

– Ника. Вероника.

– А по отчеству?

– Валентиновна. Хотя меня можно называть просто дурой.

– Вероника Валентиновна, вы не переживайте. Сейчас посидите, успокоитесь, я дам сигнал на локомотив…

– И что, он вернется за мной?

– Нет, конечно…

– Ага. А когда следующий поезд до К.?

Дежурный замялся.

– Пройдемте в диспетчерскую. Там расписание посмотрим, опять же, сигнал…

Ника поудобнее ухватила ручки пакетов и побрела за дежурным.

– Одно хорошо, – сказала она ему в спину.

– А? – обернулся тот. Был он мужчиной невнятного вида и даже небритость его не украшала. – Чего?

– Хорошо, говорю, что пирогов накупила. В ближайшие сутки-двое с голоду не помру.

Диспетчерская оказалась комнаткой размером с колхозную уборную, но в нее ухитрились-таки втиснуться облупившийся письменный стол, два табурета, титан с горячей водой и алюминиевой кружкой на цепочке. На столе стоял допотопный телефонный аппарат и выключенный компьютер, чью клавиатуру облюбовала довольно-полосатая кошка. Кошка, как ей и положено, спала и на появление людей не отреагировала. Над столом висел портрет Путина, осеняющий президентской дланью пожелтевшие распечатки каких-то бесконечных колонок цифр. Ника поняла, что это и есть расписание поездов.

– Вы разденьтесь, жарко, – посоветовал дежурный. – Вон вода горячая, кофе хотите?

– Да, – Ника удивилась наличию кофе в этой девственной глуши, но потом подумала, что сеть супермаркетов «Billa» наверняка протянула и сюда хищные щупальца.

Из навесного шкафчика дежурный извлек две кружки и банку растворимого кофе. Ника в ответ механически выложила на стол пироги. Кошка, учуяв дивный аромат, приоткрыла глаз и чуть дернула кончиком хвоста.

– А ваша кошка ест пироги? – спросила Ника, удивляясь тому, что в такой момент ее интересуют столь ничтожные вопросы.

– Колбаса-то? Да она все ест, без разбору. Один раз в тормозке принес банку с тушеной капустой – сожрала, паразитка.

– Что ж вы ее держите?

– Дак мышей ловит отменно! Кстати, меня зовут Владимир.

– А по отчеству?

– Николаевич. Но можно без отчества.

Взболтав в кружках кофейный суррогат, они принялись поглощать его, заедая пирогами. Владимир одобрительно крякнул:

– Это хорошо.

– Что именно? Пироги?

– Нет, то, что вы в панику не ударились, хорошо. Я боялся, а вдруг у вас истерика начнется, сердце прихватит, давление там. Нервы всякие. А «скорую» ждать до морковкина заговенья…

Ника усмехнулась:

– Ничего, как-нибудь продержусь. Это же еще не конец света.

– Вот-вот, – обрадовался Владимир Николаевич. – Всегда можно найти выход, из любой ситуации. Вы американский фильм «Гравитация» смотрели? Там вообще космонавт в открытом космосе оказался, женщина к тому же. И ничего, выкрутилась.

Ника допила кофе и посмотрела на распечатки.

– Вы на них не смотрите, – поймал ее взгляд дежурный. – Это прошлогоднее расписание. Новое в компьютере. Сейчас включу. Старая, конечно, техника, но верная.

– А интернет есть? – загорелась Ника. – Я бы письмо отправила подруге в К. насчет опоздания…

– Интернета нету, – вздохнул Владимир Николаевич. – Сотовая связь – и та с перебоями, вышки далеко, кругом тайга. Попробуйте ей позвонить.

Ника достала из сумки мобильник, с надеждой взглянула на экран и тихо помянула песца – сети не было.

– А если через стационарный позвонить?

– Не получится, – развел руками дежурный. – Он не переводится в режим тонального набора. Брысь с клавиатуры, Колбаса!

Кошка невнятно мурлыкнула, видимо, поясняя, что грубо нарушать сон столь полосатой леди – верх неприличия. Тогда Владимир Николаевич непочтенно взял кошку поперек пухлого живота, выдвинул один из ящиков письменного стола и погрузил ее туда. Ника подумала, что он задвинет ящик, но нет, кошка развалилась в нем поудобнее и продолжила спать.

Компьютер запустился как в сказке – только с третьей попытки, и песца поминал уже Владимир Николаевич. Пощелкав мышью, дежурный вывел на экран расписание.

– Смотрите, – сказал он Нике.

Она честно посмотрела.

– А как здесь разобраться?

– Вот, здесь отмечены поезда дальнего следования. До К. идут только девяносто шестой, сто девятый и сто девятнадцатый. Вы ехали на девяносто шестом. Сто девятый пойдет через нашу ветку только через двенадцать дней.

– А… А как же мне быть? И что, других поездов до К. не существует?

– Существуют, – успокоил Владимир Николаевич. – Но это другая ветка, Черемуховская. Областной центр – город Верхняя Черемуха, это от Ковылкино триста километров, по Черемуховской ветке до К. всего полтора суток езды.

– Понятно. А как мне добраться до этой Верхней Черемухи? Какие-то местные поезда есть?

– Нет. Только рейсовые автобусы.

– Бред какой-то. Как можно ехать на автобусе триста километров?

– Нормально, люди ездят.

– Понятно. Как часто ходят эти автобусы?

– Один в пять утра, другой – в шестнадцать двадцать от автостанции Ковылкино.

– Ага. То есть, мне еще надо будет попасть на автостанцию Ковылкино?

– Верно. Но это легко! Вон, за бабкой Варей, ну, у которой вы огурцы купили, ввечеру внук приезжает на машине – домой ее отвозит. Он и вас подвезет до Ковылкино, вы у них и переночуйте. А утром – на автостанцию, автобусом доедете до Верхней Черемухи, там билет купите – и все дела. Деньги-то есть? Или все на наших старух потратили?

– Есть, – Ника принялась судорожно рыться в сумке. – Черт. Кажется, я свой паспорт оставила в поезде. Как же мне продадут билет?

У нее задергалось веко правого глаза – сильно, раньше никогда так не было. Дежурный, видимо, расценил это как грозное предвестие истерики.

– Не волнуйтесь, я вам документ выдам. Справку, официально, с печатью.

– Какую еще справку?

– Что вы отстали от поезда и по этой причине временно лишились документов.

– Спасибо, – через силу улыбнулась Ника. – Извините, а где у вас туалет?

– Возле станции будка, зеленая. Только вы в «Ж» не ходите, там пол просел, идите в «М», все равно никого из мужчин на станции, кроме меня, нет.

– Спасибо. Можно, я оставлю у вас свои сумки?

– Конечно. Не думайте, ничего не пропадет, даже огурцы Варькины.

…Дощатый пол в отделении «М» тоже был не очень надежен. К тому же на нем намерзло все то, что не попало в дыру, которая притом была громадна, как Крабовидная туманность.

– Угораздило тебя, Вероника Валентиновна, – шипела Ника, пристраиваясь над туманностью. – Все бабы как бабы, а ты – идиотка! Коза безмозглая! Осталось еще провалиться в дырку вокзального сортира и день, считай, прошел насыщенно!

Однако с дыркой повезло, и Ника вернулась в дежурку без жертв и разрушений. Владимир Николаевич кричал в телефон:

– Верхняя Черемуха, алё! Ковылкино беспокоит, дежурный по станции Мищук. У нас пассажирка, отставшая от поезда, алё! Да ты слушай, черт, а не трещи! Поезд девяносто шестой, Москва-К., вагон… Какой вагон у вас?

– …Э, восьмой, место одиннадцатое. И паспорт, паспорт я в купе оставила!

– Алё, она без паспорта! Как ей билет купить? – и к Нике, – Спрашивают: серию и номер не помните?

– Нет, – обреченно вздохнула Ника.

Вздохнул и дежурный:

– Не дадут без паспорта билет, теперь с этим строго, сами понимаете, опасаются терактов. Начальство, опять же, может проверку устроить.

– Я поняла, – кивнула Ника. – Можно еще кофе?

Она пила коричневую жидкость и покорно слушала многочисленные советы Владимира Николаевича. Усталость и безразличие навалились на нее неподъемным грузом. В конце концов, дежурный понял, что неудачливая толстуха перешла на другой уровень бытия, хмыкнул и принялся раскладывать пасьянс на компьютере.

Ника вышла на вокзальную площадь. Солнце уходило, и следом уходили мечты о счастливой жизни и прочая чепуха. Вместе с ранними сумерками на площади появилась страшненькая «лада», из нее вылез рослый, крепкоплечий и бородатый отрок в засаленном ватнике и засуетился около бабки Варвары Соломатиной. Ника поняла, что это внук Колька, который добыл песца.

Колька привычно подхватил на руки безногую старушку и уютно устроил ее на переднем сиденье, не забыв пристегнуть ремнем безопасности. Когда он принялся укладывать в багажник складную инвалидную коляску, Ника подошла к нему:

– Здравствуйте, вы Николай?

– Ну, – не удивился тот.

– Меня зовут Ника, я отстала от поезда Москва-К. Пожалуйста, отвезите меня в Ковылкино, я у кого-нибудь переночую, а рано утром с автостанции поеду до Верхней Черемухи, может, удастся купить билет на какой-нибудь проходящий поезд до К. Я заплачу.

– Не в деньгах счастье, – буркнул Колька. – А у кого ночевать-то собираетесь, знакомые у вас, что ли, в поселке имеются?

– Нет, я сама издалека. Пожалуйста, хоть в каком-нибудь сарае, только не под открытым небом спать!

– Само собой, мы ж не звери. У нас и переночуете. Я в полчетвертого утра встаю, мне на работу, заодно вас провожу на автостанцию.

– Спасибо. Вещей-то много у вас?

– В поезде остались, – развела руками Ника. – Даже паспорт с собой не взяла, только сумочка и пакеты с едой, здесь купила.

– Ничего, садитесь.

Ника села под бодрый говорок бабки Вари:

– Вот, Кольк, угораздило же красавицу эту в такой переплет попасть! А ведь я ей песца продала, что ты тогда подстрелил у Митрохиной заимки.

– Красота! – обрадовался Коля. – Знатный песец!

Ника толком не рассмотрела дорогу – стемнело быстро, в окна билась острая снежная крупа и, похоже, крепчал мороз. Она даже задремала и очнулась только тогда, когда «лада» остановилась перед Варькиным домом.

Вместе с Колькой она вышла из машины, дотащила до крыльца коляску и пристроила ее под навесом. Колька внес бабку (входная дверь была не заперта) и устроил ее в манеж наподобие детских ходунков. Сделаны они были мастерски, Ника даже залюбовалась, как споро управляется бабка Варя около печи и плиты.

Большая комната с четырьмя окнами, домоткаными половиками на выскобленных до янтарной желтизны полах, столом и скамьями, беленой печкой, в которой ревело пламя, – была по-своему, экзотически прекрасна. И скоро на плите зашкворчала картошка в чугунной сковородке, запахло тушеной капустой и жареным луком. Ника сглотнула слюну, ощущая волчий голод. Похоже, стресс на организм действовал совсем не так, как надо.

За ужином она по просьбе хозяйки кратко изложила свою немудрящую биографию. Правда, не стала говорить, что когда-то была писательницей, отрекомендовалась библиотекаршей.

– И что тебя в такую даль понесло, – покачала головой бабка Варвара. – Подруга, дело, конечно, понятное, но ведь не мужик же она тебе, не жених-полюбовник! Кого ради пуп-то сорвала?

– Баб Варь, – проникновенно сказала Ника. – Еще ни одного мужика, чтоб пуп за него срывать, я в жизни не встретила. Замужем была – крест несла, любить не любила, только мучилась, а мужчина, даже самый бестолковый, все равно чувствует, что ты его не любишь.

– Дешево ты мужиков ценишь, вот что! – вывела баба Варя.

Ника усмехнулась, рассматривая узоры на простеньких ситцевых занавесках:

– Я и себя не очень-то ценю, баб Варь. А подруги… Они добры ко мне просто потому, что я – это я и неважно, какая у меня фигура, прическа и кредитная история. Я к своей подруге еду, да, а на самом-то деле к себе самой, такой, как до замужества была, когда весь мир был в радость и утешение… Спасибо за хлеб-соль, что-то в сон меня потянуло, где прилечь позволите?

– Колька тебе покажет горенку. Ну, заспи, заспи печаль.

Искомая горенка была крохотной комнаткой без окон, оклеенной старыми газетами. Спальное место было на сундуке, покрытом дерюжкой; Коля еще принес из сеней пахнущую снегом перину и ватное одеяло. Подушку пожертвовала баба Варя.

Выключив свет, Ника быстро разделась и нырнула под одеяло. Она запретила себе думать о том, что где-то в ночи без нее мчится поезд дальнего следования, что она лишилась паспорта, что отец, родной дом и маленький Жам – за тысячи километров от нее. Проваливаясь в сон, Ника услышала, как за стеной люто воет ветер.

Когда Николай разбудил ее, она даже не сообразила сразу, где находится.

– Слушайте, – сказал он, пока Ника продирала глаза. – С ночи метель поднялась, не перестает, это беда.

– Почему беда? – прижала одеяло к груди Ника.

– Дороги, значит, занесло. До Черемухи автобус не пойдет, подождать придется, пока расчистят.

– Сколько ждать?

Коля свистнул:

– А шут его знает!

– Я не могу ждать, – прошептала Ника. – Я должна попасть в К.! А вы можете меня отвезти?

– В такую погоду – нет, – отрезал Николай. – Но, если хотите, можно сходить на автостанцию, может, там частник какой стоит с машиной, подрядится везти.

– Да, отведите меня!

Спешно одевшись и выпив чаю, Ника вышла из дому. И поняла, что раньше просто не знала, что такое метель. Метели в ее родном городе были скромными тихонями по сравнению с той жутью, что бесновалась сейчас вокруг, не давая никакой передышки.

– Видите? – проревел сквозь метель Николай. – Куда сейчас ехать?! Собаку из дому выгнать – и то грех!

– Я должна ехать! – прокричала в ответ Ника.

Николай несвязно чертыхнулся и крепко взял Нику за руку:

– Охота была голову ломать! Идемте. Песцовый ворот только жалко – пропадет вместе с вами!

Добрались. Она узнала автостанцию по выстроившимся в ряд заснеженным автобусам. Под хлопающим на ветру железным навесом притулились несколько «газелей» и легковушек.

– Ну, – указал на них Николай – Пошли, спросим!

Собственно, спрашивать было не у кого, все машины оказались пусты. Только одна – крепкая по виду иномарка – светилась изнутри.

Николай постучал в стекло со стороны водителя:

– Эй, живые есть?!

Стекло опустилось на пару сантиметров, и Ника увидела неясный силуэт головы в шапке-ушанке:

– Чего? – спросила голова.

Николай прокричал:

– Вот, ей надо срочно в Верхнюю Черемуху, а автобусы не пойдут из-за метели. Свези, брат!

– Я заплачу! – традиционно пообещала Ника.

– Вы оба с кедра рухнули, чё ли? – голова вместе со всем остальным выбралась из машины и оказалась рослым и сердитым мужчиной. – Тут никаких денег не хватит!

– Пять тысяч рублей, – сказала Ника. – Плюс песцовый воротник!

– Не, ну какие бабы пошли, а! – развел руками водитель. – Думают, всё за деньги можно купить! Черт с тобой, садись, вещи где?

– Я от поезда отстала, вещи там.

– Ты точно без башни. Пять тыщ вперед. Песца потом отдашь. Натуральный хоть, не врешь?

– Он подстрелил, – Ника указала на Николая. – И выделал сам.

– Ладно, бывай, – хлопнул ее по плечу тот. – Счастливой дороги!

И пропал в метельной мгле.

– Садись, – хмуро буркнул водитель. – Зовут как?

– Вероника.

– Андрей, – отрекомендовался мужчина. – Имейте в виду, каждую сотню километров буду делать остановку, я вам не Терминатор – без отдыха переть.

– Хорошо.

– Я буду курить.

– Хорошо.

– Материться.

– Ладно.

– Если справить нужду – далеко от машины не отходите. По салону не бегать, «Опустела без тебя земля» не петь, с разговорами не приставать. Всё ясно?

– Да.

– Садитесь.

Ника пристегнулась, потом порылась в сумке и вытащила очередную купюру:

– Вот, возьмите, мне главное – поскорее в Черемуху попасть, а там я возьму билет на поезд до К. Может, продадут без паспорта…